3. Между наукой и искусством

Античная философия, пройдя путь от мифа к логосу, форми­руется как рациональная сфера духовной культуры. В этом виде она постепенно приобретает собственную форму самовыражения, неуклонно отходя от литерату­ры. Это совпадает с моментом общего «рождения культуры. Все формы культуры только еще возникают»². Миф в эту историческую эпоху как бы «разрывается», и возникают два полюса человеческого сознания, которые, с одной стороны, проти­воположны, а с другой – неразрывно связаны между собой. Один полюс реали-

¹ См. блестящий анализ связи диалектики и диалога в работе: П.А. Флоренский. Диалектика // Флорен­ский П.А. У водоразделов мысли. Т. 2. М., 1990.

² Фрейденбсрг О.М. Миф и литература древности. С. 16.

74

зуется в науке и сориентирован на рационально-теоретическое постижение мира. Другой, напротив, связан с ценностным постижением бытия, которое органичнее всего воплощается в искусстве и в религии.

В этом смысле возникающая философия выступает уже изначально как некая интегрирующая форма сознания. Она одновременно и форма рационального созна­ния, т.е. возникает как «мышление отвлеченными понятиями»¹. Но ее предметом одновременно являются и ценностно-эмоциональные аспекты постижения бытия, специфика которых накладывает на нее свой отпечаток.

В момент зарождения наиболее наглядно можно рассмотреть, каким образом философия начинает себя отличать, с одной стороны, от возникающих наук, а с другой – от религии, еще одной внерациональной сферы культуры.

Обратимся сначала к науке. Прежде всего следует иметь в виду, что наука выходит из философии и долгое время тесно связана с нею, что до сих пор имеет свои рудименты (например, в Англии ученый, защитивший диссертацию, называ­ется доктором философии). Более того, в структуре наук философия занимала свое особое место, выступая как своеобразная первофилософия, или натурфилософия, о чем речь пойдет далее.

В основе наук о природе, если трактовать их в самом общем виде, лежат осо­бым образом направленное созерцание и рационально интерпретированные чув­ственные ощущения. Особенность античности заключается в том, что чувственные ощущения, которые не были связаны с непосредственной практической пользой, ценились выше как продукты мыслительной, внутренней деятельности. Именно они могли стать предметом эстетического наслаждения.

Такое понимание эстетического не сводится лишь к восприятию и производ­ству продуктов искусства как одной из разновидности эстетической деятельности, и творчество не сводимо к художественному творчеству, как это часто трактуют сегодня. Эстетическое восприятие мира – это прежде всего его чувствительное созерцание, позволяющее почувствовать во всем красоту, будь то продукты твор­чества художников и поэтов или законы науки, отражающие гармонию бытия. Та­кое созерцание принципиально непрагматично, оно улавливает уже имеющуюся гармонию. Это своеобразное незаинтересованное созерцание.

Именно поэтому фундаментальный труд Лосева называется, что для мно­гих непонятно, не «История философии», а именно «История античной эстети­ки». Тот, кто попытается там найти только эстетические аспекты в современном смысле, ошибется. Речь в лосевской книге идет об истории античной философии и культуры в целом, а точнее, о красоте в широком смысле, которую мы улавливаем в созерцании различных аспектов жизни мирового целого, будь то жизнь природы, творение искусства или область межчеловеческих отношений.

Одно из важнейших проявлений красоты, по мысли Платона, – это законы Космоса, поэтому познание законов есть действо эстетическое. В эстетическом созерцании и наслаждении объединяются такие, внешне кажущиеся нам сегодня противоположными области творчества, как искусство и наука. Поэтому для чело­века античной культуры нет ничего особенного в выражениях типа «теория пре-

¹ Там же.

75

красна» или «умная красота», которые звучат непривычно и даже шокирующе для современного человека. Напомним, что и слово «теория» в первичном этимологи­ческом значении и согласно его общему устойчивому использованию в греческой культуре обозначало именно «созерцание», где невозможно отделить рацио­нальный элемент от эстетического, а непосредственно схватываемое смысловое содержание от промысленного в понятиях.

Понятие искусства также имело у древних греков несколько иное значение, чем у нас, и было связано с искусством использования знаний, а не просто знанием о произведениях искусства. Искусство (от греч. techne) – это ремесло, умение. Последнее значение мы также используем до сих пор, когда говорим об искусстве врача как высшей оценке его профессионализма, которым действительно можно наслаждаться, а не только утилитарно использовать. В этом же смысле мы говорим об искусстве политика, искусстве инженера и т.д., чем мы также в определенном смысле можем наслаждаться. Искусство – это некоторый навык, доведенный до совершенства, выполняемый артистично и часто даже без осмысления¹.

Таким образом, наука и искусство были едины, и искусство выступало не­которой высшей формой применения имеющихся научных знаний, где эффектив­ность, истина и красота шли еще рука об руку. Отсюда и диалектика как искусство спора, и геометрия как искусство измерения земли. Поэтому «подлинное искус­ство для Платона – это сама жизнь, но жизнь, методически устроенная и научно организованная»².

Одновременно в античности закладывается и начало различия между искусством и наукой. Искусство порождает, это акт делания, т.е. производство того, чего еще нет. Это сотворение вещи. Поэтому сотворенное может быть и случайным. А научная ис­тина не может быть случайной, ибо представляет собой знание необходимого.

Отсюда вытекает важная особенность науки. Необходимое безусловно, оно может быть предметом анализа или открытия, но оно не подвластно нашим дей­ствиям. Наука – сфера умозрительной теории и теоретического созерцания, а не практики. Опять же вывод, который во многом не совпадает с современными пред­ставлениями.

Мы, конечно, соглашаемся, что наука – это прежде всего теория, но для нас практическое применения результатов теории является важнейшей особенностью науки. Грек видит науку иначе. Ему свойственна более высокая оценка именно со­зерцательной теоретической деятельности ученого. Она имеет зримые отличия, например, от знаний ремесленника или от изобретателя технических устройств. Первый имеет дело с вечным и истинным, вторые – с бренным и преходящим. «Дух теоретического созерцания есть наидостойнейшее дело свободного челове­ка» – вот девиз древнего грека. Показательна дошедшая до нас надпись на могиле Архимеда, по преданию, начертанная им самим. Она гласила приблизительно сле­дующее: «Здесь лежит тот, кто сумел доказать, что объем шара, вписанного в конус, занимает 3/4 его объема». И это достаточно скромное математическое открытие – предмет гордости величайшего техника-изобретателя всех времен и народов!

¹ См.: Лосев А.Ф. История античной эстетики. Высокая классика. М, 1974. С. 16–17.

² См.: там же. С. 21.

76

Из этой общей созерцательно-интеллектуальной установки вытекает и дру­гая черта греческой научной мысли. Основу наук нельзя найти в самих частных науках. Необходима первая наука, наука наук, а именно – философия.

И здесь становящаяся философия делает первый шаг навстречу этой стихий­ной потребности в ней со стороны становящейся науки. Она отличает себя от праг­матического искусства философствовать, чем занимались софисты, исходящие из принципа полного обладания Софией, т.е. мудростью, за которую и деньги брать совсем не зазорно. Критика Платоном и Сократом искусства как ремесла была рас­пространена и на данный вид философии, положив начало ее активному становле­нию как бескорыстного стремления к мудрости, а не как способа зарабатывания на жизнь. Философия приобретает характер особой формы культуры, основанной на внеутилитарности, свободе, доказательности и универсальности мышления.

Наука нуждается в чистом, независимом от эмпирического и практического опыта обосновании, которое достижимо лишь посредством рациональной рефлек­сии, имеющей характер всеобщности и необходимости. Сами частные научные истины вполне могут быть результатом случайных практических догадок, а вот необходимое и строгое доказательство может дать только философия. В основе наук лежат гипотезы и аксиомы, из которых дедуктивно выводится их остальное содержание, но кто, кроме философии, способен выявить и осмыслить это бес-предпосылочное знание, часто, кстати, непрозрачное и для самих наук? Платон обозначает эти основания, достигнутые с помощью философского умозрения и диалектического рассуждения без всякой опоры на нечто чувственное, как идеи'. Стало быть, единственной «наукой», которая может заниматься исследованием идей в чистом виде, выступает философия.

И здесь можно указать на один парадокс философии, который связан с тем, что она стремится выступить в роли науки наук. Здесь кроется опасность посчи­тать себя абсолютной наукой, уже владеющей абсолютной истиной. Однако такая уверенность ведет к «параличу» знания, а философия начинает противоречить своему исконному предназначению – лишь стремиться к мудрости, которая предполагает незавершенность философского поиска. Кроме того, если бы философия гипотетично оказалась завершена, и подобный, говоря современным языком, сциентистский результат был бы получен, то вне философской рефлексии остался бы колоссальный пласт культуры, который находится вне научного и даже вне рационального постижения бытия. По счастью, античная философия сумела достойно избежать собственной догматизации в качестве науки наук. И для этого в ее арсенале оказались дополнительные ресурсы.