9. Семья и врач

9.2. Первый визит к врачу

Никогда не жду при первой встрече с родителями услышать определенное и исчерпывающее описание нарушений. Вижу как борются желание прояснить положение дел и страх, что открытый рассказ о ребенке приведет к установлению тяжелого диагноза. Да и может ли быть иначе?

Неопределенность первых сообщений — результат того, что происходящее с ребенком непонятно для родителей. Им трудно рассказать о своих наблюдениях так, как они это делают при рассказе о каком-нибудь физическом нарушении. Лучше всего было бы просто подробное описание поведения, во кто знает — что в нем главное и что второстепенное, не навязывается ли врачу некоторыми подробностями более тяжелое впечатление о состоянии ребенка, чем это есть на самом деле?

Родители уже знают, но еще не хотят и не готовы знать, а вернее — признать. Ожидания, адресованные врачу, очень противоречивы. С одной стороны, родители ждут квалифицированной, деловой и объективной оценки и не прощают врачу наигранного оптимизма. С другой, в душе еще теплится надежда на то, что все это— лишь недоразумение, которое врач сейчас рассеет; надежда эта так сильна, что неутешительное заключение врача вызывает разочарование и гнев.

Тревога родителей часто столь сильна, что они верят врачу тем меньше, чем больше хотят ему верить. Это сочетание веры и недоверия заставляет форсировать вопрос о диагнозе: не будет диагноза — все в порядке, будет — хорошо бы не самый плохой. Иногда визит ко мне — не первый, и я вижу, что родители перепроверяют кем-то уже поставленный диагноз или пытаются все же узнать диагноз, который мой предшественник скрыл от них.

Я уверен в том, что родители вправе знать, а я обязан сообщить диагноз. И все же на первом приеме я стараюсь не делать этого. С первого взгляда можно предполагать, но трудно уверенно знать. Да и потом "диагностические ярлыки" не всегда хороши. Для врача за короткой формулой диагноза — большая информация о причинах, механизмах, возможной помощи, прогнозе, но и при этом на каждом этапе лечения приходится вновь и вновь задаваться вопросом о диагнозе. Для родителей же это, как правило, пугающие слова — обыденные знания о психике, ее особенностях и нарушениях несут в себе слишком много искажений, обусловленных эмоциями, предрассудками, сплетнями и т.д. Почему, к примеру, диагноз шизофрении воспринимается большинством людей так трагически, несмотря на все наши знания о многих страдавших ею великих людях, а диагноз гипертонической болезни, способной унести и уносящей в могилу, намного спокойнее? Почему люди оглядываются у входа в психоневрологический диспансер — не видит ли их кто-нибудь из знакомых, и могут часами рассказывать друг другу о болях в спине или вызванных перееданием, курением болезнях? .Как бы то ни было, ранить людей диагнозом также легко, как и утаиванием его. Да и не сам диагноз часто важен (время уточняет я изменяет диагностические формулы), а то, как протекает заболевание именно у этого человека, чем в как будем помогать. Вообще лучше взглянуть на диагноз через призму понимания происходящего с ребенком, чем на ребенка — через призму диагноза. Поэтому мы, врачи, часто осторожны с диагнозами.

Врач, особенно на первом приеме, может определить принципиальную возможность помощи и наметить ее пути, но не дать гарантии ее эффективности или рассказать, что будет с ребенком через 10—15 лет. Родителям это может казаться проявлением неквалифицированности, безразличия, нежелания сообщить правду. Потребуется время для понимания того, что, избегая категорических заключений и прогнозов, врач как раз руководствовался знаниями и желанием помочь. А пока родители разочарованы: им кажется, что все сказанное врачом они знали и до обращения к нему.