Думы, мои думы

По - моему, Вольтер говорил, что старый поэт, старый любовник, старый министр и старая лошадь никуда не годятся.

Я не поэт, ни любовник, ни министр, но старая лошадь – определенно. Лошадь, отдавшая всю свою жизнь для людей.

Скоро я уйду, но право, я знал, верил, что жил честно. Старался быть справедливым, не делать никому зла, не завидовать, быть полезным как близким мне, людям, так и всему обществу. Мне не в чем было упрекнуть себя. И сейчас, за два дня до перехода в 82-й год своей жизни на земле, глядя в окно, я почему – то, подумал, что дышу уже воздухом наступающего последнего года в моей жизни, испытывая покой и какое – то удивительное волнующее чувство, какое каждый из нас испытывал перед наступлением нового года.

Впервые, за долгие годы после смерти Фаи, я, кажется, вышел из чувства какого – то взвешенного состояния. Её смерть, похороны – всё произошло стремительно, пронеслось опустошающее как ураган, с затуманенным сознанием и какими – то конвульсивными движениями. Я во многом потерял волю, ощущение реальности и словно со стороны наблюдал, что происходит вокруг меня и во мне самом. Хотя ведь многое пытался сделать сам, не надеясь на чью – то помощь. Я чувствовал себя лишним среди других людей. У них своя жизнь. А я, между ними, как сбоку припеку. И на улице, и в квартире. Фаина смерть опустошила меня. Часто, сидя в опустевшей и осиротевшей квартире, я дрожал от озноба, независимо от того какая погода стояла на улице, и стонал от тоски. И если бы в эти, тяжелые для меня, дни и недели не было со мной рядом милых моих Танечки с Витей, а затем и сына Сережи, - не исключено, что через неделю – две, я бы тоже ушел из жизни.

Должен признаться, что кроме неутешного горя, я испытывал жгучее чувство унижения. Унижение от своей беспомощности и невольной бедности. Все наличные деньги были израсходованы на лечение Фаи. После каждого вызова Скорой помощи, на закупку лекарств и аппаратуры по врачебным рецептам, уходила очередная сотня, а иногда и две.

А ведь за длительный период болезни таких рецептов были сотни. И, в день смерти Фаи, у нас осталось в наличии только 140 рублей. На них можно было заказать только гроб!

Но она ведь, всей своей трудной и прекрасной жизнью, заслужила того, чтобы достойно отправить её в неведомый последний путь. Хотелось всю ее последнюю дорогу по земле, уложить цветами, отблагодарить за её бескорыстную любовь к семье, за её титанический труд ради здоровья и счастья других людей.

Нет, никогда в жизни не испытывал я такого стыда и внутреннего унижения, от своей беспомощности в какую поставила меня проклятая горбачевская перестройка.

Именно на такой критический, смертный случай, мы с Фаей держали на счетах в сбербанке: – Я семь тысяч, а Фая – десять тысяч рублей. Но их взять невозможно. Срочные счета заморожены. Кстати и до сего времени. А ведь мы их откладывали десятилетиями, отрывая копейку от своего и детского куска хлеба. А это не так легко можно было делать, так как из наших невысоких заработков, на протяжении почти всей жизни, отчислялись значительные суммы то в фонд обороны, то на государственные займы пятилеток и семилеток, не считая налоги. И вот отложили даже очень много, 17 тысяч, а на похороны единственного самого дорогого, самого любимого человека, денег нет! Все мое существо кричало, вопило во мне: « Прости Фаечка! Прости милая!» за такой финал нашей совместной жизни. Свою светлую и трудную жизнь она прожила хотя и не в нужде, но и не в роскоши. Всю нашу жизнь ощущалась недостача то в продуктах, то в одежде и обуви, то просто не хватало денег. Во многом, конечно, виноват я. Всего себя отдавал выполнению порученного дела, а на дела семейные и личные времени не оставалось. Я должен, обязан был обеспечить ей хорошую, красивую жизнь. Но не смог. А теперь вот даже по человечески похоронить не могу.

Спасибо огромное Тане с Витей, они у кого- то, заняли денег, помогли заказать оркестр, оплатить всю процедуру торжественно – траурных похорон. А затем и Сережа, через своих помощников, оказал финансовую и практическую помощь в организации похорон.

От большого позора пред людьми, меня спасли мои любимые дети, за что я перед ними в неоплатном долгу до конца жизни.

Но то чувство внутреннего унижения, чувство взвешенного состояния и тоски не покидало меня до сих пор.

Можно только сожалеть о том, что Фая была работоголиком, фанатично, с высочайшим чувством ответственности, относилась к выполнению порученного ей участка работы.

Своему же здоровью почти никакого внимания не уделяла. Неоднократные предложения путевок в санатории и дома отдыха отвергала с ходу. Она фанатически боялась, что в её отсутствие пострадает дело на вверенном ей участке работы.

Будучи очень тяжело больной, за период работы в подростковом кабинете Городской поликлиники №1, она шесть раз отказывалась лечь лечиться в стационар даже тогда, когда ей чуть – ли не в приказном порядке рекомендовали доверенные врачи. Дорогая моя, судьба моя, сколько же мы с тобой, милая, пережили тягот. А сколько мы сами создавали недоразумений и всякой ерунды. Только в конце жизни начинаешь понимать, что высший смысл жизни – вне этой мелочной, преходящей ерунды вроде самолюбия, взаимных упреков. Хотя, видимо, и они часть каждой жизни. Конечно, задним числом мы все умны. Знаем, как надо бы было жить. Но легко сейчас рассуждать, и как трудно было тогда совершить самый малый поступок вопреки собственному горделивому, упрямому, эгоистичному «Я». Можно бить себя в грудь, упрекать, каяться, терзаться, страдать в искреннем раскаянии, однако собственное «Я» необоримо. Видимо, так уж устроен человек, и с этим ничего не поделаешь.

Милая Фаечка! Судьба моя. Моя боль. Моё счастье! Прости меня за суету, за то, что было, за то, что должно было быть, но, увы, не стало. Тоскливое ощущение одиночества гложет меня с той минуты, как утром просыпаюсь, и до того момента, когда поздним вечером или глубокой ночью ложусь в постель и засыпаю. А иногда не дает возможности и заснуть. Во сто крат усиливает чувство одиночества ограниченность, почти глухота, моего слуха. Людям с нормальным слухом, пожалуй, невозможно понять создаваемое этим состояние отчужденности от общения с людьми, их стремление уклониться от тяжелого разговора с тобой, когда им каждое слово приходится повторять несколько раз, чтобы втолковать тебе правильный смысл сказанного. Невольно сознаешь что, по - своему, они правы. В то же время, вскипает злость на себя, на свою непонятливость. Какие бы слуховые аппараты не применял, но чем дальше, тем больше, годы прибывают, а слух убывает. Проклятое наследие войны, её раны, контузии и напряжения сопутствует нам всю жизнь, усиливая тоску.

Чтобы приглушить это гнетущее ощущенное тоски и одиночества, отвлечься от него, пытаюсь загрузить себя каким – ни будь делом. Иногда до опупения работаю на даче, в саду, на огороде, в гараже. Но если труд твой бесполезен, никому не нужен, то отпадает желание трудиться, а значит и мысль опять возвращается к твоему одиночеству и тоске. Иногда, по просьбе совета ветеранов, иду выступать перед детьми в школах, гимназиях, колледжах, рассказываю о нашей жизни в советское время, об участии в войне против фашистов, о долге и морали человека. Общение с детьми на какое-то время облегчает, как свежим ветерком, освежает твое внутреннее состояние, придает душе чувство твоей нужности. Стараюсь чтобы « не старела душа ветерана» вместе с физической старостью. Но ведь это только перед праздничными или юбилейными датами. А думы одолевают каждый день. Выискиваю другие возможности своей загрузки.

Серьезным и очень эффективным средством отвлечения от внутреннего « самокопания», ощущения одиночества, для меня стали книги. Прочитанные и не читанные, забытые, и, живущие в памяти. Они открывают реальный и не настоящий призрачный мир, они уводят тебя в джунгли своей стихии, возбуждая движение мысли, чувства сопереживания, и как добрый друг, ведут за собой. Спасибо есть что почитать. На моих полках их более 2500. Частенько беру в библиотеках, иногда, покупаю в магазинах. Когда и это не помогает, вытаскиваю альбомы и, вместе с Фаей, вспоминаем связанные с ними события, страницы жизни, приключения. Хотя Фая не очень любила фотографироваться, все же наших фотографий, с молодых лет до старости, накопилось много.

Очень жаль, что где-то затерялась наша первая, после вступления в брак, фотография. Как сейчас помню: справа стоит стройная, красивая, в голубоватом шерстяном костюме, с распущенными по плечам роскошными темно-русыми волосами, обрамляющими умное, улыбающееся лицо с тревожным взглядом, меняющегося цвета глаз и, покоящаяся на прелестной шее, спрятавшейся под воротничком белой кофточки прекрасная головка моей Фаи. А слева – в черном морском суконном костюме в белой фуражке, белой рубашке с черным галстуком, и белых туфлях – я – лейтенант флота с артиллерийскими погонами на плечах, орденами и медалями на груди. Хотя и помню, до мельчайших деталей, этот фото снимок, но очень хочется подержать его в руках. Ведь он положил начало нашей морской, пехотной с примесью медицины, иногда взбалмошной, но крепкой и дружной семьи. Отлично помню, что я, Сережа, Витя и Таня, рассматривали его, когда выбирали фото снимок, для помещения на надгробной доске у могилки Фаи. Но куда он делся после этого, никто из нас не может сказать.

После просмотра фотографий перебираю оставшиеся бумаги, никому не нужные уже медицинские книги, лекции, журналы, конспекты, записи, характеристики, благодарности, грамоты рецепты и их чистые бланки. Вот стопка тетрадей с её лекциями и докладами по разным медицинским и санитарно-гигиеническим вопросам

Трудовая книжка. Медаль «Ветеран труда». Удостоверение участника ВОВ. Врачебные инструменты – тонометры, термометры, шприцы, капельницы. Головные уборы, одежда, обувь. Вся жизнь её тут, в этих вещах, фотографиях, бумагах никому уже не нужных, дорогих только мне.

А уйду к Фае я, все это, и в дополнение мои вещи, документы, книги, фотографии, грамоты, награды, - сожгут или выбросят на свалку. Жили люди- были вещи, нет людей – нет и следа от них. Останется только старинная русская песня о жизни «на чужбине». Никто о тебе не вспомнит, никто на могилку не придет « Только раннею весною соловей пропоет» над нею свою скорбную песню. Таков удел человеческой жизни. Тут ничего не попишешь, ничего не изменишь! Хотя каждому хочется, чтобы в памяти, нынешнего, и будущих поколений осталось о нем что-то полезное, доброе, хорошее. Как в моей памяти о подруге моей жизни Фае.

А пока жив, активно двигайся, в силу своих возможностей делай полезное людям дело, бодрись, не ной, радуйся тому, что ты еще дышишь свежим воздухом нашей зеленой планеты, под яркими и теплыми лучам прекрасного светила – Солнышка.

Я благодарен судьбе за то, что она дала мне в спутники жизни прекрасного, ласкового, умного друга. За то, что мы после себя оставляем умных, красивых, с прекрасными человеколюбивыми, добрыми к людям характерами, детей и внучек: Сережу, Таню, Олюшку, Ирочку, Юлечку.

За то, что на нашу долю пришлась трудная, но прекрасная пора жизни в истории человечества, период строительства для людей труда нового, социалистического образа жизни на планете земля и защиты его от

чумы двадцатого века – фашизма.

18 ноября 2007 г.