Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Иванов, Миронов_Лекции.doc
Скачиваний:
4
Добавлен:
01.05.2025
Размер:
4.96 Mб
Скачать

3. Ницшеанский опыт «переоценки» всех ценностей

Если попытаться дать краткий ответ на поставленный во­прос, то он будет следующим: «безграничный, доведенный до последовательного иррационализма, волюнтаризм». Он вычитывается уже с первых страниц «Воли к власти»: «мне посчастливилось после целых тысячелетий заблуждений и путани­цы, снова найти дорогу, ведущую к некоторому да и некоторому нет.

Я учу говорить нет всему, что ослабляет, что истощает...

Я учу говорить да всему, что усиливает, что накопляет силы, что оправдывает чувство силы.

До сих пор никто не учил ни тому, ни другому: учили добродетели, самоот­речению, состраданию. Учили даже отрицанию жизни. Все это – ценности ис­тощенных»4. Чему же в более конкретной форме говорит «да», а чему – «нет» Фридрих Ницше?

Решительное «нет» он говорит платонической теории ценностей, и прежде всего ее отцам-основателям – Сократу, который для него «представляет в исто­рии ценностей пример глубочайшей извращенности»5, и Платону. В их теорети­ческом и биографическом наследии его категорически не устраивает буквально все: и примат духовных ценностей над витально-телесными; и попытка рацио­нального обоснования абсолютного и объективного характера этих духовных ценностей, особенно моральных; и стремление к нравственному совершенству; и уж тем более какая-то там «сама по себе сущая» идея Блага.

Платонизм – это не просто невинное философское заблуждение. С точки зрения Ницше, это источник разжижения человеческой воли и разложения челове­ческого сообщества. Вот одна из самых дерзких его инвектив против платонизма и христианства, которых он ставит в один ряд своих самых непримиримых врагов: «Нравственный фанатизм (короче Платон) разрушил язычество, переоценив его ценности и отравив его невинность. Мы должны же наконец понять, что разру­шенное стояло выше того, что победило! Христианство возникло из психологиче­ской извращенности, могло пустить корни лишь на испорченной почве».6 И далее:

1 См.: Шелер М. Избранные произведения. М., 1994. С. 313–316.

2 Лосский Н.О. Бог и мировое зло. М, 1994. С. 250–262.

3 См.: Франкл В. Человек в поисках смысла. М, 1990. С. 165–170.

4 Ницше Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей. М, 1994. С. 61.

5 Там же. С. 197.

6 Там же. С. 203.

570

«Борьба против Сократа, Платона, против всех сократовских школ имеет в своей основе глубокое инстинктивное сознание, что человека нельзя сделать лучшим, внушая ему, что добродетель есть нечто подлежащее доказательству и требующее обоснования...»1 Ницше, впрочем, говорит «нет» и разным формам гедонизма, ибо это мировоззрение грубых рабов и духовных плебеев, серой безликой массы, нена­вистное ему не менее, а, пожалуй, даже и более, чем платонический аристократизм и рационализм в трактовке ценностей.

Надо отдать должное его критической проницательности: он тонко подмеча­ет бессильный и бесплодный, лишенный подлинной ценностной укорененности характер многих научных и философских абстракций, в которые самозабвенно играет интеллект, утративший чувство живой жизни и загоняющий себя в баш­ню из слоновой кости. Немецкий мыслитель безжалостно вскрывает и ханжеский характер современной ему христианской морали, примиряющей личность с без­образной действительностью, оправдывающей человеческую лень и слабости, вы­дающей свою систему мертвых предрассудков за единственно истинную систему ценностей. Ницше одним из первых ставит и так называемую проблему дискурса власти, подмечая инструментально-манипуляционный характер многих расхожих понятий (той же категории «истина»), метафор и даже целых идейных комплексов. Он пророчески – задолго до эпохи массовых коммуникаций – восстает против ложных политических и духовных авторитетов, которые попросту маскируют свое человеческое ничтожество и духовное убожество искусно подаваемой словесной мишурой.

Словом, Ницше беспощадно, порой с явными перегибами и откровенным эпатажем, воюет с мертвящим ценностным догматизмом (религиозным, философ­ским и научным) современной ему эпохи. Никакие рациональные, да и внерацио-нальные (типа веры или мистической интуиции) формы обоснования ценностей представляются ему невозможными.

Ценности можно только утверждать, как бы укоренять в бытии личност­ным волевым усилием хотя бы живым сподвигающим словом или поступ­ком, если иного не дано. Он и верит, что именно его ницшевская воля сокрушает старые и пробивает дорогу к какой-то новой, еще неведомой миру системе ценностей. Он все еще считает себя Заратустрой.

В этом кроется тайна столь сильного воздействия Ницше на умы современ­ников и на последующую аксиологическую мысль. Он провозглашает невозмож­ность рационального обоснования ценностей. Он вообще отвергает самую воз­можность логического и общезначимого обсуждения проблемы ценностей. Сам его афористически-художественный, разящий, как удар шпаги, стиль, кажется, служит лучшим обоснованием такой идейной позиции!

Но кому же он говорит решительное «да» в истории аксиологии? Не могут же у мыслителя, даже столь экстравагантного, быть одни идейные враги? Кто вы­ступает в роли его союзников?

Ницше говорит «да» в первую очередь софистам, которые «имеют мужество всех сильных духом – сознавать свою имморальность».2 Он также говорит «да»

1 Там же. С. 204.

2 Там же. С. 195.

571

«мудрой усталости» Пиррона и нигилизму Шопенгауэра. Словом, если учесть, что Ницше сам называет свою позицию «решительным гераклитизмом» и, спрашивая, «что обозначает нигилизм?», сам же себе и отвечает: «то, что все высшие ценности теряют свою ценность. Нет цели. Нет ответа на вопрос «зачем?»1, то вроде можно было бы квалифицировать его позицию как последовательно софистически-скеп­тическую, где нет ни абсолютных, ни объективных ценностей, а есть сплошная субъективно и самостийно утверждающаяся, эпатирующая и всеразрушающая воля. Это впечатление может тем более усилиться, если учесть что он везде поет гимн бессознательному порыву, аффекту, творческой спонтанной силе и страсти.

Однако такое заключение будет, конечно же, поспешным. На самом деле у Ниц­ше «как философа жизни»2 есть весьма твердое, хотя и совершенно иррациональ­ное аксиологическое основание – универсальная жизнеобразующая «воля к вла­сти». Собственно, жизненная воля и борьба жизненных воль и есть единственное подлинное бытие в мире, а единственная подлинная ценность этого бытия в общем-то абсолютная и объективная это то, что способствует биологическо­му сохранению и «росту власти» или «движению по шкале силы»!!!3

В целом же позиция позднего Ницше может быть квалифицирована как на­туралистический волюнтаризм, из которой следует его итоговый вывод: о непри­годности «старых идеалов для истолкования всего происходящего... Все эти идеа­лы... противоречат жизни»4. И никакие будущие ценности и идеалы не смогут быть рационально обоснованы и применены к жизни, ибо никакого объективного разума, никаких общезначимых смыслов, никаких всеобщих целей и никаких при­нудительных истин в мире нет и быть не может. Разве что полезные для волевого самоутверждения идеологические фикции.

На этот дерзкий ницшеанский вызов и предпринимает попытки ответить как современная ему философская и художественная мысль, так и последующая ак­сиологическая традиция, в том числе и натуралистическая.