Разнообразие пространственно- временных уровней бытия

Мы уже не раз в ходе нашего лекционного курса подчеркива­ли важную для нас мысль: физика (как и любая иная наука) всегда интерпретирует мир в рамках своей собственной, изменяющейся предметности. Поэтому любые представления, например, о пространстве и времени здесь относительны, а сегод­ня вообще меняются с головокружительной быстротой. Одно из самых распро­страненных заблуждений сциентизированного мышления – это некритическая вера в то, что последнее слово в науке хоть чуть-чуть, но истиннее предыдущего. Однако это далеко не так. Очень часто целые научные школы избирают ошибоч­ные пути и попросту навязывают свои иллюзии массовому сознанию. Так было с лысенковской агробиологией, отбросившей отечественную генетику на много лет назад. Нечто подобное происходит сегодня в связи с пропагандой генетически мо­дифицированных продуктов вместо пути естественной селекции видов и поиска естественных способов повышения плодородия почв.

Поэтому в отличие от некритической веры многих ученых в линейный науч­но-технический прогресс философ знает, что часто лучше быть со старой ис­тиной, чем с новой глупостью, а подлинно новое – это действительно подчас хорошо забытое старое. Неслучайно в той же науке постоянно происходит своеобразный возврат к представлениям, которые были выработаны задол­го до современного ее этапа. Конечно, этот возврат осуществляется в других исторических условиях и на иной конкретно-научной основе.

Так, например, изложенные нами выше представления о единстве простран­ства и времени, базирующиеся на выводах специальной теории относительности Эйнштейна, характерны для мифопоэтической картины мира. Древняя идея о ка­чественной иерархичности и слоистости мирового бытия получает подтверждение со стороны современной синергетики. Психология и медицина говорят нам о том, что восточные традиции психотехники совершенно верно подчеркивали значение моральной чистоты сознания для поддержания физического здоровья человека. Подобные примеры можно и преумножить.

Таким образом, нам представляется, что неправомерно сводить понимание пространства и времени лишь к их физическим вариантам. Человек живет не толь­ко в мире физическом, но и в мире биологических форм; в культурном, духовном и личностно-эмоциональном измерениях бытия, которые оказываются для него не менее важными и в которых всегда присутствует специфические вариации про­странственно-временных отношений. Эта область бытия в целом (обозначим ее как нефизическую) в огромной степени зависит от исторических и иных социо­культурных условий, что проявляется в том, что пространство и время могут

339

приобретать, например, глубокую специфику даже на языковом уровне. В силу этого образы пространства и времени могут различаться между собой столь же суще­ственно, сколь существенны различия между самими культурами.

1. Социокультурное восприятие времени и пространства

Для человека феномены пространства и времени всегда име­ли сверхфизический смысл, и это их культурное и личностное восприятие имеет для человека огромное значение. В связи с этим интересно проследить различие в понимании данных категорий уже на семиотическом уровне. Оказывается, что в разных культурах смыслы и значения понятий времени и пространства существен­но отличаются.

Так, например, в современном русском языке существуют три языковых обо­значения времени, которые определяют событие относительно момента речи. В других языках формы времени могут указывать на временную дистанцию (бли­зость или отдаленность события) или имеются системы «относительных» времен, «дающие сложную двух- (и даже трех-) ступенчатую ориентацию, т.е. ориенти­рующие событие по отношению к какой-либо точке отсчета, локализуемой, в свою очередь, относительно момента речи»¹. А это, в свою очередь, означает, что пред­ставители разных культур воспринимают время по-разному². С данной проблемой сталкивается любой переводчик, который вынужден осуществлять интерпретацию при передаче временных смыслов одной культуры на язык другой. С точки зрения индивидуального восприятия это означает, что представители разных культур раз­личным образом могут описать временное состояние, т.е. по-разному отнестись к расположению событий во времени.

Более того, как очень интересно показал Г. Гачев, различия в понимании про­странства и времени существенно влияют не только на специфику их восприятия, но и на специфику их использования даже в физике. Культура, которая выражается через язык, детерминирует образы и представления о мире, в том числе и научные, окрашивает науку в национальные цвета.

Так, например, у Декарта пространство – это прежде всего «распростра­нение – протяжение – растекание некой полноты – жидкости»³. То же самое в русском языке, где пространство может означать широту, пространность и т.д.

¹ Маслов Ю.С. Время // Лингв. энцикл. словарь. М., 1990. С. 89.

² И не только время, а вообще мир. На эту проблему связи языка и конкретной культуры обратил внима­ние А.Ф.Лосев, когда анализировал особенности латинского языка. Так, латинский язык в силу большого ко­личества согласных звуков приобретает более жесткий и менее гибкий характер по отношению к греческому, что свидетельствует «о какой-то воле и активности языкового сознания» (Лосев А.Ф. Эллинистически-римская эстетика I–II вв. н. э. М., 1979. С. 29). Это придает речи римлянина приподнятый и воинственный тон, напол­няет ее синтаксис методами подчинения и рассудочности. Поэтому уже в самом языке, в его семантическом и даже фонетическом строе можно почувствовать принадлежность говорящего к вполне определенной культуре даже на уровне принятых культурных стереотипов восприятия. «Если «беседу» немец понимает как умственную пищу (Untеrhaltung), француз – только как постоянное движение, забаву и развлечение (conversation), «живой» грек – как «спешную сходку» (homilia), то положительный римлянин находит в ней «связь» (sеrmo, от scrеrе – «связывать»)» (там же. С. 32).

³ Гачев Г. Наука и национальные культуры. Ростов н/Д, 1992. С. 21.

340

А в немецком языке Raum связывается с понятием чистоты, пустоты и ограничения, даже фонетически. Пространство – это фактически от-странство.

И поэтому, делает вывод Гачев, Декарт не хотел измерять пространство, как это делали представители другой культуры – Кеплер или Галилей. Для него про­странство – это растекание как таковое и вовсе неважно куда. Тогда как для гер­манца важнее понять сам адрес этого растекания. А это разные предпосылки объ­яснения мира. «Итак, по Декарту, важнее вытяжение, чем куда вытягиваться: само вытяжение и творит себе «место». В германстве же важнее и интимнее – Дом бытия: со стенами и пустотой внутри – для жизни, воли, души, духа»¹.

Ньютон же, напротив, пошел по пути разрыва материи-полноты и простран­ства. Он «собрал ее в сгустки – города частиц: тела с определенными массами. Далее и их упразднил, заменив математическими точками в центре тяжести тел, так, что и понятие массы лишилось совсем своего, самостоятельного смысла, а стало лишь коэфициентом...»². В отличие от мифопоэтического представления мир в физической картине стал бессмысленным, измеряемым и ограниченным пространством и временем.

Не менее важны языковые различия в фиксации феномена времени. В ан­глийском языке данное понятие также происходит от слова «простирать», в латин­ском – «тянуть» (вспомним русское выражение «тянуть время»), а у немцев «дру­гое понятие времени – как рубленного отрезка: время – срок; это вечность – тя­нется, длится»³. Любопытно, что русское слово «время» по ряду этимологических версий состоит из двух слов: древнейшего индоевропейского корня r-аr (вращать, крутить, упорядочивать, творить, где везде, кстати, этот древнейший сакральный корень прослушивается) и «мя», т.е. буквально слово «время» означает «то, что вращается вокруг меня». Здесь подчеркивается присутствие субъективного начала в восприятии временных отношений, о чем мы уже писали и на чем мы еще оста­новимся.

Таким образом, разные понимания времени порождают и во многом различ­ные понимания мира. И здесь действительно стоит задуматься, а не был ли прав И.Кант, говоря о пространстве и времени как априорных формах нашего рассудка, который посредством их интерпретирует мир соответствующим образом. Ну а по­скольку индивидуальный рассудок присущ конкретной личности, то и его схемы во многом определяются социокультурными обстоятельствами. Таким образом, пространство и время различаются в культурном смысле «по горизонтали», то есть в разных одновременных культурах.

Но существуют и «вертикальные различия» в истолковании пространства и времени, когда нам трудно проникнуть в образ мысли людей прежних эпох. Так, например, в Древнем Китае время трактовалась не как некая последователь­ность равномерных и направленных в будущее событий, а напротив, как совокуп­ность неоднородных отрезков. Поэтому историческое время получает свои личные имена, связанные с жизнью конкретных людей, прежде всего императоров⁴.

¹ Там же. С. 22.

² Там же. С. 23.

³ Там же. С. 24.

⁴ Кстати, по древнекитайским представлениям, и знаменитый 60-летний циклический календарь людям дарит легендарный император Хуан-ди – Желтый Предок.

341

Соответственно такое понимание времени требовало и иного представления о про­странстве. Замкнутое пространство и цикличное время – вот модель мира, в кото­ром живет человек. Поэтому будущее рассматривалось в Китае не как нечто стоя­щее впереди и еще неосуществленное, а, скорее, как нечто уже бывшее и до сих непревзойденное по своему совершенству. К нему предстоит вернуться после ны­нешнего периода всеобщего хаоса и упадка. Исключительное почитание предков в Китае также объясняется тем, что поколения уходили в весьма своеобразное про­странственно-временное небытие, которое существует параллельно и постоянно оказывает или благое, или вредное воздействие на мир людей.

А.Я.Гуревич, исследуя проблему восприятия времени у древних скандинавов, также отмечает его существенные отличия от современных представлений. Время здесь «не течет линейно и без перерывов, а представляет собой цепь человеческих поколений. Дело в том, что время ощущается и переживается этими людьми... еще в значительной мере циклично, как повторение»¹. Время – это прежде всего тече­ние жизни людей, оно индивидуально. Это закрепляется даже в практике заключе­ния договоров, которые «сохраняют силу, пока они живы». С таким пониманием времени связано и убеждение людей в том, что они могут воздействовать на время через систему сакральных действий. Следовательно, в отличие, например, от со­временных представлений физики, что прошлого уже нет, будущего еще нет, а есть лишь настоящее, древние скандинавы понимали, что прошлое хотя и миновало, но когда-то вернется. «Будущего еще нет, но вместе с тем оно уже где-то таится, вследствие чего провидцы способны его с уверенностью предрекать. Время мыс­лилось подобным пространству: удаленное во времени (в прошлое или будущее) представлялось столь же реальным, как и удаленное в пространстве»².

Помимо «социокультурной нагруженности» представлений о пространстве и времени сложность понимания данных категорий связана еще и с тем, что человек в своей жизни оперирует ими постоянно, он имманентно погружен в простран­ственно-временной поток собственного сознания. И субъективные восприятия пространства и времени не менее, а гораздо более важны для человека, чем аб­страктное и отчужденное понимание их физического смысла. Действительно, если вы кого-то ждете, то для вас время течет медленнее, стрелки часов как будто бы останавливаются. Более того, если в этот момент измерить ваш пульс или давле­ние крови, то налицо будут изменения этих объективных физических параметров. Так что психологическое переживание не менее важно, чем объективные факторы. В некотором смысле мы можем повлиять на время.

Так, например, если вы заняты каким-то делом и день пролетает для вас бы­стро – значит, он наполнен событиями. Зато по прошествии некоторого време­ни, вспоминая все эти события, вы как бы растягиваете прошедшее время, вам есть что вспомнить. И напротив, если день мучительно тянется от безделья и от­сутствия значимых событий, то по прошествии некоторого времени вам нечего вспомнить, и тогда говорят о том, что время прошло незаметно. В этом случае правомерно говорить о субъективно-психологическом переживании времени³.

¹ Гуревич А.Я. Средневековый мир. Культура безмолвствующего большинства. М., 1990. С. 77.

² Там же. С. 81–82.

³ Это субъективно-психологическое переживание времени не следует полностью отождествлять с духовно-экзистенциальным временем, о чем речь пойдет в заключительной части данной лекции.

342

«Если бы скорость восприятия и обработки информации человеком значительно убыстрилась, то все изменения во внешнем мире казались бы ему относительно замедленными»¹.

Таким образом, рассматривая с философской позиции пространство и время как формы проявления бытия, мы можем выделять в последнем относительно са­мостоятельные уровни, относительно которых происходит спецификация данных категорий. То есть качественные характеристики данных уровней в значительной мере изменяют общие представления о пространстве и времени, наполняя их кон­кретным содержанием.

Поэтому говоря, например, о времени, мы ни в коем случае не должны по­нимать его только в физическом и даже в природном смысле. Время «есть мера социально-исторического и всякого иного бытия, мера социально-исторической и всякой иной его связи и последовательности. Как такая мера оно может быть измерено и сосчитано в тех или иных отвлеченных единицах, как-то: год, месяц, час или еще в более отвлеченных единицах частоты колебаний атома какого-либо удобного для этого элемента, но оно всегда есть нечто иное и большее, чем этот счет и это измерение. Оно есть мера человеческой жизни и человеческого ее опре­деления»².

Поскольку мир представляет собой иерархическое, многоуровневое образо­вание, мы можем выделять и соответствующие этим уровням специфические про­странственно-временные отношения.

Например, мы можем говорить об историческом или социальном времени.

Оно весьма своеобразно. Это не просто физическое время, опрокинутое на историю. Для естественных наук время – это совокупность однородных отрез­ков. А история, события в ней принципиально неоднородны. Есть периоды, когда время как бы застывает, а есть периоды таких исторических преобразований, когда в жизнь одного поколения как бы вмещаются целые века. К тому же история раз­вивается таким образом, что насыщенность событиями и изменениями постоян­но нарастает, т.е. историческому времени свойственно убыстрять свой ход. Для историка не так уж важно, сколько лет потратил Цезарь на завоевание Галлии, а Лютер на проведение реформации, в любом случае не более одной сознательной жизни. Поэтому историческое время – это выделенная длительность, текучесть конкретных событий с точки зрения их значения для людей как своего, так и на­шего времени.

Г.С.Кнабе приводит пример трактовки времени в Римском государстве. В Ри­ме огромную ценность и культурное значение имела система водоснабжения, при­чем уровень последнего был так высок, что к концу I в. н. э. все население было полностью обеспечено водой³. Однако значимость воды была столь высока для жизни людей, что в культуре навсегда закрепляется боязнь ее нехватки или отсут­ствия, что придает ей и связанным с ней людям и предметам священный характер. Это, в свою очередь, определяет сакральный характер всей системы водоснабжения

¹ Мелюхин С.Т. Материя в ее единстве, бесконечности и развитии. С. 147.

² Трубников Н.Н. Время человеческого бытия. М., 1987. С. 19.

³ На каждого жителя Рима приходилось от 600 до 900 литров воды, тогда как в начале XX века в Петер­бурге – 200 литров, а в Нью-Йорке – 520. См.: Кнабе Г.С. Историческое время Рима // Г.С.Кнабе. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1993. С. 285.

343

Древнего Рима, которой управляют специально выделенные магистраты-цен­зоры из числа самых доверенных сенаторов (своеобразные жрецы). Такая система сохраняется в Риме очень долго, даже несмотря на то, что проблема обеспечения водой уже давно не стояла.

То есть государство сознательно останавливает время (как некую прошед­шую совокупность событий) и распространяет его действие уже на совершенно иную жизнь, сохраняя жесткие правила и регламентации, которые утратили свой практический смысл. «На уровне технических представлений раннеимператорской эпохи, рациональной организации городского хозяйства и повседнев­ного быта такое обращение с водой представляется совершенно непонятным. Оно находит себе объяснение все в той же логике «остановленного времени» или даже «времени, обращенного вспять». На заре своей истории римляне ви­дели в родниках и реках либо богов, либо их обиталища. Сакральное отноше­ние к источникам воды отражало характерное для замкнутой маленькой древ­ней общины обожествление не природы вообще, а именно своей, местной при­роды»¹.

С другой стороны, в более поздние эпохи отношение к истории изменяется и возникает иное, динамическое восприятие времени в римском обществе, когда прошлое рассматривается лишь как пройденный этап для настоящего, теряя свой­ства какой-либо устойчивости и значимости. Как писал Овидий:

Время само утекает всегда в постоянном движенье,

Уподобляясь реке; ни реке, ни летучему часу

Остановиться нельзя. Как на волну набегает,

Гонит волну пред собой, нагоняема сзади волною, –

Так же бегут и часы, вслед возникают друг другу,

Новые вечно, затем, что бывшее раньше пропало,

Сущего не было – все обновляются вечно мгновенья.²

Таким образом, время трактуется, что и отражено в названии поэмы Овидия, как смена состояний, как постоянные метаморфозы (превращения). Время дви­жется поступательно, «линейно, прямо и только вперед, от изначального хаоса, через бесконечные превращения, приближаясь к нашим дням – дням торжества Рима, римской цивилизации и римского полубога-императора»³. Кстати, такое вос­приятие времени всегда характерно именно для имперских государств, рассматри­вающих себя как некоторую вершину мирового общественного развития. Отсюда и сопровождающие их лозунги, призывающие в той или иной форме «покорять» время.

Пространство также несет в себе не только физические представления, но и глубочайший человеческий смысл. Очень глубокие и тонкие размышления прово­дит П.А.Флоренский, показывая связь представлений о пространстве с духовным состоянием эпохи, которое реализовывалось в произведениях искусства, и

¹ См.: Кнабе Г.С. Историческое время Рима // Г.С.Кнабе. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1993. С. 287.

² Цит. по: Кнабе Г.С. Историческое время Рима // Там же. С. 295.

³ Там же. С. 296.

344

делая вывод о том, что каждая эпоха выбирает соответствующую ей систему простран­ственно-временных координат'.

Для человека пространство всегда выступает прежде всего как некоторое локализованное (индивидуальное) пространство, как более крупное – государ­ственное, этническое пространство, и, наконец, как некое мировое, космическое пространство. Каждое из этих пространств наряду с физическими характеристи­ками имеет свой собственный смысл, который, кстати говоря, не всегда доступен представителю иной культуры или иного этноса. Он часто и самим носителем данной культурной традиции не осознается в явной форме, а чаще проявляется стихийно, в силу привычки².

Например, сидячие места в общественном транспорте в России стихийно уступаются пожилым людям, женщинам, особенно беременным, и детям. Рус­ский так себя ведет и за рубежом. Но этот смысл сидячего места отсутствует в Японии и в США. Если в США вы уступили место женщине, то это может быть проинтерпретировано прямо противоположным образом, особенно если женщина феминистка: не как галантность и знак уважения, а напротив, как проявление ее дискриминации по половому признаку.

Человек другой культуры, не знающий этих неявных культурных смыслов локальных пространств (таких как жилище, ритуальные и общественные места и пр.), может оказаться в смешной и нелепой ситуации, например, не сняв головной убор или слишком шумно выражая свои эмоции, там где этого не следовало бы де­лать. Таким образом, мы живем не просто в географическом пространстве, состоя­щем из безликих мест вообще, а в особом культурно-смысловом пространстве, состоящем из различных значащих мест, оказывающих самое прямое влияние на наше поведение и образ мыслей. Не только мы формируем пространство, упоря­дочиваем его сообразно нашим целям и желаниям, но и оно активно формирует нас. На основе этого эффекта строится, в частности, все искусство современного дизайна. Один из его разделов так и называется «пространственный дизайн».

Г.С.Кнабе приводит пример особой роли и значения понимания жилого про­странства, без знания смыслов которого мы просто не сможем понять другую куль­туру в силу временной или пространственной удаленности от нее. Так, например, римский город, который с физической, геометрической, т.е. с точки зрения своих

¹ «Так, в египетском искусстве, особенно в искусстве каменного века, явно господствующей была длина, горизонталь, причем Египет стал вводить, но весьма подчиненно, высоту. Греческое искусство характеризуется полным равновесием длины и высоты, т.е. горизонтали и вертикали, причем намечается, но подчиненно, глуби­на. Искусство христианское выдвинуло вертикаль и дало ей значительное преобладание над прочими координата­ми; средневековье усиливает эту стилистическую особенность христианского искусства и дает вертикали полное преобладание, причем этот процесс наблюдается в западной средневековой архитектуре и в восточной средневе­ковой фреске. Возрожденческое искусство, сделав попытку вернуться к эллинской уравновешенности вертикали и горизонтали, не удерживается тут и делает постепенно господствующей – глубину, которая разрастается в безмерность и дурную бесконечность, постепенно забивая все прочие координаты, первоначально же среди них имеется, как пережиток готики, некоторое преобладание вертикали над горизонталью.

Итак, каждая координата имеет в том или другом искусстве ту или другую выраженность и проявляет собой то или другое духовное стремление эпохи. Уже это одно обстоятельство должно наводить на мысль о раз­личных способах воспринимать, понимать и изображать время в зависимости от духовного характера эпохи» (Флоренский П.А. История и философия искусства. М., 2000. С. 191).

² Именно философии дано подвергать рациональной рефлексии эти бессознательно функционирующие представления о пространстве и времени, в силу чего она и способна выполнять функции высшей формы само­сознания данной национально-культурной традиции. См. подробнее: Иванов А.В. Уровни русского самосознания // Вестн. МГУ. Сер. 12. Социально-политические исследования. 1993. № 6.

345

пространственных характеристик отличается от иного города только количествен­ными показателями, всегда несет в себе смысл священного города, который этими показателями никак не определяется. Место построения города «выбирается бога­ми», и это обстоятельство порождает целую систему ритуалов как при начале по­стройки города, так и в дальнейшей жизни внутри него как в особом, священном пространстве.

Город – это закрытое пространство, не только от врагов, но и от чужезем­ных богов. Город олицетворяет собой прежде всего жизнь, поэтому «его осквер­няло бы всякое соприкосновение со смертью. Внутри померия было запрещено не только хоронить мертвых, но и появляться вооруженным солдатам. Вооруженная армия сеет разрушение и сама подвержена ему. Ее задача – сражаться с темными силами внешнего мира, от которых город как раз и стремится укрыться за своими стенами»¹. Поэтому выходя из города, например на войну, человек как бы терял на время свои мирные функции земледельца и приобретал свойства воина – жес­токость, ненависть и отвагу. Соответственно, возвращаясь в город, он «надевал» оболочку мирного гражданина, для чего, например, в Древнем Риме необходимо было пройти перед алтарем Януса.

Указанные свойства локального пространства часто переносились и на пони­мание мира в целом (всего пространства), придавая народу, живущему в этом ло­кальном пространстве, исключительность, избранность и нетерпимость к другим народам. Причем оба эти свойства человек должен был демонстрировать. С дру­гой стороны, особое понимание предназначения Рима (его предопределенность быть господином мира) особым образом интерпретировало и некоторые свойства пространства. Оно представлялось «динамичным, мыслилось как постоянно рас­ширяющееся, и расширение это было основано не только на завоевании, но на сакральном праве»².

Если уж речь зашла о римской культуре, то заметим, что параллельные и пер­пендикулярные улицы, прямоугольные кварталы и большая центральная площадь во многих крупных европейских городах – это прямое наследие римской трак­товки городского пространства, а еще точнее – форма организации пространства в римском военном лагере. И это неудивительно, ибо именно вокруг укрепленных римских военных лагерей начинали организовываться многие торговые и ремес­ленные европейские центры.

Любопытно, что в Древней Греции и в Древней Индии города имели дру­гую пространственную организацию. Например, древние индийские города имели концентрическую и лучевую организацию пространства за счет соответствующим образом расходящихся улиц. Подобную «восточную» структуру имеет и Москва. В каком-то смысле прав был русский мыслитель Г.П.Федотов, усмотревший в истории России момент борьбы между азиатской Москвой и европейским Петер­бургом³, который, кстати, был спланирован Петром совершенно по-римски. Там все организовано параллельно и перпендикулярно.

¹ Кнабе Г.С. Историческое пространство Древнего Рима // Указ. соч. С. 254.

² Там же. С. 265.

³ См.: Федотов Г.П. Три столицы // Федотов Г.П. Судьба и грехи России (избранные статьи по философии русской истории и культуры). В 2 т. Т. 1. СПб., 1991.

346

Кстати, нигде так не ощущаешь искусственность и инородность прямых го­родских углов живому пространству природы, чем где-нибудь в пустынных гор­ных районах Центральной Азии, например, в Западной Монголии. Здесь прямо­угольный многоэтажный дом производит совершенно неестественное впечатле­ние на фоне гор и облаков, где нет ни одного прямого угла. Он здесь абсолютно неуместен. И наоборот: круглая белая юрта¹, стоящая у подножия снежных пиков Монгольского Алтая, производит исключительно гармоничное впечатление, вы­ступая важнейшим фактором формирования центральноазиатского культурного ландшафта². Удивительно, как с монгольских горных перевалов совершенно по-иному воспринимается и пространство в целом. Оно разительно контрастирует с привычным городским замкнутым окоемом и даже с сельским равнинным ланд­шафтом. Возникает ощущение, что здесь перед человеком нет никаких искусствен­ных границ и пределов.

Горный пейзаж беспределен, вечен и мудр, он распахнут на все четыре сто­роны и не противостоит человеку как нечто внешнее, чуждое и холодное. Совсем наоборот: это понятная и близкая беспредельность, куда ты вселен естественно и органично (не отсюда ли и мудрое русское слово «вселенная»?) и где видно, как вечное небо соприкасается с вечной Землей. Здесь падают оковы социальной суе­ты и суемудрия, и ты отчетливо понимаешь, что может уйти в небытие вся совре­менная техническая цивилизация со всеми ее атомными реакторами и компьюте­рами, могут кануть в лету и все живущие ныне племена, но эти горы и ущелья как стояли, так и будут стоять до скончания времен. Они – над бушующими волна­ми исторического времени и поверх многих наших расхожих пространственных смыслов вроде обывательского тезиса: «Мой дом – моя крепость». Здесь, в пу­стынных горах, зримо приобщаешься к совсем другой пространственно-времен­ной сфере бытия, которая называется духом. О ней речь у нас пойдет в конце этой лекции.

¹ Юрта – это не просто жилище, но и целая пространственно-временная модель мироздания, четко фикси­рующая низ и верх, центр и периферию в структуре мирового целого и в человеческом бытии. Дымоход ассоции­руется с Божественным Небом. Через него проникают во внутреннее пространство юрты души новорожденных, и через дымоход отлетают на небо души усопших. Через дымоход пламя возносит на небо человеческие молитвы, и через него до мудрых доходят вести с высших небес. Вход монгольской юрты всегда ориентирован на юг, а алтарная часть с реликвиями – на север. Очаг – священная центральная часть юрты, где горит огонь и готовят пищу. Левая сторона от входа – мужская; правая – женская. «В мужской половине юрты, – пишет известный монголовед Н.Л.Жуковская, – хранится скотоводческий и охотничий инвентарь (седло, ружье, кнут, приспособ­ления для таврения скота, бурдюк с кумысом и т.д.), который имеет отношение к специфике мужского труда у кочевников. На женской половине – хозяйственная утварь (чашки, чайники, пиалы, ведра), шкафы, запасы про­дуктов, женское рукоделие, ящик с аргалом для очага и т.д.» (Жуковская Н.Л. Кочевники Монголии: Культура. Традиции. Символика. М., 2002. С. 17). Приехавшие гости всегда располагаются во внутреннем пространстве юрты в соответствии со своим половым и социальным статусом. Чем выше ранг гостя, тем ближе сидит он к ее северной части с правой или с левой стороны. Категорически запрещается наступать на порог юрты. Тем самым и здесь подчеркивается особый статус границы, отделяющей внутреннее сакральное пространство от внешнего мира.

² Кстати, современные исследования по культурному ландшафту, разворачивающиеся на стыке искусство­ведения, культурологии, географии и философии, дают чрезвычайно важный материал по способам организации пространства и переживания времени в культуре различных этносов, в частности, кочевых и земледельческих народов. Из большого числа публикаций на эту тему выделим две фундаментальные монографии: Веденин Ю.А. Очерки по географии искусства. М., 1997; Шишин М.Ю. Ноосфера, культура, культурный ландшафт. Барнаул, 2003.

347