3. Квазикоммуникации

Человек избегает, выносит или любит одиночество сообразно с тем, какова ценность его «Я».

А. Шопенгауэр

3.1. Природа и личностные механизмы реализации квазикоммуникаций

Наш социальный мир всегда содержал множество возможностей для фальсификации духовной коммуникации; он генерирует огромное число формальных ее подобий, по-своему мощных и привлекательных. Уже поэтому такие квазикоммунникации, внешне похожие на коммуникации духовные, подчиняются совершенно другим социальным и психологическим законам.

Отметим поэтому еще раз принципиальные сходства и отличия этих духовных феноменов, хотя изначально совершенно очевидно, что общих точек таких феноменов немного. Они, например, возникают из логики социума; но квазикоммуникация продолжает такую логику социума, используя просто необычные средства, собственно же духовная коммуникация такую логику на высоких стадиях либо полностью преодолевает, либо ставит под сомнение. Еще одним моментом сходства является принадлежность обоих феноменов к миру духовной жизни; выше автор уже отмечал, что для него понятия духовной жизни общества и духовности принципиально не совпадают, первое вовсе не обязательно несет в себе какой-то «положительный» оттенок. Духовная жизнь описывает всю сферу человеческого духа, в том числе и закономерность воспроизводства ценностей духовных стереотипов, которые заведомо осуждаются нравственностью.

Такая общность происхождения коммуникации и квазикоммуникации ведет, чаще всего, к постоянной «социальной мимикрии», апелляции всех сценариев квазикоммуникаций к абстрактным высоким духовным ценностям, - например, патриотизму, образу родины,- с педалированием именно нужных аспектов, что так явственно дано в современной рекламе. Эта ориентация принципиальна, поскольку попытки достичь состояния аптайма другими методами менее эффективны, - скажем, вряд ли будет иметь успех у населения или конкретной фокусной аудитории апелляция к духу предпринимательства как фактору величия России. Предприниматели слишком много знают о теме разговора, а те, кто ими не являются, вряд ли дойдут до состояния аптайма по поводу провозглашенного тезиса.

Связь коммуникации и квазикоммуникации гораздо глубже, чем может показаться. Дело даже не в том, что обе эти морфемы даны в общении. Постоянная фальсификация духовных ценностей через описанные выше механизмы прагматического «якорения», аптайма как временного и нестабильного состояния массовой аудитории, имеет два необычных аспекта.

Во-первых, такая фальсификация духовной коммуникации, как и конкретные механизмы «якорения», быстро приедается, надоедает. Именно поэтому приходится изучать оригинал, диалектику человеческой коммуникативной духовности, чтобы произвести «новодел», современную подделку веками апробированной духовности. Во-вторых, вряд ли стоит игнорировать и старую особенность человеческого любопытства, которая в данном случае может быть сведена к формуле «Мне становится любопытно, как устроена вещь, которую постоянно подделывают».

В этом смысле, отношение коммуникации и квазикоммуникации не симметрично.

Духовная коммуникация, разумеется, отрицает мнимодушевность квазикоммуникации, но последняя вовсе не абсолютно отрицает собственно духовную коммуникацию. В остальном же, по представлениям автора, они очевидно ортогональны, причем вероятность индивидуальных и массовых квазикоммуникаций примерно равна.

Выделим еще раз принципиальные характеристики любых квазикоммуникаций:

- они, как уже отмечалось, имеют общие стартовые фазы, собственно общее социальное происхождение с духовной коммуникацией;

- квазикоммуникации обрывают стартовые фазы коммуницирования прагматически ориентированным «якорением». Иными словами, они пробуют использовать утвердившиеся в ходе антропогенеза высокие духовные ценности как средства достижения эгоистических целей конкретного лица, группы лиц, той или иной общественной организации или партии;

- квазикоммуникация всегда заканчивается социальными символами, которые и выражают суть «якорения», она показывает фантом цели, искусно, или грубовато, скрывая его прагматическую ориентацию;

- такая квазикоммуникация принципиально несимметрична. Она основана на том, что ее субъекты должны довести партнера до состояния аптайма, но ни в коем случае они не должны входить в такое состояние сами;

- квазикоммуникации не всегда выражают логику государственности, и уж тем более не всегда они принимают собственно идеологический оттенок. Своеобразной методологической рамкой для них является социальное поведение, признание естественным именно оперантного поведения, поведения как бы «в погоне» за стимулом богатства, семейного благополучия, славы, внутригруппового лидерства. Таким образом, квазикоммуникация, данная в десятках форм, навязывает особое состояние тяги к долговременным ценностям, где даже образ сфальсифицированной сверхзадачи, - например, реклама экстремальных видов спорта, - не отрицает, а подразумевает социально выверенный стиль поведения;

- довольно парадоксальным видом «подделок духовных коммуникаций» являются оппозиционно-политические квазикоммуникации, которые не раз апробованы в ходе «оранжевых» и иных «революций». По форме они вынуждены включать в себя мотив разрушения, едва ли не бунта, что почти невозможно без оттенка негативной сверхзадачи; но и при этом очень активно такие оттенки блокируются «якорением» образов стандартного благополучия, сытости, трудоустройства. Видимо, парадоксальность нашего времени выражается и в том, что очевидное, казалось бы, противоречие между первым и вторым практически никем не замечается.

Соотношение индивидуальных и массовых коммуникаций в последнее десятилетие явно меняется еще более в пользу методов омассовления, апеллирования к нехитрым, но весьма действенным механизмам политического «импринтинга», поведенческого подражания, клиширования уже не символов, а симулякров целых классов вещей, приобретающих оттенок собственно духовных ценностей («счастье – это просто», апеллирование к духовной ценности при рекламе утилитарного товара.).

Традиционные высокие духовные ценности, простые образы товаров, картинки национальной истории, символы и симулякры поведенческих сценариев в сериалах и «мыльных операх», - все это самым причудливым образом смешивается в современных квазикоммуникациях, порождая сотни новых морфем, которые по-своему точно отражают состояние нашего общественного сознания.

Таким образом, мир псевдокоммуникаций не является чем-то вторичным по отношению к коммуникациям собственно духовным, в этом смысле они не просто подделка, но такая систематически воспроизводимая подделка, которая образует свой причудливый и очень сложный мир, где вопрос о природе оригинала забывается все более прочно.

Любопытен и вопрос о мотивации индивидуального и группового вхождения в квазикоммуникацию. Назовем лишь наиболее яркие и очевидные аспекты формирования такой мотивации:

- апробированная в ходе антропогенеза и закрепленная в народной традиции мотивация социального поведения вообще;

- «механизм идеологического втягивания», неистребимое желание огромного числа людей получать готовые идеологические объяснения как жизни человека и общества вообще, так и конкретных феноменов его жизни в готовом виде, не задумываясь, но при условии, что привнесенные извне идеологические клише позволяют человеку ощущать себя существом благородным, умным и уважаемым, в том числе, как ни парадоксально, уважаемым самим собой, что суть основа квазикоммуникации;

- боязнь нового, малый опыт духовных коммуникаций (или просто отсутствие его) провоцирует альтернативу коммуницированию, неистовое желание «просто жить», и объяснять эту «просто жизнь» наиболее простыми моделями. Иными словами, мещанами нельзя стать насильно, ими становятся только те, кто, в глубине души, боится любых других сценариев;

- мотивация почувствовать свою силу в толпе, избавиться от рефлексии, имея при этом все шансы быть приобщенным к престижному массовому зрелищу, мероприятию, встрече;

- наконец, это простая боязнь одиночества, которое виртуально содержит в себе возможность скептической переоценки итогов прожитой жизни, что, учитывая объем затраченных усилий, чаще всего вызывает откровенный страх, который проще сфальсифицировать псевдокоммуникацией.

Не исключено, впрочем, что у многих людей есть и не осознаваемый ими страх высоких стадий духовной коммуникации, боязнь чувствования упоминавшегося выше «антропного принципа» нарушения гомеостазности разума и мира. Если это верно (а некоторые аспекты анализа сложных сновидений, например, позволяют выдвинуть такую идею), то поразительная готовность к участию в квазикоммуникациях объясняется еще и нежеланием быть собой.

Социологическое изучение феноменов квазикоммуникаций вынужденно постоянно учитывать огромную роль эмоций в их движении и структуре. Эмоции есть способ формирования, хранения, передачи и организации самой готовности к квазикоммуникации.

Напомним, что в современном гуманитарном знании сохраняются несколько точек зрения на природу эмоций. Согласно одной из них (У. Джемс, Д. Дьюи, Ч. Пирс) эмоции есть просто ответ психики на физиологическое состояние («мне стыдно, потому, что покраснели щеки, но не наоборот»), согласно другой - реакция психики на сложность приспособления к ситуации, что описывается известной формулой русского психолога П. Симонова: Э= н ( а — в), где:

Э - эмоция, н - мощность потребности в чем-либо, а - субъективные представления о том, что надо для приспособления к ситуации, в - субъективные же представления о своих возможностях, необходимых для приспособления.

Иными словами, в бытии эмоций выдерживаются следующие, как минимум, зависимости:

- эмоции нет, если нет потребности; она отрицательна (подавленность, испуг, уныние), если «а» больше «в», и положительна в обратном случае;

- эмоции превращаются в сильные (страсти), если «а» стремится к бесконечности, а «в» - к нулю, и др.

Думается, что важнейшим аспектом квазикоммуникации является неявно «встроенная» в нее зависимость: она всегда обещает участникам упомянутое превосходство «в» над «а» и, следовательно, почти безразлична к реальной ситуации за пределами квазикоммуникационного пространства, в этом смысле, она является как бы новым типом универсального наркотика.

Приведенные выше зависимости формирования и трансляции простых эмоций практически не применимы к духовным коммуникациям. Начиная с фазы «поиска » надежда на превалирование элемента «в» над «а», или, попросту говоря, надежда на успешное приспособление к ситуации, перестает играть определяющую роль. Сама ситуация духовного коммуницирования настолько сложна и непривычна, что обычный механизм простых эмоций дает, чаще всего, явный сбой. В самом деле, какие именно простые эмоции, «положительные» или «отрицательные» должно провоцировать, например, упоминавшееся смещение обычного чувствования пространства и времени при духовном коммуницировании?

Обычно считается, что прямой альтернативой простым эмоциям являются страсти, где обычные зависимости, данные в формуле П. Симонова, не выдерживаются. Вряд ли, однако, страстность должна быть выделена, как атрибут духовной коммуникации; во всяком случае, классические описания страстей, или сильных аффективных состояний (любви, ненависти, тоски и др.), здесь явно не годятся.

Поэтому автор не видит иного выхода, кроме предположения о том, что духовная коммуникация является еще и генератором нового типа эмоций, где обычный механизм ситуационной адаптации успешно блокируется.

Иными словами, эмоциональное состояние человека в духовной коммуникации столь же социально девиативно, как и сама духовная коммуникация. Небольшой и весьма противоречивый опыт прямого невключенного наблюдения за ходом духовных коммуникаций, который есть у автора, позволяет сделать лишь некоторые неимперативные утверждения об особенностях таких эмоциональных состояний:

-практически всегда такие состояния имеют финишный обрыв логики, когда боязнь происходящего становится выше, мощнее любого другого мотива;

- они запоминаются лишь на уровне нескольких символов; попытки, по просьбе автора, воспроизвести движение, развитие таких состояний вербально, всегда заканчиваются неудачей и раздражением респондентов;

- одним из немногих инвариантов таких попыток является апеллирование к терминам, прямо связанным с творчеством, например «я радовалась, что было много нового», «я любила происходящее», «мне было хорошо и тревожно», «я чувствовал, что, в это время, не могу жить без этого человека»;

- в этих эмоциональных состояниях настоящее и, отчасти, будущее, явно господствуют над прошлым;

- наиболее вероятным итогом описываемых эмоциональных состояний является, как понял автор из ответов респондентов, чувствование с тремя базовыми дескрипторами : «хорошо», «интересно и необычно», «тревожно». Сочетание удовольствия и тревожности является, очевидно, еще одним атрибутом духовной коммуникации.

Впрочем, для квазикоммуникаций такие эмоциональные состояния невозможны; не приходится спорить с известным интракционистским тезисом о парадоксальных (массовидных) эмоциях, основанных на психическом заражении, являющихся классическим признаком квазикоммуникации.

Квазикоммуникация легко совместима с диалектикой собственно идеологического воздействия. Сам термин идеологии был введен еще в 1801 г. французским философом Д. де Траси в работе «Элементы идеологии». Общая же теория идеологии основана на последних работах К. Маркса и Ф. Энгельса, трактовавших ее как систему искусственно созданных норм, идей и концепций, функционально ориентированных на закрепление или разрушение господствующих общественных отношений¹²⁹.

Они создают нормативный ряд ценностей духовной культуры, выгодный конкретным социальным слоям и выражающим их интересы политическим движениям, агрессивно навязываемый всем остальным элементам духовной жизни через метасистему квазикоммуникаций. Это можно пояснить следующей схемой (рис.32).

Рисунок 32 . Структура идеологического воздействия

Общая структура идеологического воздействия, как базового механизма квазикоммуникаций подразумевает, таким образом, передачу «сигнала» от высших идеологических органов (служб партий и движений, специализированных центров, имиджмейкеров) к средствам массовой информации, где общие концепции превращаются в программы ТВ, книги, листовки и т.д. Позже все это транслируется, в том числе через мощную группу пропагандистов, в колоссальную по масштабам подсистему жизни общества, включающую верования, слухи, ценности населения, - общественную психологию. Эффективность воздействия оценивается социологическими и спецслужбами.

Идеология и социальная психология, находясь в сложном взаимодействии, являются наиболее глобальными подсистемами воспроизводства самой мотивации к квазикоммуницированию.

В сущности, приведенная схема показывает, что структура идеологического воздействия и складывается как обобщение критической массы опыта квазикоммуникаций между людьми. И собственно диадная квазикоммуникация, и акт идеологического воздействия объединены одной, обычно скрываемой от реципиентов, характеристикой - апелляцией к яркой потребности большинства людей к самообману. Они дают почти готовые и комплиментарные для воспринимающего «объясняющие клише» и поведенческие рекомендации; они позволяют объяснять, не думая, что провоцирует интуитивную благодарность и, изредка, быстро проходящее чувство неловкости.

Разумеется, несложно обмануть того, кто сам готов к этому; другое дело, что существует, по представлениям автора, далее не сжимаемое чувствование собственного экзистенциального «Я», которое является естественным пределом даже самых продуманных и мнимодушевных квазикоммуникаций. Думается, что именно поэтому методики транслирования мнимодушевности столь бурно совершенствуются в последнее время, ориентируясь на все более интимные основы человеческой души.

Одним из наиболее специфичных проявлений квазикоммуникаций является так называемый стиль жизни. Эта проблема разрабатывается в социологии с 1980-х гг. , особенно в польской социологии (школа Е. Вятра)¹³⁰. Довольно условно выделяются несколько стилей жизни, различающихся по базовым мировоззренческим ценностям: прагматический (высшие ценности материальные), гедонистический (удовольствие), ригористический (соблюдение постоянных «принципов жизни»), экзистенциальный (стремление к избавлению от тревоги), дионисийский (радость, слава, уважение), альтруистический (феномен передачи «тревоги другому») и т. д.

Взаимосвязь коммуникаций и квазикоммуникаций со стилем жизни человека чрезвычайно сложна и противоречива. Если принимать главным социологическим индикатором стиля жизни именно тип ценностей, из-за которых он готов реально действовать, а не просто рассуждать или идеализировать упоминавшуюся «звезду надежды», то легко проследить следующую зависимость: духовное коммуницирование связано с ними отношениями диалектического отрицания. Иными словами, независимо от стартового стиля жизни, человек обретает в духовной коммуникации новые, необычные для него знания, способности, символы, образы и гештальты.

Дело, видимо, в том, что сами стили жизни являются выражением привычных для индивида способов социализации, его умения жить таким образом, чтобы «прикосновения к экзистенциалу» были наименее вероятны. Уже поэтому стиль жизни действительно является прямым продолжением базового комплекса личности и одним из факторов формирования типа такой личности, о чем речь пойдет ниже.

Квазикоммуникации же прямо апеллируют к стилю жизни, что проявляется в десятках форм, - например, в ориентации многих шоу именно на людей с похожими стилями жизни («для домохозяек», «для трудоголиков–предпринимателей», «для политически принципиальных людей» и др.).

Подчеркнем, что стили жизни гораздо пластичнее, чем типы личности; вполне представима, например, яркая личность, у которой сформировался явно тревожащий ее саму стиль жизни.

Именно поэтому одним из наиболее трудных для автора вопросов о конкретике квазикоммуникаций между людьми всегда был вопрос о специфике мотивов квазикоммуникаций для различных типов личности; и, несомненно, особым направлением теории квазикоммуникации должно стать направление, пограничное с психодиагностикой, выясняющее специфику квазикоммуницирования в зависимости от типа личности.

Для автора базовым критерием, отделяющим типы личности, является личностный комплекс, показывающий упоминавшееся «восхождение» или «нисхождение» по отношению к экзистенциалу, выработку привычных навыков блокирования тревожности и, следовательно, привычки к квазикоммуникациям.

Разумеется, такой подход имеет много альтернатив. Общеизвестны попытки выделения особых типов личности по врожденным качествам (например, по темпераменту - сангвиник, холерик, меланхолик), или по общей ориентации интересов (например, тест Айзенка, устанавливающий интравертность или экстравертность, «внутреннюю» или «внешнюю» ориентацию человека) и др.¹³¹

Не сомневаясь в фундаментальной отработанности моделей таких тестов, автор, тем не менее, убедился в том, что выделение данных типов «перекрывает» слишком мало в реальном поведении человека. Взяв за основу идею польских социологов о стилях жизни, как сторонах образа жизни, автор старался выработать классификацию, пусть неточную, но позволяющую практически различать типы людей по иерархии их жизненных ценностей и ориентаций, прямо и доступно для наблюдения проявляющихся в поведении человека.

Помимо визажистики, в истории гуманитарного знания было предпринято множество попыток, в том числе и автора работы, классифицировать людей по их «внутренним качествам».

Подчеркнем еще раз, что такая классификация разработана в прагматических целях и главным критерием выделения типов была их практическая определимость и несводимость друг к другу.

Разумеется, описание таких типов и приемов работы с ними в рамках квазикоммуникаций - задача, требующая отдельного исследования. Поэтому приводимые ниже фрагментарные описания психологических типов даются просто как намек на специфику каждого типа, учет которой - одно из главных условий деятельности квазикоммуникатора.

«Пассионарий» (термин Л. Гумилева, от фр. passions - страсть). Базовые диагностические признаки:

• высокая врожденная психическая энергетика. Пассионарии чрезвычайно работоспособны, могут годами обходиться минимумом сна (например, Цезарь, Наполеон, Сталин);

• как правило, холерический темперамент (люди с таким темпераментом производят впечатление сильных и недобрых);

• пассионарии, как правило, имеют аномально мощные детские комплексы; они как бы всю жизнь доказывают окружающим свою значимость, подсознательно психически мстят за то, что им в детстве казалось постыдным, оскорбляющим их достоинство. Во всяком случае, высокая, часто доходящая до патологии, тяга к власти, лидерству - отличительная черта пассионария. Конкретные причины и формы такой тяги заслуживают отдельного разговора. По мнению многих исследователей, такая тяга, влечение, не сводится ни к желанию личного обогащения, ни к сексуальной агрессии, ни к славе;

• они почти всегда, под любыми предлогами, стремятся к профессиям, дающим реальную власть над людьми - военный, руководитель, политик (заметная часть преступников – «пассионарии»);

• люди этого типа редко имеют приятный для окружающих визаж. Более того, как правило, «пассионарии» имеют довольно ярко выраженные внешние недостатки, провоцирующие упоминавшиеся детские комплексы. Некоторые из исследователей даже пробуют выявить частотную иерархию таких недостатков: излишний вес (Черчилль), маленький рост (Наполеон), сухорукость (Сталин), так называемую «дьяволову» гамму цвета глаз (все оттенки желтого), у женщин - скрытое косоглазие, «комплекс амазонки (правая грудь несколько меньше левой)», диспропорцию тела и головы (Петр I), и так далее¹³²;

• аномально и ярко выраженная сексуальность, - видимо, являющаяся инакобытием той же тяги к власти. Э. Климов, например, считает, что обычная сексуальность аномально редко присуща «пассионариям», что, видимо, справедливо, поскольку связано с комплексом обиды и желанием отомстить за детские и юношеские психические комплексы, причем довольно часто их сексуальность отожествляется с латентным гомосексуализмом;

• «пассионарий» обладает развитой дальней памятью, причем чаще всего доходящей до уровня открытой личностной злопамятности; жестокость, которую они проявляют к людям, всегда каким-то образом оправдана для них самих (как правило, либо через рассуждения о необходимых жертвах ради общего блага, либо через тезис об условности, обратимости личной смерти);

• комплексы пассионарности, в отличие от большинства других типов, можно распознать уже в детстве, через стабильную тягу к лидерству в малой группе, причем женщинам это свойственно в меньшей степени;

Таким образом, пассионарность можно определить как комплекс самооправдания и романтизации повторяющихся, личностно мучительных воспоминаний, субъективных оценок и поведенческих стереотипов путем агрессивного навязывания их, с использованием всех возможных, в том числе институциональных средств, как можно большему числу окружающих, причем весь этот процесс сопровождается скрываемыми сексуально ориентированными символами и ассоциациями. Иными словами, пассионарность есть качественно особый процесс экстериоризации, транслирования личностных комплексов на целые социальные группы людей.

Легко предположить, что базовыми символами триггер-калибровки для работы с пассионариями, или аудиториями, где их большинство, должны быть симулякры власти, избранности элиты, скрываемого презрения к ценностям других групп населения, идеологии сексреволюции и т.п. Разумеется, постоянно и бурно растущий опыт участия в квазикоммуникациях - решающий фактор формирования ценностного мира пассионариев; но, как уже отмечалось, и этот мир должен содержать в себе самоотрицание, что может выражаться в редких, но бурных попытках духовного коммуницирования с близкими людьми.

На этот парадокс справедливо указывал, например, К. Симонов в романе «Живые и мертвые», отмечая у И. Сталина попытки вступить в духовную коммуникацию с последовательно отстаивающими свое мнение людьми, причем попытки, чаще всего, неумелые и заканчивающиеся чем-то вроде «почетной ссылки» бывших партнеров по коммуникации. Иногда это проявляется и в парадоксальных попытках поддержки самой возможности духовной коммуникации извне, не участвуя в ней самому,- например, неожиданная и мощная поддержка Ю. Андроповым театра на Таганке.

Объяснить такие попытки случайностью или неожиданными переходами настроения высокопоставленных пассионариев вряд ли возможно. Видимо, здесь сказывается известный еще со времен «Записок о галльской войне» Г. Цезаря парадокс «послевластия»; как известно, Г. Цезарь честно признавался в том, что, после захвата власти, самым неожиданным для него было огромное количество неотложных и мелких дел по ее удержанию и огромная, не вполне ясная ему самому, трудность реализации предыдущих планов.

Возможно, редкая, но мощная тяга пассионариев к духовной коммуникации и связана со смутным чувством невозможности реализации тех гуманных планов реформ, с которыми они приходили к власти.

Отметим, что пассионарность невозможна без формально обратного, а, по сути, тесно связанного с ней типа «субпассионариев» (или, попросту говоря, мещан). Парадоксальной особенностью этого типа является уверенность в отсутствии комплексов, в отрицании принадлежности к нему. Отметим также, что «субпассионарии», в буквальном смысле, - повинующиеся пассионариям, «подпассионарии» - наиболее распространенный тип личности, имеющий, по мнению автора, несколько ярких разновидностей. К числу же общих характеристик можно отнести, как минимум, следующие:

• «субпассионарии», - люди, которые имеют ярко негативный опыт выхода за пределы установок в возрасте социализации. Иными словами, в детстве или юношестве они пробовали блокировать свой комплекс экзотическими способами (например, через попытки лидерства, демонстрацию своих способностей, симпатий, любви, причем все они, по представлениям «субпассионария», потерпели яркую неудачу); в итоге, они стремились копировать поведение других, чтобы с наибольшей надежностью избавиться от негативных ассоциаций;

• одной из важных сторон «субпассионария» является ярко выраженная социальность, проявляющаяся как упоминавшаяся экстравертность, стремление транслировать себя, с целью занять наиболее престижное место в группе. Не случайно фокусом идеологических служб, системы масс-медиа, предвыборных технологий являются именно «субпассионарии», как основной электоральный слой;

• формальным выражением базовых комплексов «субпассионария» является боязнь, скрытая или явная, творчества. Это вовсе не означает, что они лишены способностей к нему. Напротив, «субпассионарии» стараются заглушить эту способность, всегда присущую разуму, через систему выраженных увлечений, «хобби»;

• в иерархии социальных ценностей, которые чрезвычайно важны для «субпассионария», высшие места занимают семья, высокий уровень жизни, престиж;

• с возрастом «субпассионарии» закономерно обретают систему предубежденности, жестко выраженных привычек, политических взглядов, консервативных убеждений. Столкновение с ситуацией, заведомо и явно не вписывающееся в систему таких убеждений, провоцирует личную трагедию, в ходе которой либо меняется психический тип личности (феномен «возрождения», описываемый, например Л.Н. Толстым, Б. Лавреневым), либо комплекс «субпассионарности» становится неадаптивным, безразличным к жизненным ситуациям; иными словами, желание быть «принципиальным» господствует над естественным для носителя разума желанием понять как можно больше;

• трудно, разумеется, говорить о точном выражении численности «субпассионариев» в сумме населения; в любом случае, как представляется автору, она не менее трети в любой случайной выборке с генеральной совокупностью более тысячи человек. Столь заметная квота, естественно, не может быть однородной. Классификация подгрупп «субпассионариев» может идти по нескольким основаниям: по ментальным особенностям, по выработанному типу предубежденности (субъективно признающие себя субпассионариями и отрицающие это), по степени копирования поведения других.

Общих рекомендации по общению с «субпассионариями» не так уж много:

• прибегать к темам, требующим творчества и тонкого понимания лишь при крайней необходимости; не поручать «субпассионариям» специфических работ (или назначать на должности), требующих постоянного творчества;

• учитывать, что «субпассионариям» вообще не свойственен трудовой энтузиазм, почти наверняка семейные ценности будут более значимы. Эти люди предпочитают монотонную привычную работу любой другой;

• помнить, что одной из излюбленных тем «субпассионариев» является акцентуация недостатков окружающих (наиболее яркая форма - осуждение известных людей - например, пристрастия Есенина к алкоголю, старческого слабоумия Мопассана, супружеской неверности Пушкина и т.п.);

• люди с такими базовыми комплексами вполне могут быть в управленческой «команде», для исполнительских функций, а также работ, требующих внимательности, пунктуальности, точности;

• при внутрипроизводственном или социальном конфликте основные управленческие воздействия ориентируются, учитывая их многочисленность именно на «субпассионариев». Эта же зависимость сохраняется и при макровоздействиях, что следует учитывать, например, в контент-анализе масс-медиа, в организации предвыборных кампаний, управленческом планировании.

Подчеркнем, что именно субпассионарии – наиболее удобный объект квазикоммуникаций, и сейчас львиная доля таких коммуникаций интуитивно ориентирована именно на них, включая рекламу, шоу-индустрию и др., хотя появляются и первые опыты квазикоммуникаций, учитывающих и другие типы личности (например, шоу «Comedy club»).

Разумеется, отождествлять «субпассионариев» с каким-то гипотетическим «социальным слоем прирожденных квазикоммуникаторов» было бы наивно, - уже потому, что в словосочетании «тип личности человека» акцент, по представлениям автора, должен ставиться именно на последнем слове.

Диалектика формирования слабой, но неуничтожимой полностью потребности к духовному коммуницированию действует и для них; другое дело, что такая потребность часто принимает своеобразную «дистантную форму». «Субпассионарии», например, часто имеют формально невинные увлечения, хобби. Однако, то, что для других типов личности является просто приятным времяпрепровождением, для них зачастую полно глубокого смысла, является выходом на уровень собственно символьной духовной коммуникации. Попросту говоря, коллекционирование марок, путешествия или пение в церковном хоре для «субпассионариев» может быть духовной коммуникацией с воображаемым партнером, причем такой коммуникацией, которая связана ассоциативными рядами именно с тем временем, когда субпассионарность для них еще не сложилась.

Отметим также, что, по наблюдениям автора, именно «субпассионарии» особенно склонны к кратковременным групповым духовным коммуникациям, особенно в период кризиса гендерной идентификации (например, «кризиса среднего возраста»). Печаль по поводу нереализовавшихся надежд, первое острое чувствование своей смертности, неумение передать словами накопившийся опыт упоминавшихся «прикосновений к экзистенциалу», - все это является хорошей почвой для возникновения таких «групповых духовных коммуникаций».

Впрочем, они очень хрупки, из-за возможных несовпадений графика перехода от фазы «аптайма» к фазе «поиска».

Еще одна своеобразная диадная пара психических типов личностей - шизоиды и рефлексики.

Шизоиды - численно наиболее динамично развивающийся в нашей стране тип личности. Есть основания утверждать, что через одно - два поколения (40-50 лет) люди с такими базовыми комплексами будут составлять никак не менее 15% рабочей силы страны, что связано с целым рядом оформившихся негативных факторов: рост пьянства, психических заболеваний, мощных стабильных стрессоров, несбалансированность питания, в ряде регионов - радиоактивное заражение, высокая мутагенность среды; все это, еще по мысли Э. Дюркгейма, отражает «кризис государства в индивидуальной психике».

Базовые комплексы «шизоидов» - оформившаяся привычка использовать экзотичные способы социализации в критически большом числе ситуаций. Иными словами, речь идет не о психически ненормальных людях, но о тех, кто имеет предрасположенность к этому. Такие люди в детстве неудачно пробовали копировать обычные способы вхождения в какие-то группы, в силу чего и возникла привычка к экзотическому поведению.

Диагностические признаки типа широко описываются в соответствующей литературе¹³³. Выделим лишь главные из них:

• явные или скрыто выраженные «точки соскальзывания». Как правило, это темы (а иногда и кодовым образом воспринимаемые ситуации), когда шизоиды перестают придерживаться формальной логики. Как правило, это темы врагов, которые мешают достигнуть цели и их собственных способностей, которые не только недооцениваются, но и не могут реализоваться из-за внешних обстоятельств;

• энергетическая циклоидность, чередование периодов апатии и бешеной, не всегда подчиненной видимой цели, активности;

• принципиальные разрывы слитности мышления. Проще всего отслеживать это, произвольно меняя темы разговора, причем ярко выраженный шизоид быстро забывает предшествующую тематику. Не менее надежен контент-анализ смысловых рядов письменной речи шизоидов, где, как правило, очевидны сюжетные перескакивания, неровный почерк (каллиграфия почти исключена), попытки обосновывать очевидное и описывать его, как необычное, сложное и трудное для восприятия читателя;

• в связи с явной девиантностью, смещенностью ценностей шизоидов, они редко обладают спокойным визажем, легко нарушают известное правило «трех цветов» (сочетание не более трех цветов дает ощущение строгости и деловитости), имеют выраженную склонность к алой гамме, не любят тщательно отрабатывать детали визажа;

• шизоиды обладают обостренным, зачастую неадекватным восприятием, что провоцирует неординарные реакции в обычных ситуациях, злопамятны и, одновременно, привязчивы. Не любят монотонную, требующую аккуратности работу. У них ослаблен известный «эффект Зейгарник» (фоновая тяга к завершению начатого дела)¹³⁴ и т.д.

Отметим также, что базовый комплекс шизоида (постоянные выходы за пределы установок) связан с тем, что только для этого типа личности такой выход доставляет удовольствие; в этом смысле обычные экзистенциальные страхи людей перед сложным и непонятным блокируются. Наоборот, копирование поведения других доставляет неудовольствие, провоцирует тревожность, обиды, иногда - невротические срывы.

Еще не так давно в управленческой психологии считалось нежелательным привлечение шизоидов даже к простой исполнительской работе на предприятиях. По упоминавшимся причинам, теперь позиции заметно изменились. Приходится вырабатывать новые методики использования шизоидов на производстве и в предпринимательстве. Выделим лишь общие ориентиры таких рекомендаций:

• не показывать удивление, отторжение или испуг при невротических срывах шизоидов;

• при беседах с ними акцентировать общность ценностных ориентаций (например, демонстрировать имидж «у меня тоже есть странности, но я более тщательно их скрываю»);

• люди этого типа могут выполнять широкий круг функций при регулировании конфликта (сбор информации о конфликтерах, внедрение в одну из группировок, и др.). Причем без дополнительных финансовых трат, поскольку, при умелом общении, они легко привязываются к руководителю;

• шизоидов не рекомендуется назначать на руководящие должности, привлекать для исполнения представительских функций, поручать монотонную, требующую аккуратности работу; производительность труда шизоидов снижается при изоляции от коллектива, что провоцирует у них невротические срывы; при планировании работ для шизоида имеет смысл предусматривать отдельные критерии для периодов депрессии и подъема, причем в первом случае нормативы должны быть занижены (возможно специальное приурочивание отпуска к таким периодам), а во втором - завышены;

• шизоидам противопоказана работа воспитателя, ведение деловых переговоров, менеджерские работы, постоянное ведение документации, экономический анализ, бухгалтерские работы. Оптимально использование их при выработке банка управленческих идей, в массовых мероприятиях (митинг, пикет, забастовка), в исполнительских работах. Особенности организации квазикоммуникации с шизоидами легко представимы даже при частичном учете описанных диагностических признаков.

Для шизоидов проблема возможности духовной коммуникации остра и мучительна, она является одной из основ выстраивания возможных жизненных сценариев. Такие коммуникации почти всегда являются заветной целью шизоида,- уже в силу их маловероятности. Такие коммуникации действительно маловероятны, поскольку:

- все (кроме, может быть, типа личности «сенситив» и «стоик») остальные типы личности вырабатывают похожие правила общения с шизоидами, где защитные для них функции преобладают, желание же понять шизоида, вступить с ним в духовную коммуникацию - большая редкость;

- маловероятны духовные коммуникации между самими шизоидами, даже при разнополости, что, по наблюдениям автора, заметно облегчает коммуницирование. Видимо, одной из главных причин такого положения дел является постоянное несовпадение движения по графикам «триггер-калибровки» и «аптайма» для шизоидов (феномен несимметричных квазипотребностей, используя терминологию К.Левина);

-существует, видимо, и критический объем опыта неудачных попыток духовного коммуницирования для каждого шизоида, после которого он неосознанно обрывает даже удачно начавшуюся духовную коммуникацию именно из-за боязни неудачи.

Редчайший же вариант беседы с «шизоидом», имеющим достаточный опыт духовного коммуницирования, - заветная мечта социолога, поскольку именно шизоиды обладают уникальной способностью передать самые неожиданные нюансы такого коммуницирования, не прибегая к стереотипам и языковым клише.

Едва ли не противоположным образом дело обстоит с «рефлексиками», которые настолько погружены в себя, что зачастую рассказывают, как о духовной коммуникации о любой беседе, где им не противоречили. Как ни парадоксально, это объединяет их с «пассионариями» которые так редко стремятся к «симметричному общению»; уже поэтому изучение диалектики духовного коммуницирования «рефлексиков» - самое трудное и неблагодарное дело для социолога.

«Рефлексики» (от лат. reflexio - размышляю) - столь же редкий, как и «сенситивы», тип личности. Его внешняя «парность» с шизоидами связана с яркой его ориентацией на творчество - а, следовательно, с выходом за пределы привычных, все более жестких с возрастом установок. Однако они не заходят столь далеко за эти пределы, как шизоиды. Можно выделить следующие, как минимум диагностические признаки:

• мощное, оригинальное, но, как правило, замедленное мышление; в силу последнего «рефлексики» редко занимаются спортом и физической культурой, что сказывается на визаже (типичный образ рефлексика - умный, странный, страдающий излишним весом, небрежно одевающийся человек, которому явно скучны обычные разговоры);

• излюбленные темы беседы для рефлексиков - необычные загадки, тесты, экзотические путешествия, наука, натуралистические описания событий, фантастика;

• согласно известному закону компенсации способностей, сформулированному Б. Тепловым,¹³⁵ развитие одних способностей происходит как бы «за счет» других; видимо, поэтому, рефлексики редко социально успешны, как правило, они пополняют ряды тех страт, которые раньше назывались «кухонной интеллигенцией»;

• они обладают развитым воображением, любят необычные решения даже тривиальной задачи. В американской литературе иногда отмечается неудачливость рефлексиков в личной жизни. Опыт авторских исследований ставит этот тезис, для нашей страны, под сомнение;

• рефлексики невнимательны, но искренни. Они редко прибегают к осознанной лжи, им это кажется неинтересным; идеи рефлексиков часто присваивают другие, что провоцирует все новые обиды, мнительность. В этом смысле, это как бы саморазвивающейся тип личности. Рефлексивность с возрастом возрастает.

Вместе с тем, вряд ли верно отождествление рефлексиков с каким-то типом ученого. В мышлении рефлексиков слишком много «вкусовщины», нежелания заниматься черновой эмпирической работой. С возрастом этот недостаток усиливается. Рефлексики просто теряют интерес к возражениям и сомнениям собеседника, перестают его слушать.

Постоянные выходы за пределы установок не проходят бесследно для их психики, сталкиваясь здесь с неприятными воспоминаниями, чувством вины, негативными ассоциациями. Они становятся чувствительными к мистике, странности в их поведении растут. Таким образом, один из путей углубления рефлексивности - шизоидность.

Выделим, в связи с этим, и общие рекомендации по общению с «рефлексиками»:

• рефлексики приносят большую пользу в управленческой команде, выполняя функции «генератора идей». Рекомендуется также использование их в чисто творческой работе (программирование, прогностика вариантов событий, юриспруденция);

• рефлексики болезненно относятся к грубой критике. По крайней мере, в управленческой команде такая критика должна быть исключена; желательно достижение ситуации допуска ответственного рефлексика к широкому кругу служебной информации при постоянном отслеживании возможной утечки; по отношению к рефлексикам должна быть снижена жесткость чисто дисциплинарных норм и т.д.

Разумеется, именно для рефлексиков выстраивание квазикоммуникации наиболее затруднено.

«Сенситив» - тип личности, базовые комплексы которого вытекают из отлично развитой системы восприятия, сенсорной чувствительности. Основные диагностические характеристики этого типа:

• перегруженность восприятия вследствие заметно большей, чем обычно, развитости органов чувств (особенно обоняния);

• привычка, закрепленная с детства, ориентироваться на чувственное восприятие в принятии поведенческих решений, вследствие чего и имиджи другого воспринимаются, прежде всего, на чувственном уровне, аномально высокую роль играет визаж, цвет, запах, интонация, пластика;

• резкие перепады настроения, высокая реактивность, склонность к различным видам аллергии;

• меньшая, чем обычно, мощность чисто социальных ценностей и ролевых влечений (уже в силу известного закона компенсации способностей). Например, причудливость политических симпатий, в зависимости от ситуации и визажа лидера, нежелание работать вне нравящихся условий, даже при высокой оплате, отвращение к циничным и жестким управленческим нормам, логике семейной жизни, политике в целом;

• высокий художественный вкус, склонность к красоте, изяществу («сенситивы» могут стать хорошими дизайнерами, художниками, модельерами, психодиагностами, иногда - воспитателями);

• высокая эмоциональность, нежелание сдерживаться при сенситивно раздражающих ситуациях, иногда - высокая привязчивость, хотя чаще, из-за накопления обид и нежелания понимать их причину, сенситивы стараются не привязываться к людям.

Отметим также, что описываемый тип достаточно редок (во всяком случае, менее 1,5% взрослых людей), причем «сенситивы» чаще женщины; с возрастом уровень сенситивности может падать; «сенситивы» чаще несчастливы в личной жизни, склонны к религии, причем зачастую из-за красоты церковных обрядов; тонко чувствуют животных; азартны, обладают развитой интуицией; редко бывают интеллектуалами; испытывают трудности при решении логических задач.

Таким образом, базовые комплексы «сенситивов» постоянно провоцируются избытком ощущений, в силу чего их оценки, мотивы и влечения, чаще всего, выражают собственные фантазии, а не желание разобраться в реальном положении вещей. Современная практика шоу часто отпугивает «сенситивов» именно из-за нарушения элементарных правил учета их особенностей.

Приведем и некоторые, самые общие рекомендации по общению с «сенситивами»:

• ни при каких условиях человек, за редчайшим исключением, относительно которого диагноз сенситива считается установленным, не должен назначаться руководителем; необходимо помнить, что при общении с сенситивами следует избегать резких запахов, громкой музыки, открытых или безвкусных цветовых гамм, натуралистических описаний или «грубых» тем;

• опытному квазикоммуникатору имеет смысл привлекать одного «сенситива» в управленческую команду, специализируя его как диагноста (например, для диагностики групповых или индивидуальных симпатий к себе, диагностики во время деловых переговоров, для дизайнерских и иных работ, требующих воображения и творческой фантазии). Если такого рода услуги предприятию не требуются, сенситивы должны отсеиваться уже при первичном отборе кандидатов;

• сенситивам, учитывая их душевную чуткость и тонкость, нельзя явно лгать, и уже поэтому они с трудом поддаются квазикоммуникациям. С другой стороны, они спокойно относятся к непривычным ситуациям и предложениям (например, к предупреждению о том, что ты хочешь занять у него деньги и вовсе не собираешься их отдавать);

• при подозрении на сенситивность следует резко уменьшать значимость большинства обычно рекомендуемых социальных тем (карьера, политика, бизнес, международные новости). Такие темы не могут долго удержать внимание сенситива. Если они все же необходимы, следует искать необычные, «красивые» переходы к ним;

• сенситивы - единственный тип, по отношению к которому резко падает эффективность обычно столь действенных психологических уловок - «приглашающих пауз», приписывания себе чужих мыслей и др. Восприятие «сенситива» имеет заметные качественные отличия, поэтому примерный имидж при общении с сенситивом можно описать так: «Я - спокойный, умеющий слушать, молча принимать красоту, искренний в описании своих недостатков и намерений человек».

Отметим также, что «сенситивы» не способны к устойчивой скрытой неприязни. Поэтому диагностировать устойчивое отрицательное отношение сенситива не слишком трудно. Кроме того, оно может быть преодолено с помощью соответствующих технологий. Впрочем, по отношению к сенситиву у людей редко бывает откровенно враждебное отношение; они чаще вызывают симпатию, любовь, жалость, юмор, «отеческий» (или «материнский») комплекс.

Духовное коммуницирование для «сенситивов» имеет ряд принципиальных особенностей; отметим лишь наиболее яркие из них:

- видимо, состояние духовного коммуницирования для них менее вероятно, чем для остальных типов личности (кроме «пассионариев»), поскольку они чувствуют (или ошибочно провоцируют в себе такое чувствование) множество нюансов, которые, по их мнению, символизируют неудачу попыток в этом направлении. Такими нюансами могут быть неприятные для «сенситивов» цвет, запах, мимика, интонация, тембр голоса, организация пространства беседы и др.;

- «сенситивы» очень мнительны, и могут спровоцировать упоминавшиеся выше нюансы уже в ходе самой коммуникации, что ведет к немедленному ее прекращению;

- сенсорность этого типа личности настолько велика, что многие парадоксы духовной коммуникации, - например, трансформация чувства пространства и времени, изменение фокусировки зрения, резкое снижение роли членораздельной речи, - для них сравнительно привычны, встречаются и за пределами духовного коммуницирования, что затрудняет формирование осознанного мотива вступления в духовную коммуникацию;

- все более обнаруживающееся равнодушие «сенситивов» к моральным нормам часто отпугивает партнеров по коммуникации;

- если же духовная коммуникация для «сенситива» все же наступила, то его стремление дойти до высших ее этапов становится мощным и почти непреодолимым; именно поэтому выход из состоявшейся духовной коммуникации для «сенситивов» часто трагедиен, мучителен, сопряжен с весьма вероятным возникновением коммуникофобии («не хочу больше мучиться зря»), или коммуникофилии, постоянного поиска коммуникаций при растущем игнорировании социальных ценностей.

Формально обратным типом личности по отношению к сенситивам являются «стоики». Первые описания этого типа известны, начиная с работ Боэция, М. Аврелия, Сенеки в начале первого тысячелетия нашей эры. Само название показывает роль стоической философии в описании этого психологического типа. Боэций, например, первым ввел понятие tedium vitae (примерное значение – «усталость от жизни», «брезгливость к жизни», «тоска бытия». В русском литературоведении такой тип иногда называют «печоринским»). Впрочем, реальные и литературно описываемые черты «стоиков» далеко не всегда совпадают. К числу первых можно отнести:

- боязнь повтора (иногда даже на символьно-ассоциативном уровне) тестирующей ситуации, в свое время спровоцировавшей посттравматический синдром (далее - ПТСР). Эмпирическим путем было довольно точно установлено, что поведение людей с ПТСР заметно и необратимо отличается от поведения в предшествующий период. Долю таких «стоиков» в сумме населения определить достаточно сложно, но, видимо, она плавно растет в последнее время, в связи с углублением неврозов и, особенно, увеличивающимися масштабами военных столкновений,- известно, например, что доля лиц с глубоким ПТСР в ходе корейско-американской войны в 50-е годы ХХ века достигала 20% общих потерь, причем часто оформившийся ПТСР сопровождался полной потерей дальней памяти.

Иными словами, эти люди вполне могут допускать неудачи в карьере, творческой самореализации, личной жизни, - лишь бы не повторилась та ситуация, которая вызывает у них самые мучительные воспоминания;

- «стоики» формируют очень мощные механизмы блокирования таких воспоминаний, и уже поэтому гораздо реже вступают в состояние «аптайма»; на фазе «поиска» невербальное «обещание» избавления от комплекса, доставляющего им столько страданий, является для них наиболее притягательным, причем малейшая неудача, неубедительность такого «обещания» ведет к быстрому прекращению духовной коммуникации;

- наиболее типичными низшими проявлениями такого противоречия по линии «базовый комплекс – ПТСР – блокирование ПТСР» являются заметно омертвленная мимика, недоверчивость, очень трудное схождение с малознакомыми людьми, оборотной стороной чего выступает яркая и некритическая привязчивость к «проверенным людям», пунктуальность, обязательность;

- уникальной чертой «стоиков» выступает и особое отношение к смерти. Эта черта была описана в римской историографии, как своеобразный поведенческий «кодекс чести стоика», который должен быть готов уйти из жизни в любой ситуации, где транслирование себя сталкивается с чуждой, враждебной и непреодолимой для стоика силой,- например, если его обязывают участвовать в войне, которую он заведомо считает несправедливой. Поэтому, уже начиная с «триггер-калибровки», в беседах со «стоиками» вполне допустимы символы смерти, достойной гибели, «мести плохим людям» и т.д.;

- стереотипными темами, символизирующими успешное психологическое блокирование базового комплекса, являются, например, патриотизм, религиозность, любовь к детям, честь и благородство, долг перед близкими, благотворительность;

-неудачное «прикосновение к комплексу», вполне возможное на низших стадиях духовной коммуникации, ведет не только к ее обрыву, но и к провоцированию особых аффективных состояний, которые часто, и не без оснований, сильно пугают окружающих. Повтор таких состояний может вести или к психическим заболеваниям, или к догматизации упоминавшихся механизмов блокирования. В последнем случае вероятность духовных коммуникаций резко падает.

Подчеркнем, что основой для ПТСР может быть не просто необходимость (и, одновременно, невозможность) адаптации к жестоким реалиям войны, но и несчастная любовь, потеря близких, тяжелая болезнь, мучительный внутренний кризис. В связи с тем, что общественная жизнь современной России показывает бурный рост числа таких ситуаций, средний возраст типичного «стоика» должен снижаться, не случайно частные социологические исследования, проведенные автором, показывают, что доли «стоиков» среди молодежи (особенно сельской) и военнослужащих все более сближаются, положительная динамика роста доли «стоиков» и «шизоидов» прослеживается достаточно явно (хотя, по понятным причинам, и на нерепрезентативной для страны региональной выборке). Во всяком случае, по представлениям автора, такая динамика очевидна именно для женщин, среди которых доля «стоиков» растет явно опережающими темпами.

Рекомендации для руководителя по общению и использованию стоиков в менеджменте очевидны:

• стоики могут быть хорошими руководителями, использоваться на любых управленческих должностях;

• нельзя обижаться на людей этого типа за то, что они неохотно идут на сближение, не отвечают сразу на высказанное расположение. Такое сближение требует осторожности, последовательности, поскольку любое последующее охлаждение или оскорбление будут для стоика трагедией; стоики наиболее легко сближаются с сенситивами и т.д.

Базовые комплексы стоика с возрастом чаще всего укрепляются, в результате по внешним проявлениям стоики становятся похожими на пассионариев, что углубляется частой неудачливостью в личной жизни. Организация квазикоммуникаций со «стоиками» непременно должна иметь оттенок сверхзадачи, не быть мещански ориентированной на упоминавшиеся «восемь тематических точек», как это чаще всего сейчас бывает.

«Некрофилы». Некрофилия, как особый тип личностного комплекса, демонстрирует «футурошок» У. Тоффлера уже не в качестве гипотезы, а как данность в бытии современного человека; не как выражение необходимости генерировать, обслуживать машины, даже не как превращение человека в средство размножения «машинных популяций», но как психопроекцию символов, самого духа машинности на все более глубокие, интимные стороны человеческой души. В работах Э. Фромма выделяется целая система признаков и атрибутов некрофилии; напомним наиболее яркие из них.

Некрофилия характеризуется как «страстное влечение ко всему мертвому, больному, гнилостному, разлагающемуся; одновременно это страстное желание превратить все живое в неживое, страсть к разрушению ради разрушения, а также исключительный механизм интереса ко всему механическому (небиологическому). Плюс к тому это страсть к насильственному разрыву естественных биологических связей»¹³⁶. Э.Фромм выделяет и ряд менее ярких и масштабных характеристик: интерес к сообщениям о смерти, «безжизненность общения» (и мимики в частности), спокойное отношение к гнилостным запахам (характерная «гримаса принюхивания» при ассоциациях на такой запах), либо подчеркнутая чистоплотность, ненормальное расположение эрогенных зон (отсутствие их на груди женщин, что ослабляет инстинкт материнства), увлечение фотографией, тяга к дистантному общению, в патологических случаях - любовь к трупам.

Автору показался наиболее любопытным вопрос о конкретно-социологической верификации таких параметров и формулировании дополнительных или альтернативных признаков, атрибутов и характеристик некрофилии на ранних ее стадиях, где яркие, патологические свойства даны лишь латентно. Приводимые ниже описания практики некрофилии (термин введен в обиход испанским ученым, ректором университета Саламанки Мигелем де Унамуно в 1936 г. при описании психики генерала М. Астрая) не претендуют на фундаментальность.

Суть гипотезы, уточняющей положения Э. Фромма, излагается ниже, пока же отметим, что одним из главных признаков, показывающих качество некрофилии, был принят феномен «омертвления» мира. Последний совсем не сводится, как в описанных Э. Фроммом крайних случаях, к прямой романтизации неживого, уже потому, что в период возникновения и развития некрофилия не захватывает всю психику, она выражает лишь вероятную ее сторону, роль которой меняется постоянно. Введенное Э. Фроммом и не слишком привычное до сих пор в аппарате нашей социологии и психологии понятие «омертвления» должно быть формализовано, поскольку в столь сложном вопросе, как природа некрофилии, введение дополнительных неопределенностей грозит окончательно запутать дело, причем и в области мотивации, самого интереса к сути проблемы.

По представлениям автора, «омертвление» есть выражение специфического типа установки. Феномен омертвления показывает у некрофилов развитость (во всяком случае, гораздо больше, чем у «биофилов») таких механизмов воли, которые позволяют блокировать тревожность, обедняя, омертвляя поведенческие выборы.

При так называемой аксиальной некрофилии в качестве базовой ассоциации покоя закрепляется, причем достаточно рано, именно упоминавшееся «омертвление». У некрофилов такие установки «отсекают» два типа объектов: людей, которые явным для них образом похожи на некрофилов, и тех, кто является очевидной антитезой для них, причем границы такого «отсечения» весьма пластичны, прозрачны для заметного круга ассоциаций.

Первые тревожат некрофила просто как конкуренты в борьбе за влияние в группе, как символы своей неоригинальности; впрочем, при отсутствии альтернатив, некрофилы могут образовать непрочные сообщества, где дружеские отношения могут лишь имитироваться. Отношение же ко вторым куда сложнее. Было бы явной ошибкой считать, что некрофил стремится к одиночеству или к обществу подобных себе. Ему нужно ощущение правоты, чаще дающееся в процессе «омертвления» среды. Его отношения с людьми, лишенными комплексов некрофилии, неточно следуют, по наблюдениям автора, примерно следующему сценарию: использовать любые методы, скрывая некрофилию, чтобы привязать к себе; продемонстрировать свою власть, запомнить и освоить ее символы; перейти к следующей кандидатуре, чтобы не рефлексировать.

В данном случае, отстаивается предположение о том, что «омертвление мира» неизбежно подразумевает отбрасывание, фильтрацию или фальсификацию терпимых для других типов личности ощущений. Последние связаны, например, с чувствованием огромности мира, несводимости его к стереотипам некрофилии. Cкажем, респондентка А.И. рассказывала о паническом испуге, когда, будучи одна в лесу, она попробовала представить жизнь леса «безотносительно к себе». Респондент А.К., будучи яростным сторонником мировоззрения К. Кастанеды, при тестировании показывал испуг перед необходимостью чтения книг, которые «мешают правильно думать», и т.д.

Подчеркнем, что отфильтрованные, блокированные ощущения не исчезают, они просто «уходят» с основного тракта обоснования поведенческих решений. Мир невостребованных ощущений постоянно отягощает работу воли некрофила, рождая целый ряд парадоксов, вплоть до появления двойниковых эффектов в поведении. Один из них - парадокс негации, стремление некрофила действовать словно назло своим же декларациям, что, собственно, может быть отмечено как еще одна характеристика «омертвления».

Приведенные выше черты «омертвления» мира в развитом виде формируются через тягу к предательству и садизму, что вполне согласуется с теорией Э. Фромма. Предательство очевидно выгодно некрофилу, поскольку оно одновременно позволяет ощутить то, что ему кажется властью над ситуацией, доказательством своей мощи и правоты, точкой абсолютного выражения некрофилии, но оно является, видимо, и своеобразной просьбой о понимании, просьбой об избавлении от того, что его тревожит. Но для такой просьбы надо, чтобы партнер, по представлениям некрофила, был бы выбит из обычной колеи, что и достигается предательством как актом демонстративного опровержения своих клятв. В этом смысле принцип «предам, чтобы поняли» суть реальность некрофилии, дошедшей до уровня тяги к самоопровержению. По данным упоминавшихся исследований, примерно у 40% респондентов, относительно которых диагноз аксиальной некрофилии считался установленным, оценки самого термина некрофилии при ассоциативном допросе были резко отрицательными (примерно «-3» в десятибалльной двухполюсной шкале), положительные же оценки встречались менее, чем в 5% случаев. Положительные же ассоциации на символы, шифрующие приводимые характеристики именно аксиальной некрофилии (например, «перезрелый плод», «постоянное телефонное общение», «старый могильщик») встречались у 85% респондентов.

Подчеркнем, впрочем, что «омертвление» представляет собой систему психических операций¹³⁷, и в данном случае описываются лишь общие их ориентиры.

Однако сводить аксиальную некрофилию просто к системе операций «омертвления» было бы вряд ли верно. Ее динамика определяется множеством факторов - социальной средой, ситуацией, личностными и врожденными комплексами. Все они пересекаются в точке «старта» некрофилии, хотя такое пересечение достаточно редко. Э. Фромм называет цифру в 10-15% некрофилов в сумме взрослого населения; по наблюдениям автора, она, вероятно, ниже, на уровне 3-5%, но имеет явную тенденцию к росту.

Некрофил же не удовлетворяется простейшими рецептами. Постоянно испытывая чувства тревоги и одиночества и при рефлексии, и при выполнении социальных ролей, он испытывает обиду и дефицит «строительного материала» собственной личности. Выводы его необычны: необходимо ограничить мир, обеднить его, создать череду повторяющихся сценариев своей жизни, причем так, чтобы они «позволяли», провоцировали ощущение своей правоты, богатства жизненных проявлений; чтобы смертью, «омертвлением» выглядело все, что не является мною, и если такое «не-Я» мощно и явно вторгается в мой внутренний мир, надо сделать так, чтобы оно потеряло отличную от меня жизнь, «убить».

В таком смысле, некрофилы постоянно ходят по кругу одних и тех же сценариев и однотипного, субъективно признанного неопасным общения, как ослепленная шахтерская лошадка.

Разумеется, речь идет лишь о допатологических стадиях некрофилии. Танатос, темное, субстанциональное начало психики, проявляющееся в тяге к разрушению живого ради абсолютного, метафизического равенства мертвых душою людей, уничтожает альтернативное начало, эрос, лишь тогда, когда человек субъективно хочет этого, что совершенно ненормально. Для обозначения стадий с описанными выше характеристиками автор и предлагает название аксиальной (аксиологической) некрофилии.

Приведенная модель некрофилии - лишь один пример того набора, который подразумевает фундаментальная социопсиходиагностика. Квазикоммуникация для них должна иметь ориентиры, прямо противоположные «сенситивным»: ориентация на «омертвление», символы механистичности, «кукольности» происходящего и т.д.

Большинство возможностей духовного коммуницирования для «некрофилов» блокируется именно их неумелостью в общении, постоянном и неосознанном воспроизводстве в нем таких интонаций, жестов, мимики, речевых фигур, которые воспринимаются партнером как грубость или прямое оскорбление.

Именно поэтому духовное коммуницирование «некрофилов» весьма избирательно, оно наиболее вероятно с партнерами того же типа личности, со «стоиками» и «вамп». В подавляющем же большинстве случаев, оно столь же дистантно, как и для шизоидов. Более того, опыт удачного духовного коммуницирования для «некрофила» как правило, столь невелик, что память о нем чрезвычайно ценна, а апелляция к нему - едва ли не единственный путь построения удачного имиджа при формировании фазы «триггер-калибровки» с «некрофилом».

Последний из приводимых в рамках данной классификации типов – «вамп». Диада «вамп – некрофил», пожалуй, самая яркая. Это связано с тем, что они имеют общие истоки - детский комплекс «недоласканности». Иными словами, и «некрофилы», и «вампы» провоцируются социально-психологическими условиями семей, где они воспитываются. В благополучных семьях, где ребенок однозначно чувствует любовь родителей, формирование таких типов личности маловероятно, равно как и детского аутизма.

Однако «вамп», в отличие от «некрофила», имеет базовым комплексом не стремление омертвить среду вокруг себя, но желание постоянно пребывать «внутри любви», доказывая, тем самым, свою состоятельность. Выделим наиболее яркие диагностические проявления такого комплекса:

• стремление спровоцировать влюбленность в себя у возможно большего числа людей («Я не могу быть плохой, поскольку меня, такую, как есть, любят самые разные люди»), что, в свою очередь, провоцирует аномально высокую роль личной жизни;

• «вамп» - заметно чаще женский тип, поэтому классические фобии в разговоре «вампа» - болезнь, потеря привлекательности, старость, а излюбленные темы - макияж, здоровье, поддержание физической формы, одежда, дети и т.д.;

• в силу базового комплекса эти люди являются как бы стихийными психологами, хорошими психодиагностами, разбирающимися в сложных вопросах провоцирования симпатий, конструирования имиджа, причем эти навыки держатся долго, даже после потери физической привлекательности;

• глубинные комплексы «вампа» проявляются в своеобразном микросадизме, транслировании себя в ситуации, где без этого можно обойтись (например, молчаливое подчеркивание недостатков собеседника, ответы вопросом на вопрос, акцентирование «больных» для собеседника тем, сексуальный садизм); там, где «некрофилы» отходят от людей, «вампы» мстят за свои детские комплексы, особенно представителям противоположного пола;

• они могут быть очень необязательны, провоцировать ощущение предательства. В визаже «вампа» почти всегда подчеркиваются сексуальные символы, подтянутость, агрессивность (например, алая помада, маникюр, прямой и твердый взгляд, открытое декольте, готовность к любому повороту разговора).

Преимущество «вамп» в том, что с ним можно быть совершенно откровенным, вплоть до цинизма, при организации квазикоммуникации.

Как и «пассионарии», «вамп» имеют имеют большой опыт квазикоммуницирования, это их главный способ социальной адаптации. Как уже упоминалось, при работе с этим типом личности довольно четко отслеживается зависимость: чем моложе «вамп», - и, соответственно, чем меньше его опыт квазикоммуницирования, - тем менее вероятно вступление его в духовную коммуникацию. Последняя откровенно мешает типичному жизненному сценарию «вамп», стремящемуся к социальному успеху.

Критически же большой опыт квазикоммуницирования подразумевает особую «экзистенциальную точку», саморазрушение, желание альтернативного общения, что может провоцировать и мотив вступления в духовную коммуникацию.

Разумеется, приведенный перечень возможной классификации типов личности можно продолжить, в рабочую «сетку» при изучении их автором входит около двух десятков таких типов. Отметим, однако, лишь главное - учет специфики таких типов - одно из неочевидных, но очень перспективных направлений современного подхода к квазикоммуникациям.

Думается, что уже в ближайшее время практика квазикоммуницирования будет подразумевать целый ряд довольно новых направлений:

- учет типов личности в современном нейролингвистическом программировании, в том числе в рекламе, шоу-индустрии, деятельности масс-медиа и паблик рилейшнз, в предвыборных кампаниях, в китч-искусстве, в производстве специфических групп утилитарных товаров;

- создание адаптированных к типам личности идеологических клише и стереотипов;

- появление аналогичных брендов не только учреждений и конкретных фирм, но и кластеров, характеризующих динамику именно современной России; например, по данным автора, сейчас бурно растет доля «стоиков» в среде сельских фермеров, что совершенно не учитывается в предпринимательских брендах;

- весьма возможно, что современный демографический кризис спровоцирует возникновение методик, учитывающих совместимость типов личности в брачном поведении, - тем более, что явные предпосылки для этого уже прослеживаются сейчас в деятельности центров по планированию семьи; возможны и аналогичные тенденции при формировании профессиональных армейских подразделений, трудовых коллективов, особенно в малом бизнесе, космонавтов, работников МЧС, коллективов дипломатов при ведении деловых переговоров по методу Гарвардского проекта и т.д.

Отметим, впрочем, что даже простое перечисление всех нюансов бытия современных квазикоммуникаций просто относило бы окончание этого раздела книги в бесконечность. Такие квазикоммуникации стали настолько привычными, системообразующими для многих областей духовной жизни общества, настолько глубоко внедрены в современную групповую и индивидуальную психологию, что у многих исследователей сам термин квазикоммуницирования вызывает удивление; в самом деле, как может быть подделкой под что-либо столь масштабное и порождающее тысячи морфем явление? Думается, однако, масштаб явления еще вовсе не означает того, что в нем выражена вся сущность человеческого разума. Здоровому человеку может прийти в голову каприз покататься на инвалидной коляске, но вряд ли такое странное занятие увлечет его надолго, - есть, в конце концов, и более увлекательные занятия, хотя бы и в рамках следующего каприза, - например, побыть, пусть и только из любопытства, самим собой.