Глава 3

Историческая наука во Франции. Позитивистская историография

Во второй половине XIX в. в экономи­ческом и социальном положении Франции произошли глубокие изменения. В стране завершилась промышленная революция; на рубеже XIX—XX вв. французский капи­тализм вступил в монополистическую ста­дию, хотя мелкое и среднее производство и связанные с ним средние слои все еще сохраняли существенные позиции в городе и деревне. В социальной структуре страны возрастал удельный вес пролетариата, крепло рабочее и социалистическое дви­жение.

Бурными событиями была насыщена политическая история страны: бонапар­тистский переворот и цезаристский режим Второй империи, буржуазно-демократи­ческая революция 4 сентября 1870 г. и Па­рижская Коммуна 1871 г., установление республиканского строя и длительная борьба за его упрочение и демократиза­цию.

В условиях совершавшихся в стране со­циально-политических процессов и нако­пления нового исторического опыта, круп­ных изменений в духовной жизни общества происходили и важные сдвиги в развитии исторической мысли и историографии. На их развитии не могли не сказаться и глу­бокие перемены, которые совершались в ес­тественных науках и вели к созданию но­вой естественнонаучной картины мира и его эволюции. В этот период во француз­ской исторической науке вырабатывались методологические принципы и концепции, отвечавшие общественным и интеллекту­альным запросам времени. Ведущей тен­денцией было утверждение в ней позити­вистской методологии, которая пришла на смену романтизму и либеральной «фило­софской» истории первой половины века. Новой чертой в развитии французской об­щественной мысли, в известной мере и ис­ториографии, было возникновение в ней марксистского направления, связанного с деятельностью созданной в 1880 г. Рабочей партии, ее основателей Ж. Геда и П. Ла- фарга.

В развитии французской истории и историографии второй половины XIX в. от­четливо выделяются два этапа — 50-е — начало 70-х годов и 70—90-е годы.

Буржуазная историография в 50—60-е годы XIX в. 50-е — начало 70-х годов были переходным временем во французской ис­тории. своеобразным «концом и началом». В этот период завершались исторические процессы, определившиеся в предыдущие десятилетия; вместе с тем уже обозначи­лись новые явления, которым предстояло восторжествовать в ближайшем будущем. В главных чертах завершалась начавшая­ся ранее промышленная революция, все более четко выступали связанные с этим социальные противоречия. Наметилась тяга рабочего класса к политической са­мостоятельности, в рабочее движение ста­ли проникать идеи «коллективизма». В то же время господство в стране цезаристско­го режима сохраняло почву для широкого общедемократического оппозиционного движения, которое все более кристаллизо­валось вокруг республиканских требова­ний, подготовляя установление республи­канского политического строя.

Своеобразными переходными чертами отмечено и развитие французской истори­ческой науки. В немалой мере оно шло еще в русле заложенных в первой половине пека традиций. Но в ней возникли и новые явления, предвещавшие, в частности, гря­дущее торжество позитивизма.

Политическая реакция, особенно в 50-е годы, и засилье католической церкви во время Второй империи затормозили во Франции развитие исторической науки и образования. Официозная апологетичес­кая историография, занятая прославлени­ем Бонапартов, была плодовита коли­чественно, но в научном отношении бес­плодна. В ее актив можно отнести лишь публикации документов, относящихся к Первой империи, в особенности 32-томное издание сочинений и переписки Наполе­она I.

В середине XIX в. окончательно исчер­пала себя либеральная историческая шко­ла, сложившаяся в годы Реставрации. Опрокинув конституционную монархию и обнаружив явный антагонизм между пролетариатом и буржуазией, революция 1848 г. нанесла жестокий удар истори­ческой концепции Тьерри. «Теперь я ее (историю Франции) больше не понимаю,— писал он,— настоящее ниспровергло мои представления о прошлом и будущем» '. Тьерри больше ничего не писал, его та­лант угас. Гораздо глубже осмыслил со­бытия 1848 г. и их отличие от 1789 г. Ф. Гизо. «Демократический элемент раз­делился,— писал он в 1848 г.,— против среднего класса выступил рабочий класс, против буржуазии — народ» ²³⁴. Это была оценка с позиций теории борьбы классов. Но эта борьба повернулась теперь против буржуазного порядка, защитником кото­рого был Гизо.

Перед лицом этих новых реальностей один из отцов теории классовой борьбы во французской историографии отказался теперь от собственного детища. Гизо пи­сал: «Революционный дух равно гибелен как для тех, кого он низвергает, так и для тех, кого поднимает на высоту» ²³⁵. С этих позиций были написаны в 50-е годы работы Гизо об Английской революции, в которых он прославлял «славную революцию»

1688 г., установившую конституционную монархию и избегнувшую, вместе с тем, на­сильственного вмешательства народа.

Однако с точки зрения развития исто­рической науки того времени Гизо, как и Тьерри, принадлежал прошлому.

А. де Токвиль. «Старый порядок» и ре­волюция. Значительно более сложным явлением был изданный в 1856 г. главный труд А. Токвиля «Старый порядок и рево­люция» ²³⁶. Эта небольшая книжка, которая с тех пор многократно издавалась и изда­ется в наше время, была важной вехой во французской историографии XIX в. Книга была написана под впечатлением револю­ции 1848 г. и установления бонапартист­ской диктатуры, которую Токвиль реши­тельно не принял. Он отказался от присяги новому режиму и, оставив политическую деятельность, удалился в свое имение, в Нормандию, где и создал свой труд. Токви­ля занимала бросающаяся в глаза схо­жесть в развитии двух французских рево­люций, 1789 и 1848 гг., в которых демокра­тический порыв сменился в конечном счете установлением деспотизма. Противник авторитарного режима, Токвиль отрица­тельно относился и к революционному пути общественного преобразования, к вмеша­тельству в политику народного движения, «толпы»: «Умом я готов склониться к де­мократическим институтам, но я аристо­крат по инстинкту, т. е. я презираю толпу и боюсь ее. Я страстно люблю свободу, закон­ность, уважение к правам, но не демокра­тию» ²³⁷. Ему был чужд революционный строй мысли: «Я думаю, что нет во Фран­ции человека, испытывающего более глу­бокую ненависть к тому, что называют ре­волюционным духом» ^ь.

При всем том Токвиль хорошо понимал необходимость совершенных революцией преобразований, в которых видел как бы продолжение внутренней эволюции

Франции при старом порядке; несмотря на свои аристократические симпатии, он не подвергал сомнению историческую обус­ловленность свержения этого порядка. «Некоторые умные люди предприняли по­пытку реабилитации старого порядка...— писал Токвиль,—Между тем, я вижу, что на протяжении всей этой столь гнетущей и страшной революции ненависть к ста­рому порядку всегда преобладала в серд­цах французов над ненавистью ко всему остальному... Для меня этого достаточно. Для меня испытание уже имело место и эта система осуждена» ²³⁸.

Под этим углом зрения Токвиль пере­сматривал концепцию Французской рево­люции, которая со времени историков периода Реставрации установилась во французскойчисториографии. Подобно сво­им предшественникам, он считал ее рево­люцией антифеодальной, антидворянской, разрушившей «все то, что в старом об­ществе произошло из учреждений аристо­кратических и феодальных» ⁸. Но Токвиль отвергал мысль об исторической необходи­мости именно революционного разрушения старого порядка. Задолго до революции, утверждал Токвиль, во Франции уже скла­дывались основные элементы современного общества: крестьянская собственность,

дробление земель, административная цен­трализация, уравнение граждан в пра­вах.

Поставленный в книге Токвиля вопрос о соотношении элементов нового и старого в дореволюционном и послереволюционном французском обществе, о разрыве и преем­ственности между ними имел реальное и очень важное научное содержание. Но ре­шение, выдвинутое Токвилем, было одно­сторонним, оно было подчинено идее кон­тинуитета, эволюционной преемственно­сти. В сущности, революция в его концеп­ции оказывалась нежелательным, истори­чески не оправданным явлением; она лишь «закончила сразу судорожным и болезнен­ным движением, без переходов, без предо­сторожностей... все то, что закончилось бы

7. Цит. по кн.: Далин В. М. Историки Фран­ции. М., 1981. С. 60.

* Токвиль Л. Старый порядок и революция. СПб., 1906. С. 33—34.

О. Конт

мало-помалу, само по себе и в течение долгого времени» ²³⁹.

Именно этой идее Токвиля была суж- дена особенно долгая жизнь в последую­щей французской историографии. В наши дни ее выдвигают на первый план те историки, которые оспаривают «класси­ческую», прежде всего марксистскую, ин­терпретацию Французской революции и обосновывают мысль, что эта революция «может быть понята только как истори­ческая непрерывность» ^|0.

Однако содержание книги Токвиля вы­ходит за рамки этой исторической схемы. Он первым приступил к изучению социаль­ного строя и общественных учреждений Франции конца старого порядка на основе архивных документов. Это позволило ему сделать ряд верных наблюдений и поста­вить проблемы, которые дали толчок даль­нейшим конкретным исследованиям. В частности, он одним из первых обратился к крестьянскому вопросу, к проблеме исто­рических судеб крестьянской земельной собственности перед революцией и в ре­зультате ее. В архиве Турского генераль­ства Токвиль изучал дореволюционные по­земельные документы, акты продажи на­циональных имуществ во время револю­ции. Должен быть оспорен вывод Токвиля, что уже при старом порядке, независимо от революции, существовала крестьянская собственность (в буржуазном смысле этого слова). Но его наблюдение о широком рас­пространении мелкого крестьянского землевладения («собственности в пределах сеньории», по определению С. Д. Сказ- кина), о широте владельческих прав кре­стьянства было подтверждено впоследст­вии специальными исследованиями И. В. Лучицкого, Ж. Лефевра, С. Д. Сказ- кина.

Сам метод, примененный Токвилем к изучению французского общества старого порядка, в определенной мере предвосхи­щал приемы позднейшей социологии и ис­ториографии. Характерно заявление Ток­виля, что к исследованию «старого по­рядка» он хотел подойти «как те врачи, которые в каждом погибшем органе стара­ются открыть законы жизни» ". Его книга была не рассказом о событиях, а своеоб­разной попыткой историко-социологичес­кого анализа положения и взаимоотноше­ний различных классов, их места в госу- дарственно-политической системе «старого порядка», эволюции ее институтов.

Начало проникновения позитивизма в историографию. В 50-х и особенно в 60-х годах началось проникновение во фран­цузскую историографию позитивистских идей. Основателем позитивизма и созда­телем позитивистской социологии, полу­чивших широкое распространение в исто­риографии многих стран, был французский философ Огюст Конт (1798—1857). Ему принадлежит и само понятие социологии. В 1817—1924 гг. он был секретарем Сен- Симона и испытал определенное влияние его взглядов на развитие общества и зада­чи общественной науки, затем был экзаме­натором и репетитором Политехнической школы в Париже. Главный труд Конта, «Курс позитивной философии», появился еще в 1832—1842 гг., но приобрел широкую известность лишь в середине века.

Основная мысль Конта состояла в том, что на смену спекулятивному, умозритель­ному подходу к объяснению общественной жизни необходимо создать «позитивную» науку об обществе как едином социальном организме, основанную, подобно наукам естественным, на точных наблюдениях и фактах. Считая, что этот принцип должен быть применен и к истории, Конт выступал

11. Токвиль А. Старый порядок и революция. С. 9.

против мелочного фактоописательства и объяснения истории побуждениями от­дельных выдающихся личностей.

Общему взгляду Конта на историю присущ дуализм. Наряду с основным для него духовным началом он придавал боль­шое значение и воздействию материальных факторов— биологических, географичес­ких, экономических условий. Но все же человеческое сознание представлялось ему основным, определяющим фактором, кото­рый всегда идет впереди социального. При этом решающее значение в жизни и дина­мике общества он придавал не индивиду­альному, а коллективному сознанию лю­дей. История человечества выступает у него как отражение последовательной смены трех форм коллективного сознания («закон трех стадий»): теологического, метафизического, позитивного или науч­ного. Их последовательная смена и опреде­ляет прогресс человечества.

Идея прогресса является одной из ведущих в системе Конта, и в этом его взгляды перекликаются с воззрениями про­светителей, в особенности Кондорсе. Но в отличие от Кондорсе и Гердера, которые были исполнены убеждения, даже веры в безграничный, бесконечный прогресс че­ловечества, идея прогресса у Конта но­сит финалистский характер: история не­уклонно движется к положительному, по­зитивному веку, который будет организо­ван на началах контовской философии и явится окончательным, финальным. По сути, таким веком виделось ему усовер­шенствованное буржуазное общество.

Что касается возможностей и пределов научного познания общества и его истории, то, отвергая «метафизические» теории, которые не основаны на опыте и видят основу всех явлений в абстрактных сущ­ностях, Конт в духе агностицизма полагал, что наука не может дать ответ на вопрос

о причинах и сущности общественного развития. Познание наукой его законов ограничено установлением функциональ­ной зависимости между явлениями. Поэ­тому, согласно Конту, «позитивная» об­щественная наука не имеет нужды в ка- кой-либо философии.

Идеи Конта о необходимости строго научного, основанного на точно установ­ленных фактах изучения общества, о воз-

И. Тэн

ведении истории в ранг подлинной науки, подобной наукам естественным, с середины

19. в. стали вызывать растущий отклик среди французских историков. Именно в этот период, когда происходили крупные сдвиги в развитии естественных наук, ускорялось развитие техники, перед исто­риками вновь, как неоднократно ранее, вставал вопрос о методах исторического познания, о включении истории, при всей специфике ее как науки, в общую систему знаний. Идеи позитивизма, казалось, под­сказывали путь в этом направлении.

Видную роль в распространении пози­тивистских идей играл в этот период Ип­полит Тэн (1828—1893), широко извест­ный литературовед и искусствовед (осно­ватель культурно-исторической школы в этой области, развивавшей историко-гене­тический анализ искусства), а также фи­лософ, историк. В плане политическом он стоял в то время на умеренно-либераль­ных позициях. Труды Тэна того времени посвящены философии, общей социологии, теории и истории искусства и литературы; среди них главный — четырехтомная «Ис­тория английской литературы» (1863— 1864).

В его общем взгляде на историю идеа­листическое понимание ее переплеталось с вульгарно-материалистическими тенден­циями. В целом историко-социологические воззрения Тэна были явно отмечены чер­тами сциентизма, присущими вообще ин­теллектуальной атмосфере времени; в 1866 г. он писал о необходимости основать «экспериментальную историю». Тэн отста­ивал мысль о применении «естественнона­учного метода» к изучению социологии и истории. Историю он рассматривал как науку, подобную наукам о живой природе. «История,— писал Тэн,— наука, анало­гичная не геометрии, а физиологии и зоо­логии. Так же, как существуют определен­ные, но не поддающиеся количественному измерению отношения между органами и функциями живого тела, существуют и оп­ределенные отношения, которые не могут быть выражены в цифрах, между группами фактов, составляющими ' социальную и моральную жизнь» '². Эти «определенные отношения», по мысли Тэна, могут быть названы законами, как в зоологии или ботанике, и познаны наукой.

Исходя из этого, Тэн разработал свой «психологический метод» изучения об­щества. Решающее значение в его жизни он придавал психологии составляющих его людей. Характерно, что саму науку историю Тэн определял как «психологи­ческую анатомию». Формирование общест­венной психологии он объяснял совокуп­ным воздействием трех факторов: «расы» (естественные национальные особеннос­ти), «среды» (климатические и географи­ческие условия, а также социальные и по­литические обстоятельства), конкретного исторического «момента» (взаимодействие «расы» и «среды» .с исторической тради­цией).

В 60-е годы появились уже первые кон­кретные исследования историков-позити- вистов, посвященные древней истории (труды Э. Ренана, первые работы Н. Д. Фюстеля де Куланжа). Однако в изу­чении новой истории позитивистское тече­ние возобладало позднее, в 70—80-е годы.

Демократическая и социалистическая историография 50—80-х годов. В условиях Второй империи, несмотря на цензурные стеснения и клерикальное засилье, в исто­риографии пробивало себе дорогу респуб­ликанско-демократическое направление. История Великой французской революции оставалась центральным сюжетом, к ко­торому обращались историки-демократы.

Крупнейшим из них оставался Жюль Мишле, продолжавший романтическую традицию в историографии. В эти годы он завершил «Историю Французской рево-

11. Цит. по кн.: Ehrard ]., Palmade G. L’Hi-

stoire. P. 71.

люции» (1853; с некоторыми добавления­ми этот труд был переиздан в 1868 г.) и продолжал трудиться над многотомной «Историей Франции», которую успел до­вести до 1815 г. Мишле оставался верен демократическим и антиклерикальным убеждениям. Он сохранил и свою негатив­ную историческую оценку якобинцев и Ро­беспьера. Мишле стремился опровергнуть сложившуюся уже к этому времени исто­риографическую традицию (Минье, Тьер, Бюше, Луи Блан), которая рассматривала якобинский период революции как ее на­родный этап. «Народ в 1793 г. остается у себя дома» ^|3,— утверждал Мишле и про­тивопоставлял громадные и единодушные народные толпы 1789 г. действовавшему, по его мнению, в 1793 г. активному мень­шинству.

Своеобразным явлением в левореспуб­ликанской историографии 60-х годов яви­лось произведение Эдгара Кине (1803— 1875) «Революция» (в 2 т.; 1865). Участ­ник революции 1848 г., державшийся, по­добно своему другу Мишле, антиклери­кальных воззрений, Кине после бонапар­тистского переворота эмигрировал и в изгнании (в Брюсселе и Швейцарии) напи­сал свою книгу.

Как и Токвиль, Кине предпринял свой труд в поисках ответа на вопрос: почему две пережитые Францией с конца XVIII в. революции, 1789 г. и 1848 г., завершились утратой свободы и приходом авторитар­ного режима. «Почему люди, которые ока­зались способны так великолепно уми­рать,— писал Кине,— не сумели быть свободными?» ¹¹ Кине стремился решить и другую проблему, которая являлась одной из основных в историографии революции в XIX в. и остается ею и в наши дни: вопрос о разрыве и преемственности между старым порядком и революцией.

Книга Кине не дает подробного изло­жения событий, скорее это написанное в риторическом ключе рассуждение о Фран­цузской революции, интерес которого не в новых материалах (в эмиграции Кине ра­

ботал почти исключительно с опубликован­ными источниками), а в самой трактовке сюжета.

Во Французской революции Кине выде­лял два основных начала, две задачи, вы­текавшие из устремлений французов. Пер­вая из них — уничтожение привилегий, установление гражданского равенства. Та­кого рода революционное обновление Франции совершилось 4 августа 1789 г. принятием знаменитых декретов о ликви­дации привилегий. Оно осуществилось, по­лагал Кине, единодушно, почти без сопро­тивления. Причина в том, что это обнов­ление было подготовлено эволюцией в нед­рах старого порядка: явления, связанные с материальной стороной жизни, развива­ются под действием собственных, внутрен­не присущих им сил. Революция лишь ускорила этот процесс и, обеспечив преем­ственность с развитием, совершавшимся уже при старом порядке, создала условия для быстрого и прочного успеха.

Безмерно более трудной задачей оказа­лось достижение свободы. Именно из-за политики и свободы (а также религии) развернулась ожесточенная борьба и было пролито много крови. Свобода была чем-то совершенно новым для Франции. Старый порядок воспитал нацию в духе повинове­ния, а не в духе свободы, а революция не смогла дать ей иную, соответствующую времени духовную основу (какой была, по мнению Кине, реформированная религия в Нидерландской, Английской и Американ­ской революциях).

Жирондисты попытались закрепить свободные институты, оставаясь на почве свободы, но потерпели неудачу. Напротив, монтаньяры решили привести народ к свободе через принуждение. Они хотели заставить его быть свободным и этим дес­потическим инстинктом соответствовали «темпераменту» старого порядка; в них как бы возродился дух Людовика XI и Ри­шелье. В итоге возрождение Франции было осуществлено «не свободой, этим новым явлением, а методами старой тирании» ^|5. Франция вышла из революции, осуществив гражданское равенство, но утратив свобо­ду. Не случайно и Наполеон I, по мнению

Кине, был в 1793 г. якобинцем школы Робеспьера ^|б.

Написанная крайне субъективно книга Кине все же поставила вопросы, вокруг которых не стихают споры в историогра­фии. Выдвинутые в ней тезисы вызвали тогда же возражения Мишле. Разделяя негативное отношение к якобинскому пра­влению, он настаивал на том, что все же и в этот период революция продолжа­лась — она сражалась с монархической Европой, укрепляла труженика на земле продажей национальных имуществ. В ко­нечном итоге она «потерпела поражение в ее настоящем, оплодотворив, однако, весь мир и его будущее» ^|7. Расхождение Мишле и Кине в интерпретации Француз­ской революции вызвали разрыв двух ис­ториков, связанных более чем сорокалет­ней дружбой, что свидетельствовало о том, насколько «горячей», связанной со жгучими проблемами действительности была тема Французской революции для людей того времени.

«Робеспьеристскую» концепцию рево­люции продолжал в этот период разраба­тывать Луи Блан (1811 —1882), завершив­ший в эмиграции свою 12-томную «Исто­рию Французской революции» (1862). Луи Блан оставался верен высокой историчес­кой оценке роли Робеспьера в революции. Но он выступал и как панегирист Робеспье­ра, видя в нем борца за принцип «братст­ва» в противовес буржуазному индивидуа­лизму.

Убежденным робеспьеристом в исто­риографии выступил, вслед за Луи Бланом, Эрнест Амель. Его трехтомная «История Робеспьера» (1865—1867) была прослав­лением Робеспьера с позиций мелкобур­жуазного демократизма середины XIX в. Вместе с тем это было первое специальное исследование о Робеспьере, основанное на большом материале неизданных и впер­вые введенных в научный оборот источ­ников.

В 60-е годы, в условиях оживления рабочего движения, в исторической лите­ратуре и публицистике отчетливо обоз­

начилось социалистическое направление. Принадлежавшие к нему историки (Три- дон, Авенель, Верморель), опираясь на занятую ими социалистическую идейную позицию, сумели внести свежую струю в освещение революционного прошлого Франции. В частности, своеобразную трак­товку якобинской диктатуры и якобинизма выдвинули представители революционно­бланкистского течения.

Так, автором ряда работ о Французской революции был ученик Бланки Гюстав Тридон (1841 —1871), журналист, член Па­рижской Коммуны 1871 г. Особенно широ­кий отклик вызвала его книга «Парижская Коммуна в 1793 г. Эбертисты» (1864). Три­дон видел в эбертистах «сердце револю­ции», самое революционное крыло демо­кратии, в Коммуне II года Республики — «вечную славу плебса». Он сурово осуждал Робеспьера за расправу с «крайними» якобинцами и Коммуной.

Исторической реабилитацией эбертис- тов была и известная работа публициста Жоржа Авенеля (1828—1876) «Анахарсис Клоотс, оратор человеческого рода» (1865). Содержавшийся в ней свежий ар­хивный материал по истории высшего эта­па революции привлек внимание Маркса и Энгельса ^|8.

Таким образом, историки-бланкисты подвергли резкой (и далеко не всегда обоснованной) критике слева Робеспьера и робеспьеристов, противопоставив им в качестве революционного идеала эбер- тистов и Парижскую коммуну 1793—

1793. гг. Верно подметив социальный и политический радикализм деятелей этой Коммуны и их расхождение на этой почве с якобинским революционным правитель­ством, они в то же время идеализировали их на свой лад, подобно тому, как истори- ки-робеспьеристы идеализировали Робес­пьера и его сторонников.

Позитивистская историография в 70—90-е годы XIX в. Разгром Франции во франко-прусской войне и Парижская Ком­муна 1871 г. оказали большое воздействие на буржуазную общественную мысль. С падением Второй империи и установлением

республиканского строя завершилась во Франции эпоха буржуазных революций. Коммуна показала остроту социальных противоречий, развивавшихся внутри французского буржуазного общества того времени. Характерны лозунги, выдвигав­шиеся буржуазными политиками 80—90-х годов: «Главная опасность — слева!»

(Ж. Ферри), «Социализм — вот враг!»

Вместе с тем наглядные уроки соци­ально-политической борьбы в стране нео­бычайно остро поставили перед француз­ской буржуазией вопрос о выборе полити­ческих форм ее классового господства. По­буждаемая к этому демократическими слоями населения, прежде всего рабочим классом, основная часть буржуазии пере­шла от монархических на республиканские позиции. Умеренный республиканизм стал теперь политической идеологией француз­ской либеральной буржуазии. Учитывая исторический опыт пережитых Францией революционных потрясений, ее политиче­ские деятели вели борьбу против попыток монархистов и клерикалов восстановить в той или иной форме монархию или авто­ритарный режим.

Новые исторические условия нашли от­ражение и в общественно-политической ориентации буржуазной историографии — в ней безусловно возобладал республика­низм различных оттенков, хотя монархи­ческая и клерикальная тенденция все еще сохраняла значительные позиции.

События франко-прусской войны и Па­рижской Коммуны поставили также во­прос об укреплении идеологического влия­ния и политической гегемонии буржуазии и о воспитании масс в духе «национального единения» на основе буржуазно-республи- канского строя. Истории отводилась в этом капитальная роль.

Эти насущные запросы установившейся в стране Третьей республики вызвали жи­вой отклик среди историков. «Изучение прошлого Франции...— писали в 1876 г. Г. Моно и Г. Фаньез,— имеет ныне наци­ональное значение. При помоши его мы можем вернуть нашей стране единство и моральную силу, в которых она нуждает­ся...» ^И) В согласии с правящими кругами

республики был предпринят целый ряд мер для оживления исторического образования и исследований. В духе умеренного респуб­ликанизма было перестроено преподавание истории на всех уровнях народного обра­зования. Активную роль в этом играл исто­рик средних веков и нового времени, акаде­мик Эрнест Лависс (1842—1922), бывший в конце XIX — начале XX в. своеобразным «папой официальной историографии» Третьей республики ²⁰. Большое значение для подготовки квалифицированных спе­циалистов имели семинары в «Высшей практической школе научных исследо­ваний» (создана при Сорбонне в 1868 г.). В 1876 г. был основан общеисторический журнал «Историческое обозрение» («Re­vue historique»), инициатором и редакто­ром которого был историк-медиевист Г. Моно.

Одновременно совершалась методоло­гическая перестройка историографии на основе позитивизма. Это была вторая крупная «смена вех» в историографии Франции XIX в. В 20-е годы в статьях О. Тьерри было поднято «знамя истори­ческой реформы» в духе либерального ро­мантизма и откровенной антидворянской «партийности». Своеобразным манифестом «позитивистской исторической реформы» явилась программная статья Г. Моно, открывшая первый номер «Исторического обозрения». «Мы,— заявлял Моно от име­ни основателей журнала,— не поднимаем никакого знамени», желая оставаться стро­го на почве точных исторических фактов. В действительности же его статья поднима­ла вполне определенное знамя. В плане методологическом это было знамя позити­визма в той его интерпретации, которая возобладала во французской историогра­фии в 70—90-х годах XIX в. История, говорилось в статье, должна развиваться как «позитивная наука», основанная на научных методах исследования. Историк должен строго ограничивать себя об­ластью документов и фактов, отвлекаясь от политических и философских теорий.

Одна из основных идей этой програм­мной статьи — идея эволюционной преем­ственности истории старой и новой (т. е.

20. См.: F.hrard ]., Palmade О. Op. cit. P. 75.

республиканской) Франции как единой национальной истории французского на­рода. Историк, писал Моно, «примиряет все, что есть законного в консервативной идее, с непреодолимыми требованиями ра­зума и прогресса»; всякое изменение в ис­тории всегда есть лишь «трансформация старых элементов, а не создание совершен­но новых». В плане общественно-полити­ческом статья Моно «поднимала знамя» восстановления «единства нации», утерян­ного в революциях XVIII—XIX вв., она призывала историков «внушить францу­зам», что все они являются «детьми одного народа... детьми древней Франции и в то же время гражданами Франции совре­менной» ^2|.

При всем том «Историческое обозре­ние» придерживалось вполне определенно республиканской и светской ориентации и противостояло основанному еще в 1866 г. роялистскому и клерикальному журналу «Обозрение исторических проблем» («Re­vue des questions historiques»). Про­грамму журнала «Историческое обозре­ние» поддержали 53 ведущих французских историка, среди них 24 профессора высшей школы ²⁴⁰. В 70—90-е годы позитивистское течение стало преобладающим во француз­ской историографии.

Как и в других странах, это течение во Франции было очень широким, вмещав­шим в себя весьма различные (в плане идеологической ориентации) направления. Позитивистские идеи брали на вооружение и некоторые консервативные историки и мелкобуржуазные радикалы. Но все же преобладающим в позитивистской исто­риографии, как и во французской историо­графии в целом, было буржуазно-респуб­ликанское, преимущественно либеральное направление; внутри него существовали различные оттенки — от очень умерен­ного (А. Сорель), до более радикального (А. Олар, А. Дебидур).

Среди крупных проблем истории нового времени, которые привлекали наибольшее внимание, на первом плане оставалась Ве­ликая французская революция. В условиях, когда шла борьба за упрочение республи­ки. активно действовали роялистские и клерикальные силы, когда поражение во франко-прусской войне толкало к возвели­чению национальной традиции,тема Фран­цузской революции сохраняла жгучую актуальность. В ней искали истоки и тра­диции для освящения или осуждения поли­тических институтов и позиций, героев и «отцов-основателей» для почитания и на­зидания. Все это стимулировало (но и вводило в определенные интеллектуальные рамки) развитие научных исследований. Изучение революции XVIII в. стало особой отраслью французской исторической нау­ки, со своим учебным центром, специаль­ной научной печатью, солидной публика­торской базой.

И. Тэн. «Происхождение современной Франции». Виднейшим представителем консервативного направления в изучении Французской революции был Ипполит Тэн. Идейная эволюция Тэна после собы­тий Парижской Коммуны 1871 г. от уме­ренного либерализма к воинствующему консерватизму сказалась на его подходе к истории революции, изучению которой он посвятил последние 20 лет своей жизни.

В 1876—1893 гг. Тэн создал пятитом­ный труд «Происхождение современной Франции» (последний том, посвященный «современному порядку», остался неза­конченным). Тэн работал в Национальном архиве; он заявлял, что следовал «беспри­страстному научному методу». В действи­тельности созданный им труд, основанный на его «психологическом методе» изучения истории, глубоко пристрастен, он представ­ляет собою решительное осуждение Фран­цузской революции. Этому был подчинен и отбор документов.

Г

2Г.0

лубинным истоком революции Тэн считал особенности «французского духа», сложившегося под воздействием рацио­нализма XVII в. и Просвещения. Абстракт­ный, прямолинейный, этот тип сознания, полагал он, стремился подчинить умозри­тельной жесткой схеме живую, исполнен­ную многообразия действительность. Осо­бенно вредоносной он считал систему Рус­со — в ней уже были заложены и анархия (так как форма правления должна подчи­няться в любой момент «общей воле»), и деспотизм (так как права индивида в ней отчуждены в пользу коллектива, «народа- суверена»).

Между тем именно этому духу следова­ла во всем Французская революция, в которой Тэн, в отличие от Токвиля, восхи­щавшегося порывом к свободе в 1789 г., не видел ни одного светлого эпизода. В сущности, согласно Тэну, уже с Учреди­тельного собрания все было предрешено: воплощение руссоистской схемы «общест­венного договора» вело к превращению Франции во «вместилище распыленных, равных друг другу, оторванных друг от друга и подобных друг другу, как песчин­ки, индивидов» ²⁴¹.

Революцию в целом Тэн считал гибель­ным взрывом преступных страстей. Он ви­дел в ней две главные действующие силы. Первая — народ. Измученный нищетой, грубый и невежественный, он был отравлен разрушительной философией XVIII в., которая опрокинула сдерживающие тради­ции и разнуздала низменные инстинкты: «Несколько тысяч говорунов спустили с цепи несколько миллионов дикарей»²⁴². Вторая сила революции, по Тэну,— «яко­бинцы» (к ним он причислял и Жиронду). «Якобинцы» в схеме Тэна не социально-по­литическое течение, а особый психологи­ческий тип: это озлобленный демагог и дог­матик, пропитанный абстрактными идеями философии, олицетворявший самый дух ре­волюции, ее собирательную психологию.

Из анархии, по мысли Тэна, естественно вырастал деспотизм, тоже взявший на воо­ружение философию и построивший в на­полеоновское время основы современной Франции. «В этой философской казарме,— заключал Тэн,— мы живем уже восемь­десят лет» ²⁴³.

Книга Тэна содержала некоторые реа­листические наблюдения относительно массовой психологии эпохи, особенно предреволюционного времени (хотя его

подход к проблеме был в духе антропо­морфизма: психологию массы он отождест­влял с психологией отдельного человека). Желая показать «разгул анархии» в годы революции, Тэн уделил большое внимание народным движениям и был первым исто­риком, попытавшимся дать по документам Национального архива общий обзор кре­стьянских восстаний. Эта сторона его труда заинтересовала П. А. Кропоткина. «После Тэна,— писал он в 1878 г.,— формальная история революции уже не­возможна. Будущая история революции должна быть историей народного дви­жения за этот период» ²⁴⁴.

Написанная ярко, талантливо, книга Тэна стала заметным явлением во фран­цузской историографии последней трети XIX в. Она была с одобрением встречена в консервативных и реакционных кругах. До конца столетия отдельные ее тома выдержали от 5 до 25 изданий. В 80-е годы

19. в. во Франции выходил журнал «Вест­ник революции» («Revue de la Revolu­tion»), в котором история Французской ре­волюции трактовалась в духе тэновского подхода.

Революция в буржуазно-республикан­ской историографии. А. Олар. Однако ве­дущую роль в изучении Французской ре­волюции играли в конце XIX — начале

19. в. историки буржуазно-республиканс- кого направления. Их деятельность встре­чала официальную поддержку. Третья республика объявила себя наследницей революции. День 14 июля был объявлен национальным праздником, «Марселье­за» — национальным гимном Франции. В 1889 г. Всемирной выставкой в Париже (и сооружением Эйфелевой башни) была торжественно отмечена столетняя годов­щина революции. С 1881 г. стал издаваться журнал «Французская революция» (La Revolution fran<;aise»), в 1888 г. создано Общество по истории Французской рево­люции. В Сорбонне была учреждена кафед­ра истории Французской революции (1886). Широко развернулась публикация архивных документов, был создан большой научно-вспомогательный аппарат (специ­альные справочники, каталоги, словари).

26. Кропоткин П. А. Великая французская революция: 1789—1793. М., 1979. С. 459—460.

Историки республиканской школы создавали свой образ Французской рево­люции, который соответствовал идеям буржуазного республиканизма первых десятилетий Третьей республики. Они выдвигали на первый план рожденные революцией принципы буржуазной демо­кратии, заложенные ею светские, а также национальные традиции, которые противо­поставляли клерикально-монархической реакции, с одной стороны, социалистичес­кому движению — с другой. Продолжая традицию, заложенную еще историками периода Реставрации, республиканские историки Третьей республики считали ис­торически оправданными все этапы Французской революции, принимали ее как «блок» (известное выражение Ж. Кле­мансо). При этом они стремились по воз­можности сгладить непримиримость, ост­роту социально-политической борьбы ре­волюционного времени. Их любимыми героями были Мирабо и в особенности Дан­тон. В нем видели реалистического поли­тика и сторонника примирения партий, героя национальной обороны. Апофеозом возвеличения Дантона явилось сооружение памятника ему в Париже (1891); именем Дантона был назван один из броненосцев военного флота.

Виднейшим представителем буржуаз- но-республиканской школы, стоявшим на левом ее фланге, был Альфонс Олар (1849—1928), примыкавший к партии ра­дикалов. Олар занимал кафедру по исто­рии революции в Сорбонне (до 1923 г.), с

1886. г. редактировал журнал «Француз­ская революция», возглавлял Общество по истории Французской революции. Олар ввел в изучение революции приемы науч­ной «эрудиции», т. е. тщательного кри­тического изучения архивных документов. Под его руководством были изданы важ­ные публикации источников: протоколы Якобинского клуба, акты Комитета об­щественного спасения. Олар вел энергич­ную полемику с консервативной и реакци­онной историографией. Специальную кни­гу он посвятил критике исследовательских приемов и взглядов И. Тэна ²⁴⁵.

//

А. Олар

Как исследователь Олар занимался ис­торией политических идей и учреждений во время революции. Этому посвящен его главный труд «Политическая история Французской революции» (1901). Рево­люцию он рассматривал как воплощение в жизнь принципов «Деклараций прав» 1789 и 1793 гг.: «Великая французская революция состояла в Декларации прав, редактированной в 1789 г. и дополненной в 1793 г., и во всех попытках, делавшихся с целью осуществления этой Декларации; контрреволюция состояла в попытках отвратить французов от поведения, согла­сно с основными принципами Декларации прав, т. е. согласного с разумом, просве­щенным историей». Для Олара было ха­рактерно обычное для буржуазно-респуб- ликанской историографии возвеличение Дантона: «Политика Дантона была именно тем, что называют в настоящее время «оппортунизмом», если принять это слово в его хорошем значении. Дантон был продолжателем Мирабо, так же как Гам- бетта был продолжателем Дантона»²⁴⁶.

Фундаментальный труд Олара содер­жал громадный новый материал относи­тельно политических аспектов Француз­ской революции и в этом смысле не утратил значения до сих пор. Однако глубинные пласты социальной и экономической ее истории оставались в тот период вне поля зрения Олара.

Проблемы внешней политики в исто­риографии. А. Сорель. Внешнеполитичес­кие условия Франции в последней трети

28. Олар А. Политическая история Француз­ской революции. М., 1938. С. 948; 516—517.

XIX в., широкое обращение к националь­ной традиции в общественно-политической жизни, рост в этих условиях националисти­ческих настроений, участие Франции в борьбе за раздел мира и колониальном соперничестве определили интерес фран­цузской историографии к истории внешней политики. В 1887 г. было создано Общество по истории дипломатии, издававшее свой журнал. Возникла значительная мемуар­ная, отчасти и историческая литература

о франко-прусской войне. Началась раз­работка истории французской колониаль­ной экспансии. В работах буржуазных авторов обосновывался тезис о цивили­зующей роли французского колониализма для судеб колониальных народов.

Характерной чертой французской исто­риографии конца XIX — начала XX в. бы­ло также усиленное внимание к истории наполеоновских войн и к истории самого Наполеона I как воплощения военного величия и славы Франции, победителя Германии, восстановителя порядка внутри страны. «Поколение 1914 г.,— отмечал современный ученый Ж. Годшо,— было воспитано в культе Наполеона» ²⁴⁷.

Изучением этих вопросов занимались главным образом представители «академи­ческой» историографии ²⁴⁸, праволибераль­ного и консервативного толка, которые вносили в их разработку сильную национа­листическую и апологетическую струю. Научной значимостью созданных работ выделяется среди них Альбер Сорель (1842—1906), профессор Высшей школы политических наук, член Французской ака­демии. Его главный труд — «Европа и Французская революция» (1885—1904).

В этом ярко написанном восьмитом­ном исследовании, над которым Сорель работал 20 лет, была дана широкая па­норама международных отношений в Евро­пе от конца «старого порядка» до 1815 г. Наряду с богатством материала сильной стороной работы Сореля было его стремле­ние выяснить взаимную связь внешней и внутренней политики. Общая концепция Сореля, принадлежавшего к наиболее умеренному крылу буржуазно-республи- канской историографии, продолжала ли­нию А. Токвиля. Ее основой была идея эволюционной преемственности, неодоли­мой власти традиции.

Главную задачу своего труда Сорель видел в том, чтобы «показать во Француз­ской революции, которая одним представ­ляется разрушением, другим возрождени­ем старого европейского мира, естествен­ное и необходимое продолжение истории Европы и обнаружить, что у нее не было ни одного следствия, даже самого необы­чайного, которое не вытекало бы из этой истории и не объяснялось бы прецедентами старого порядка»³¹. Руководствуясь этим исходным принципом, Сорель стремился доказать, что фатальной силой вещей революция и империя, Комитет общест­венного спасения и Наполеон I продолжа­ли в своей внешней политике осуществлять задачи, поставленные еще абсолютной мо­нархией,— завоевание «естественных границ» Франции (т. е. границы по левому берегу Рейна, Альпам и Пиренеям).

Сорель действительно показал наличие определенной преемственности в долго­временной ориентации внешнеполитичес­кой деятельности Французского государ­ства. Но, следуя изначально заданной схеме, он не видел исторической обуслов­ленности различных типов внешней поли­тики социальным характером сменявшихся во Франции режимов. Освободительные войны революции и экспансионистские войны Первой империи сливались у него в одно целое. Не диалектическое пере­плетение элементов разрыва и преемст­венности, а континуитет доминировал в созданной им истории, и это вело к упро­щению сложной, противоречивой реально­сти международных отношений той эпохи.

Левореспубликанская тенденция в изу­чении истории международных отношений нашла отражение в творчестве Антонена Дебидура (1847—1917), близкого к бур­жуазно-радикальным кругам Третьей рес­публики. Его исследование «Дипломати-

11. Сорель А. Европа и Французская рево­люция. СПб., 1892. Т. 1. С. 6.

ческая история Европы от Венского до Берлинского конгресса» (1891) благодаря богатому и умело сгруппированному материалу долгое время сохраняло зна­чение одного из основных пособий по дипломатической истории Европы в XIX в. В этом труде Дебидур постарался просле­дить развитие европейской международной системы от падения Наполеона I до 70-х годов. Его главной чертой он считал постепенно совершившийся переход от диктатуры одной державы — наполео­новской Франции — к преобладанию в 70—80-е годы шести великих держав («гекзархия»), взаимно уравновешивав­ших друг друга (Англия, Россия, Франция, Австрия, Германия, Италия). Значитель­ную роль в развитии международных от­ношений Дебидур отводил революционным и национально-освободительным движе­ниям, которые способствовали утвержде­нию в Европе «принципа национальности» и «принципа народного суверенитета», провозглашенных Францией. Характерно для Дебидура и стремление изучать дипло­матическую историю стран в связи с их внутренней жизнью.

Как и другие французские историки того времени, Дебидур мало интересовался экономической стороной международных отношений. Он полагал, что утверждение буржуазного строя и «европейского равно­весия» великих держав уменьшило опас­ность завоевательных войн. История по­следующих десятилетий опровергла этот оптимистический прогноз.

Позитивистская историография к кон­цу XIX в. В целом к концу XIX в. в изуче­нии истории нового времени во Франции произошли заметные сдвиги. На эту об­ласть истории распространились методы строгой критической обработки доку­ментов, применявшиеся ранее лишь в ме­диевистике. Обращение к архивным доку­ментам стало непременным условием вся­кого серьезного труда. Была создана упоря­доченная система преподавания истории как университетской дисциплины. Если в начале XIX в. во Франции не было ни одной кафедры истории, то к концу века их было уже 71 (в Германии соот­ветственно 12 и 175). В ряде университе­тов были организованы кафедры новой и современной истории и введена соответст­вующая специализация ³². Выросло число научных обществ и журналов по истории нового времени .

Стремление к точному установлению и описанию событий и критическому анализу документов, убеждение в объективной детерминированности исторического процесса и возможности реального объек­тивного познания истории являлись силь­ными сторонами позитивистской историо­графии. Однако результаты, достигнутые французской позитивистской историогра­фией к концу XIX в., в ряде отношений уступали тому, что было сделано в других странах. В то время как в Англии, Герма­нии, России, отчасти и в США развивалась разработка экономической и социальной истории (Роджерс, Эшли, Тойнби, «новая историческая школа» в германской полит­экономии, «русская историческая школа» в России), интересы французских истори­ков нового времени все еще были сосре­доточены в основном на политической и военно-дипломатической истории. Они уде­ляли мало внимания социально-экономи­ческой истории, истории народных масс и социальных движений³⁴, Сам «научный метод», за применение которого ратовали французские историки-позитивисты, сво­дился для них преимущественно к мето­дике изучения документов и точного ус­тановления фактов. Они заявляли о прин­ципиальном отказе от всякой философии

^,а Согласно утвердившейся тогда периоди­зации (которая принята во Франции и в наши дни), под «новой историей» имелся в виду период XVI—XVIII вв., под «современной историей» — период после 1789 г.

^3:1 Об институциализации французской исто­рической науки на рубеже XIX—XX в. см. разд. 4, гл. 3, с. 383—385.

14. Социально-экономической историей Франции в новое время из числа видных ученых специально занимался лишь Пьер Эмиль Ле- вассер (1828—1911), автор ряда трудов по ис­тории промышленности, торговли, цен. народо­населения Франции, начиная от средних веков до нового времени, в том числе фундаменталь­ного исследования «История трудящихся клас­сов и промышленности во Франции от 1789 г. до наших дней» (1867); в 1903—1904 гг. вышло 2-е издание, в котором изложение доведено до

1870. г. Под «рабочими классами» он имел в виду «всех, кто живет промышленным трудом, хозяев, подмастерьев, рабочих» (Leuasseur Е. Histoire des classes ouvrieres et de I'industrie en France de 1789 a 1870. 2-eed. P.. 1903. P. VII).

истории (в своей практике они следовали чаще всего плюралистической теории фак­торов). Это способствовал распростране­нию эмпиризма, отказу от синтетических обобщений. Исторический процесс трак­товался как только эволюционный.

Нередко крупные сдвиги и потрясения в истории объяснялись случайным стече­нием обстоятельств. Характерным приме­ром такого подхода к истории являлась «Политическая история современной Ев­ропы» с 1814 по 189(5 г. (1-е изд.; 1897), написанная видным представителем пози­тивистской историографии во Франции Шарлем Сеньобосом (1854 1942), кото­

рая содержала обильный и хорошо вы­веренный материал и рассказывала о фак­тах политической истории, но без попыток раскрыть ее связь с глубинными социаль­но-экономическими процессами.

В конце XIX в. методические и методо­логические принципы позитивистской историографии были обобщены в совмест­ном труде Ш. В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса «Введение в историческую науку» (1898), надолго ставшем настольной книгой фран­цузских историков. Содержавшиеся в ней полезные методические рекомендации прочно вошли в историческую науку. Однако суть «научного метода» истори­ческих наук ее авторы видели в точном описании и классификации фактов, выяв­ленных в результате критического анализа документов. Выходящие за рамки описа­ния событий оценочные суждения они считали излишними и вредными, отказыва­ясь даже обсуждать «праздные», по их мнению, вопросы: «что такое история?», «каковы задачи истории, чему служит ис­тория?» ³⁵.

Зарождение во Франции марксистской историографии. В 70-е годы XIX в. появи­лась значительная литература о Париж­ской Коммуне, созданная в эмиграции ее участниками (Б. Малоном. Г. Лефраисе,

А. Арну, П. О. Лиссагаре и др.). Труды коммунаров противостояли клеветничес­ким измышлениям о Коммуне, которые распространила буржуазная литература, в них подчеркивался освободительный,

’’ Ланглуа III. В . Сеньобос III. Введение в изучение истории. СПб.. 1899. С. Г>.

народный характер революции. Они содер­жали материал личных воспоминаний и наблюдений их авторов, непосредственных участников событий. В 1876 г. вышла кни­га Проспера Оливье Лиссагаре (1838— 1901) «История Коммуны 1871 года», ко­торую высоко оценил Карл Маркс '¹⁰. Лис­сагаре видел в Коммуне «революцию масс, а не кучки выдающихся умов», «борьбу за республику и за торжество социализма», подчеркивал роль в ней пролетариата ^:17.

Авторы мемуарных и исторических ра­бот, созданных участниками Парижской Коммуны, рассматривали ее с позиций домарксового социализма. Особенно отчет­ливо проявились в трактовке Коммуны прудонистские и анархистские тенденции. Характерна в этом смысле получившая широкую известность «Народная и парла­ментская история Коммуны» (1878) пру­дониста Артюра Арну (1833—1895). Он считал, что Коммуна была создана народом и имела свою социальную идею, «подняла знамя социализма»; он дал ряд ярких живых картин ее истории. Политическую суть революции он усматривал в борьбе против всякой централизованной власти; смысл Коммуны для него заключен в сло­вах: автономия, федерация, коллективизм.

Между тем в 70-е годы вышло первое французское издание 1-го тома «Капита­ла» Маркса, часть французских социа­листов восприняла идеи марксизма. В 1879 г. была основана Рабочая партия, основатели которой, Ж. Гед и II. Лафарг, были крупнейшими представителями пер­вого поколения французских марксистов. Все эти факты в истории рабочего движе­ния Франции означали возникновение марксистского направления во француз­ской общественной мысли. В русле его были предприняты и первые на француз­ской почве шаги по применению марксизма к осмыслению и изучению истории.

Проблемами истории много занимался ПольЛафарг (1842—1911), виднейший во Франции пропагандист и теоретик марк­сизма. Обладая огромной эрудицией в раз­личных отраслях знания, он создал яркие

Г1. Лафарг

труды по философии, политэкономии, со­циологии, литературоведению, лингвисти­ке. Лафарг много занимался проблемами материалистического понимания исто­рии. Особенно большое внимание он уде­лял разработке вопроса о социально-эко­номической обусловленности форм общест­венного сознания — философии, морали, религии.

Лафарг выступал с критикой, позити­вистской социологии и свойственного ей вульгарного приспособления естественно­научных теорий к общественным наукам (социал-дарвинизм), а также односто­ронне-эволюционистского взгляда на исто­рию, присущего Конту, Спенсеру и другим позитивистам.

Лафарг предпринял и плодотворные попытки рассмотрения в свете марксизма некоторых конкретных проблем новой ис­тории Франции.

Его внимание привлекли новые явле­ния в развитии капитализма на рубеже XIX—XX вв. «Чудовищное сосредоточе­ние капиталов в грозных, невиданных до сих пор размерах,— писал он в работе «Американские тресты» (1903),— пред­ставляет явление, уже само по себе ха­рактеризующее особую стадию капита­листической эволюции»³⁸. Таким обра­зом, «Лафарг был одним из первых марк­систов, который увидел в монополизации особую стадию капитализма» ³⁹, хоти он

^J" Лафарг Г1. Соч. М., Л., 1931. Т. II. С. 209 ^за Протасенко 3. М. Вопросы исторического материализма в трудах Поля Лафарг а. Л., 1962 С. 42.

и не охватил всесторонне эти новые явле­ния.

Большой интерес представляют соз­данные в 90-е годы очерки Лафарга «Клас­совая борьба во Франции» и «Социализм во Франции от 1876 до 1896 года» — пер­вые в исторической литературе очерки истории рабочего и социалистического движения во Франции второй половины XIX в. Написанные его активным участ­ником, они сохраняют значение и важного исторического источника.

Жюль Гед (1845—1922), будучи преж­де всего выдающимся практиком рабочего движения, страстным агитатором, не зани­мался специально историей. Но в своей публицистике он не раз обращался к рево­люционному историческому опыту Фран­ции. Признавая большое историческое зна­чение революции 1789 г. как «революции Третьего сословия», «которая сделала из буржуазии руководящий и господствую­щий класс», Гед противопоставлял ей «рес­публиканскую и социалистическую рево­люцию 18 марта» — Парижскую Коммуну

1870. г., которую он рассматривал как «ра­бочую революцию», «самый грандиозный революционный взрыв всех времен». Под­черкивая прежде всего буржуазный харак­тер революции 1789 г., гедисты вели острую критику провозглашенных ею прав и сво­бод. Эти права, писал Гед, «всего лишь пустые слова для тех, у кого недостает средств для их осуществления» ²⁴⁹. Поэтому гедисты отказались участвовать в орга­низованном деятелями Третьей республи­ки столетнем юбилее революции 1789 г. «У Четвертого сословия или пролетариата есть другие дела, кроме празднования и продолжения Революции Третьего сосло­вия, все издержки которой пали на его пле­чи»,— писала в 1887 г. издававшаяся Ге- дом и Лафаргом газета «Социалист»²⁵⁰. Вместе с тем, как отмечает современный историк-марксист К. Мазорик, «мы совер­шили бы большую ошибку, ограничивая этим узким и, прямо скажем, сектантским представлением взгляды первой француз­ской рабочей партии на Французскую ре­волюцию» ²⁵¹. Гедисты высоко ценили зало­женную этой революцией республиканскую и революционную традицию.