Страхи и безответные вопросы о генетическом наследии и медицинской истории

Отсутствие у ребенка информации о его генетическом наследии и/или медицинской истории также может усиливать чувство оторванности. Один усыновленный ребенок выразил это следующим образом:

«Откуда у меня рыжие волосы? Кто я по национальности? Как будет развиваться мое тело? Какими талантами или особыми умениями обладали мои предки? С какими скрытыми заболеваниями я могу столкнуться в жизни? Эти вопросы преследуют меня всю жизнь, и ни у кого нет на них ответов. Мне кажется, что я иду по минному полю, и никто не предупреждает меня об опасности».

Кроме того, многие усыновленные дети волнуются, что человек, в которого они влюбятся (или с которым они свяжут себя узами брака), окажется их родным или двоюродным братом или сестрой, или что с возрастом у них могут развиться психические или физические заболевания.

История Анны

Давайте познакомимся поближе с Анной Гинтер, молодой женщиной из города Коламбус (штат Огайо). Ее история может послужить наглядным примером того, как тайны, связанные с усыновлением, могут повлиять на ребенка в период его становления.

В 1972 году Норма и Джефф Гинтер были молодой белой супружеской парой. У них был сын, которому на тот момент было почти три года. Они жили в штате Колорадо и подали заявку на удочерение девочки грудного возраста со смешанной расовой принадлежностью. Однажды в понедельник Гинтерам позвонили и сообщили, что в агентство поступила семимесячная девочка. Социальная работница сказала, что мать девочки была белой, но насчет отца полной уверенности у нее не было: он мог быть афроамериканцем, латиноамериканцем или индейцем. Гинтерам сказали, что они смогут увидеть девочку в следующий четверг, и что если она им «понравится», то удочерение можно будет оформить (без предварительных ознакомительных встреч) в тот же день. Если Гинтеры не смогут приехать в агентство в четверг, им придется целый месяц ждать, пока социальная работница вернется из отпуска! Сейчас, вспоминая о том, как проходило удочерение, Норма называет его «скоропалительным». В то время молодые супруги не придавали особого значения истории рождения девочки; в конце концов, они сами будут определять ее будущее, а влияние ее генетического наследия будет, скорее всего, пренебрежимо малым. В течение следующих двадцати лет они поняли, насколько сильно ошибались, принижая значимость истории Анны. Когда много лет спустя они попытались получить эту информацию, им так и не удалось найти ее биологических родственников, а агентство по усыновлению даже не попыталось хоть как-то им помочь.

Когда Джефф и Норма приехали в агентство в тот достопамятный четверг, им сказали, что биологической матери девочки было девятнадцать лет, что она закончила школу и была родом не то из Кентукки, не то из Теннеси. Она увлекалась музыкой и изобразительным искусством и училась «средненько». Она приехала в Денвер незадолго до того, как забеременела. Отцом девочки мог быть один из трех «кандидатов»: афроамериканец, латиноамериканец и индеец. Мать пыталась ухаживать за ребенком в течение шести недель. Поняв, что не справляется, она обратилась за помощью к родителям, но те и слышать не хотели о «полукровке». Тогда мать уехала домой в другой штат, оставив девочку на попечение соседки. Соседка присматривала за ребенком две или три недели, но вскоре начала беспокоиться, поняв, что у нее нет прав даже на то, чтобы вызвать к девочке врача. Когда Анна заболела, соседка позвонила в социальную службу. Девочку разместили в замещающую семью. Мать так и не вернулась в Колорадо, и социальная служба приступила к поиску потенциальных усыновителей (в 1960-ых и 1970-ых годах замещающие родители не имели права усыновлять воспитываемых ими детей).

В четверг утром Гинтеры впервые увидели Анну, а вечером того же дня приехали, чтобы забрать ее домой. В ходе разговора одна из социальных работниц случайно упомянула фамилию Анны. Норма запомнила эту фамилию и через много лет поделилась этой информацией с Анной. Усыновителям рассказали о событиях, предшествовавших удочерению, но не предоставили никаких письменных документов.

Информация, которой Гинтеры могли поделиться с Анной, была настолько скудна, что они рассказали ей все, что знали, еще до того, как она пошла в школу. К десяти годам гнев, переполнявший Анну, стал почти неуправляемым. Она часто выходила из себя, в припадках ярости ломала все, что попадалось ей под руку, и страдала от неудержимых приступов плача. Будучи не в состоянии справиться с поведением девочки, Гинтеры решили отвести ее к профессиональному психотерапевту. Тот посоветовал им предоставить Анне больше информации о ее происхождении и о причинах ее удочерения. Во время одного из сеансов Анна сказала ему, что ей особенно хотелось узнать, «на кого я похожа». Гинтеры, которые к этому времени уже переехали в Огайо, написали в колорадское агентство, которое организовало удочерение. Социальные работники написали Анне милое письмо, в котором повторили то немногое, что было известно на момент удочерения. Это письмо помогло девочке немного успокоиться. Она переживала из-за того, что у нее не было фотографий, сделанных до удочерения. К сожалению, работникам агентства так и не удалось найти таких снимков. В отдельном письме усыновителям директор агентства спрашивала, зачем им понадобилась дополнительная информация, предположив (причем в некорректной форме), что они хотят «отдать ребенка обратно». Естественно, это не имело ничего общего с действительным положением дел.

Примерно в то же время Анне дали в школе задание нарисовать семейное дерево. По понятным причинам у нее возникли трудности с выполнением этого задания. Она заявила, что «соврет» и изобразит на семейном дереве свою усыновительную семью. Очевидно, она просто не понимала, что любое семейное дерево состоит из нескольких семей. Самым правильным и честным решением для нее было бы изобразить и биологическую, и усыновительную семью, возможно разместив биологических родителей в «корневой системе», а членов своей новой семьи – в «ветвях».

Как на грех, в это же время в местных кинотеатрах пошел фильм «Анна». В нем рассказывалось о страданиях сироты, которая страстно хотела найти свою семью. Главная героиня фильма не соглашалась на удочерение благообразным Папашей Уорбаксом до тех пор, пока не удостоверилась в том, что никогда не сможет воссоединиться с родной семьей. «Настоящая» Анна стала просто одержима этим фильмом. Она смотрела его настолько часто, что буквально затирала пленку до дыр, и усыновителям пришлось четыре или пять раз покупать ей новую кассету!

Когда Анне исполнилось одиннадцать или двенадцать лет, она начала говорить вещи вроде: «Ты мне НЕ НАСТОЯЩАЯ мать!» Однажды усыновительница застала ее в слезах. В перерывах между всхлипами девочка твердила: «Как они могли меня бросить? Ведь они даже не знают, КАКАЯ я!»

Сейчас Анне уже двадцать семь лет, и у нее двое своих малышей, но она часто вспоминает, как ей хотелось больше узнать о своем прошлом. Она всегда знала, что ее удочерили, и считает, что усыновители поддерживали в ее стремлении найти свои корни. Но при этом она отчетливо помнит, что когда ей было 10-13 лет, она была совершенно уверена в том, что они «всё знают и ничего не говорят» [отсутствие доверия к взрослым]. Ее выводила из себя неспособность получить искомую информацию, и весь свой гнев она изливала на усыновителей.

Анна много фантазировала о своих «настоящих» родителях. Некоторое время она твердо верила, что они были богаты и знамениты. В минуты, когда она была особенно зла на усыновителей, она представляла себе, как родители пришлют лимузин, чтобы забрать ее домой [нереалистичные фантазии]. В еще одной выдуманной ею истории у усыновительницы был роман с темнокожим мужчиной, после которого она родила ребенка и ОСТАВИЛА ЕГО СЕБЕ. В этой истории само удочерение оказывалось вымыслом, потому что Анна и была этим самым ребенком и, следовательно, жила со своей настоящей матерью!

Когда Анна вступила в подростковый возраст, борьба за первенство в семье стала обычным делом. Несмотря на то, что усыновители с уважением относились к потребности девочки в получении информации о своем прошлом, постоянные ссоры и дрязги стали для всех серьезным испытанием [желание контролировать свою жизнь].

Особенно большие трудности возникли у Анны с формированием идентичности. У нее не было полной уверенности относительно своей этнической принадлежности, а ее внешность никак не выдавала ее происхождение. Она знала, что была плодом «смешанного брака», но не знала, какие именно «ингредиенты» входили в эту «смесь». С одной стороны, она могла быть афроамериканкой, с другой стороны у нее могли быть индейские или латиноамериканские предки. В подростковом возрасте она по очереди относила себя к разным этническим группам, но, даже став взрослым человеком, так и не смогла однозначно решить, кто же она на самом деле [смешение идентичности].

Но, по словам Анны, больше всего она боялась, что ее опять «бросят». Ее постоянно терзал страх утраты значимых для нее людей, и, стремясь избежать отвержения, она сама отталкивала их от себя. Иными словами, она пыталась «уволиться, прежде чем ее уволят». Сегодня Анна говорит, что по-прежнему боится потерять близких и неадекватно реагирует на утраты и расставания. Например, когда она пошла в армию, выяснилось, что разлука с усыновителями была для нее настолько болезненной, что стала причиной приступов паники. В то время она уже была замужем, и у нее был ребенок, но тоска по усыновителям оказалась сильнее ее, и она была вынуждена уйти в отставку и вернуться домой.

Резюме

Если усыновителям небезразлична судьба их детей, то, приняв во внимание все неудобства, связанные с откровенным обсуждением темы усыновления, и весьма реальные риски, связанные с замалчиванием этой темы, они должны прийти к следующим выводам:

1. Усыновители должны честно и открыто рассказывать ребенку понятным ему языком о его усыновлении, о его биологической семье, и о событиях, предшествовавших его появлению в усыновительной семье; а также

2. Усыновители нуждаются в специальных знаниях и навыках, необходимых для грамотного обсуждения темы усыновления.