4. Функциональные модальности языка

Высший полюс реализации творческого потенциала языка являет собой национальная литература, а в ней в первую очередь – философия, проявляющая базовые рациональные возможности понимания человека и мира, и поэзия, углубляющая и утончающая чувственно-эмоциональное восприятие мира. Этот высший уровень конкретно-исторического бытия языка мы именуем креа­тивной функциональной модальностью.

Термин «модальность» означает здесь качественную характеристику функ­циональных проявлений языка (коммуникативных и познавательных), выражаю­щуюся в их способности оказывать: а) креативное (творческое); б) стабилизи­рующее; или в) подавляющее (репрессивное) воздействие на языковое сознание индивидов, на их мировосприятие.

Творческое воздействие языка на сознание его конкретных носителей связа­но со способностью национальной словесности открывать новые горизонты бытия и стимулировать духовный рост личности. В свете этого главная культурная задача и социальная польза национальной литературы состоит в том, чтобы возделывать, «обживать» поле сокрытых (до поры) смыслов, которое потенциально доступно

¹ Непосредственный акт поэтического творчества находится целиком вне сферы коммуникации и не может быть постигнут в категориях коммуникативного взаимодействия. Даже «диалог» с языком – единственным со­беседником и орудием поэта – по сравнению с коммуникативным смыслом диалога является метафорой, ибо язык говорит поэту только то, что сам поэт жаждет от него услышать. Интенсивный поиск слова в поэтическом творчестве – это, по сути, не диалог с языком, а диалог-монолог души с самой собой, цель которого – найти слова-намеки, обнажающие сущность высказываемого содержания.

423

языковому обнаружению (выражению), но актуально не реализовано в языковом сознании конкретной национально-языковой общности людей. Яркий, точный и насыщенный смыслами язык способен не только стимулировать развитие интел­лектуальных творческих способностей, но оказывать позитивное воздействие на нравственное сознание и эстетические качества личности. Недаром с давних вре­мен известна поговорка, что «доброе слово и злых делает добрыми, а злое слово и добрых делает злыми».

Не вызывает сомнений, что конкретно-историческое языковое сознание нации всегда относительно устойчиво, особенно в рамках одного поколения людей, где наиболее четко прорисовывается единство культурных доминант и предпочтений (значимых акцентов в мировидении). Этот относительно статичный, типизирован­ный смысловой образ реальности организуется адаптивно-стабилизирующей функциональной модальностью языка, суть которой заключается в обеспечении устойчивости и экономности коммуникативной и познавательной деятельности в социуме. Непосредственным проявлением адаптивной модальности языка является сознательное или, что случается чаще, бессознательное пользование заведомо огра­ниченным набором терминов и стилистических фигур речи как рационально истол­кованных (например, научные и профессиональные терминологические системы), так и не определенных, но интуитивно ясных (слова обыденной речи). Изучение адаптивно-стабилизирующего аспекта бытия языковой реальности, наиболее зри­мо воплощенного в повседневной коммуникации, тесно связано с такими группами проблем, как: сосуществование коммуникативных стилей; возникновение и орга­низация дискурсивных мифологем; существование внутри общенационального языкового сознания разнообразных специфических «коммуникативных обычаев», задающих бессознательно действующие пропорции говоримого и умалчиваемого; наличие языковых «предрассудков», «дирижирующих пониманием»¹ и т.д.

Вне стабилизирующего адаптивного фактора общение и познание в обществе были бы серьезно затруднены. Однако последнее отнюдь не свидетельствует о не­обходимости доминирования данной модальности в языковом сознании вообще. Когда «цели легкости истолкования предпочитаются остальным положительным моментам языка», тогда «уменьшается необходимость в напряжении ума», – писал еще В.Гумбольдт². В результате значение отдельных элементов языка (как правило, наиболее творческих) все более затемняется, и на место воображения и фантазии встает привычность употребления, приводящая «к неизбежному отвлечению от де­талей языкового устройства»³. Формирование языковых стереотипов приводит не только к обеднению языка, но и к подавленности языкового сознания, поскольку язык начинает выполнять роль «социального фильтра» (Э.Фромм)⁴, тормозящего осознание множества размышлений и переживаний, выходящих за рамки обще­признанного.

¹ Тема языковых предрассудков специфична для герменевтической традиции (Ф. Кюммель, Г. Миш, X. Липпс, М. Хайдеггер, Г.Г. Шпет и др.).

² Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984. С. 219.

³ Там же.

⁴ «Наш язык, – пишет Фромм в работе «Из плена иллюзий», – не обеспечивает нас словами, необхо­димыми для описания многих внутренних переживаний, не соответствующих схеме наших мыслей» (см. в кн.: Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 346).

424

Такова репрессивная модальность языка, проявляющаяся равно и в актах коммуникации, и в познавательной деятельности. Ее суть в том, что привычность словесных формулировок постепенно приводит к ограниченности и зашоренности сознания людей. Более того, этот язык будней – привычный и простой – начина­ет воспитывать сознание своих реципиентов, навязывая им посредством расхожих языковых штампов определенную «схему дозволенных мыслей». Так формируется, по меткому определению английского поэта и литературного критика Т.С.Элио­та, «коллективное неосознанное чувство здравого смысла»¹. На вышеозначенной способности языка подавлять сознание своих носителей, создавая иллюзию по­нимания в обход творческого осмысления происходящего, базируются технологии идеологического манипулирования массовым сознанием.

Современная массовая культура почти целиком построена на принципах ре­прессивного дискурса, ибо ориентирована не столько на удовлетворение «куль­турных» потребностей, сколько на целенаправленное формирование этих потреб­ностей, причем с несомненной тенденцией к их примитивизации и унификации. В рамках этой «культурной» стратегии весьма удобным средством формирования общественного мнения и потребительского спроса является языковой по своей сути феномен искусственной стимуляции «пред-ожидания». Суть его в том, что посредством определенных риторических приемов сначала ненавязчиво создается «ситуация ожидания», т.е. интерес потребителя культурной информации с самого начала направляется к какой-то одной (идеологически выгодной) стороне пробле­мы. Затем эта искусственно созданная познавательная неопределенность (а по сути интрига) «благополучно» разрешается. Современный голландский исследователь макростратегий понимания Т.А. ван Дейк, анализируя структуру новостей в пери­одических изданиях, замечает на базе большого количества материала, что в на­чале идеологически особенно важных информационных сообщений всегда дается резюме. Оно содержит общую оценку событий (включая мнения «специалистов») и задает тему (обычно разворачивая предысторию происходящего), занимая как минимум половину, а то и 2/3 объема информационного выпуска. И лишь в конце с выборочным умолчанием излагается сама информация, восприятие и оценка ко­торой большинством читателей уже вряд ли будет существенно разниться от того, что им хотели внушить². Этот риторический прием использовался еще греческими софистами. Например, Сократ, разбирая вместе с Федром в одноименном диалоге Платона софистические уловки ритора Лисия, отмечает, что тот начинает свою речь с конца, давая наводящее определение того предмета, о котором еще только будет идти речь³. Суть такого красноречия Сократ справедливо усмотрел в обмане и добавил дальше, что для большей эффективности такого обмана ритор должен изучить природу человеческой души – ее склонности и предубеждения, – чтобы с наибольшей легкостью обманывать там, где люди «блуждают без дороги»⁴. Этот ироничный (даже саркастичный) совет Сократа относительно того, как лучше

¹ Элиот Т.С. Назначение поэзии. М., 1997. С. 55.

² См. об этом небольшую работу Ван Дейка «Анализ новостей как дискурса» (Ван Дейк Т.А. Язык. По­знание. Коммуникация. М., 1989).

³ Платон. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 2. М., 1993. С. 173–174.

⁴ Там же.

425

манипулировать сознанием реципиентов, нашел адекватное воплощение в информа­ционных стратегиях с самого начала их возникновения¹.

Риторическим приемам, наиболее распространенным в современной обще­ственно-политической речи, посвящены многие научные исследования в линг­вистике, семиотике, психологии, философии и политологии. Ученых интересует, главным образом, сущность тех языковых выразительных средств и приемов (фо­нологических, синтаксических, семантических, стилистических), которые являют в действии репрессивную силу языка, зачастую не просто навязывая реципиентам правильное мнение, но последовательно внушая его². Цель такого суггестивно-репрессивного воздействия несокрыта и отмечается всеми исследователями. Она состоит в том, чтобы воспитать массовое сознание в рамках системы социальных мифологем, удобной для политики правящей верхушки. Первостепенная задача такого «воспитания» – усыпить (а в перспективе – убить) критическую мысль, что осуществляется вышеописанным древним риторическим приемом настраива­ния восприятия.

Из вышесказанного следует, что репрессивная функциональная модальность языка прямо противоположна креативной его модальности. Тем не менее их нельзя однозначно соотносить с отрицательными и положительными оценками. Оценоч­ное разделение здесь преимущественное, но не абсолютное, поскольку репрессив­ность может иметь в определенных контекстах положительное значение в качестве стабилизирующего, адаптивного фактора. Во-первых, она является необходимым моментом коммуникативного взаимодействия, обусловливая саму возможность наличия устойчивых языковых норм. Во-вторых, нормативность значений создает устойчивость «жизненного мира» индивида, что является важным фактором пси­хологического равновесия. В-третьих, использование репрессивного потенциала языка может быть полезным в плане подавления агрессии отдельных преступных индивидов или маргинальных социальных групп, разрушающих социальный мир и согласие в обществе.

Креативный потенциал языка, в свою очередь, может выступать отрицатель­ным, дестабилизирующим фактором, препятствующим взаимопониманию. Ярким примером здесь могут служить некоторые произведения современной художе­ственной литературы (типа «Поминок по Финнегану» Д.Джойса), а также неко­торые философские тексты, трудные для понимания в силу того, что их авторы в поисках адекватных выразительных средств слишком увлекались игрой с языком.

¹ Такова жизнь, скажем, «публицистической богемы» в Париже XVIII века с ее идолами и кумирами, опла­чиваемыми вкусами и методами «препарирования фактов» на заказ, внутренними течениями и идеологическими войнами – она реалистично и с художественной точки зрения блестяще явлена, например, в «Человеческой комедии» Бальзака.

² Мы не будем останавливаться на рассмотрении психологических, идеологических и собственно линг­вистических средств и приемов подавления и манипуляции воспринимающими сознаниями, поскольку они де­тально проанализированы в соответствующей литературе. Особенно яркими в экспликации данного вопроса являются работы Р.Барта и Ван Дейка (см., например, «Мифологии» Р.Барта в его кн.: Избранные работы. Се­миотика. Поэтика. М., 1989; сборник исследований: Ван Дейк Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989), а также выпущенная коллективом научных сотрудников психологического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова монография «Техника дезинформации и обмана» (М., 1978). Несомненный интерес представляют статья Виль­гельма Шмидта о соотношении языка и политики в кн. «Актуальные проблемы языкознания ГДР: язык – идеоло­гия – общество» (М., 1979), а также книга Т.В.Юдиной «Стратификация немецкой общественно-политической речи» (М., 1993). В последней «маркирующим признакам речевой структуры современной ОПР» посвящена от­дельная глава.

426

В последнем случае иллюстративным является феномен «заразности» стиля, когда язык такого «мастера слова» вызывает лавину дилетантских подражаний.

Традиция противопоставления двух модальностей (сил, потенций) языка, связанных со способностью слова оказывать воздействие – творческое или авто­ритарное – на душу воспринимающего, уходит корнями в глубокую древность. Уже первые античные риторы – софисты, способные, как известно, с равной убе­дительностью доказывать противоречащие друг другу утверждения, – основыва­ли это свое умение на неоднозначности слов языка. Последующая традиция евро­пейской риторики продолжала изучать «средства вербального влияния на психику и поведение человека»¹. Цели всех этих риторик были однозначно манипуляторские, в результате чего воздействующие силы языка в риторике и близких к ней дисциплинах исследовались односторонне – лишь в репрессивном аспекте. Спо­собность же языка оказывать творчески-стимулирующее воздействие на сознание слушающего чаще всего даже не замечалась, поскольку большинство ученых при­держивалось утилитаристских взглядов на сущность языка².

Эти взгляды сохранились впоследствии в позитивистских и структуралист­ских концепциях языка (Соссюр, Витгенштейн, Куайн), в разнообразных вариан­тах теории лингвистической относительности (Уорф, Мюльдворф, Сэпир, Хоккет и др.), в ряде современных герменевтических концепций (например, в концепци­ях «языкового априори» Апеля, Кольба). Последние верно оценил Я.Г.Фогелер: «...Отныне философы-герменевтики связывают язык не столько с мыслью, сколь­ко с манипуляцией над мышлением, и ищут пути уже не столько для раскрытия «ценных тайн» языка, сколько для спасения сознания от идеологии, а значит, от языка»³.