21) Чтобы хорошо прожить свой век, полезно запастись

изрядной мерой осторожности и снисходительности; первая

охраняет от вреда и потерь, вторая--от споров и ссор.

Кому приходится жить с людьми, тот не имеет права

отворачиваться от той или иной индивидуальности, раз она

определена и дана природой, какой бы жалкой, дурной или смешно"

она ни была. Надо признать ее за нечто непреложное, нечто

такое, что в силу вечных, метафизических законов должно быть

таким, каким оно есть; в худшем случае надо сказать себе: "и

такие чудаки необходимы". Действуя иначе, человек поступает

несправедливо и вызывает противную сторону на смертный бой. Ибо

никто не может изменить своей индивидуальности -- своего

нравственного характера, умственных сил, темперамента,

физиономии и т. д. Если мы осудим решительно все существо

данного человека, то понятно, ему придется начать с нами

безжалостную борьбу; ведь мы готовы признать за ним право на

существование лишь под тем условием, чтобы он стал другим,--а

измениться он не может. Поэтому, живя с людьми, мы должны

признавать каждого, считаться с его индивидуальностью, какова

бы она ни была, и думать лишь о том, как использовать ее,

сообразуясь с ее свойствами и характером,--отнюдь не надеясь на

ее изменение и не осуждая ее за то, что она такова27. Именно

таков смысл слов: "leben und leben lassen" (жить и давать жить

другим). Однако, это не так легко, как правильно, и счастлив

тот, кому совсем не приходится сталкиваться с иными личностями.

Чтобы научиться выносить людей, надо упражнять свое

терпение на неодушевленных предметах, которые в силу

механической, вообще физической необходимости, являются

препятствием нашим намерениям,-- а это встречается на каждом

шагу. Выработанное таким путем терпение нетрудно перенести на

людей, если освоиться с мыслью, что и они, служа помехой в

наших действиях, вынуждены к этой роли в силу столь же строгой,

вложенной в их существо необходимости, как та, которой

подчинены неодушевленные предметы, и что поэтому так же

неразумно сердиться на их поступки, как на камень, лежащий на

нашем пути.

22) Удивительно, как легко и скоро сказывается в разговоре

людей однородность (Homogenitat) пли разнородность

(Heterogenitдt), их духа и характера; это сказывается во всякой

мелочи. Разговор может вестись на самую безразличную

неинтересную тему, но если собеседники существенно разнородны,

то почти каждая фраза одного произведет на другого более или

менее неприятное впечатление, а то и рассердит его. Люди же

однородные тотчас и во всем почувствуют известную общность,

переходящую при совершенной однородности в полную гармонию, а

то и в унисон. Этим объясняется, во-первых, почему заурядные

люди так общительны и так легко находят повсюду подходящее

общество--"славных, добрых". С людьми незаурядными,--наоборот:

чем более они выдаются, тем они необщительнее; иногда они столь

одиноки, что испытывают большую радость, найдя в другом хоть

одну, хотя бы ничтожную, но однородную с их характером

черточку. Один человек может значить для другого не больше, чем

тот для него. Действительно великий дух парит одиноко, как орел

в вышине.-- Во-вторых, это объясняет еще, почему люди одних

воззрений так скоро находят друг друга, словно они взаимно

притягиваются какой-то силой -- "рыбак рыбака видит издалека".

Правда, чаще всего это можно наблюдать на людях с низкими

помыслами или убогими по уму: нo это только потому, что их

--легионы, тогда как натуры высшие, выдающиеся не только

называются редкими, но редки на самом деле. Поэтому, напр., в

каком-нибудь большом, преследующем практические цели собрании,

два отъявленных мошенника с такой легкостью распознают друг

друга, словно они носят особые значки, и затем вступают в союз,

чтобы учинить какое-либо мошенничество или предательство.

Предположим нечто немыслимое -- большое общество, сплошь

состоящее из умных, богато одаренных людей, среди коих

затесались два дурака; эти двое непременно почувствуют друг к

другу сердечное влечение и каждый из них в душе будет рад, что

ему удалось встретить хоть одного рассудительного человека.

Весьма любопытно присутствовать при том, как двое,

преимущественно из нравственно и умственно неразвитых люден,

стараются сойтись поближе, спешат навстречу один другому с

приятельскими, радостными приветствиями, словно они давно

знакомы; это настолько поразительно, что хочется поверить -- по

буддийскому учению о переселении душ, что они были уже

когда-то, в прежней жизни, друзьями.

Однако есть нечто, что даже при единомыслии людей способно

отдалить их друг от друга и породить некоторую дисгармонию; это

-- несходность в данную минуту их настроения, почти всегда

различного у разных людей, в зависимости от их настоящего

положения, занятия, обстановки, состояния здоровья, от хода

мысли в данный момент и т. д. Все это создает диссонанс между

гармонирующими в общем личностями. Уметь создавать потребный

для устранения этой помехи корректив, так сказать. поддерживать

в себе равномерную температуру -- это под силу лишь для

личности высокой культуры. Как много значит сходность

настроений для единения общества, можно судить по тому, что

даже многолюдное собрание оживляется горячими беседами и

искренним интересом, как только что-нибудь объективное,-- будь

то опасность, надежда, известие, редкое зрелище, спектакль,

музыка или еще что-нибудь -- произведет на всех одно и то же

впечатление. Такое впечатление, пересиливая все частные

интересы, создает единство настроения. За отсутствием такого

объективного возбудителя прибегают обычно к субъективному;

нормальным средством создать во всех членах общества одинаковое

настроение -- служит бутылка; кофе и чай тоже пригодны для

этого.

Именно эта дисгармония в обществе, столь легко создающаяся

при различии в настроениях данной минуты, объясняет отчасти то,

что в воспоминаниях, очищенных от этих и им подобных, мешающих,

хотя и мимолетных, влияний, каждый идеализирует, а то и

возводит себя чуть ли не в святые. Воспоминание действует, как

объектив в камере-обскуре: уменьшая все размеры, он дает нам

образ гораздо более красивый, чем сам оригинал. Каждая наша

отлучка дает нам в известной мере то преимущество, что

приукрашивает нас. Хотя идеализирующее воспоминание и требует

долгого времени для того, чтобы закончить создаваемый образ, но

во всяком случае работа эта начинается тотчас же. Вследствие

этого разумно показываться своим знакомым и добрым друзьям не

иначе, как через значительный промежуток времени; тогда при

встречах можно будет заметить, что память уже начала свою

работу.

Никто не может видеть выше себя. Этим я хочу сказать, что

человек может видеть в другом лишь столько, скольким он сам

обладает, и понять другого он может лишь соразмерно с

собственным умом. Если последний у него очень невелик, то даже

величайшие духовные дары не окажут на него никакого действия, и

а носителе их он подметит лишь одни низкие свойства, т. е.

слабости и недостатки характера и темперамента. Для него этот

человек только и будет состоять, что из недостатков; все его

высшие духовные способности, так же не существуют для него как

цвета для слепых. Любой ум останется незамеченным тем, кто сам

его не имеет; всякое уважение к чему-нибудь есть произведение

достоинств ценимого, умноженных на сферу понимания ценителя.

Так что, говоря с кем-нибудь, всегда уравниваешь себя с ним,

ибо те преимущества, какие мы имеем над ним -- исчезают, и даже

самое необходимое для такой беседы самоотречение остается

совершенно непонятным. Если учесть как низки помыслы и

умственные способности людей, насколько вообще большинство

людей пошлы (gemein), то станет понятным, что немыслимо

говорить с ними без того, чтобы на время беседы -- по аналогии

с распределением электричества -- самому стать пошлым; лишь

тогда мы уясним себе вполне истинный смысл и правдивость

выражения sich gemein machen -- становиться пошлым, но тогда

будем уже избегать всякого общества, с которым приходится

соприкасаться лишь на почве самых низких свойств нашей натуры.

Нетрудно убедиться, что существует лишь один способ показать

дураками и болванами свой ум: -- не разговаривать с ними.

Правда, что тогда многие окажутся в обществе в положении

танцора, явившегося на бал, и нашедшего там лишь хромых -- с

кем тут танцевать?

24) Я дарю свое уважение тому человеку, готов назвать

избранным того, кто, будучи незанят, ожидая чего-либо, не

примется барабанить и постукивать всем, что только попадется

ему в руки -- палкой, ножиком, вилкой, еще чем-нибудь; это

покажет мне, что он размышляет. Но, по-видимому, у многих людей

зрение всецело заменило собою мышление: они стараются познать

свою жизнь посредством постукивания, -- если в данный момент

нет сигары, отвечающей этой же цели. По той же причине они

постоянно вслушиваются и вглядываются во все, что происходит

вокруг.

25) Ларошфуко очень метко заметил, что трудно глубоко

уважать и вместе с тем сильно любить кого-нибудь.

Следовательно, остается выбирать, домогаться ли нам любви или

уважения людей. Любовь их всегда корыстна, хотя и на разные

лады. К тому же, способы ее приобретения не всегда таковы,

чтобы ими можно было гордиться. Человека обычно любят тем

больше, чем более низкие требования он предъявляет к уму и к

душе других, притом серьезно, а не из лицемерия, и не силу той

снисходительности, какая вытекает из презрения. Если вспомнить

правильное изречение Гельвеция: "количество ума, необходимое

для того, чтобы нам понравиться -- точный показатель той

степени ума, какой обладаем мы сами" -- тогда из этой посылки

вывод станет ясным сам собою. -- Не так обстоит дело с людским

уважением; его приходится завоевывать против их воли потому-то

его так часто скрывают. Оно дает нам гораздо большее внутреннее

удовлетворение, ибо связано с ценностью нашей личности, чего

нельзя сказать про людскую любовь: любовь субъективна, уважение

же -- объективно. Правда, что зато любовь людей приносит нам

больше пользы.