§ 3. Об уликах и так называемой совокупности доказательств

Всякое неправильное, несправедливое судебное решение есть следствие судейского произвола. Ибо в судейской власти всё видеть, всё знать, всё понимать. В целях преодоления судейского произвола советский и постсоветский процессуальные законы отказались от законодательной систематизации доказательств. Остались доказательства вообще. Однако в очерках по теории судебных доказательств доказательства разделяют на прямые и косвенные, а последние нередко и поныне называют уликами. Такое деление есть отголосок теории формальных доказательств.

В былые времена, когда была законодательная система формальных доказательств, доказательства и делились на две большие группы – собственно доказательства и улики. По теории доказательств и, особенно, улик в те времена существовала весьма обширная литература. Часто систему улик обличали, считая её весьма несовершенным инструментом для установления виновности, но были у неё и сторонники, которые полагали, что в руках высоконравственного судьи улики есть средство поиска истины и достижения справедливости.

Напомним две книги по теории судебных доказательств, отражающих смысл улик: Л.Е. Владимиров “Учение об уголовных доказательствах” и В.Д. Спасович “О теории судебно- уголовных доказательств в связи с судоустройством и судопроизводством”.

Улики – это так называемые несовершенные доказательства. Это гипотеза, предположение. Улика – это подозрение. Каждая улика, конечно, сама по себе устанавливает какой-то факт: человек был в этом месте или был в другом; вещь найдена здесь или там; между соседями была ссора или ссоры не было; один оговорил другого. Молва тоже улика. Улика – это не доказательство, а то, что рядом с доказательством.

Так называемое совершенное доказательство – это следствие преступления как деяния, а преступление – причина оставления следов, то есть источника доказательств. Каждое преступление оставляет следы. Однако в понятийном силлогистическом смысле из [совершенного] доказательства выводится непосредственно преступление, изобличается преступник; иначе говоря, [совершенное] доказательство относится к раскрытию преступления как причина к следствию. Из причины непосредственно выводится следствие. Раскаявшийся преступник пришёл с повинной и поведал о совершённом им преступлении, рассказал, как совершал преступление, показал, где спрятал похищенное. Покаяние подтвердилось. Покаянный рассказ есть [совершенное] доказательство, потому что из него суждениями делается вывод о событии преступления и преступнике. В этих суждениях отсутствуют как силлогистические элементы догадки, предположения, версии.

Улика, в отличие от [совершенного] доказательства, – это догадка о деянии. В силлогистическом смысле из улик не следует изобличение преступника. Улика как суждение, например молва, может являться основанием для другого суждения. Но умозаключение из таких суждений не будет категоричным, истинным. Вывод умозаключения будет не более чем предположение, потому что в основание первого суждения было положено предположение. И сколько бы истинных положительных посылок ни было бы положено в последующие суждения, результат будет отрицательным (предположительным), поскольку все рассуждения строятся на предположении. Из ложной посылки не бывает истинного вывода. Улика – это абсурд.

Теория улик, как система субъективного представления о виновности или невиновности, есть стремление систематизировать абсурды посредством логики. Логическое мышление, как инструмент для преодоления человеческого абсурда, строится на умозаключениях. Силлогистические операции проделываются непрерывно с уликами как с отдельными фактами. Это естественный физиологический акт человека. Истинность этих операций для физиологии не имеет значения. И вот именно эта особенность человека обо всём размышлять, всё раскладывать, всё складывать и всё предполагать позволила появиться в теории судебных доказательств мнению, что улики являются началами умозаключений о виновности. Улика даёт повод к подозрению. Выдвигается версия (тезис). Версия (тезис) проверяется. Версия может быть подтверждена, если будут обнаружены так называемые [совершенные] доказательства. Но [совершенные] доказательства могут и не быть обнаружены, а улик у расследователя всё больше и больше. Из улик всё больше и больше громоздят умозаключений о виновности. Неопределённость, неясность, туманность, то есть абсурд улик прикрывается логикой, логикой софистического свойства, аналогичной псевдопарадоксам Протагора и Горгия. И на выходе такого умозаключения делается категорический вывод о виновности – под прикрытием “внутренней личной убежденности”.

Таким образом, если вначале каждая отдельная улика противопоставлялась доказательству и не была доказательством, то умозаключение из улик превращается в [совершенное] доказательство. Как будто самоё [совершенное] доказательство не есть выводы суждений и умозаключения; как будто [совершенное] доказательство появилось и существует само по себе без мысли о нём. А умозаключение тоже преобразуется в [совершенное] доказательство как результат силлогистических операций с уликой или уликами. Появление [совершенного] доказательства как умозаключение из улик есть чудесное преобразование суждения чувства в суждение разума: если богатый, значит вредный.

Так называемое внутреннее личное убеждение превращается сначала в элемент доказывания, а потом и в самоё доказательство. Этому способствует упрощенное понимание правила о том, что все доказательства должны оцениваться в совокупности. Фраза “все доказательства оцениваются в совокупности” обширно используется в процессуальных документах. Однако не удалось обнаружить в судебной практике за многие и многие десятилетия разъяснения о том, какие логические операции подразумеваются под оценкой всех доказательств в совокупности. При этом изучение судебных процессуальных актов позволило выделить две формы использования этого правила. В одних случаях, эта фраза не имела никакого назначения и записывалась как ритуальное изречение. Это правило не находилось ни в какой связи с судебным доказыванием. Однако в других случаях использование этого правила приобретало зловещий смысл нового, самостоятельного, главного или основного доказательства. Например, из приговора видно, что собрано и проверено девять доказательств, каждое из которых доказывает какое-то обстоятельство. Но далее следует, что, оценив эти девять доказательств в совокупности, суд считает, что эта совокупность доказывает ещё и другое обстоятельство. Таким образом, девять доказательств порождают новое, десятое доказательство. Всего стало доказательств десять. Было девять доказательств, которые состояли из трёх вещей, трёх документов и показаний трёх свидетелей. А умозаключение из этих девяти доказательств становится десятым доказательством. По сути, этим умозаключением из “совокупности доказательств” можно обосновывать всё и вся.

Фактически так называемая “совокупность доказательств” превращается в царицу доказательств. И эта царица доказательств одновременно является и результатом силлогистических операций (логики) и внутреннего убеждения.

И такое использование “совокупности” как раз находится в русле обыденного понимания, где оно совершенно справедливо. Например, совокупные усилия многих людей по поднятию тяжелой вещи порождают действительно новую, другую, большую физическую силу. Это новое качество. Совокупность разных химических элементов может порождать другое вещество, которое отлично от каждого элемента в отдельности. Но нельзя совокупить несоединимое. Не получится совокупности из природных ископаемых и близорукости их владельца. Также как и складывание улик, каждая из которых вызывает подозрение, не создаёт совокупность улик как переход их количества в новое, другое качество доказательства.

И только в последнее время законодатель робко указал в процессуальном законе, что совокупность доказательств – это необходимость и достаточность доказательств. Совокупность доказательств нужна для следования принципу процессуальной экономии. Чтобы не захламлять уголовное дело избыточными и ненужными сведениями, чтобы не строить обвинение на сложении улик; чтобы не подменять расследование прикладыванием улик, придавая им различную эмоциональную окраску: точные улики, явные улики, прямые улики.

В любом расследовании можно набирать до бесконечности много улик. Поэтому расследовать по принципу сбора улик просто и умственно не обременительно. Ибо всё, любую вещь, любой документ, любые показания, любое экспертное исследование можно обозвать как улику. Назвать улики доказательствами. Дело будет неимоверно большое, которое невозможно прочитать. Поэтому его никто никогда не будет читать. Нельзя же прочитать то, что прочитать невозможно. Потом над уликами надо проделать умственный трюк под названием “оценка в совокупности доказательств” и сделать вывод о виновности. Дело с уликами и выводом передаётся на судебное расследование.

Уголовное дело, обширное по объёму, содержит улики, а маленькое – доказательства. Обширное “уличающее” дело, в отличие от дела с доказательствами, признак низкого профессионализма расследователя.

Примечание. Собака полаяла при поиске воришки. Лай собаки – улика. Собака, не обременённая абсурдом, зачем-то полаяла. У расследователя лай собаки превращается в абсурд, который он пытается преодолеть умозаключениями. Результат умозаключения – стойкое внутреннее убеждение.

Добавление. Дело о куске колбасы. Человек вошёл в магазин. Кассиру дал деньги за кусок колбасы. Получил чек. Чек передал продавцу, который вручил Человеку кусок колбасы. При выходе из магазина Человек с колбасой был задержан сотрудниками по борьбе с хищениями колбасных изделий. Событие преступления полностью подтверждается доказательствами: изъятым куском колбасы, о чём составлен протокол обыска; чеком со стоимостью, весом, датой и временем получения куска колбасы; аналогичными данными из кассового аппарата магазина; показаниями двух свидетелей – кассира и продавца, – которые показали, что не были осведомлены о преступных намерениях Человека, с которым они ранее не были знакомы. Продавец подтвердил, что именно им от имени магазина, собственника колбасных изделий, был вверен Человеку кусок колбасы. Директор магазина показал, что Человеком был причинён магазину имущественный ущерб, так как за морем кусок колбасы стоит намного дороже. И если бы магазин сам продал кусок колбасы за морем, то получил бы большую прибыль. А присвоение Человеком куска колбасы лишило магазин прибыли, на которую мог рассчитывать магазин. Оценка всех доказательств в совокупности подтверждает вину Человека в хищении куска колбасы в форме присвоения вверенного имущества путём замены более ценного имущества на менее ценное имущество. Человеку кусок колбасы был вверен правомерно продавцом, то есть полномочным представителем собственника куска колбасы – магазина. Присвоение вверенного имущества Человеком было проделано путём замены куска колбасы как более ценного имущества на менее ценное имущество – деньги, которые Человек отдал кассиру. Кассир, будучи неосведомлённым, что полученные им от Человека деньги являются менее ценным имуществом, выдал Человеку чек, который является официальным документом, предоставляющим право на вверение Человеку куска колбасы магазином. Продавец, получив от Человека чек и не будучи осведомлённым, что чек получен Человеком за уплаченные кассиру деньги, которые являются менее ценным имуществом, вверил Человеку более ценное имущество, а именно кусок колбасы. Человек, получив вверенное ему имущество, а именно кусок колбасы, обратил этот кусок колбасы в своё владение, пользование и распоряжение, то есть стал номинальным собственником куска колбасы. При этом фактическим собственником куска колбасы оставался магазин. Став номинальным, для вида, собственником куска колбасы, Человек имел намерение распорядиться куском колбасы в собственных корыстных интересах, а именно часть куска колбасы съесть самому, а большую часть куска колбасы скормить своим родственникам и друзьям, совершив тем самым другие сделки с иным имуществом, приобретённым лицом, то есть Человеком, в результате совершения им преступления. Однако похитившему в форме присвоения вверенного имущества кусок колбасы Человеку свой преступный замысел не удалось довести до конца, так как Человек был задержан сотрудниками по борьбе с хищениями колбасных изделий при выходе из магазина. Адвокат в суде просил исключить из доказательств протокол обыска Человека, так как обыск был проведен без соответствующих санкций, а сам кусок колбасы не может быть признан вещественным доказательством, потому что нет акта об уничтожении куска колбасы как скоропортящегося продукта. Потом адвокат просил дело прекратить за отсут ствием в деянии обвиняемого состава преступления, так как у обвиняемого не было умысла на хищение в форме присвоения вверенного имущества, а кусок колбасы он хотел съесть сам и не совершать с ним иных сделок.