Атомщик против войны

Другой октябрьский юбилей — это 25-летие присуждения Нобелевской премии мира Андрею Дмитриевичу Сахарову. Он расширил идейную программу Солженицына, включив в нее особой строкой права человека.

Один из создателей водородной бомбы, он вдруг стал яростно выступать за прекращение испытаний ядерного оружия. Как ученый, умеющий все разложить по полочкам, он знал, ЧТО И КАК ДЕЛАТЬ. За публикацию на Западе «Размышлений о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» Сахаров был отстранен от секретных работ.

Ввод войск в Афганистан академик встретил бурным протестом. Ответ советских властей был классическим. Сахарова лишили всех его наград, включая Героев, и премий Государственной и Ленинской и сослали в Горький, подальше от иностранцев. …Из ссылки резко звучал голос академика Сахарова. Он выступал за всех инакомыслящих, диссидентов, подписывал гневные письма в их защиту, объявлял длительные голодовки.

И отсюда — его прозрение, его бескомпромиссная борьба за права людей на жизнь, свободу слова и передвижения... Ради этого он даже хотел выдвинуть свою кандидатуру на пост президента СССР — так во всяком случае утверждает его соратник Гавриил Попов. <...>

С Горбачевым отношения складывались непросто. Когда Горбачев стал генсеком, Андрей Дмитриевич, лежа в больнице после очередной голодовки, с удивлением отметил: «Кажется, на этот раз России повезло». Спустя пять лет, во время голосования в Верховном Совете за президента СССР, Сахаров ушел из зала. Он считал, что выборы ВСЕГДА должны быть честными.

Как закалялся исаич

Помимо писательского, Солженицын совершил и личный подвиг: он схлестнулся с репрессивной машиной и своей железной волей, верой в свои силы победил ее. Это произошло в процессе исключительных жизненных испытаний. Солженицын, что называется, на своей шкуре вынес и войну, и 8 лет лагерей за критику Сталина, и репрессии со стороны властей, писательского корпуса. Преодолел он страшную онкологическую болезнь, пережил изгнание из Родины, клевету и проклятия вдогонку. Затем было 20- летнее вермонтское затворничество, нелегкое возвращение на Родину. <...>

Вчитаемся в отрывок из нобелевской лекции Солженицына: «Оказался наш ХХ век жесточе предыдущих, и первой его половиной не кончилось все страшное в нем. Те же старые пещерные чувства: жадность, зависть, необузданность, взаимное недоброжелательство, на ходу принимая приличные псевдонимы, вроде классовой, расовой, массовой, профсоюзной борьбы, рвут и разрывают наш мир. Заливает мир наглая уверенность, что сила может все, а правота — ничего».

И все это было на фоне тяжелого писательского труда, с использованием тысяч фактов, человеческих исповедей и глубокого анализа. Сейчас очевидно, что его жизнь и творчество стали «дрожжами», которые разрушали старую идеологию — недаром Андрей Сахаров признал, что Солженицын «является гигантом борьбы за человеческое достоинство», подчеркнув, что он обладает еще и пророческим даром.

Наталья Жеднорова

(АиФ. 2000. № 42).

Упражнение №10.

Прочитайте стихотворение еще одного нашего соотечественника, который стал лауреатом Нобелевской премии — поэта Иосифа Бродского. Найдите в нем стилистически и эмоционально ненейтральную лексику, укажите ее разряд. Попробуйте объяснить, почему, в пределах одного небольшого стихотворения, поэт обращается к лексике противоположных стилистических групп. Какие особенности индивидуального стиля И. Бродского проявились в этом стихотворении?

Я входил вместо дикого зверя в клетку,

выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,

жил у моря, играл в рулетку,

обедал черт знает с кем во фраке.

С высоты ледника я озирал полмира,

трижды тонул, дважды бывал распорот.

Бросил страну, что меня вскормила.

Из забывших меня можно составить город.

Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,

надевал на себя, что сызнова входит в моду,

сеял рожь, покрывал черной толью гумна

и не пил только сухую воду.

Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,

жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.

Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;

перешел на шепот. Теперь мне сорок.

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но, пока мне рот не забили глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность.