1.2. Структура духовных коммуникаций

Все интеллектуальное (творческие произведения, способности и заслуги) относится к моральному, как образ к действительности.

А. Шопенгауэр

Приведенная выше базовая гипотеза природы и атрибутов духовных коммуникаций подразумевает, разумеется, и анализ их структурных особенностей. Отметим, впрочем, что изучение таких особенностей имеет ярко выраженную специфику.

Во-первых, стартовые этапы развертывания коммуникаций и квазикоммуникаций практически совпадают. Во-вторых, связи между этапами становления духовной коммуникации не абсолютны; напротив, при анализе таких этапов постоянно приходится учитывать достаточно высокую вероятность «сброса», возврата на предыдущий этап. Такая вероятность определяется постоянным и неравномерным присутствием социума на каждом этапе, что вносит заметное возмущение в логику духовных коммуникаций.

Отметим, наконец, и бурно растущие методологические неопределенности при описании высших этапов духовной коммуникации при явной затрудненности применения каких-либо известных методов верификации общей модели на эмпирическом материале.

При описании стартовых этапов коммуникации применяются термины и категории современной теории нейролингвистического программирования, для остальных же этапов сложившейся терминологии просто нет, что провоцировало использование некоторых дополнительных понятий, формализуемых в тексте раздела.

Первым, стартовым этапом саморазвертывания духовной коммуникации принимается так называемая триггер-калибровка.

Идея триггер-калибровки известна уже несколько десятилетий. Этот термин довольно активно использовался в истории нейролингвистического программирования, суггестологии, в социо- и психодиагностике, в таких дисциплинах, как онтопсихология, социосемиопсихология, антропология и т.д.²⁸

Разумеется, для пояснения денотата такого понятия совершенно недостаточно этимологии термина. Сам термин «триггер-калибровка» точно на русский язык не переводится; его примерное значение – переключение, пуск, пусковой механизм. В связи с тем, что в истории гуманитарного знания, особенно сейчас, довольно часты случаи употребления термина «триггер-калибровка» без какого-либо развернутого описания его значения, приведем рабочие и довольно условные определения понятия.

Будем понимать под триггер-калибровкой слабосоциальное общение, типичное для начала любой духовной коммуникации или квазикоммуникации, главными индикаторами которого принимаются:

- стартовое «положительное» эмоциональное поле взаимодействия (или такое психологическое поле, которое оценивается партнерами как «положительное»);

- возникновение, особенно к концу этапа триггер-калибровки, как особого типа общения, довольно устойчивой простейшей взаимной симпатии (в принимаемой классификации - симпатии типа «Я-Я»);

- постепенное и неустойчивое блокирование обычных стереотипов и ценностей социального поведения;

- экзистенциальные тревоги по поводу происходящего, которые постепенно замещают обычную тревожную реакцию на символы возможного психологического дискомфорта общения.

Иначе говоря, триггер-калибровка – это, чаще всего, стихийный этап общения, при котором партнеры, участники общения, как бы ранжируют, сравнивают свои имиджи, установки и ценности, причем в ходе такого сравнения возникает исходный низший тип симпатии. В противном случае триггер-калибровка не начинается.

Такой подход к природе триггер-калибровки подразумевает, хотя и неявно, один фундаментальный вопрос. Его можно сформулировать так: если триггер-калибровка, вроде бы, представляет собой более или менее масштабную систему приспособления партнеров друг к другу, то чем тогда она отличается от обычного социализированного общения? Где те метки, психологические и социологические индикаторы, маркеры, которые позволили бы с уверенностью констатировать начало именно триггер-калибровки?

К сожалению, в рамках одной работы ответить на такой вопрос фундаментально практически невозможно; дать развернутую модель общения вообще и вывести из нее, как частный случай, собственно триггер-калибровку и социализированное общение чрезвычайно затруднительно, - уже потому, что такие описания были бы, по сути, претензией на окончательное объяснение сущности разума.

Поэтому, оставляя несколько в стороне пока вопрос о природе общения и просто отсылая читателя к соответствующей специальной литературе²⁹, выделим лишь главные, обычно скрытые от поверхностного наблюдения, особенности старта, саморазвертывания триггер-калибровки, показывающие собственно ее качественные особенности:

- первая из таких особенностей проявляет себя в самих мотивах общения. Эти мотивы всегда содержат в себе готовность выйти, хотя бы немного, за прагматические рамки, даже в том случае, если речь идет о будущей псевдокоммуникации, о том, что ты хочешь использовать другого в своих целях. В этом смысле, триггер-калибровка, даже в описанном выше случае, основана на попытке почувствовать партнера, чтобы использовать его. Иными словами, триггер-калибровка невозможна при грубом и однозначном использовании других людей в своих целях. Это широко используется, например, в технологии подготовки шоу;

- уже в начале триггер-калибровки должны непременно проявляться символы совместимости психологических типов партнеров, отличающихся друг от друга, прежде всего, природой и морфемами базового комплекса, системой личностных фобий как опыта выхода за пределы установок, о чем речь пойдет ниже.

Триггер-калибровка, попросту говоря, начинается тогда, когда люди уверены, - либо, по крайней мере, им кажется, - что система их собственных личностных фобий вполне совместима с аналогом у другого партнера; что этот партнер не будет намеренно и однозначно поддерживать темы, касающиеся их базовых комплексов. Например, мимика, пластика, организация пространства вокруг себя в начале общения психологического типа «стоик» и психологического типа «сенситив» заведомо облегчает начало триггер-калибровки;

- по известной мысли Г. Гегеля, уже в наших намерениях содержится нечто, что не осознается нами, но прямо сказывается на результатах нашего поведения. Вполне соглашаясь с этим, ныне ставшим едва ли не общим местом, утверждением, выделим еще и стартовые символы возможной эмпатийности будущего общения как непременную черту триггер-калибровки. Иными словами, не допуская, хотя бы интуитивно, состояние «Я как бы партнер», участник общения просто не выработает в себе мотив добровольного согласования, своеобразного уважения к партнеру и возможным сценариям общения с ним.

Разумеется, такой перечень можно продолжить. Отметим, однако, главное. Такие отличия собственно социального общения и триггер-калибровки нарастают постепенно, и поэтому статус триггер-калибровки, как особого типа общения, парадоксален: он начинается с отчуждения, в данном случае понимаемого как состояние нетождественности, противостояния духовных миров партнеров, он показывает на протяжении всей триггер-калибровки символы такого отчуждения, но не может быть сведен к постоянной и базовой демонстрации такого отчуждения друг для друга. В этом случае триггер-калибровка обрывается или не начинается вовсе.

Таким образом, достаточно трудный для понимания, но, по мнению автора, несомненный индикатор старта триггер-калибровки связан со стихийным, противоречивым, фрагментарным и легкообратимым формированием надежды на самореализацию, преодоление личностного кризиса с помощью другого. Видимо, как ни парадоксально, область будущей духовной коммуникации, при всей своей хрупкости и наивности, одновременно, по законам обратной связи, является и мотивом начала триггер-калибровки. Другое дело, что такая надежда на самореализацию с помощью другого чаще всего не сбывается, она становится своеобразным «кирпичиком», «молекулой» конструирования псевдокоммуникации, когда суггестор, формирующий последнюю, использует надежду как банальный товар.

Выделим, таким образом, наиболее глобальные, а, следовательно, и абстрактные характеристики триггер-калибровки:

- триггер-калибровка – довольно условное название для сложнейших процессов согласования установок, предубежденностей, ценностей, мотивов, интересов и потребностей партнеров, причем согласование таким образом, чтобы возникал все более мощный блок совместного общения как прообраз, фантом возможной будущей диалогичности. Легко увидеть, что система таких процессов чрезвычайно сложна и действует не только на индивидуальном или диадном, но и на макросоциальном уровне; во всяком случае макросимволы в триггер-калибровке играют достаточно заметную роль;

- триггер-калибровка, с одной стороны, подчинена, разумеется, логике движения коммуникации или квазикоммуникации; вместе с тем, она имеет и собственные, автономные закономерности, к их числу можно отнести главную на этом этапе общения тенденцию – возникновение такой системы взаимно разделяемых (или хотя бы не вызывающих раздражения ни одного из партнеров) символов и ценностей, которые влияют на поведение партнеров и на поведение формирующейся диады в целом не слабее, чем обычные ориентиры социального поведения;

- развитие триггер-калибровки подразумевает наличие внутри нее своеобразных очагов тревожности, готовности выйти из этих процессов, вернуться к привычным стереотипам. Движение такой тревожности вовсе не линейно и не копирует достаточно прямую, при успешном развитии триггер-калибровки, логику взаимного общения. Очевидно, что внутри самой триггер-калибровки есть особые пики тревожности, которые связаны, как это исследуется ниже, с выходом из привычной тематики беседы, с неожиданными чертами партнера, которые раньше блокировались, возможно, с развитием самой ситуации – неожиданный звонок, какой-то новый канал информации (включенный телевизор или компьютер), и т.д. Такой пик тревожности возникает, по представлениям автора, ближе к концу триггер-калибровки. Обоснование этого тезиса приводится ниже;

- развертывание процессов триггер-калибровки однозначно подразумевает бурный рост значимости невербалики, символьной реальности для поведения партнеров; равным образом вся триггер-калибровка основана на трансформации обычных социальных ценностей, причем, чаще всего незаметно для самих партнеров. Уже в силу этого можно говорить, что триггер-калибровка – это еще одна особая морфема социальности, она показывает своеобразную молекулу социальности в таком диадном общении, где сохраняется надежда на самореализацию за счет этого общения, где партнерами хотя бы не исключается шанс на решение своих проблем за счет сиюминутного общения с другим, причем проблем все более экзистенциальных, а не социальных;

- отметим, наконец, что триггер-калибровка структурирована, внутри нее можно выделить ряд не сводимых друг к другу этапов и процессов. Проще, видимо, пояснить это на базовой схеме (рис.4).

Данная схема претендует на описание лишь самой общей логики триггер-калибровки. Структура триггер-калибровки подразумевает: собственно «калибровку» – первая фаза, «аккрецию» – вторая фаза, фазу собственно триггера и, наконец, как дополнительную, четвертую фазу – переход от триггер-калибровки к состоянию «аптайма». Все эти фазы изображены соответствующими прямоугольниками на схеме. Масштабные стрелки внизу схемы показывают векторность, ориентированность таких процессов по одному из трех сценариев.

Первый сценарий - развитие по трем базовым этапам: калибровки, аккреции, триггера. При этом позже, на фазе аптайма, которая будет описываться далее, возможен обрыв триггер-калибровки, т.е. фаза модулирования, перехода (стрелка направлена вниз) к квазикоммуникации, где начавшееся духовное общение, прямо или косвенно, опосредуется какой-то, чаще всего прагматической, целью. Например, в шоу-технологиях это могут быть чисто коммерческие цели («приходите к нам еще») или цели чисто рекламные, или цели корректировки политического поведения респондентов и т.д.

Рисунок 4. Гипотеза структуры триггер-калибровки

В этом смысле, развертывание триггер-калибровки необходимо для возникновения неких ценностей, заранее предусмотренных «программистом», суггестором для того, чтобы, апеллируя к ним, добиться рационально поставленных целей. Это первая, наиболее частая логика начавшейся триггер-калибровки. На этом построены идеологическое внушение, феномен так называемой мнимодушевности³⁰, кич в искусстве и т.д.

Второй возможный сценарий тесно связан с первым. Это логика неудачно развивающейся триггер-калибровки. В этом случае возможен повтор всех процессов с заметным снижением шансов на успех. Иными словами, при повторе триггер-калибровки переход к квазикоммуникации становится все менее вероятным. Это похоже на повтор неудачной шутки с целью вызвать все более бурные аплодисменты.

Наконец, третья стрелка показывает возможную логику перехода от триггер-калибровки и аптайма к дальнейшим стадиям собственно духовной коммуникации. Хотя процесс этот, повторим, гораздо менее вероятен, чем описываемые выше. Достаточно сложны процессы, описываемые на схеме маркером «ситуативное общение». В данном случае, речь идет о постоянной корректировке поведения партнеров за счет отслеживания ими изменяемой ситуации общения.

Это может быть присутствие животных, смена программ телевизора, акустическая или цветовая картина общения. Такие процессы, которые зачастую представляются маловажными, выступают своеобразной рамкой темпов и полноты передачи стереотипов и информации от одного этапа к другому. Дело в том, что во время триггер-калибровки довольно заметно смещаются ощущения пространства-времени, например, субъективные оценки по коду «быстро-медленно», «тесно-просторно» и т.п. Программа погружения в диалогичность общения с учетом движения ситуации – одна из самых сложных проблем в социологии коммуникации³¹.

Установить закономерности такого общения классическими социологическими методами чрезвычайно затруднительно; во всяком случае, соответствующая анкета практически невозможна. Видимо, такие корреляции связаны со своеобразным банком оценок символов, который есть у каждого человека и который в социальном общении выступает своеобразным фоном.

Например, ход и результат деловых переговоров мало связан с цветом скатерти на столе; роль такого символа в триггер-калибровке неизмеримо выше. Скажем, если заменить в середине триггер-калибровки зеленую скатерть на алую под каким-нибудь предлогом, не спрашивая согласия участников, переход от одного этапа к другому может пойти совсем по другим сценариям. В данном случае, речь идет о банке оценок символов по цвету (как именно воспринимается тот или иной цвет партнерами и совпадает ли такое восприятие), отношению к тем или иным интонациям, звукам и т.д.; схема лишь намекает на важность учета таких процессов.

Не менее любопытны и сопровождающие триггер-калибровку процессы изменения тревожности, что отмечалось выше.

Одной из особенностей предмета социологии коммуникаций вообще является необходимость привлечения для исследования феноменов духовной индивидуальной и групповой жизни сложнейших понятий. Тревожность является одним из них. Не имея возможности подробнее останавливаться на вопросе о природе тревожности, особенно в экзистенциальной ее трактовке, отметим главное. Отличие тревоги и страха состоит, по мнению автора, в степени опредмеченности. Нельзя тревожиться по какому-то поводу, хотя боимся мы, в подавляющем большинстве случаев, всегда чего-то конкретного, страх имеет «адрес».

Тревожность выражает диалектику формирования гештальтов, особых образов, причем еще до того, как они называются, до того, как какие-то данные восприятия или продукты стихийной работы мозга (например, галлюцинации) сверяются с памятью, а еще точнее, с одним или несколькими видами памяти. Такого рода гештальты могут «протаскиваться» на уровень человеческой воли почти исключительно в том случае, если, после сверки с памятью, они названы, ранжированы, если они обладают своеобразными «навешенными» нашим сознанием ярлыками, лейблами, поскольку названный гештальт, чаще всего, тревоги не вызывает.

Таким образом, тревожность, по представлениям автора, - важнейшая характеристика степени гомеостазности психики, ее уравновешенности. Тревожность характеризует степень новизны, непривычности, как жизненных ситуаций, так и работы мозга при попытках оценивать сиюминутное общение. Думается, что тревожность выполняет, прежде всего, именно сигнальную функцию; тревога есть «первый звонок», собирание сил, преодоление стремления психики работать на минимальном энергетическом уровне; - уже в силу того, что обилие неотождествленных памятью гештальтов, воздействуя на ретикулярную формацию, дает сигнал: «непривычно, и, может быть, опасно».

Вполне специфична роль тревожности именно в развитии триггер-калибровки. Видимо, степень тревожности в развитии триггер-калибровки – характеристика именно непривычности фантома, символа, образа, ассоциативно связанного с самыми неожиданными картинами, при движении к возможной будущей духовной коммуникации.

Так или иначе, но такого рода картины возможной коммуникации имеют оборотной стороной образы социального неуспеха, потери умения использовать других людей для достижения славы, карьеры, престижа, богатства.

В этом смысле, такая тревожность является своеобразным обрывом в логике движения и коммуникации, и квазикоммуникации. Согласно предлагаемой гипотезе, пик такой тревожности не может приходиться на собственно последнюю фазу триггер-калибровки, где процессы согласования жизненных миров партнеров зашли слишком далеко, чтобы получать от этого удовольствие, и недостаточно далеко, чтобы возникновение эмпатийного общения ставило, по представлениям партнеров, серьезный тормоз для возврата в обычные стереотипы.

Аналогичным образом пики такой тревожности не могут приходиться на начало триггер-калибровки, поскольку на стартовой фазе триггер-калибровки разница обычного общения и триггер-калибровки вряд ли воспринимается партнерами достаточно остро. Поэтому пик такой тревожности приходится примерно на третью фазу (знак Y на схеме), на фазу переключения, собственно триггер-фазу. Более подробно процессы третьей фазы будут описаны ниже. Во всяком случае, роль такой тревоги на всем протяжении триггер-калибровки не может быть особенно велика – и потому, что качество триггер-калибровки развертывается постепенно, и редко осознается участниками, и потому, что длительность триггер-калибровки, уже из-за роста психической усталости партнеров, не бывает особенно велика.

Попросту говоря, внешние процессы согласования жизненных миров партнеров на этапе триггер-калибровки идут настолько незаметно, что первые импульсы тревоги достаточно легко подавляются, - в отличие от более поздних этапов развертывания духовной коммуникации.

Дальнейшее описание схемы сводимо к описанию конкретных ее этапов; и перед тем, как привести такое описание, отметим лишь еще один аспект. Черными стрелочками на схеме описываются процессы связи на этапе триггер-калибровки. В данном случае это необходимо для того, чтобы пояснить еще один момент ее диалектики: каждая следующая стадия триггер-калибровки не наследует автоматически логику предыдущей стадии. Ряд «стадийных процессов» принципиально не переходит на следующий уровень. В этом смысле, каждая следующая стадия («калибровка», «аккреция», «триггер») есть своеобразная реакция на некоторые кодовые процессы предыдущей стадии. Отметив это, перейдем к описанию каждой конкретной стадии.

Фаза «калибровка». «Калибровка», как стартовая стадия описываемого движения к коммуникациям и квазикоммуникациям сводима к возникновению феномена согласования установок.

Подчеркнем еще раз, что «размер» такого рода установок серьезно варьируется: например, сжатие установок практически в линию, возникновение ощущения опасности почти всего, что тебя окружает, есть верный симптом психического заболевания, скорее всего мании преследования. Напротив, аномально широкое распространение «лепестков» установок также свидетельствует либо о незавершенной социализации, либо о том, что взрослый человек с трудом вырабатывает в себе стереотипы социального поведения, что тоже часто является психической аномалией. Автор уже не раз описывал такую трактовку установок³²; остановимся, поэтому лишь на роли установок именно на этапе «калибровки».

Простейшей формой согласования установок (знаки Уст-1, Уст-2 на схеме) является часто встречаемый феномен стартовой беседы, стартового общения; то, что в истории имиджелогии уже довольно давно называется проблемой «восьми точек»³³.

Подчеркнем, что в данном случае, речь идет не просто об описании тем бесед, вызывающих наиболее острый отклик у самых разных по психическому складу респондентов, но о том, что на фазе «калибровки» партнеры используют эти «восемь точек» на все более глубоком невербальном уровне. Иными словами, феномен «восьми точек», в данном случае, всегда ведет к возникновению первых простейших импульсов симпатии, к простому интересу к собеседнику, - в противном случае «калибровки» просто нет. Подчеркнем еще один аспект: на этой фазе «наследуется», передается дальше не общая структура установок и не простые знания, которые приобретает человек о партнере, и даже не эти «восемь точек» как темы беседы, но именно те темы, интонации, акценты, которые вызвали взаимный интерес и, вместе с тем, содержат достаточно неопределенностей, любопытных всем партнерам, для того, чтобы «восемь точек» перестали быть поводом для разговора, постепенно превращаясь в особый слаборефлексивный контекст диалогичности.

В этом смысле, стрелка на схеме, связывающая фазы «калибровки» и «аккреции» показывает необходимость начала дифференцирования таких импульсов симпатий, превращения их в основное содержание вербального и невербального диалога.

Фаза «аккреция». Поскольку речь идет о гипотезе природы коммуникации, которая лишь частично проверялась в эмпирических авторских исследованиях, термин аккреции вводится просто для обозначения главного социального психологического индикатора этой фазы (он часто употребляется в физике, астрономии, астрофизике, физике твердого тела; примерное значение термина – соединение, слипание частиц). Столь странный для социологии термин используется лишь для того, чтобы показать главное, по мысли автора, содержание этого этапа движения коммуникации и квазикоммуникации: появление нескольких, принципиально не сводимых друг к другу уровней, слоев общения. На схеме это выражено знаками +?, ±, – S, – ξ. Попробуем описать, хотя бы в самом общем виде, эти уровни.

Знак +? выражает самые глубинные процессы этого этапа – формирование эмпатийности, не вполне осознаваемой надежды на то, что именно общение с этим человеком или людьми избавит хотя бы на время от привычных комплексов, хотя бы намекнет на возможность дальнейшего продвижения к своим идеалам (или, пользуясь уже известным читателю термином, «звезде надежды»). Иначе говоря, этим знаком обозначается первое, очень слабое и почти наверняка не осознаваемое партнерами, присутствие возможной коммуникации, сама готовность двигаться дальше в общении. Поскольку такие процессы чрезвычайно хрупки, на этой фазе «аккреции» они выполняют лишь роль некоего стихийного центра общения; подчеркнем, что ни прямые вопросы по этому поводу, ни тематика беседы о возможной коммуникации на фазе «аккреции» практически невозможны.

Обратным полюсом для процессов, обозначаемых знаком +?, являются феномены диадного общения, выраженные в знаках – S, – ξ. Этими знаками обозначаются темы беседы, интонации, символы, а также некие симулякры, пользуясь термином Ж.Бодрийяра³⁴, или попросту говоря, вещи, некие предметы быта, несущие символьную нагрузку. При этом знаком S обозначаются ориентации части этой подсистемы на социум, т.е. это может быть передача новостей во время беседы или газета на столе, или фрак, который висит в открытом шкафу, или тема беседы, где выясняется разница политических взглядов. Естественно, чем больше апеллируют партнеры к системе, обозначенной – S, тем слабее их чувствование процессов, выражаемых знаком +?. Если переход от «калибровки» к «аккреции» прошел нормально, и фаза «аккреции» проходит таким образом, что оставляет надежду на будущую коммуникацию, роль процессов обозначенных знаком – S постепенно падает. Что касается знака – ξ, то, в данном случае, описываются примерно те же компоненты, но они ориентированы на тревогу экзистенциальную. Иными словами, это такие симулякры, ценности, маркеры, темы беседы и т.д., которые могут ассоциироваться у одного или у обоих партнеров с прикосновением к комплексу: это может быть ассоциация на событие, которое не хочется вспоминать; внешняя похожесть по визажу партнера на человека, который ранее был другому партнеру неприятен; это может быть ассоциация с каким-либо упреком по поводу того или иного жизненного сценария, который был в биографии у партнера.

Естественно, что роль такого рода экзистенциальных противопоказаний развертывания коммуникаций не менее велика. Иными словами, движение коммуникации может оборваться вовсе не из-за того, что партнеры не смогли или не захотели снизить значимость собственного социального поведения, но и просто потому, что тема беседы, визаж партнеров, ситуация или симулякры общения ассоциируются у них с опасностью, с неприятными воспоминаниями или с предположениями о том, что с этим партнером такого рода неприятные ситуации могут повториться.

В данном случае, они оттеснены на рисунке на периферию фазы «аккреции», поскольку схема описывает логику более или менее удачной фазы триггер-калибровки. Естественно, если расположение процессов, обозначаемых знаками – S и – ξ, будет иным, триггер-калибровка оборвется. Но есть, наконец, процессы, на которые указывает стрелочка на рисунке, обозначаемая просто ± - это и есть те процессы, оттолкнувшиеся от «восьми точек», показывающие как бы расширяющиеся круги беседы (причем взаимная симпатия в такой беседе не утрачивается), которые и составляют основное содержание благополучно разворачивающейся фазы «аккреции».

Иными словами, можно вывести следующую зависимость – мощность процессов, обозначаемых +? и ±, должна быть больше суммы процессов, обозначаемых знаками – S, – ξ, в противном случае, движение коммуникации невозможно. Отметим последнее: на фазе «аккреции» «наследуются», передаются на следующую, третью фазу триггер-калибровки, прежде всего, процессы с индексом +?, о причинах этого речь пойдет ниже.

Фаза «триггер». Это фаза собственно «переключения», дифференциации упоминавшихся на предыдущей фазе процессов, образования впервые стереотипа именно триггер-калибровки, который становится инерциальным, постепенно блокирует символы социальной тревоги и опасности (знаки – S, разнесенные на схеме по периферии этапа «триггера»).

Вместе с тем, фаза «триггера» не подразумевает еще раскрытия надежды на решение собственных проблем с помощью партнеров, напротив, именно на этой фазе формируется своеобразный блок, играющий главную роль на этом этапе и обозначенный «общие ценности», а также – ξ. Попросту говоря, фаза «триггер» сводима к образованию как бы особого психологического поля, где общие ценности беседы, проникновения друг в друга, симпатии друг к другу постепенно блокируют все остальные процессы, и социальные, и процессы развертывания собственно эмпатийного общения. Знак же – ξ означает, что и внутри формирования блока таких общих ценностей содержится экзистенциальная тревога, т.е. на фазе «триггер» движение коммуникации не является еще необратимым и при возрастании процессов, обозначаемых блоком – ξ триггер-калибровка может быть оборвана.

На схеме имеется и четвертый блок – блок «аптайма», о котором пойдет речь ниже. В данном случае, это необходимо для того, чтобы показать, что между фазой «триггер» триггер-калибровки и фазой «аптайма» нет какого-то рубежа, четко выраженных границ, скорее это некий «турбулентный» слой, показывающий, что роль процессов, обозначенных условно знаком «общие ценности», становится главенствующим, в силу чего возможно такое психологическое состояние обоих партнеров, когда им не составляет особенного труда навязать под лейблом тех же общих ценностей некоторые символы интересов чисто эгоистических.

Фаза «аптайм». «Аптайм» - особая фаза развертывания движения коммуникации и квазикоммуникации. Под тем или иным названием она известна в истории гуманитарной науки чрезвычайно давно, как проблема слабой суггестологии, как проблема слабого внушения в диадном или групповом общении. Сам термин «аптайм» («время ап») – смыслового значения, прямого и вербального, в теории нейролингвистического программирования не имеет³⁵; скорее он просто указывает на особый буфер, особую стадию общения, наступающую после стадии триггер-калибровки, где проходит своеобразный выбор между возвратом к обычному социальному общению, переходу к квазикоммуникации, как варианту обычного социального общения, или, гораздо реже, движению собственно духовной коммуникации. Подчеркнем сразу, «аптайм» вовсе не форма гипноза, как это иногда представляется. Механика «аптайма» и гипноза имеет лишь несколько общих точек, если, разумеется, считать сравнительно законченной существующую теорию собственно гипноза.

В рамках таких теорий, гипноз есть результат своеобразного пароксизма воли и переход к рефлекторно-сложному поведению в соответствии с командами суггестора.³⁶

Выделим характеристики «аптайма», которые показывают несводимость этого особого состояния общения к известным формам и парадоксам поведения под гипнозом. Первая характеристика «аптайма» - состояние хрупкого равновесия социальных и экзистенциальных основ человеческого поведения; т.е во время «аптайма» продолжается то примерное равенство, во всяком случае, сравнимость социальной и экзистенциальной тревоги, о которых речь шла выше. Попросту говоря, в «аптайме» интерес партнеров к происходящему достаточно велик, субъективно они могут считать, что ничего особенного не происходит, вполне могут мелькать в разговоре чисто социальные темы, хотя они уже не играют особенной роли.

В это время, незаметно для самих партнеров, возникает давно известный эффект «суспенса», ожидания того, чего нет, что, строго говоря, особо и не предусматривалось, но что, по представлениям партнеров, вот-вот должно произойти.

Аптайм, образно говоря, - это диадное состояние ожидания подсказки, ожидания того, что дальнейшее общение вот-вот должно дать какие-то очень нужные (по крайней мере, так кажется в это время) сведения, какое-то нужное решение, неожиданные пути, которые обещают успех, в том числе и социальный, и блокируют обычные, иногда очень мучительные противоречия повседневной жизни.

Подчеркнем, во-вторых, что какие-либо прямые и примитивные описания происходящего, если они идут уже во время аптайма, скажем, со стороны наблюдателя, разрушают аптайм очень быстро. Аптайм – очень хрупкое состояние, которое вполне можно разрушить, - в отличие от поведения человека в состоянии гипнотического внушения. Общеизвестны, например, возможности такого внушения на сравнительно длительный срок, своеобразные очаги поведенческих программ, которые закладываются суггестором, гипнотизером во время сеанса.

В этом смысле, состояние аптайма парадоксально: с одной стороны, это состояние выбора, непременной стороной которого является отказ на некоторое время от собственных поведенческих стереотипов; с другой же стороны, такой отказ всегда совмещен с ожиданием рецепта. Иными словами, человек, становясь не просто стороной, а своеобразным общим атрибутом диады, субъективно считает, что этого не происходит.

Подчеркнем, что состояние аптайма достаточно кратковременно. В этом смысле, аптайм может быть или не быть стартовой фазой и гипнотического внушения, что представляет отдельный вопрос, выходящий за рамки исследования. Отметим потому лишь главное: состояние аптайма как бы результирует процесс более или менее успешной триггер-калибровки, оно показывает, что поле общения готово для модулирования.

Если такое модулирование наступает, состояние аптайма кончается или, точнее, переходит в фазу квазикоммуникации, где о симметричном общении речи уже быть не может. Если же, в редких случаях, процесс идет в сторону собственно высокодуховной коммуникации, то фаза аптайма кончается тоже, так как такая коммуникация своеобразным образом снимает вопрос о вербальных рецептах поведения, а не сводится к взаимному внушению каких-то императивных рецептов относительно друг друга, которыми обмениваются партнеры.

В этом смысле, описываемый феномен духовного общения действительно представляет собой переключение, особый «турбулентный» слой, который находится как бы вокруг общения социального. По представлениям автора, атрибутом общения уже несколько тысяч лет, с момента возникновения ярко выраженной частной собственности, является отчуждение, т.е. такое общение, где люди противостоят друг другу как чуждые и, в общем, достаточно враждебные силы, где человек отстаивает себя, приобретая что-то в общении, стараясь отдать поменьше за приобретенные уроки.

В коммуникации такой порядок вещей ставится под сомнение, если не ломается вовсе. Уже поэтому, как отмечалось на схеме, ниша собственно для движения коммуникации, с одной стороны, должна быть, а, с другой стороны, она не может быть слишком большой. Увеличение коммуникантов сверх какого-то определенного предела, видимо, не очень сильно варьирующегося в зависимости от типа цивилизации, ментальности или исторической эпохи, ведет просто к разрушению ткани поведения социума. В силу этого, состояние аптайма как такой «турбулентный» слой, который нельзя уничтожать, но и нельзя давать развиваться, является объектом, способом формирования чаще всего именно квазикоммуникаций, которые разрушают его своеобразным и очень выгодным для социума способом, особенно сейчас, приводя людей снова в мир социальных норм и ценностей.

Покажем такие зависимости аптайма на схеме (рис.5). Вкратце, учитывая уже приведенные описания, такую схему можно эмоционально описать примерно следующим образом. В поведении конкретного человека, находящегося на этапе аптайма, обычные детерминанты его поведения не исчезают, но достаточно мощно блокируются.

Такими детерминантами на схеме являются, во-первых, естественно оперативная память о процессе предшествующей триггер-калибровки. Разумеется, память о такой «ракете-носителе», выводящей на орбиту собственно состояние аптайма, в ходе последнего сохраняется, но не такая память определяет поведение человека в процессе аптайма.

Примерно то же самое можно сказать и еще про две группы детерминант – про социальные символы, которые действуют как на восприятие и на процессы понимания, оценивания, стигмирования конкретного человека, так и на ход конкретного вербального общения. Это блоки социальных символов, находящихся как бы внутри аптайма, и блоки символов собственно ситуативных, которые могут меняться по сложным законам (соответствующие знаки на схеме).

Аптайм, как уже отмечалось, есть своеобразный выход за пределы поведенческого поля, образующегося на пересечении подсистем таких координат. В поведении человека все большую роль играют иные механизмы. Во-первых, это развертывание, до некоторой степени, экзистенциального «Я», что проявляется в росте интереса к тематике по поводу собственных комплексов, жизни и смерти, сильных эмоций, возможности познания, оправдания, любопытства к религиозной тематике и т.д.

Социальные стереотипы не исчезают, но общий вектор значимости процессов движения психики складывается в пользу экзистенциального «Я». Образ реального партнера (знак на схеме) - не самая важная детерминанта в состоянии аптайма, иначе мы просто не объясним те суггестологические моменты аптайма, о которых речь шла выше. Вторая детерминанта – это уже упоминавшаяся при описании триггер-калибровки субстанция (знак +?), возникновение надежды, что при продолжении общения возможно приобретение чего-то важного, в том числе прагматично важного, возникновение надежд.

Наконец, на финише аптайма появляется феномен, обозначенный на схеме как образ «сакральный Другой». В данном случае, образ «сакральный Другой» - это образ некой безличной силы, которая стоит за партнером; некая своеобразная сакральная романтизация партнера. Например, это «вещий» человек, это блестящий психотерапевт, это человек с особыми способностями; или это человек без особых способностей, но он слишком долго общался с теми, кто имеет какую-то силу, причем силу, которая может быть выгодна, хотя и немного страшна.

Рисунок 5. Общая логика аптайма как этапа движения к духовным коммуникациям и квазикоммуникациям

Отметим последнее - заштрихованная область в денотатах этих трех феноменов – и есть момент, наиболее точно показывающий, видимо, сущность аптайма; это состояние ожидания, состояние готовности к вмешательству в свою интимную духовную жизнь, по крайней мере, отсутствие сопротивления к этому. Это и есть вновь сформированная почва для так называемого феномена «якорения», т.е. своеобразного внушения, внедрения в психику человека какой-то поведенческой программы.

Расценивать ли это как возникновение собственно духовности в ходе общения, или как некую «раковую опухоль» готовности к массовидному поведению для конкретного человека – в конечном счете, дело убеждений читателя. Думается, что для этого просто необходимо некоторое отступление для описания самого понятия и «якорения», и субмодальности – базовых понятий теории нейролингвистического программирования.

Подчеркнем, что «якорение» - это особая технологическая операция, а не этап движения коммуникации. На рисунке 6 изображена гипотеза общей логики запоминания и «якорения» как двух взаимосвязанных, но нетождественных процессов. В левой части схемы излагается самая общая гипотеза работы дальней памяти. В данном случае, самоопределение по поводу природы дальней памяти необходимо, в противном случае, понятие «якорения» будет чисто декларативным.

Предлагаемое описание ни в коей мере не претендует на фундаментальность, оно лишь намекает на общие представления автора о работе всех механизмов памяти, а, точное говоря, памятей, ибо единого механизма памяти у человека нет. Итак, в основе гипотезы лежит предположение о том, что дальняя память не является «библиотекой» знаний или образов; во всяком случае, если такая библиотека и есть, она работает по очень странным законам и зачастую безразлична к посетителям.

Во-первых, существуют некоторые эталоны дальней памяти, до определенной степени зависящие от наследственности, но, в основном, от человеческого опыта. Эти эталоны по своему функциональному назначению должны как бы сортировать, фильтровать все данные ощущения и восприятия человека по коду «необходимо для выживания», «необходимо для социального преуспевания», «пригодится», «не исключено, что пригодится».

Рисунок 6. Гипотеза общей логики запоминания и «якорения»

Причем в последние два блока включается не только информация со знаком «плюс», но и информация со знаком «минус» («этого лучше не помнить»). Так можно объяснить, например, процессы забывания тяжелых трагедий, когда конкретная картина трагедии, например, похорон близкого человека, трансформируется, переводя фокус, скажем, с лица, при воспоминании близкого человека, на погоду, траву и т.д., происходит некое сглаживание, причем, происходит оно и во сне, и в ходе бодрствования.

В этом смысле, память есть механизм рамочный, механизм для практического влияния личного комплекса на текущее поведение человека. Однако такого рода эталоны дальней памяти вовсе не единственное, что в ней есть. В свою очередь, они определяются тем, что на схеме обозначено когнитивными «кванторами». В данном случае, такие, более или менее выраженные, эталоны как бы обобщают стихийный механизм когнитивного запоминания на уровне геометрических фигур, на уровне нумерологии, отдельных чисел как символов каких-то пропорций и т.д. Иными словами, эталонам предшествуют когниции, которые, в свою очередь, базируются на гештальтах, которые есть характеристика «образа до называния», это, как говорят поэты, «некие мохнатые пауки сознания», они предшествуют собственно логико-понятийному тракту.

Еще «глубже» находится механизм экзистенциала, экзистенциальной тревоги, по представлениям автора, врожденного неопредмеченного страха разума, вытекающего из его несводимости к любому объекту среды, к отсутствию аналогов, к чувству смертности, своей уникальности. Все это, как уже отмечалось, дано в модели и личности, и психики, и, в данном случае, воспроизводится лишь для того, чтобы пояснить разницу механизмов простого запоминания и «якорения».

Термином «ассоциативная сверка» обозначается феномен, давно известный в психологии, феномен сверки или «сшибки» общего образа ситуации, который возникает в точке «теперь и сейчас», с фильтрами дальней памяти. Причем на уровне эталонов дальней памяти это ведет к возникновению оценок «плохо», «бесперспективно», «плохой человек или хороший». На уровне когнитивных «кванторов» определяется мера новизны ситуации, т.е. запоминается ситуация не вся, она как бы типологизируется, и ее отличия фиксируются в точке «отличия» - красивая девушка, но с бородавкой – запоминается в данном случае стереотип «красивая девушка» и навешивается «квантор» - «но с бородавкой». На уровне еще более глубоком, на уровне гештальтов фиксируется мера участия личного комплекса, т.е. стоит или не стоит запоминать то, что вызывает мучительные воспоминания, идет апеллирование к системе фобий, страхов. Все это провоцирует чувствование, которое можно описать примерно так: «запоминать иногда стоит, иногда не стоит, если это случайное прикосновение к комплексу в ходе общения, это надо забыть, хотя лейбл, вот эта самая стигма, - в том смысле, что именно этот человек спровоцировал во мне личностный комплекс, - останется, этот человек никогда не будет уже идеальным». По крайней мере, в процессе запоминания он фиксируется со знаком «минус».

На уровне самом «глубоком», на уровне экзистенциальном, лейбл запоминания, метка, маркер запоминания – это запоминание, которое можно описать примерно так: «происходящее вот теперь и здесь провоцирует во мне смутную тоску, взлет тревожности, мысли о смерти или, наоборот, о жизни, провоцирует во мне страсти, а не просто эмоции; разговор совершенно дежурный, но этот человек, мужчина или женщина, спровоцировали во мне воспоминание о страсти, этот человек уже мне интересен», - запомнится лейбл «интересен», учитывая, что сама ассоциативная сверка идет по трем общеизвестным механизмам ассоциации - по сходству, контрасту и по смежности.

Таковы самые общие авторские представления о том, как происходит стихийное запоминание без поискового эталона. Само по себе такое запоминание, по крайней мере, его глобальные механизмы, по мнению автора, к «якорению» еще отношения не имеют. Они показывают сущность аптайма как степень готовности дальней памяти к модулированию.

Далее на схеме идет центральный промежуточный блок – блок «результаты стихийного запоминания». Довольно условно в эти результаты включается запоминание включенное и невключенное, по аналогу с вниманием включенным и невключенным, т.е. вниманием, где есть (или нет) поисковый и осознанный эталон. Примером включенного запоминания может быть ситуация «ищу купюру в сто рублей на полу», а невключенного – ситуация «неожиданного выстрела» (если, например, у человека, размышляющего о природе коммуникации, выстрелить над ухом из пистолета, то он запомнит этот выстрел).

Включенное запоминание, как правило, связано с психическим институтом самосохранения, а поэтому там больше прагматических приплюсовок (знаки +- на схеме) – образов, гештальтов, понятий с уже навешенными ярлыками. Невключенное запоминание (знак ─), соответственно, «отвечает» и за то, чтобы запомнить еще и ускользнувшие от сознания символы тревоги, какой-то опасности, которой пока нет, но которая вполне может быть.

При «якорении», в процессе передачи такого рода результатов включенного и невключенного запоминания, в дальнюю память вмешивается особый механизм (на схеме – заштрихованный ромбик с названием «Суггестия или самовнушение»). «Якорение» в квазикоммуникациях происходит как движение внешних эталонов, эталонов суггестора – «ты запомни вот это, хочешь ты этого или нет»; иногда это возможно и как самовнушение. У народов Кавказа, например, есть обычай: если старейшина считает, что это надо запомнить, - например, зеленый луч, как в известном рассказе, что бывает раз в жизни, - он дает пощечину, чтобы включилась память.

На схеме в центральной части знаком «эталонов якорения» и обозначаются те вещи, которые, при стихийном запоминании, ушли бы из дальней памяти, а еще точнее говоря, были бы заблокированы в дальней памяти. Иными словами, «якорение» - это всегда включенное внимание, это незаметное введение в психический мир человека невыработанных им в данной ситуации эталонов. В результате удачно проведенного «якорения», искусственного запоминания ситуации аптайма, возникает некий вербальный эталон. Иными словами, «то, что ты испытывал в состоянии аптайма, объясняется вот так-то». В простейшем варианте – это реклама, призыв к голосованию или что-то еще. Кроме того, в «якорении» содержатся (соответствующий блок на схеме) стереотипы стихийного запоминания. Иными словами, обычные механизмы запоминания, разумеется, работают, поэтому «якорение» не может быть абсолютным.

В блоке, обозначенном на схеме знаком «банк +, − гештальтов», отражаются пока не очень известные механизмы, позволяющие довести «якорение» до уровня гештальтов. Думается, что пока этот вопрос, к счастью или к несчастью, – не самый важный, хотя практика движения разума показывает, что раз поставленная им проблема, в том числе и столь чудовищная, как довести «якорение» до уровня гештальтов, рано или поздно будет решена. Пока, по представлениям автора, этого не происходит, ибо речь идет не о гипнозе, да и при гипнозе доведение гипноза до уровня «+, − гештальтов» весьма проблематично. Порядочную женщину чрезвычайно сложно спровоцировать при гипнозе совершить осуждаемый ею поступок.

Под « +-гештальтами», в данном случае, имеются в виду новые образы («я в первый раз в состоянии аптайма» или «именно с данным человеком я в первый раз в состоянии аптайма, и мне это нравится»). Эти гештальты ассоциируются с приятными для личности образами, например, с кошкой, если человек любит кошек, или с отдыхом на юге, или с похвалой первой учительницы, или с запахом разогретой пластмассы, когда ребенок успешно играл в детскую игру с пластмассовыми фигурками и т.д.

Соответственно, «−-гештальты» – это, в сущности, и есть границы «якорения», возникновение ситуации: «да, я испытывал состояние аптайма, и мне кажется и на уровне ассоциаций, что происходящее для меня важно и хорошо», но при этом накапливается сумма гештальтов, противоречащих такого рода ощущениям. Именно поэтому, по известному высказыванию У. Черчилля, «можно обмануть одного и надолго, или всех и ненадолго, но всех и навсегда обмануть нельзя».

По убеждениям автора, создание биоробота путем развитого нейролингвистического программирования имеет пороговый предел. Один из них и есть механизм «−-гештальтов».Он прямо пополняет банк индексов тревожности (ощущения «а не обманывают ли меня», «а не происходит нечто, что пока кажется хорошим, а потом нанесет мне вред»), и, в этом смысле, абсолютное отождествление человеком результатов стихийного запоминания и воздействия эталонов «якорения» невозможно.

Итак, «−-гештальты» и индексы тревожности – это характеристики меры успешности «якорения». Оно не может быть стопроцентным, но может быть абсолютно неудачным.

Последний ромб (связанный на схеме взаимной стрелкой с блоком «суггестии или самовнушения»), – корректировка эталонов «якорения». Дело в том, что при правильно поставленном «якорении» оно корректируется уже в состоянии аптайма, если выясняется, что включенное и невключенное запоминание на выходе дает рост индекса тревожности.

Так или иначе, «якорение» есть наиболее вероятный результат аптайма. Либо оно делается абсолютно осознанно, и тогда ведет к логике, да и этике, квази- или псевдокоммуникации; либо такое «якорение» связано с самовнушением, т.е. партнеры четко фиксируют внимание на происходящем и друг на друге, и тогда возникает постепенно-постепенно новый тип общения – высокодуховная коммуникация, что и отражено в базовой схеме как следующая стадия развития коммуникации.

Подчеркнем еще раз, что все предыдущие описания показывают некие общие возможные стартовые механизмы и для коммуникации, и для квазикоммуникации - своеобразный ствол, который далее имеет несколько ответвлений, причем для каждого из ответвлений указание на то, что он происходит от общего ствола, еще не описывает специфики того, что происходит именно в этом «ответвляющемся интеллигибельном мире».

В связи с тем, что форм квазикоммуникаций чрезвычайно много, что они чрезвычайно распространены и, по представлениям автора, степень такой популярности в ближайшем будущем будет расти едва ли не по экспоненте, - выделим лишь несколько небольших блоков описаний для гораздо более редкого пути движения собственно к духовным коммуникациям. Кроме того, процессы, происходящие в высокодуховных коммуникациях настолько сложны, что подробное их описание было бы просто слишком обязывающим – чем более такие описания претендуют на установление природы собственно коммуникации, тем в большей степени они абстрактны и гипотетичны. Поэтому автор ограничится описанием лишь двух, по его представлениям, необходимых этапов движения к духовной коммуникации.

Такое движение уже после фазы аптайма и «якорения», в той или иной форме, подразумевает еще один выбор у человека, поскольку движение далее в духовную коммуникацию откровенно опасно. Коммуникация опасна как механизм разрушения ранее столь полезных социальных стереотипов и, следовательно, имеет некую экзистенциальную инерцию.

Иными словами, если после триггер-калибровки и аптайма люди продвигаются к духовной коммуникации, они сильно рискуют поставить под сомнение свою уверенность в принципах той социальной жизни, которую вели до этого, и шансы на социальный успех скорее снижаются, чем растут; шансы же обрести нечто новое в ходе коммуникации откровенно гипотетичны, с чем, видимо, связана редкость такого перехода. В общем, здесь выдерживается вся та же диалектика духовного выбора, о которой столь давно писали в истории гуманитарной мысли: и при переходе на восьмеричный путь у Будды, и при выборе движения гармонии, любви и мудрости при майевтическом методе Сократа, и при выборе столь трагичного по описаниям пути «рыцаря веры» у С. Кьеркегора и т.д.

Впрочем, переход к духовной коммуникации опасен еще и тем, что, в случае осознанного ее обрыва, она дает своеобразную прививку от такого рода коммуникаций.

Оборванные духовные коммуникации, по представлениям автора, - одна из причин духовной опасливости, стремления обойтись духовными суррогатами, тяги к китчу в искусстве, провоцирования у ранее ярких личностей своеобразной симпатии к обособленному поведению, к абсурдистскому юмору и т.д. В этом смысле, люди, ставшие мещанами просто по семейной традиции, по слабости души, связанной с отсутствием образования, все же сильно отличаются от мещан, в биографии, в психике, в стереотипах поведения которых явственно ощущается испуг перед оборванными духовными коммуникациями при одновременной боязни и желании их повтора.

Фаза поиска («низус»). Фаза с таким условным названием – стартовый этап высокодуховной коммуникации, главным содержанием которого является эмпатийный поиск, преодоление личных комплексов и комплексов по поводу взаимного общения у партнеров при яркой фальсификации социальных ценностей.

Черты этого этапа и определяются, видимо, тем, что здесь общение принципиально симметрично, здесь не может быть никакого постоянного лидерства и вообще не может быть никакого лидерства, кроме ситуативного, здесь обрываются процессы «якорения», состояния аптайма с какими-то прагматическими корыстными целями. Здесь ярко плывут обычные ощущения пространства и времени; словом, здесь начинают действовать все те черты духовной коммуникации, о которых мы говорили при описании схемы «психоворота».

Черты же, характеризующие собственно фазу поиска или «низуса», совершенно специфичны. Перечислим наиболее яркие из них.

Во-первых, с чем и связано название поиска, эта фаза описывает своеобразное перетекание фокуса внимания, интереса, оценок партнера и состояния некоторой оглушенности, аптайма в поиск, попытку выработать ориентиры новой реальности, где взаимная симпатия уже является фактом, где взаимный интерес постепенно становится привычным, а непривычным становится мир без обычных ценностей. Вот в этом дефиците ценностей и происходит поиск каких-то ориентиров, что сказывается и в теме беседы, и в пластике, даже в соотношении гештальтов и уже опредмеченных понятий.

Таким образом, на этой фазе происходит своеобразный поиск духовной опоры, причем такой опорой постепенно и все более становится общение друг с другом, эмпатийное состояние «Я как бы Другой».

Отсюда, во-вторых, на этой стартовой фазе духовной коммуникации изредка происходят своеобразные возвраты к социуму, т.е., иными словами, проверка того, не ушел ли ты слишком далеко в общении, открыты ли двери возврата в обычную жизнь. Отметим также, в-третьих, что на фазе поиска, или «низуса», возникают и выходят в фокус происходящего темы, которых ранее старательно избегали. Судя по тому, что рассказывали автору респонденты, эти темы можно условно назвать «постыдно-индивидуальные», т.е. человек может рассказывать о вещах, которые обычным образом, по-бытовому, постыдны, - например, о первых сексуальных опытах или о неудачах в выстраивании имиджа героя, мачо, и это не воспринимается другим как нечто болезненное, а обсуждается весьма спокойно. Приведем перечень других тем, совершенно новых и крайне редко встречающихся в обычном бытовом общении, в общении социализированном:

- это «постыдно-родовые» сюжеты: рассказы на тематику так называемого «проклятия семьи»; о вхождении в непрестижные группы, которое раньше скрывалось;

- кроме того, это темы «чужое-интересное», которые можно описать так: «ситуации и проблемы, о которых рассказывает партнер, в моей биографии встречались мало или не встречались вовсе, но разговор об этом столь интересен, «я чувствую это так близко, почему-то, к моему личностному комплексу, что я уже и не вполне воспринимаю это как нечто чужое».

Такой перечень, разумеется, можно продолжить. В данном случае, он необходим, чтобы описать еще одну характеристику фазы поиска или «низуса», блокирование или минимизирование морали.³⁷

Прямым следствием описанных процессов является и уход мотива «я сейчас отдыхаю и могу поговорить о чем угодно», напротив, индекс «важно» становится общей ценностью для партнеров. В этом смысле, фаза поиска вряд ли может быть отождествлена с традиционным идеалом созерцания, покоя страстей в античности, с общими идеями даосского мудреца, который склонен к созерцательности настолько, что «из него могут расти цветы»; напротив, это живое, энергичное общение.

Видимо, еще одной характеристикой стадии низуса можно считать возникновение симпатии второго уровня, т.е. симпатии, где есть ценности типа «мы», т.е. «мы» – люди, объединенные какими-то ценностями, а не формальной общностью биографией, как на первом этапе развития симпатии. Эта «мы»-симпатия становится общим эмоциональным фоном, на котором развертывается собственно поиск, начало пути преодоления личностного комплекса.

Подчеркнем, что такого рода ситуации описывались достаточно редко. Думается, что описание фазы «низуса» возможно только при применении экзистенциального или шизоаналитического видения проблемы, при использовании того, что пока стыдливо называется «dasein-анализ», хотя автор нигде не встречал развернутого и подробного описания применения «dasein-анализа» к изучению традиционных объектов социологии. Не рискуя наращивать перечень черт фазы низуса, отметим лишь главные требования к методологии изучения этой стадии в рамках современной социологии.

Такой «dasein-анализ» должен, во-первых, отслеживать особое настроение, которое можно описать примерно следующим эмоциональным образом: «Я нахожусь в одной из самых непростых ситуаций в моей жизни. Все простейшие рецепты того, как правильно жить, оказывается, очень сомнительны или просто неверны. Сейчас происходит нечто мучительно интересное, я чувствую, что нахожусь на грани какого-то нового видения и природы своей личности, и перспектив ее развития, причем это явно связано с беседой именно с этим партнером. Я хочу и немного боюсь думать и беседовать дальше, я чувствую, что таких шансов понять себя жизнь дает немного, хотя и ощущаю некоторую усталость от непривычности происходящего».

Кроме этого естественного условия, «dasein-анализ» должен «уметь» отслеживать рамочность происходящего, поскольку говорить о том, что человек полностью погружен в духовную коммуникацию на фазе поиска или низуса было бы откровенно наивно. Так как «dasein-анализ» - прямое достижение именно экзистенциальной философии, необходимо четко понимать, что уже на фазе «низуса» формируется высвобождение человеческой свободы, понимание человеком того, что он свободен изначально, что вся его жизнь, по крайней мере, до проникновения в духовную коммуникацию, была попыткой избавиться от свободы, а не завоевать ее.

Рамочность происходящего связана с тем, что внутри погружения в коммуникацию всегда содержится вариант выхода из нее, иначе люди, уходящие в коммуникацию, просто не донесли бы до нас своего опыта. Следовательно, есть какой-то механизм обрыва или выхода и из коммуникации, находящейся на фазе «низуса». В связи с этим, очень важно понять, что «dasein-анализ» основан как бы на выделении трех видов бытия в происходящем.³⁸ Эти три вида бытия подробно описываются М. Хайдеггером³⁹, Дж.Г. Мидом⁴⁰, в современной онтофилософии. Думается, главное, что происходит с самой структурой, механизмом восприятия происходящего человеком или людьми, находящимися на фазе поиска, - это феномен хайдеггеровского «vorwegsein», т.е. бытия при планируемом будущем, таком, которое незримо присутствует в происходящем, но не выводимо из него прямо. Таким образом, известная фраза М. Хайдеггера о том, что, при некоторых условиях, время «временится» есть не простая игра слов, а характеристика того, что в духовной коммуникации меняется не просто восприятие времени, в том смысле, что оно кажется для него текущим быстрее или медленнее, чем обычно, но в том, что в духовной коммуникации люди находятся наедине с «Ничто», т.е. с чувствованием всего масштаба движения мира, данного в однонаправленном, казалось бы, времени.

В этом смысле, «низус» - это фаза неодинокого общения около смерти. Думается, что именно поэтому «dasein-анализ» должен не выделять как парадокс, а подразумевать, как естественный атрибут, обрывы обычных детерминационных цепочек в поведении коммуникантов.

Иными словами, изменение структуры речи, снижение символов прямой членораздельности, феномен эхолалии, понимания друг друга по началу фраз, попытки коммуникантов объединить в нескольких словах целую группу своих сложнейших ощущений, - все это показывает, что их понимание друг друга и чувствование ситуации не является простой подстановкой социальных знаний и навыков; напротив, такое общение аритмологично, пользуясь термином Павла Флоренского. Оно подразумевает принципиально рваный ритм осознания происходящего, где, по сложным и не вполне ясным автору законам, чередуются образы «Я», «Мы», «Он», «Сам», «Себе», «Ничто», «Будущее». Думается, что уже поэтому вряд ли корректно было бы в рамках пространства «dasein-анализа» отождествлять общение на фазе поиска с какой-то разновидностью Т-группы или абстрактно понятой нравственностью.

В этом смысле, на этой фазе минимизируется не только мораль, но и нравственность, уже потому, что здесь просто неинтересны, почти невозможны насилие по отношению к партнеру, злорадство, желание перебить, прямое блокирование тревожащей информации. Сама тревога здесь, напомним, дана как бы пересечением двух полярных процессов – чувства экзистенциальной уникальности разума и памяти о необходимости возврата в социальную жизнь. Более того, чрезвычайно любопытен аспект включения в «dasein-анализ» не только эпистемологических или речевых «обрывов», но и возникновение новой этики происходящего, этики самого диадного общения на этой фазе, которая как бы диктует «свою волю» участникам общения, - но вовсе не наоборот.⁴¹ Видимо, основным противоречием такой новой этики происходящего является столкновение мотивации «продолжить путь к духовной коммуникации» и боязни потерять надежду на возврат в обычную жизнь.

Еще один этап развертывания движения собственно коммуникации, уже после того, как пройден выбор и соблазн «якорения» аптайма какими-либо корыстными интересами, может быть описан лишь приблизительно. Автор избрал для этой фазы название «трассирующая коммуникация»; иными словами, коммуникация, данная пунктиром, смыслы которой похожи на следы трассирующих пуль в темном, неясном пространстве, в каком-то поле общения, составляющем основное содержание этой фазы.

Трудности изучения фазы трассирующей коммуникации очевидны. Все признаки коммуникации, которые мы уже выделяли, безусловно, подходят к этой фазе, иными словами; такая фаза показывает развертывание собственно духовной коммуникации.

Поэтому вряд ли можно назвать, в качестве существенной ее характеристики, принципиальный рост асоциальности, практического ухода из тематики беседы вербально выраженных социальных тем, сводимых к известному феномену «восьми точек» (политика, секс, здоровье, дети, домашние животные, мистика, и т.д.). Отметим лишь главное в статусе связки «социум» - «трассирующая коммуникация». Согласно проведенному опросу и по интуитивному чувству автора, выход из коммуникации, на какой бы фазе она ни находилась, всегда присутствует. Это присутствие является последней гарантией, последним «якорем» чисто ролевого социального поведения в нашей психике.

Символы такого выхода должны содержаться, естественно, и на фазе трассер-коммуникации. Такие символы должны быть достаточно привлекательны, чтобы выразить реальность возможности выхода из коммуникации в любое время.

Отметим, однако, одну странную и очевидную для автора зависимость. Вряд ли целесообразно считать базовым, основным противоречием этой фазы собственно развертывание всего богатства природы коммуникации и воспроизводства возможности выхода из нее. Именно начиная с этой фазы, логика развертывания коммуникации не противостоит, а как бы включает в себя возможность ее самоуничтожения, возможность выхода в мир обычных социальных стереотипов; в этом смысле, она всегда несет в себе отпечаток трагедийности, образно говоря, это «август человеческой духовности». Видимо, пребывание в коммуникации содержит в себе и отпечаток трагизма, ощущение обреченности былых чувствований возможностей неотчужденного общения с людьми, хотя миллионнолетняя история человека как носителя социального действия, присутствует и здесь.

Такая диалектика дана во множестве традиций устного творчества в общении русских богатырей со святыми, старцами или героев народного эпоса со старейшинами. Само это общение описывается очень расплывчато, в романтически - мистических оттенках; акцент делается на том, что, после такого общения, герои обретают нравственную опору, какой-то критерий для совершения подвига во имя добра.

Отметим, что, при этом, герои не продолжают коммуникацию, не стремятся полностью понять старцев, а выходят «назад», в реальную жизнь. Надо думать, что далеко не вся принятая в себя мудрость старца реализуется непосредственно в их подвигах.

Таким образом, содержащаяся и развертываемая одновременно с углублением духовной коммуникации возможность выхода из нее показывает трагизм обстоятельств, ее избыточность и, возможно, гибель участников при дальнейшем наращивании собственно коммуникативных навыков. В силу этого, одной из загадок является вопрос о графике и сценариях выхода в социальную жизнь во время описываемой фазы.

Видимо, возможность выхода в социальную жизнь не может быть дана только фоном; привлекательность символов такого выхода, апеллирующая к каким-то базовым социальным ценностям должна расти, в какое-то время уравниваясь с мощной тягой углубления в духовную коммуникацию, - иначе участники такой фазы ни при каких условиях не могли бы быть респондентами социологического исследования, даже при современном понимании того, что именно является целью эмпирического исследования поведения людей.

Логически рассуждая, можно предположить как именно тревожность, порождаемая частичным разрывом связей с социумом на предыдущих фазах духовной коммуникации, на фазе трассирующей коммуникации принимает форму своеобразных и привлекательных для конкретного человека форм, символов «возврата к обычному поведению».

Примерный перечень таких символов-чувствований можно описать следующим образом, выстраивая их иерархию:

1. «то, что я понял сейчас, очевидно может быть полезно для близких мне людей, и пока я не забыл это, и не воспринял новых ценностей, которые могут этому помешать, надо выйти из коммуникации и попробовать передать полученный образ родным и близким мне людям»;

2. «мне кажется, я понял и почувствовал сейчас нечто такое, что может резко повысить эффективность моего стремления к тому, что кажется сейчас очевидно правильным; как много до этой духовной коммуникации я делал вредного и просто ненужного. Надо скорее выйти из коммуникации и попробовать жить по иному, получая особое и очень редкое удовольствие от того, что теперь я буду работать гораздо эффективней, чем обычно»;

3. «я уже потратил так много сил, мне так сейчас непривычно и хорошо, что не хочу двигаться дальше, возможно, дальше мне откроется еще более новое виденье себя, моей жизни, моего долга, которое и это теперешнее мое состояние обесценит. Надо скорее выйти из коммуникации, чтобы уже потраченные усилия имели смысл».

Кроме того, у многих респондентов возможно вполне понятное чувствование долга перед близким и детьми, боязнь освоить ценности духовной коммуникации, престать быть хорошим отцом, мужем, другом.

В этом смысле, эмоциональные рамки происходящего на трассер-фазе весьма необычны; возможно, это вообще не встречающаяся в социальной жизни качественно особая эмоция, сочетающая в себе, как минимум, следующие компоненты: радость или особое удовольствие от эвристики, самой атмосферы духовной коммуникации; печаль от постоянного фонового ощущения того, что эта радость непременно кончится и вряд ли полностью применима в обычной жизни, она ведет к тому, что А. Камю очень точно назвал «несчастным сознанием».

В данном случае, это может быть интерпретировано как одновременная данность желания саморазвития человеческой личности при смутном чувствовании, что такое развитие не имеет видимых границ и требует асимптотического наращивания усилий, что, с какой-то точки порождает духовную бифуркацию, смятение, боязнь и, почти всегда, нежелание развития себя за пределами социальных стереотипов и имиджей.

Видимо, такова эмоциональная сторона инстинкта духовного выживания, сформированная за 5 миллионов лет антропогенезом, одним из принципов которого было: «думай, если хочешь, до тех пор, пока это не мешает выживанию себя и рода, - по крайней мере, того, что до сих пор считалось выживанием себя и рода».

Именно так автор понимает известную мысль Аристотеля о присутствии родового начала в индивидуальном поведении человека и в сфере его духовности; в этом смысле, трассер-фаза коммуникации есть последний рубеж обороны коллективизма, который занимают наиболее испытанные в боях «войска».

Разумеется, отпечаток необходимости выхода в социальную жизнь является отрицательной и довольно внешней характеристикой фазы трассирующей коммуникации, однако характеристикой, показывающей лимитированность этой фазы, ее принципиальную ограниченность, ее главный энергетический закон, который можно сформулировать так: «Чем далее партнеры углубляются в фазу трассирующей коммуникации, тем выше вероятность выхода из нее». Парадокс, собственно, не в этом законе, а в том, что трассер-коммуникацию уже нельзя, видимо, сфальсифицировать, из нее можно только выйти или, в редчайших случаях, пойти еще дальше.

Думается, что опыт трассирующей коммуникации не сводим ни к любопытству, ни к желанию получить удовольствие от новых ощущений, ни к своеобразному испугу перед происходящим, который, чаще всего, выводит из трассирующей коммуникации.

В ней проявляется именно фундаментальность духовной коммуникации, ее мощная «втягивающая сила», тяга человека к самоопровержению себя как носителя социальных ролей и отношений.

Для описания мира, который следует за фазой трассирующей коммуникации, вряд ли применим термин развития личности, поскольку критерии для такого развития собственно в социальной и природной среде, по средовым эффектам, как это обычно подразумевается, найти чрезвычайно затруднительно.

Вернемся, однако, к положительным характеристикам фазы трассирующей коммуникации, как символа возникновения и исчезновения, причем далеко неслучайного, пучков траекторий почти совершенно новых по отношению к предшествующим смыслов общения.

Выделим пока наиболее очевидные конкретные характеристики описываемой фазы. Одна из них - снижение обычной роли собственно языкового общения. Можно назвать несколько признаков такой тенденции:

- все более частый переход по тематике и по энергетике обсуждаемых тем не через словесное согласование, а по особой логике личностного комплекса, стремление заняться не просто наиболее интересными и новыми, а наиболее больными для каждого из партнеров проблемами;

- собственно очаги языкового общения все чаще подразумевают паузы. Растет роль интонации, тембра; кроме того, собственно вербально построенные контакты не вполне соответствуют логике происходящего, они находятся как бы «около темы», выполняют роль фиксирования достигнутого эмпатийного понимания;

- такое языковое общение все менее несет в себе отпечаток гендерной идентификации; попросту говоря, оставаться в рамках гендерной идентификации (например, в маскулинном образе «мачо») практически невозможно;

- углубление роли лингвистических кванторов. Иначе говоря, словесные конструкции обозначают на фазе трассирующей коммуникации целые блоки возможных переходов к типичным для этой фазы проблемам.

Отметим и явную экзистенциальность общения. Такая экзистенциальность общения, разумеется, может быть описана и характеристиками которые типичны для описания пограничных ситуаций в классическом экзистенциализме, в работах Ж.-П. Сартра, М. Хайдеггера, К. Ясперса, А. Камю и др. Иными словами, несомненно, что на фазе трассирующей коммуникации человек более свободен, - во всяком случае, социальные аспекты такой свободы минимизируются несомненно, на этой стадии духовной коммуникации открыто проявляются реальные роли индивидуальных фобий и маний в жизни психики человека.

Здесь проявляются экзистенциалы, характеризующие самые интимные стороны психической жизни, и, прежде всего, бытие личностного комплекса во всем богатстве его природы и взаимосвязи с человеческой волей. Упоминавшиеся «пучки смыслов» как цель и своеобразные онтологические рамки общения, можно условно подразделить на три типа. Во-первых, это все более эмпатийное общение, все более тонкое чувствование партнера. Во-вторых, это смысл самого десоциализированного пространства общения, где содержатся все более привлекательные символы сценария выхода из коммуникации; и, лишь в-третьих, это возникновение качественно нового феномена собственно коммуникационного «трассера», характеризующего глубинную экзистенциальность общения на этой фазе.

Подчеркнем, что феномен трассер-коммуникации вовсе не сводим к какой-то взаимной симпатии. Описываемый выше «Мы-феномен» с трудом обнаруживается при опросах респондентов, считающих, что были в состоянии духовной коммуникации, но все они утвердительно отвечают на вопрос о существовании такого феномена, хотя с большим трудом описывают его характеристики.

Отрицательными, «теневыми», параметрами такого феномена можно считать резкое снижение роли поиска, столь типичного для предыдущей фазы опредмечивания своих надежд на партнере. Описываемый феномен показывает первые контуры парадокса «резонанса разумов», совместного чувствования, которое примерно можно описать следующим образом: «Мы чувствуем сейчас дыхание какого-то чуждого, враждебного нам, уже не вполне человеческого мира, который проявлялся в знании своей смертности, грубом ограничении нашей нравственности логикой отчужденного мира вещей и социальной рациональности. Это чувствуется и сейчас, в ходе нашего общения; но мы уже не боимся этого, мы понимаем, что наши комплексы и простые постыдные воспоминания – не самое важное, они и возникли из необходимости экономить силы для приспособления к социальному миру. Очевидно, что наше взаимное, все более точное чувствование условности личностных комплексов друг друга и есть форма их преодоления, и, уже поэтому, основной вопрос, интересующий нас - вопрос о том, можно ли жить дальше, оставаясь без выраженных социальных мотивов, без обычных боязней и фобий, без необходимости опеки друг друга. Что же надо делать там, где явное зло как бы вынесено за рамки, равным образом, как обычное стремление к удовольствию, самолюбованию, погоне за собственной значимостью, утверждению своего лидерства? Что находится за этими рамками для живого, активного, обретающего новую мощь нашего диадного разума?».

Разумеется, такое описание «Мы-феномена» было бы неполным без упоминания стимулов дальнейшего постепенного погружения в коммуникацию, которые непременно должны быть на фазе трассирующей коммуникации.

Однако о природе таких стимулов и о конкретном механизме их действия можно только гадать. Видимо, это стимул какой-то особой глобальной негации разума по отношению к миру вообще, чувствование самых общих законов жизни разума, того, что изначально в русской традиции обозначалось странной формулой «растекания мыслью по древу». Вряд ли такое состояние сводимо к отождествлению себя с какими- то конкретными морфемами нашей жизни. Чрезвычайно любопытная и безумно сложная проблема таких «негаций», самоотрицания «внутри» фазы трассирующей коммуникации вряд ли может быть описана рациональными высказываниями.

Попробуем пояснить эту мысль. Не исключено, что духовная коммуникация и есть прямое противостояние сути разума общей логике стихийного движения Вселенной, подразумевающей одновременно и усложнение Вселенной таким образом, чтобы позволить существование разума («Наблюдателя»), и ограничение такого разума именно наблюдательными функциями. Последнее принципиально, поскольку активно развивающийся разум непременно будет вмешиваться, и все более мощно, в логику Вселенной, приспосабливая ее под себя, становясь космическим началом, повторяя, тем самым, гордыню старухи из известной сказки А.С. Пушкина, которая имеет право надеяться на то, что развитие событий все же не обязательно приведет к разбитому корыту.

Вполне возможно, что духовная коммуникация, дошедшая до стадии коммуникации трассирующей, и выражает предельную нишу развития разума, которому предоставляет эту нишу, своеобразную «ризому», вселенская отчужденная логика развития неживых систем.

Во всяком случае, автор с симпатией относится к такой интеллектуальной позиции, которая пока может быть только верованием, истоком новых мифологем интеллектуалов. Представляется эстетичным предположение о том, что, почему-то, не только бурное усложнение технологий и технической мощи человечества являет собой угрозу пока совершенно не ясной «вселенской гомеостазе», но и именно какие-то возможности «резонанса разумов» в духовной коммуникации, причем именно сейчас, когда проблема отчуждения труда, отчуждения межличностного общения перестает быть главной угрозой.

Таким образом, «трассирующая коммуникация» не выражает, по крайней мере, прямо, ни логики социума, ни логики усложнения вселенских живых и неживых систем. Она есть инакобытие, своеобразный выход разума из противоречия между коллективизмом и средой. Не исключено, что она является своеобразной логической саморазвертывающейся основой ускользания от вариантов собственно социального поведения, ухода (и, следовательно, и особого нравственного прорыва) от современной логики шизофренизации бытия человека в социальном мире; она и есть та самая «коммунистичность», о которой писал К. Маркс, - те элементы движения разума, которые неизбежны при освобождении одновременно и от необходимости физического выживания, и от веберовского «мертвящего духа частной собственности».

Впрочем, и человек, и человечество, в принципе не могут ставить перед собой заведомо неразрешимых задач, и диалектика трассирующей коммуникации, возможно, показывает не крах механизмов, которые позволяли человечеству двигаться, развиваться на протяжении миллионов лет, но неизбежную смену выработавшего свой ресурс «социального мотора». Во всяком случае, эффективность такого мотора пока достаточно велика, что никогда не мешало людям задумываться об альтернативных и психически чистых источниках нравственного и духовного развития.

Право, иногда складывается ощущение, что коммуникология сделала все возможное, чтобы такие вопросы вставали как можно позже, дав уже в ранней юности какую-то страшную позитивистскую клятву. Для автора же, такой клятвой не связанного вовсе, главный вопрос коммуникологии, легкий и хрупкий образ которой сейчас лишь обрисовывается в научной литературе, - вопрос о природе, парадигмах и перспективах человеческой духовности.

Духовная робинзонада все большего числа думающих людей, лишь формально объединяемых отчужденными квазикоммуникациями современной шоу-индустрии и искренне рыночными масс-медиа, интериоризация ранее казавшихся лубочными, китчевыми ценностей даже в среде интеллигентной, вестернизация самых интимных человеческих чувств, омассовляемых все более умело и необратимо, - все это показывает, видимо, что понятый упомянутым образом предмет коммуникологии вызывает у политиков интерес примерно такой же, как здоровье Балды у попа, причем ближе к концу срока работ…

Впрочем, это и понятно, - натура человеческая, по мысли Ф. Достоевского, действует целиком в любом жизненном акте, даже рукопожатии, - уж тем более в коммуникации.