§ 3. Неправо как признак гражданской войны

Юридически в Советском Союзе гражданская война закончилась с упразднением 58-й статьи в 1960 году с принятием Основ уголовного законодательства Союза ССР и принятием Уголовного кодекса РСФСР в 1961 году.

В наши дни так называемые законы о борьбе с экстремизмом и/или терроризмом есть реакция проявления гражданской войны. Собственно такие законы тоже неправо. Это команда, это приказ, это директива по организации противодействия противнику, чьи амбиции простираются на борьбу с системой государственной власти. Хотя сам по себе терроризм есть одна из крайних форм политической борьбы. Терроризм есть активная форма борьбы, связанная с убийствами граждан.

Противоположная ей форма – крайняя степень пассивности, непротивления. Пример: Индия после Второй мировой войны, движение, которое возглавил Джавахарлал Неру.

Бороться с терроризмом – это то же самое как бороться с наводнением, вычерпывая воду из залитого дома. Терроризм – это следствие агрессивной политической борьбы какой-то партии. Борьба с бомбистами, не трогая самой партии, есть сохранение состояния гражданской войны на долгий срок. Состояние гражданской войны заменяет право на неправо. Во время войны действуют правила чрезвычайной ситуации.

Законы об экстремизме не могут не быть размытыми, неопределёнными, неясными. Ибо это установки в войне. Эти законы вне права. Всякое неправо – это произвол, абсурд. Всякий государь обязан стремиться к преодолению неправа правом. Неправо не может стать правом, независимо от того, какую нормативную форму придадут акту неправа. Сами по себе акты неправа ведут к независимости, то есть к произволу сильного.

Известно суждение, что проблема отношения государства к адвокатуре вечна, государство всегда против адвокатуры. В смысле исторического развития это действительно так. Так же как государство всегда противостоит народу. Всегда есть антагонизм между государством и народом. Но это диалектическое противоречие.

Против адвокатуры борется не государство, а антропологическое выражение государства, чиновники. Ибо микрожалобы отдельных адвокатов раздражают отдельного чиновника, жалобы его беспокоят, он нервничает.

Поэтому время от времени какой-нибудь правоохранительный орган или судебная вертикаль вдруг объявляет врагом правосудия адвокатуру, вдруг начинает бороться с правами адвокатов. Или, применив демагогический приём, софизм, то есть преднамеренное искажение логики, заявляют, что в коррупции, во взяточничестве в судебно-чиновничьей среде виноваты адвокаты. Поскольку адвокаты преподносят аморальное государственным людям, надо поставить под контроль доходы адвокатов. А пока контроля над адвокатами нет, то никак не удаётся побороть коррупцию. Или другой софизм: неправосудные решения принимаются из-за адвокатов, поэтому надо не допускать адвокатов на судейские должности.

А может быть, властью делиться не хотят и только потому сваливают с больной головы на здоровую?

§ 4. Конфликт идей как исток терроризма

Сейчас можно с достаточным основанием утверждать, что главным источником возникновения русской интеллигенции и всех связанных с этим потрясений явился конфликт между двумя духовными общностями – Россией и Западом. Образ жизни, стереотип поведения, путь духа России совершенно отличается от того, что есть в Европе. Однако Запад издавна характеризуется чрезвычайной духовной экспансивностью. Он распространил сферу своего духа на всю Центральную Европу, последовательно включив в свою орбиту примыкающие к ней народы других стран. Эти страны не без сопротивления, порой достаточно упорного и кровавого, стали, по сути, духовными провинциями Запада, так как если какой-нибудь народ присоединяется к уже сложившейся духовной общности, причём делает это не вполне добровольно, он должен слушать тех, кто пришёл к лежащим в основе этой общности истинам первым, в результате оригинального, абсолютно самостоятельного поиска. Поэтому одни (присоединенные) должны внимать другим и следовать их идеям, вкусам, привычкам, моде как образцу.

Та же участь была предназначена и России, примером чему могут служить Псковская и Новгородская республики. Однако Россия оказала сопротивление куда более мощное, ибо она опиралась на многочисленных и грозных союзников из степей Евразии. Россия сохранила свою духовную самобытность, однако непрерывная экспансия Запада принесла свои плоды в виде широкого движения западничества, постепенно набиравшего силу внутри русской культуры. Развитие этого движения, приобретшего сторонников в среде русских правителей, привело к многочисленным конфликтам между различными партиями – между царевной Софьей, ориентировавшейся на католический Запад, и Петром, ориентировавшимся на Запад протестантский, между англофилами и франкофилами в эпоху дворцовых переворотов и тому подобное.

С петровских времен, а ещё более с момента воцарения на российском престоле иностранцев (голштинский князь Петр Федорович III и анхальт-цербстская герцогиня Екатерина II) правящие классы России стали неудержимо отдаляться от основной массы населения: они по-другому одевались, с детства говорили на другом языке, обучались иностранцами, значительную часть своей жизни проводили в Европе, подчиненный народ рассматривали как существ иного порядка, как чуждую себе общность.

Это положение развивалось и усугублялось на протяжении двухсот лет – вплоть до начала XX столетия. Интеллектуалы увлекались различными западными идеями и стремились навязать их народу. Предприниматели организовывали свои предприятия на западный манер, приглашали иностранцев с их капиталом и навыками управления. Европейцы же ни на минуту не прекращали считать русских варварами. Народ, в свою очередь, также относился к правящей элите как к чужакам, живущим совсем по иным законам жизни. Эта духовная пропасть между основной массой населения и правящей элитой была беспрецедентной: хозяева обращались с подчиненными им людьми как с низшими существами, народ смотрел на хозяев как на чужаков. Неудивительно поэтому, что с рабочими Ленских приисков обращались как со скотом, а когда те справедливо восстали, их без сомнений расстреляли. Неудивительно поэтому, что когда в аналогичных условиях крестьяне восставали, они без сомнений вырезали семьи помещиков и громили их великолепные усадьбы. Неудивительно, что республика выпускников Оксфорда и Сорбонны продержалась всего полгода и что после этого восставший народ устроил господам невиданный кровавый террор на несколько десятилетий.

Октябрьская революция, по сути, явилась актом восстановления духовного своеобразия России: здесь собственные стереотипы вновь обрели статус господства. Если это было бы не так, Ленину и его коллегам никогда бы не удалось внушить рабочим и крестьянам такую ненависть к господам. Такая ненависть и борьба на уничтожение невозможна между классами одного и того же этноса – она возможна только между двумя враждебными духовными общностями. Борьба между классами в России была именно борьбой между двумя духовными общностями – Западом, представленным правящими классами (“господами”), и Россией, представленной большинством её народа. Народ одержал устрашающую победу в этой войне, где обе стороны были одинаково жестоки, о чем ярко свидетельствуют события Гражданской войны и последующих десятилетий. При этом, однако, надо учитывать, что деятельность ЧК, ГПУ и НКВД отличалась от аналогичной деятельности многочисленных “диких” контрразведок белой армии только своей систематичностью, а значит, как это ни парадоксально звучит, более правовым характером: ЧК была одна – контрразведок было много, у ЧК была одна цель и вытекающие из неё принципы – у контрразведок таковых не было, над ЧК был жесткий контроль большевистской партии – над белыми контрразведками никакого контроля не было. В жестокости же они не уступали друг другу.

Трагедия заключалась в том, что победа родного этнического стереотипа произошла под знаменем идей, пришедших от иных прагматических нравственных систем, иной духовной общности. И в течение полувека это привело к массовой вестернизации. Сегодня, когда множество отечественных деятелей культуры побывали на Западе и оценивают их образ жизни как совершенно неприемлемый для россиян, политика, как внешняя, так и внутренняя, всё равно движется в сторону Запада. Многим теперь стало ясно, что и мы оцениваем жителей Запада как варваров, и они оценивают нас как варваров за многие и многие жизненные правила и привычки. Но уже не только отдельные интеллектуалы и даже не только правители, но значительная часть народа готова преклониться перед Западом, более сильным и богатым и с течением времени не ослабившим свою духовную экспансию, пропаганду своего образа жизни и своих ценностей.

Итак, интеллигенция была и есть не что иное, как передовой отряд вестернизации в России. Приходится констатировать, что адвокатура стала передовой группой внутри этого передового отряда. Так сложилось во многом благодаря объективной роли юридического сословия. Чистое право, то есть право как независимая идея с собственной железной логикой, является одним из двух, наряду с экономическим интересом, главных компонентов цивилизации, а именно цивилизация является господствующей формой духа Запада. Именно на Западе люди уже достаточно давно живут затем, прежде всего, чтобы получить как можно больше непосредственной выгоды для себя и своих близких, стараясь при этом по возможности не нарушать закон, призванный согласовывать частные и общественные экономические интересы. Индивидуализм, прагматизм, потребительство Запада были изначально чужды русскому духу, однако в 19 веке мы наблюдаем поразительную картину – среди образованных людей огромное количество сторонников различных западных “практических” теорий, таких как позитивизм (в том числе юридический), утилитаризм, марксизм и тому подобное. Все они выражали стремление научить народ правильно жить, объяснить ему высокие идеи, улучшить его.

Интеллигенция оказала решающее влияние на формирование в России системы законов, списанных из всевозможных западных конституций и деклараций и совершенно чуждых русскому образу жизни. Однако она же сама стала первым врагом всякой законности. Кто как не интеллигенты и, что особенно поразительно, адвокаты, стали первыми пропагандистами нравственного и правового релятивизма и нигилизма? Разве не адвокаты-интеллигенты либеральной или социалистической направленности, кадеты, эсеры и эсдеки говорили чуть не в один голос о примате политической и социальной целесообразности, а на самом деле целесообразности проповедуемых ими идей, над всяким законом? Разве не они растоптали историческую русскую власть – последнее собственно русское правовое установление?

Почему русский народ так подозрительно и нигилистически относится к закону и ко всему с ним связанному? Потому что этот закон не соответствует исконным представлениям русского человека об общественном порядке, о правилах жизни и межличностных отношениях. Если бы право соответствовало духу народа, народ не отрицал бы его, по крайне мере не делал бы это так систематично и массово. Мы никогда не слышали о правовом нигилизме мусульман по отношению к мусульманскому праву, да и говорить о подобном было бы абсурдно. Но посмотрите на турок: с тех пор как их интеллигенция (младотурки) ввела для своего народа швейцарское право (великое благо Западной цивилизации), правовой нигилизм здесь развивается ничуть не меньше, чем в России. В этом свете становится абсолютно ясно, что если адвокатура будет насмерть привязывать себя к букве такого закона, да ещё при этом причислять себя к его творцам и хранителям (интеллигенция), она никогда не заслужит доверия народа, и люди по-прежнему будут относиться к адвокатам с недоверием и подозрительностью – как к чужакам. Русские люди в массе своей не надеются на закон, но, напротив, боятся его; знают, что он бессилен, но что если он будет соблюден, то будет ещё хуже; не разбираются в нем, а логику и мотивы тех, кто с ним связан, не понимают. Но как же их понять, если сотворившие закон интеллигенты сами его не уважают и считают лишь средством для обуздания непонятного для них народа?

В этом плане крайне интересна статья Богдана Кистяковского “В защиту права (Интеллигенция и правосознание)”, где он писал о низком уровне, “притупленности” правосознания русской интеллигенции, которая не уважает права и не видит в нём ценности. “Правосознание нашей интеллигенции, – писал Кистяковский, – находится на стадии развития, соответствующей формам полицейской государственности”.

Одним из поводов для подобного упрека послужил II съезд РСДРП, в частности выступление Георгия Валентиновича Плеханова, заявившего, что революция – высший закон, и если для её успеха потребуется ограничение какого-либо демократического принципа (например, всеобщего избирательного права) либо разгон парламента, то перед этим было бы преступно останавливаться. Любопытно, что весьма похожих взглядов придерживались и либералы, и монархисты: менялась идея, ради которой следовало пренебречь законом, средства же её осуществления оставались теми же. Защищая правовые начала, Кистяковский писал, что “провозглашенная в этой речи идея господства силы и захватной власти вместо господства принципов права прямо чудовищна” и что речь Плеханова, “несомненно, является показателем не только крайне низкого уровня правосознания нашей интеллигенции, но и наклонности к его извращению”.

В знаменитом сборнике “Вехи” (1909 г.), к которому относится названная работа Кистяковского, для самой интеллигенции (правда, далеко не для всей) внезапно открылся ужас самосознания этой духовной и социальной силы во всей своей разрушительности. Типичные интеллигенты Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, П.Б.Струве, С.Л.Франк, М.О.Гершензон, А.С.Изгоев, Б.А.Кистяковский, заигрывавшие в своё время с революционно-нигилистическим движением, вдруг узрели ужасающий облик интеллигента, отрицающего всё – нравственность, религию, закон, отечество. В “Вехах” игнорирование или даже отрицание русской интеллигенцией традиционных религиозно-нравственных начал связывается с разрушительным социальным активизмом.