218

Тем временем Перовский разработал план военного подавления волнений, полностью поддержанный Чернышевым и самим царем. В случае необходимости Перовскому разрешалось использовать, кроме казаков Оренбургской губернии, другие крупные силы, сосредоточенные в Пермской губернии, во внутренних губерниях России, а также донские казачьи полки. Однако Перовский решил усмирить волнения при помощи собственных — русских и башкирских — казачьих отрядов. Приступая к подавлению восстания, он стремился изолировать от движения 6-й и 9-й кантоны, населенные компактными массами воинственных башкир. С этой целью Перовский отправился в указанные кантоны, заручился полной их поддержкой и добился образования специального добровольческого отряда из 1 тыс. хорошо вооруженных башкир. Затем было образовано еще два карательных отряда — первый из 850 оренбургских казаков, двух рот солдат при двух орудиях под начальством подполковника Геке и второй - из 500 оренбургских казаков, роты солдат при четырех орудиях конной казачьей артиллерии под начальством полковника Мансурова. Командирам было приказано «уничтожать в самом начале всякого рода неблагонамеренные скопища <...> в начале убеждением, затем, в случае упорства, силою оружия». Отряд Мансурова, направившийся из Оренбурга в Уфу, был возвращен обратно вследствие прекращения беспорядков в Уфимском уезде. Отряд Геке, к которому присоединились 1 тыс. башкирских «охотников», выехал из Оренбурга 18 июля и «усиленными маршами» следовал через Верхнеуральск и Троицк на Златоустовский горный завод [Там же. Л. 111, 178,

194; Циа рб. Ф. И-6. Oп. 1. Д. 111. Л. 140-140 об.]. Пехота перевозилась на подводах. За 6 дней, преодолев 350 верст, команда достигла назначенного места.

Опередив отряд, Перовский прибыл в Златоуст, убедился в том, что завод в безопасности, и через д. Айлино направился в 4-й башкирский кантон. Собрав жителей в д. Кулбаково, он приступил к арестам зачинщиков волнений для предания суду, а менее виновных наказал публично. Башкиры 4-го кантона приступили к заготовке леса для постройки магазинов. Здесь Перовский узнал в подробностях о восстании во 2-м кантоне Красноуфимского уезда. В рапорте Чернышеву от 31 июля из Айлино он отмечал: «Я смог отправиться тотчас и без затруднений во 2-й и 8-й кантоны, где мятеж пустил более глубокие корни, чем в четвертом. Но я нахожу, что необходимо им показать, что правительство имеет в своем распоряжении сильные средства. Я подожду прибытие войска, которое будет через 3 дня» [НА УНЦ РАН. Ф. 3. Oп. 1. Д. 90. Л. ИЗ]. Таким образом, Перовский считал военное подавление крестьян более эффективным, чем успокоение убеждением. После прибытия войска Перовский

ников волнений. К концу августа наступило успокоение. Пристально следивший за этими событиями, Николай I высоко оценил деятельность Перовского. В благодарственном письме, объявленном 30 августа 1835 г., царь выразил ему «особенную признательность» за его «пламенное отличное усердие <„> в водворении строгой дисциплины и порядка в башкирских кантонах» [НАУНЦРАН. Ф. 3. Оп. 12. Д. 90. Л. 214].

Активные участники волнений были преданы суду. Всего по Оренбургской губернии было осуждено свыше 370 человек. Крестьян, как и башкир, мишарей и тептярей, судили военным судом. Главная военно-судная комиссия работала в Уфимском тюремном замке под руководством Перовского.

Еще в конце августа военный суд в г. Кунгуре вынес приговор 63 участникам байкинского бунта. В начале 1836 г. началось судебное разбирательство над государственными крестьянами Уфимского уезда. Одновременно в военно-судных комиссиях при 7-м и 11-м линейных оренбургских батальонах разбиралось дело башкир и тептярей Красноуфимского уезда. Суд приговорил 10 башкир и 28 тептярей подвергнуть телесному наказанию шпицрутенами и сослать в Сибирь на поселение. 21 января

г. в Кизильской крепости состоялся суд над заключенными из д. Большая Ока. Из 21 осужденного 7 человек после наказания шпицрутенами (через 500 человек) было сослано в Сибирь на поселение, остальные отданы в солдаты [ЦИА РБ. Ф. И-б.Оп. 1.Д. 111. Л. 216 оЬ.; НА УНЦ РАН. Ф. 3. Оп. 12. Д. 90. Л. 334-357, 372-374]. Спустя 10 лет окинцы получили письмо Абдулбакира Бакиева из Сибири, где он сообщал о недавнем снятии с него кандалов и о своей службе помещику.

Суд над основной массой заключенных — башкир, тептярей и мишарей Уфимского, Бирского и Троицкого уездов состоялся осенью 1836 г. в Уфе. Наиболее виновными были признаны башкиры 8-го и 4-го кантонов, принявшие участие в Месягу- товских событиях. Они стойко держались на суде, отказавшись от раскаяния, 18 из них был вынесен приговор — наказав шпицрутенами до 4 раз каждого через 500 человек, сослать на каторгу в Сибирь. На каторжные работы был сослан мулла д. Султее- во Бирского уезда Абубакир Абдулхаиров. В декабре 1836 г. в уфимской тюрьме была произведена экзекуция осужденных, в ходе которой скончалось 16 человек. Еще до экзекуции 26 октября умер Абдулгафар Кущугулов [НА УНЦ РАН. Ф. 3. Оп. 12. Д. 90. Л. 294, 358-371].

В ноябре 1836 г. были пойманы зауряд-есаул д. Мусино Стерлитамакского уезда Кувандык Кусяшев и башкир д. Искисяково того же уезда Байгильды Кулгильдин. Первый был разжалован в рядовые и сослан в другой кантон, а второй наказан шпицрутенами и отдан в солдаты [ЦИАРБ.

219

Многие из них — участники военных кампаний 1805-1814 гг. - награждены знаками отличия. Например, зауряд-есаул Рахметулла Юлдашев в 1812—1815 гг. находился в действующей армии, имел медаль «В память Отечественной войны 1812 года», такая же награда была у башкира д. Бик- метево 10-го башкирского кантона Бахтияра Альмухаметова. Урядник д. Четырманово Бирского уезда Сабыт Сартыков за участие «при блокаде и осаде города Данцига, где был неоднократно противу французских войск», был награжден Знаком отличия Военного ордена [Там же. Л. 230, 365-367].

Среди осужденных немало было зауряд-чинов- ников — 29 и духовных лиц — 9 человек. Это свидетельствовало о том, что часть войсковой верхушки башкир и припущенников стала на сторону восставшего народа. Будучи грамотными и обладая более широким по сравнению с рядовыми участниками восстания кругозором, эти люди оказывали на движение большое идеологическое воздействие. Поэтому власти считали их наиболее опасными преступниками. Основная же масса зауряд-чи- новников, мулл и ахунов не рисковала своим относительным благополучием и не приняла участия в волнениях.

Несмотря на тяжелые последствия, волнения

г. имели большое историческое значение. Благодаря своей самоотверженной борьбе крестьяне, башкиры и их припущенники сохранили личную свободу и относительно сносные условия существования. Правительству пришлось отказаться от планов передачи жителей Приуралья в удельное ведомство и более осмотрительно проводить внутреннюю политику в отношении нерусского населения края.

ФОЛЬКЛОР

Дореформенный период истории Башкортостана чрезвычайно богат событиями и явлениями: Отечественная война 1812 г., кантонное управление, военные походы, социальная несправедливость, выражаемая в бегстве подчас незаслуженно пострадавших людей. Многие важные события воспроизведены в разных жанрах башкирского народного творчества. Среди них можно особо выделить исторические песни о героическом 1812 годе, где башкирский народ принимал непосредственное и самое активное участие. Исходя из содержания и названия, можно выстроить следующую тематику народных песен: подготовка воинов-конников к походу против французов со всем необходимым снаряжением, проводы воинов и напутствия им, боевые действия башкирских полков, участие башкирок в войне, взятие Парижа и его оценка народом, разгром французов и возвращение полков с победой, прославление воинов и родины. Большая часть текстов песен вошла в издания «Башкирское народное творчество».

В исторических песнях и легендах нет хронологического изложения событий, в редких случаях в них упоминаются имена героев и место их происхождения. Зато в фольклоре находим художественное, эмоциональное отображение тех или иных эпизодов и безымянных героев войны. Весть о нападении на Россию Наполеона, Манифест царя, предписания военного губернатора Г. С. Волконского с призывом о приготовлении к обороне Отечества, оглашение их в мечетях и сходах, решение совета аксакалов о том, что все, кто захочет воевать, должны при полном снаряжении садиться на коней и выступить в поход (песня «Кахым-туря»), привели народ в особое оживление.

Началась подготовка воинов к войне, об этом говорится во многих песнях и легендах. Башкир должен был иметь двух коней, строевого и вьюч

ного, командиры разных рангов — от 2 до 5 коней каждый. Вооружение конника, по «Рассказам башкирца Джантюри», записанным и опубликованным

В.В.Зефировым, состояло, по словам его собеседника, в следующем: «Бывало назначают поход: кольчугу на себя, сверху синий кафтан, на голову белый колпак, за спину колчан со стрелами, к поясу пристегнет саблю, в руки копье — пошел, куда командир велит». Винтовка была не у всех, но все равно она воспевается песней так: «Над нами блещут копья и штыки».

Подготовка к походу шла полным ходом; где- то девушки дарили воинам свои подарки. В песне «Вторая армия» говорится: «...дарим вам на память платки, вы всегда носите их с собой, чтоб во время сражения пот смогли бы утереть вы. Ой, дорогой, вспоминай, родимый, образ мой». «Вот на память кошелек», каждому девушки предлагали «и шарф». Во всю кипела работа: женщины готовили кумыс, сушили курут и вялили мясо.

Настало время напутствия и прощания. Много внимания уделяется в песнях проводам воина с напутствиями: «Храните верность в сердце, светлое желание, верность тем, кто на войне» («Хары сяс»). В песне «Ужель не слышали в чужих краях» выражена твердая уверенность в разгроме врага: «Вернитесь все, разбив в бою врага. Французов опасаться вам не надо», поскольку на «какие бы битвы ни ходили, вы ни разу не вернулись без победы». Матери дают напутствия сыновьям. В песне «Вторая армия» сказано: «Будь, как беркут, ты во время сечи и рази без промаха врага»; «Возвращайтесь все домой живые, разгромив захватчиков в бою».

В ответ на пожелания и напутствия воины давали клятву сестрам и матерям в том, что «родной земле мы верность сохраним, свой край родной врагу не отдадим». Воины обещают, что «врага мы расколотим в пух и прах, домой вернемся с радостью в сердцах». Уходя на битву, еще раз клялись

221

они «едят конину»). Затем добрались башкиры до самого Парижа. В легенде песни «Ахмет-баик» ее автор уверен в том, что «мы первыми вошли в Париж». Он даже заметил, что в столице французов много мостов, к которым «решетки из железа пришили». Недоступные, казалось бы, их ворота взяты башкирами. И тогда, по легенде «Кахым-туря», «Батыр Гариф (башкир из Кубеляк-Телявской волости. - А.А.) ловко взобрался на каменную стену, сшиб саблей огромный замок и распахнул настежь городские ворота. Наши войска валом хлынули в ворота, заполнили все улицы Парижа». Эти сведения, как выше говорилось, подтверждаются историческими источниками, по которым 9 башкирских полков в составе русских войск принимали участие во взятии Парижа, все воины впоследствии были награждены серебряной медалью «За взятие Парижа 19 марта 1814 года», а все конники - и медалью «В память 1812 года».

Последнюю серию песен первой половины

в. составляют исторические и патриотические произведения, отражающие духовный мир народа. Их много, в них выражается прежде всего любовь к Родине: «Широка, ой, велика Россия, в мире нету краше страны» («Кутузов»), «Хорош тот край, где злато-серебро. Но Родина, она всегда дороже» («Родное становище»). Глубокая тоска воинов по отчему краю пронизывает содержание песни «Абдрахман-батыр»; любовь воина к Отчизне и'вера-в победу ярко воплотились в предании- песне «Вторая армия».

Вопрос об участии башкирских женщин в вой- нахРоссиивлитературекакисториками,таки фольклористами не изучен. Отрывочные материалы из преданий и песен свидетельствуют, что в борьбе за социальную справедливость активно участвовали и башкирские женщины. Известен факт о том, что в 1736 г. с оружием в руках оказались в плену у карателей несколько женщин - участниц восстания. Известны фольклорные данные об участии женщин в Отечественной войне 1812 г_: Историческая песня «Иремель» повествует: «Узнав о начале войны и готовясь к отправке туда, мужчина обратился к жене со словами: «Ухожу на войну, ухожу на войну. Сиротою останешься, милая, ты». А жена в ответ: «Коли враг посягнул на свободу страны, разве дома мы все оставаться должны?» Так пропев в ответ, она села на коня и с оружием отправилась вместе с мужем на войну с французами. Факты такого рода содержатся в записанном В. В. Зефировым «Рассказе башкирца Джантюри». В нем повествуется о спасении воинов, попавших в плен, женой главного героя: смекнув во время боя, что шла на стороне французов, женщина вовремя обратилась за помощью к казакам.

В песне «Любезники-Любизар» прославляется победоносное завершение войны 1812 г.

222

Тесные связи Утявова с губернской и уездной властями способствовали тому, что он сделался самовластным правителем. По словам того же Прянишникова, Утявов был «бичом в своем кантоне». За короткое время он стал «богатейшим человеком» путем введения незаконных поборов. Подчиненные отвечали на его злоупотребления подачей жалоб. Однако «просители сами часто оставались виновными». Например, братья Даировы жаловались на Утявова, что он «хвалится покровительством аудитора Терентьева, через кого он может любого сослать в Сибирь». Тухват узнал об этом и просил своего защитника, чтобы Мухамадияра Даирова предали суду и отправили куда-нибудь подальше от его уезда, ибо он «ему сущий злодей». И вскоре урядник Сураман Даиров был разжалован в рядовые, а его брат подвергнут телесному наказанию. Все 24 юртовых старшины кантона сделали попытку разоблачить Утявова, подав на него жалобу. Однако его покровители из губернии и уезда расправились с жалобщиками: все они были отданы под суд под разными предлогами или разжалованы.

Наконец, в 1820 г. Оренбургская уголовная палата предписала уездным властям отстранить Утявова от должности и предать суду. Но Троицкий земский суд не выполнил ее решение. Все осталось по-прежнему. Недаром осведомленный о преступлениях Утявова и знакомый с его покровителями военный губернатор Сухтелен не совсем был уверен в том, что он будет привлечен к уголовной ответственности. Он даже считал производство следствия над ним вообще бесполезным делом из-за покровительства влиятельных чиновных особ, так что «изобличить его едва ли возможно».

Тем временем росли его злодеяния. Утявов завел тюрьму в подвале своей штаб-квартиры. Через нее он пропустил почти всех мужчин своего кантона. Ни одного из них он не отпускал без выкупа. Во всяком случае до нас дошло около 200 жалоб на него. Этих людей Утявов морил голодом, сек плетьми, надевал им оковы, приковывал их к стене или надевал на шею цепь, прибитую к стулу. Самовластие его доходило до того, что он отнимал жен у мужей и раздавал их другим.

Утявов находился в родственных связях с не менее жестоким, чем сам, начальником 5-го кантона в Челябинском уезде (1800-1825) Кулуем Ку- чуковым: был женат вторым браком на его дочери. Утявов не выбирал средств для личного обогащения. Воспоминания генерал-майора И.В.Чернова свидетельствуют о том, что Тухват сам «принимал участие и покровительствовал шайке, грабившей проезжающих по тракту на ярмарку сибирских купцов» [ Чернов, 1907]. В убийстве его сыном Шам- ратом казанского купца Утявов принимал непосредственное участие. Предварительное следствие показало виновность преступников. Однако тро

223

идет в ней о неизвестном человеке. Но в тексте песни упоминается о назначении Султангарея начальником башкирского кантона в бассейне р. Демы, о его поездках в Оренбург — резиденцию генерал- губернатора и командующего Башкирским войском, которым подчинялись кантонные начальники. Отец героя Шагингарей тоже назван в песне кантонным начальником. Это — Шагингарей Кур- мекеевич Нагайбаков, башкир-вотчинник, житель д. Унгаево Белебеевского уезда. В 1820—1836 гг. он был начальником 12-го кантона, расположенного на территории Белебеевского и Бугульминского уездов. После достижения звания сотника Шагингарей получил потомственное дворянство. Он был весьма состоятельным человеком: имел две водяные мельницы, три завода по производству поташа и шадрика-сырья, необходимого для мыловаренной и красильной промышленности.

Султангарей был вторым сыном от брака Ша- гингарея с дочерью начальника 11-го башкирского кантона в Мензелинском уезде майора Баязита Султанова Шамсинисой. В 1838—1845 гг. Султангарей получил образование в Неплюевском военном училище в г. Оренбурге в счет 20 вакансий для детей башкирских и мишарских чиновников. Затем он служил в Башкиро-мещерякском войске. В 1855 г. в звании сотника Султангарея назначили начальником 22-го кантона в Белебеевском уезде. Штаб-квартира его находилась в д. Чебенле. На территории данного кантона проживали 36 тыс. человек. В песне эта цифра намного изменена: «Сул- тангерей кантон скончался, Оставив триста шестьдесят сирот».

Но в целом народ не был согласен со всем тем, что творилось начальниками кантонов. Поэтому вполне логичный вопрос ставил автор песни «Кулуй-кантон»: «Но почему Россия каждый раз одних злодеев кантонами ставит?».

Башкирский фольклор богат историческими песнями. Многие их них имеют свои легенды, существенно дополняющие тексты песен. Однако по ним не всегда удается установить историческую личность героя песни. Легенды рисуют идеализированные образы. Неизвестным остается, например, прототип героя одной из самых популярных песен «Бииш-батыр». В легенде повествуется, что благородный разбойник Бииш грабил богачей, кантонных начальников, заводчиков, а бедным и неимущим оказывал всяческую помощь. Он «в дружбе лишь с теми, кто страдал; кто жирел - тех он местью — покарал». О ком же конкретно идет речь в этой песне? Нам кажется, что некоторые ориентиры, упоминаемые в вариантах песни (горы Ор- сок, Ирендык с вершиной Кыркты, pp. Таналык, Кизил и д. Кускар), дают возможность определить личность Бииша-батыра. В этом нам помогают архивные материалы.

224

исправник был награжден орденом Св. Владимира 4-й степни.

Дальнейшая судьба беглеца неизвестна: по одной версии легенды песни он умер в тюрьме, по другой — «Бииша забили насмерть», по третьей - отправили его в Сибирь, «уже оттуда не вернулся обратно», по четвертой - «его так и не смогли поймать».

История песни «Хажигали» не изучена, неизвестна его биография. Тем не менее можно предположить, что некогда она возникла в Оренбургском уезде, где в д. Верхнеильясово видным советским музыковедом JI.H.Лебединским в 1938 г. была записана ее мелодия. «Несправедливость, ложь и наговоры» погубили героя песни «Хажигали». Дело в том, что он попал в неволю по злому навету о краже лошадей бая: «...и что же — умножаются ли Ильяса табуны», - спрашивает автор песни после заключения его в тюрьму.

Легенда песни «Гадибак-Насыр» свидетельствует о том, что правым и неправым способом обосновался здесь боярин Тимашев. Из года в год расширял свои земельные владения. С этой целью в башкирской деревне Аллабердино рядом с его имением Ташлы за угощение получил разрешение от вотчинников взять земельный участок, равный двум шкурам быков. Хитрый Тимашев использовал древнейший способ: нарезал из них тонкие ремешки и связал их между собой. И вот, по легенде, тем длиннющим ремешком обхватил он землю в несколько километров в длину и ширину. Узнав его хитрость, башкиры пытались опротестовать эту его проделку. Но было уже поздно: в записи по земельной сделке были проставлены их подписи и тамги. Тимашев продолжал обирать людей, отбирать обманным путем их земли. Это вызвало недовольство людей. Один из них, Насир Хажбеков, не без личных мотивов решил проучить боярина: организовал кражу его лошадей, поджег усадьбу. Герой песни был пойман. Во время проводов он крикнул: «Не клоните головы, будте беспощадны к насильникам», «Коль буду жив, вернусь сюда однажды, боярину Тимашеву отомстить». После этого Насыр как в воду канул. Житель д. Кускарово Бурзянской волости (ныне Баймакский район РБ) Баяс работал «помощником у одного начальника-тури», занимающегося черными делами. Он «нещадно обирал и обижал народ, облагая его непосильным ясаком, тяжелыми поборами, большую часть которых клал себе в карман». Баяс уничтожал ложные доносы своего хозяина с клеветой на простых людей. Узнав о делах своего помощника, начальник добился отправки его в Сибирь.

Таким образом, все основные события дореформенного периода, кантонной эпохи в той или иной степени отражались в исторических песнях и преданиях, которыми чрезвычайно богат башкирский фольклор.

225

написанный в традициях башкирского кубаира, стихотворного шежере и мунажата поэтом-сэсэном Мухамадуллой Даутовым (уроженцем д. Исекее- во Уфимского уезда) и получивший впоследствии широкое распространение среди населения и в изустной, и в письменной формах. В нем повествуется о конкретных исторических событиях конца XVIII - начала XIX в., связанных с колонизацией Башкортостана царскими властями. В своих творческих исканиях поэт-сэсэн опирается на многовековые поэтические традиции родной литературы и особенно фольклора. Произведение начинается с введения-посвящения, где даются сведения об авторе и указываются поставленные им цель и задачи. Далее описывается история башкирского рода тальтим-юрматы, дается довольно подробная и меткая характеристика его отдельным вожакам и знатным членам. В этой части произведения преобладают патетический тон, приподнятое настроение, панегирические мотивы, воспевающие те времена, когда тальтим-юрматинский род, как и другие башкирские роды, вольготно жил и умножался на своей благодатной земле.

В последней, насыщенной драматизмом, части байта, на фоне описанной в историко-функциональном жанре прошлой «вольной жизни» тальтим-юрматинцев, рассказывается о том, как русские дворяне, подобные Тимашеву, «за шапку, пояс и шинель, за несколько кусков сахару и фунт чаю» [Башкирское... 1978. С. 47] навечно прибрали в свои руки сотни тысяч десятин богатейших и плодородных земель башкир-вотчинников деревни Кинзякай и их соседей и как жестоко подавлялось выступление против ненасытных чиновников, колонизаторов и местных поработителей; передаются драматические переживания автора, вызванные социальной несправедливостью. Здесь преобладают пессимистические ноты, стиль мунажата. В конце байта выражается народный гнев и сожаление из-за отсутствия былых самоотверженных батыров, поднимавших народ на справедливую борьбу. В таких местах байт и по содержанию, и по форме становится созвучным с кубаирами: «Если бы вернулись Пугачев и Салават, увидел бы их Кинзякай, как они вихрем бросились бы в бой, освобождая наши зимовки, прогнали бы обжор-дармоедов, подобных пузатым трутням».

Произведения, подобные «Байту о Кинзякае», — настоящие литературные памятники народно-демократического характера тяжелого и унизительного периода в истории башкирского народа.

В создании и распространении среди народа таких произведений большую роль играли сэсэны- импровизаторы, сэсэны-кураисты — представители изустной поэтической культуры, своеобразно синтезирующие в своем творчестве традиции фольклора и письменной литературы.

226

ставителем был музыкант, сказитель и историк [Куз-Курпяч... 1812. С. 3—4]. Составленное «из песен и устных преданий» произведение во многом отличается от устных вариантов, бытующих среди других тюркоязычных народов. Так, в нем, в отличие от других национальных версий, в том числе башкирских, имеется весьма сложный образ Мя- скяй, выступающей в роли не злой колдуньи, как это бывает в мусульманской мифологии, а «волшебницы, знание свое на добро употребляющей». Выполняя волю пророка, она на своей волшебной доске-экране показала Кузыкурпясу батыра Кара- бая, «все будущее в очарованных видах», которое в свою очередь является историческим прошлым для составителя «башкирской повести». Первой молодой батыр увидел в «очарованной доске» свою суженую, «прекраснейшую девицу» Маян. Затем ее сменяют изображения его будущего сына батыра Барлыбая и его семи сыновей, именуемых Кыпчак, Кара-Кыпчак, Бурзян, Тамьян, Усярган, Бушман и Тенгаур, от которых «произойдут семь колен башкирских». Показывая Кузыкурпясу этих отважных родоначальников башкир и намекая на их кровное родство, Мяскяй как бы утверждает мысль о необходимости объединения башкирских родов.

Мяскяй — доброжелательная и умная старуха. Она осуждает тех, чья слава «в обманах, гордости, корыстолюбии и барымтах». По ее мнению, достойны носить имя батыра только те люди, вся жизнь которых посвящена честному, бескорыстному служению народу. Присоединение Башкортостана к Русскому государству ею считается положительным актом. Всевидящая Мяскяй повествует также об экспансии и хищничестве пришлого купечества и духовенства. Она считает, что именно они повинны в обнищании коренного населения края. В то же время Мяскяй пытается доказать, что спасение от «самого лютого и до того неведомого зла, именуемого бедностью», для башкир придет от «величественного мужа <...> — белого падишы урусов». Одним словом, эпос испытал творческое вмешательство со стороны образованного человека и имеет прямое отношение не только к устной, но и к письменной литературе. Повесть оказала непосредственное влияние на творчество местных русских писателей.

В 1970-е гг. была обнаружена рукопись башкирского эпоса на русском языке под условным названием «Мои вечера. Сказки башкирские» и издана под заглавием «Зухра и Алдар». По мнению исследователей, этот эпос является прямым идейно-тематическим и хронологическим продолжением Куз-Курпяча. В обоих произведениях главное место занимает тема борьбы за объединение башкирских родов и племен в союзы. Если в первом повествуется о времени позднего периода патриархально-родового строя и создания родо

227

влюбленных»), «Латаифе Хужа Насретдин» («Анекдоты Ходжи Насретдина») и др. Многие из них отличались авантюрным, захватывающим сюжетом, эмоциональностью и актуальностью, а также публицистическим пафосом. Если в одних произведениях различные проблемы человечества, в частности морально-этические проблемы, освещались с религиозно-идеалистических позиций, то в других — с реалистических.

Башкирская письменная литература в какой-то степени сохраняла прежний анонимный и рукописный характер. Большое место в ней занимала поэзия. Наблюдалось определенное развитие прозы. Немаловажную роль в этом сыграла начавшая формироваться просветительская эстетика. Основу популярного тогда произведения «Рисала-и Газиза» («Книга Газизы», 1806) Тажетдина Ялсыгул- улы аль-Башкурди (1767-1838) составляют комментарии на языке тюрки к книге известного среднеазиатского суфия XVII в. Аллаяра «Субат аль- Гажизин», где он призывает людей не жаловаться на житейские невзгоды, не сопротивляться злу. Другое же сочинение Ялсыгулова «Тарихнаме-и Булгар» («Книга об истории булгар», 1805) распространялось только в списках. В нем автор опирается на источники разного характера, фольклор и ше- жере. Его перу принадлежит также шежере рода айлинских башкир, где дана лаконичная характеристика.

К середине века произведения прозы начинают появляться на страницах периодической печати, в хрестоматийных сборниках и издаваться отдельными книгами. Одно из них под названием «Рассказы башкирца Джантюри» было опубликовано в переводе В.В.Зефирова на русский язык в газете [Оренбургские... 1847. 22 ноября]. Объектом изображения в нем стали подвиги башкирских воинов в Отечественной войне 1812 г. В произведении созданы колоритные образы бывшего башкирского воина и его жены, дошедшей вместе с мужем до Парижа, которая однажды, проявив находчивость и смелость, спасла окруженный французами отряд конников от неминуемой гибели, за это была награждена боевой медалью.

В 1846 г. в Казани увидела свет «Малика китабы» («Книга о Малике»), Действие произведения происходит в городе Рум. Дочь царя Рума Малика к двадцати годам становится самой красивой и умной девушкой во всем царстве. Отец хочет выдать ее замуж. Тогда Малика ставит перед женихами условие: кто правильно ответит на сто ее вопросов, за того она и выйдет замуж; неудачников ожидает смерть. Победы добивается лишь ученый-богослов Габдулхалим. В сказании «Судья и вор» («Казий ва угры») через диалог-спор казия и вора выясняется, что отвергнутый обществом вор оказывается намного умнее и находчивее казия-богослова, стре-

228

альному положению, и по моральному облику неодинаковы. Но, по его мнению, перед смертью все равны, в том мире спрос со всех будет одинаковый. Бичуя порочность поступков, образ жизни власть имущих и духовенства, он не видит основных причин социальной несправедливости, все связывает с волей и могуществом Бога.

Мотивы отречения от мира, религиозного совершенствования занимали большое место и в творчестве поэтов Шамсетдина Губайдуллина- Заки (1823-1865) и Хибатуллы Салихова (1794— 1867). Например, книга «Слова-жемчужины» (1856) и стихотворение «Душа в теле» Салихова, уроженца д. Себенле близ Оренбурга, в свое время являлись чуть ли не знаменем суфийской поэзии всего Урало-Поволжья. Они пользовались исключительной популярностью среди правоверных мусульман, незрелой части тогдашних шакирдов. Стихотворение «Душа в теле» вошло в школьные программы. Шакирды должны были знать его наизусть и распевать как гимн.

Стихи в «Словах-жемчужинах» во многом перекликаются с произведениями А. Каргалы, в частности с его стихотворением «Жалоба». Оба поэта изображают жизнь в образе коварной старухи, которая, красуясь и наряжаясь, принимает облик красивой девушки и прельщает людей своей эфемерной красотой, а потом обрекает их на тысячи мук. Они настоятельно учат людей, как жить, что делать в этом коварном, как эта старуха, мире, чтобы после смерти не попасть в ад. А в стихотворении «Душа в теле» Салихов рассказывает уже о большом горе мюрида-мертвеца, попавшего при жизни в «капкан» этой коварной старухи из-за того, что он не выполнял указаний Бога, не совершал молитв, предавался мирским развлечениям.

Пессимистический мотив отречения от мира наблюдается и в творчестве Шамсетдина Заки, уроженца д. Ишмат Оренбургского уезда. Лирический герой ряда его стихотворений тоже горестно переживает, что совершил много грехов перед Богом и свернул с праведного пути, часто забывая о тленности мира («Мое положение было невыносимым», «Я божий странник»), в слезах признается в своей любви к Богу, умоляя его спасти от суетных страстей («Изнемог я, больше нет терпенья», «О боже, я твой беспомощный»), призывает людей не поддаваться соблазнам земной жизни, всегда помнить о бесполезности мирских дел, не гоняться за богатством («Друг, не доверяй этому миру», «Только тот в мире не знает страданий»), бичует тех, кто относится формально к выполнению «указаний» бога, религиозных обрядов, и говорит о своем желании достичь хакиката — последней (четвертой) ступени суфизма («Стремление к богу», «Хочу проснуться от беззаботного сна»). Суфизм Ш.Заки в какой- то мере отличается от взглядов современных ему

229

оказали влияние на творческую деятельность башкирских поэтов, поэтому они не могли до конца уйти от реальных жизненных проблем, не заметить ту социальную несправедливость, которая имелась тогда в башкирском обществе. Такое наблюдаем в творчестве Каргалы и Заки, резко осуждающих алчность, жестокость и другие человеческие пороки. Они сочувственно относятся к угнетенным, обездоленным в отличие от своих предшественников, в частности поэта-суфия Ялсыгулова, не только признают роль разума в постижении истины, но и открыто выступают в защиту прогрессивных рационалистических взглядов и призывают людей овладевать знаниями.

Взгляды Каргалы на человеческое общество, государство были утопическими, религиозно-идеалистическими. Но его мысли о порочности современного ему общества, о возможности изменения его порядков были, безусловно, прогрессивными для того времени. Отход Каргалы от суфизма особенно заметен в стихотворениях о явлениях природы, о любви. В них центральное место занимает земной человек со своими земными делами и заботами, радостями и печалями.

Овеяны духом своего времени и многие произведения Заки. В них действительность очень тонко и часто иносказательно воспроизводится через чувства и размышления лирического героя. Чтобы познать жизнь, говорит поэт, не обязательно иметь глаза, важно научиться видеть мир, чувствовать его красоту душой («Эй, мужчины, имейте глаза»), Заки мастерски владеет образным иносказанием. Для передачи своих мыслей он часто обращается к характерным для фольклора поэтическим приемам, деталям и образам, а также крылатым выражениям и фразеологическим оборотам разговорного языка.

Такие же светские идеи присущи творчеству поэта и ученого Габдеррахима Усмана (Утыз Имя- ни; 1754—1834). Выражая веру в разум, творческую силу человека, он призывает своих соотечественников к овладению знаниями, русским языком, к честности, справедливости, критикует жадность, тупость и жестокость, гневно обрушивается на взяточников, лицемерных и невежественных мулл». Его произведения получили широкое распространение в башкирской среде. Отрывок из стихотворения Усмана записал С. Рыбаков и опубликовал в своей книге [Рыбаков, 1897] под названием «Башкирский мунежет»: «Боже, не приведи нас в ворота этих четырех особ: один - судья, другой — начальник, третий — муфти, четвертый — султан (царь)».

В этом отношении особенно примечательно творчество Салихова. В нем чаще и отчетливее, чем в творчестве других поэтов суфийского направления, звучат мотивы недовольства общественной жизнью, построенной на несправедливых нача

230

ние к демократизации языка. Постепенно возрастает общественная роль литературы. Безымянное рукописное искусство слова, хотя и продолжает еще существовать, но все более уходит в сторону от столбовой дороги литературного процесса. На творческой арене начинают появляться писатели, выступающие активными борцами за развитие национальной литературы с учетом опыта передовых культур. В их творчестве отчетливо намечаются такие типичные для просветительства черты, как признание просвещения, нравственного воспитания и культурных связей народов в качестве одного из важных путей к совершенствованию человеческих отношений. Эти и другие лучшие черты письменной литературы наряду с высокоразвитым фольклором и изустной литературой стали в дальнейшем основой нового демократического, реалистического башкирского искусства слова просветительского направления, окончательно сложившегося в последней четверти XIX в.

ПРОСВЕЩЕНИЕ

Существенные изменения, происшедшие в жизненном укладе башкир в XIX в., вызвали серьезные изменения и в области их просвещения. С одной стороны, учреждение в 1789 г. в Уфе Оренбургского магометанского духовного собрания, начало книгопечатания на восточных языках в Казани, зарождение национальной интеллигенции и буржуазии дали мощный толчок развитию традиционных школ башкир - мектебов. С другой — введение кантонной системы в 1798 г., а затем, после упразднения Башкирского войска в 1863-1865 гг., стремление правительства включить башкир в правительственную систему образования привели к распространению среди них русскоязычных школ и русской грамоты.

Нужно особо подчеркнуть, что несение воинской службы, в том числе за пределами Башкортостана, участие в Заграничных походах российской армии, активизация контактов с представителями других народов, включение в городскую жизнь, а в пореформенный период и в рыночные отношения неуклонно вырывали также башкир из объятия патриархального мира. Башкирская деревня все глубже приобщалась к высокой, книжной культуре. Там, как и в соседних русских и татарских селах, строились школы, открывались библиотеки, с последней четверти XIX в. стали выписываться газеты и журналы. На развитие просвещения, отвечающего вызовам времени и способствующего развитию национальных сил, направлялась вся деятельность демократической интеллигенции, которая хотела сделать из сородичей сознательных и активных граждан.

231

ны, «доставлять этому отдаленному краю просвещенных чиновников по разным частям военной и гражданской службы», а с другой - «способствовать сближению азиатцев с русскими, внушить первым любовь и доверие к русскому правительству» [Краткий... 1913. С. 5]. Наряду с детьми русских, татарских, мишарских, казахских офицеров и чиновников в училище принимались и дети башкирского кантонного начальства. Для них были выделены 30 вакансий, которые сохранились и после преобразования училища в 1844 г. в кадетский корпус [РГИА. Ф. 1284. Оп. 232. Д. 100. Л. 18 об.; ГАОО. Ф. 6. Оп. 10. Д. 6955. Л. 10 об.]. Неплюевское училище было оригинальным учебным заведением. Его программа, рассчитанная на шесть лет (три класса по два года), включала широкий набор разнообразных предметов от математики и восточных языков до полевой фортификации и начальных основ артиллерии. В 1840 г., чтобы упорядочить учебный процесс, в училище образовали два отделения: европейское и азиатское. В первом, куда определялись в основном русские дети, наряду с другими общеобразовательными дисциплинами изучались французский и немецкий языки, а также артиллерия и фортификация. Во втором отделении, куда попадали дети башкир и других нерусских народов, военные науки отсутствовали, новые языки заменялись восточными, а также вводились предметы, связанные с земледелием и лесным хозяйством [Правила... 1852. С. 215—223; Митурич, 1869; Васильев, 1896; Краткий... 1913; Фархшатов, 1994; 1996. С. 431]. В военной школе господствовала суровая военно-воспитательная система, не дающая воспитанникам ни одной свободной минуты для передышки.

Своеобразие внутренней организации училища сохранилось и после его преобразования в кадетский корпус. Только отделения были реорганизованы в восьмилетние эскадроны: Первый и Второй («азиатское» отделение стало Вторым эскадроном), которые размещались в отдельных зданиях. Во Втором эскадроне (состоял из четырех классов: приготовительного, нижнего, среднего и верхнего) ученики из башкир изучали «магометанский» Закон Божий, языки: русский, арабский, персидский и татарский, арифметику, геометрию, зоологию, минералогию, ботанику, земледелие, лесоводство, всеобщую и русскую историю и географию, рисование, «скорописание» и гимнастику [Там же].

Азиатское отделение, а затем Азиатский эскадрон оставили яркий след в культурной жизни башкир. В 1831—1907 гг. его окончили 70 башкир и мишарей [Асфандияров, 1996. С. 141—142]. Многие из них выбрали карьеру чиновников и офицеров, а часть пополнила ряды светской национальной интеллигенции. Салихджан Бикташевич Кукля- шев (1811—1864), Мирсалих Мурсалимович Бик-

232

Г.Муллагулов, акушерки Кайдафа Тасигмуллина, Гульгамира Абдуляппарова, Хуснибанат Абдулма- нафоваидр. [Асфандияров, 1967. С. 91-93; Фархшатов, Халикова, 1984].

С начала XIX в., когда власти стали серьезное внимание уделять борьбе с широко распространенной повсеместно оспой, из башкир начали готовить оспопрививателей. В 40-е гг. при Отдельном Оренбургском корпусе началась подготовка землемеров из башкир по специальной пятилетней программе, включающей кроме прочего картосъемку и черчение [Асфандияров, 1975.

С. 228]. В то же время стали обучать 30 башкирских мальчиков из всех кантонов приемам пчеловодства в специально созданном близ д. Кулляро- во (ныне Кармаскалинский район РБ) «пчелином заводе» [История... 2004. С. 359]. В последнее десятилетие существования Башкирского войска в Оренбургской кондукторской школе из башкир готовились «строительные чертежники», столяры и плотники [Там же]. На рубеже 30-40-х гг. около 300 башкирских юношей были отправлены в Петербург, Москву, Казань, Ижевск и Оренбург для обучения различным ремеслам, нужным «народной промышленности». Но условия обучения вдали от привычных степных приволий оказались слишком непривычными и тяжелыми. Многие не выдерживали и бежали, а 97 человек даже умерли от «городских» (прежде всего чахотка и туберкулез) болезней [История... 2007. С. 359—360;А.В.Д., 1862. С. 54]. В конце 1850-х гг. башкир стали принимать в местные городские приходские и уездные училища, а с 1860 г. для них были открыты особые кантонные школы, работающие по программе русских приходских училищ. В них обучали чтению, письму, арифметике, а в некоторых и мусульманскому вероучению. К моменту упразднения Башкирского войска в 9 городских приходских и уездных училищах Оренбургской губернии, а также 32 кантонных школах (из них 4 женские) обучалось свыше 600 башкирских детей (из них 30 девочек) [ГАОО. Ф. 6. Оп. 6. Д. 14000. Л. 50 об.; ЦИАРБ. Ф. И-2. Оп. 1.Д. 13088. Л. 25-26].

ОБРАЗ БАШКИР У ЕВРОПЕЙЦЕВ

Первое массовое знакомство европейцев с башкирами в XIX в. относится к эпохе наполеоновских войн. В них башкиры для европейцев стали известны как «северные амуры» [les amours du nord] - исторически сложившееся название, данное им французами и использовавшееся большинством европейцев и россиян в эпоху наполеоновских войн. Оно было связано с традиционным вооружением башкир (лук и стрелы), небольшим ростом башкирской лошади и возникло под влия

исполняют с радостью. У этого воинственного народа, как и у древних спартанцев, к старикам особое уважение: на всех праздниках старые люди занимают самые почетные места. <...> Башкирские воины вооружены длинной пикой, украшенной флажком, по которому они определяют офицера, саблей, луком и колчаном с двадцатью стрелами. Луки у них небольшие, имеют типичную азиатскую форму и, как правило, грубо выделаны. На наконечниках стрел мало перьев. Однако стреляют они отменно, с удивительной меткостью» [Воины... 1992]. Для просвещенного читателя-европейца, чтобы расположить башкир в мысленной классификации народов, в данном тексте предложена параллель с древними спартанцами. Марбо замечает другую параллель — с уже известными французам китайцами: «Эти татары и башкиры выглядели как китайцы и были одеты в очень странные костюмы» [Марбо, 2005. С. 661].

Война наложила свой отпечаток на контакты народов. Большая часть описаний башкир, сделанных французами, поляками, т. е. противником, внешне похожи. Позиционируя себя людьми просвещенной Европы, они башкир, так же, как и казаков и калмыков, воспринимают одинаково — это дикари, варвары [Combe, 1896. Р. 82; Французы, 1912. С. 144; Марбо, 2005. С. 661].

Польский офицер Турно так вспоминает сражение при Мире в 1812 г.: «Мы не видели никого, кроме казаков, башкиров, калмыков, которые обычно двигались галопом, проскальзывая от оврага к оврагу, чтобы стрелять с более близкого расстояния. <...> В мгновение ока равнина у Симако- во была затоплена легкими войсками. Я никогда не сльттттал воя столь ужасного, чем тот, который поднялся в этот момент. <...> Тогда толпы башкиров, калмыков и казаков обошли кругом эти неподвижные эскадроны, отрезая им обход и связывая их узлом» [Турно, 2002. С. 47]. Другой поляк, участник этого сражения, в котором польские полки были наголову разгромлены казаками, башкирами и калмыками, в своих мемуарах пишет о якобы огромных потерях русских, по его представлениям, итогом встречи «дикарей» и просвещенных воинов должна была быть именно такая картина: «Все поле было устлано, трупами казаков, калмыков, башкир и татар. Мы же не потеряли ни одного офицера высшего ранга» [Колачковский, 1912. С. 216].

В дальнейшем поддерживались такие представления пропагандой, проводимой Наполеоном среди немецкого населения в отношении казаков и башкир в 1813 г. Распространялись намеренные слухи о том, что в российской армии находятся не просто «дикие народы», но существа, похожие на зверей. Поэтому для немцев башкиры представлялись как нечто необычное, ужасное — ожидание, которое было невыносимо. Последующая встреча

234

с ними приносила вместе со вздохом облегчения привкус некоторого разочарования. Так, в своем письме Д.Гензлер Б.-Г.Нибур упомянул как о важном событии факт появления в марте 1813 г. в Берлине калмыков и башкир: «Для детей началась прекрасная пора; казаки балагурят с ними и возят их верхом на лошадях. Прибыли также калмыки и башкиры, однако их осталось здесь немного. Сами казаки показывают их как необыкновенное зрелище» [Поход... 1964. С. 91].

В заметках Гусселя «Первые русские в Лейпциге», относящихся к марту 1813 г., упоминаются «страшные» казаки, калмыки и башкиры, которых с ужасом ждут жители города [Hussell, 1954. Р. 323— 331]. «Все сгорали от желания увидеть пользовавшихся дурной славой и внушавших страх казаков, которые по описаниям французов едва ли имели человеческий облик, и, поднявшись на башни, искали невооруженным и вооруженным глазом скачущих всадников. <...> Здесь присутствовали

235

киры. Тем не менее весь город сбежался, чтобы посмотреть на этих странных существ <...>

Каково же было удивление, когда увидели правильные черты лица и совершенно пропорциональное телосложение. На многих физиономиях, имевших большое сходство с китайцами, можно было видеть выражение добродушия <...> Если не считать лука и стрел, смотреть, собственно говоря, было не на что. Выглядят они совершенно так же, как нерегулярные казаки, за исключением их головного убора, высокой шапки в форме сахарной головы, отороченной толстым меховым валиком, который можно было развернуть вниз и тогда он доставал им до плеч. Они проехали через город так спокойно и естественно, словно не заметили вокруг себя ничего нового. Они редко останавливаются на квартирах, а устраиваются чаще всего на биваках. Вскоре мы с ними познакомились и дети вертелись среди них, но ни один из них за это время не пропал» [Hussell, 1954. Р. 331].

Аналогичные опасения, вероятно, переживал и немецкий поэт Даниил, описавший сцену встречи башкир немецкими женщинами: «Кавалерийская часть состояла из одного офицера и из татар, башкир, вооруженных только луками и стрелами, и нескольких <...> казаков, общей сложностью от двенадцати до двадцати человек. Эти чужие люди внушали настолько большое доверие, что кормилицы и матери давали им поднять детей к себе на лошадь, чтобы поцеловать» [Daneil, 1988. S. 119—120].

Немецкий пастор Д.Бауке, пытаясь анализировать происходящий у него на глазах контакт культур, не забывал позиционировать себя как представителя «просвещенного народа»: «Казаки и башкиры привлекли к себе особое внимание своим своеобразием. <...> Они превосходно владели луком, стрелами и копьями <...> скакали на маленьких, по всей видимости, очень выносливых конях, покрытых деревянными седлами, были одеты в лохмотья и постоянно напоминали нам частым повторением обрядов о том, что они были магометанами. У нас возникли обоснованные причины сомневаться в уместности их использования в войнах против благовоспитанных народов. Казалось, что в [армию] Александра, в гуманные устремления которого мы так охотно и твердо верим, они были включены только для того, чтобы мы видели, насколько глубоко в Азию простирается его скипетр, а также для того, чтобы дать этим полулюдям возможность ухватить несколько искр из более освещенных регионов и довезти их на их мрачную родину» [Ваике, 1832].

Гораздо глубже и философично воспринял эту ситуацию великий И.В.Гете, который не просто познакомился с башкирами, но и пригласил в театр, способствовал разрешению им отправлять мусульманские обряды в помещении городской гимназии в Веймаре. В знак благодарности башкиры подарили свой лук и стрелы. Немецкий мыслитель и поэт бережно их хранил [Эккерман, 1986. С. 490—491].

В 1814 г., когда боевые действия перешли во Францию, там повторилась немецкая ситуация 1813г. Наполеон распространял слухи о «страшных башкирах» в составе российской армии. Об этом свидетельствуют записки адмирала А.С.Шишкова, находившегося в свите императора Александра I и знакомого с французскими газетами того времени. «Между тем, Наполеон <...> распускал, сказывают <...> глупые и смешные лжи. Об нас, русских, разглашал он, что мы варвары, дышущие злобой и мщением; что между нами есть дикие народы, которые жарят и едят малых ребят, что мы не имеем ни малейшего уважения к женскому полу, и что ежели придем в их землю, то смешаем нечистую кровь свою с их чистой кровью и произведем в отечестве их варварскую породу людей.

<...> Выходцы из Франции уверяют, что француженки не очень баснями их напуганы, и что напротив многие из них любопытствуют увидеть их варваров, и почитают не великою бедою, есть ли чрез несколько времени будут вокруг их прыгать маленькие казаки и башкирцы <...> Прочитал я во французских ведомостях следующую небылицу: “что в каждый дом ставят по сороку и по пятидесяти казаков и башкирцов, которым всякой день надобно давать по целой бочке водки и вина!” нелепая ложь разсмешила меня» [Шишков, 1831. С. 223, 224, 249].

236

Когда закончились боевые действия и французы увидели башкир, то эти страхи были ими самими высмеяны, об этом свидетельствует уличная сценка, зафиксированная русским офицером в апреле 1814 г. в Париже: «Проехавший башкирец, в красном кафтане и в желтой ушастой лисьей шапке, с колчаном и стрелами за спиною, среди этого народа наделал много смеха. Французы кричали за ним: Voila un amour de Siberie! (Вот сибирский амур!)» [Радожицкий, 1835. С. 153].

Устойчивость стереотипов восприятия национальных войск формировала предвзятое отношение к башкирам даже у тех, кто их никак не мог видеть. В этом отношении интересен текст воспоминаний французского полковника Шенка, который, попав в плен, находился в Саратове. Он зафиксировал в них эти представления-страшилки, которыми с ним, вероятно, охотно делились местные жители, желая попугать француза, поскольку того, что он описал, на самом деле видеть никак не мог — башкирские полки не проходили через Саратов ни в 1812, ни в 1813—1814 гг. Через него могли пройти башкирские команды, сопровождавшие в армию подаренных лошадей. «В последнее время моего пребывания в Саратове я также имел удовольствие увидеть проходящими [через город] несколько башкирских полков.

Если французы и поляки имели одиозное представление о башкирах, и оно в ходе контактов быстро изменялось, то представители союзных стран и «русские» европейцы отмечали иные, более высокие чувства, которые они находили у башкир. Они, оставаясь в системе координат Просвеще

ния, не забывали указывать, что башкиры были «непросвещенными» или «нецивилизованными» с точки зрения европейцев, но отмечали, что те же самые башкиры совершали поступки высоконравственные, патриотические и достойные восхищения. Например, английский генерал Р.-Т.Вильсон в своем письме от 13 октября 1812 г. сообщал

о захваченном «одним из татарских полков» церковном золоте и серебре. По обычаям того времени казаки, башкиры, калмыки, татары, т. е. национальная и казачья конница, такого рода трофеи имела право забирать себе. Однако в данном случае мусульмане отказались брать церковное золото, считая это святотатством. Вильсон указывает, что: «Le beau sentiment (возвышенное чувство - франц.) еще сохраняется здесь, и я мог бы написать толстую книгу об истинных происшествиях, кои посрамляют скаредность других, более цивилизованных наций» [Вильсон, 1995. С. 74—75].

Примерно такой же сюжет сообщает генерал Бороздин: «часто случалось ему видеть башкирца, который к нему на походе принесет целый ком серебра, отбитого у неприятелей, из числа гра- бленных в церкви образов, и говорит изломанным русским языком: “Вот, бачька, серебра, прикажи взять”. Как взять? Да оно твое, ты его отбил. - “Да, бачька, отбил, но оно твой мечет”. - Что же ты его и возьми, оно тебе теперь принадлежит. “Нет, бачька, Магомет убьет. Вот, видишь, собак француз умирает (показывая тут же на дороге лежащего и умирающего француза, каковой пример на всяком шагу встречался!), видишь, бачька, он умирает за то, что мечет ваш грабил!” Какая противополож

237

дившего на фоне большой европейской войны начала XIX в., отметим как характерное явление его крайнюю миролюбивость, разумеется, за исключением боевых действий. Если попытаться систематизировать механизм контактов, то схема его примерно одинакова. Вначале армию опережают страшные слухи о движущейся орде азиат, обязательно пожирателей детей, уродливых, похожих на диких зверей. Затем происходит факт встречи, с одной стороны, опровергающий слухи, с другой - разочаровывающий: пришедшие воины- башкиры — такие же люди, отличающиеся лишь экзотической одеждой и средневековым вооружением. В сознании европейцев доминируют два вопроса: «Вот этих, слабо вооруженных людей на маленьких лошадях мы боялись? И это они, в том числе, разбили непобедимого Наполеона?» Далее, после того как армия уходила, оказывалось, что казаки, калмыки, башкиры имеют не только архаичное вооружение, но и представления о правилах войны у них несколько иные, не европейские. В сознании европейцев укреплялся тезис: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, с русскими лучше не воевать».