6. Антропологическая модель

«Внезапно однажды утром мрачного декабрьского дня я обнаружил на черепе каторжника целую серию атавистических ненормальностей... анало­гичную тем, которые имеются у низших позвоночных. При виде этих стран­ных ненормальностей — как будто ясный свет озарил темную равнину до са­мого горизонта — я осознал, что проблема сущности и происхождения пре­ступников была разрешена для меня»⁹⁰, — такие слова были сказаны в 70-х годах XVIII в. тюремным врачом, итальянцем Ч. Ломброзо. Он увидел, по его убеждению, в чертах преступника характерные черты примитивного, перво­бытного человека и животных. «Преступник — это атавистическое существо, которое воспроизводит в своей личности яростные инстинкты первобытного человечества и низших животных»⁹¹.

Преступниками не становятся, заявил он, преступниками рождаются. Они обладают отчетливо различимыми физическими чертами. Прирожден­ные индивидуальные факторы — основные причины преступного поведения, утверждал он. Прирожденного преступника легко отличить от остальных лю­дей по внешнему виду. У него сплющенный нос, редкая борода, низкий лоб, огромные челюсти, высокие скулы, выдающиеся надбровные дуги, прирос­шие мочки ушей и т.д. Этими чертами обладают «преступники, дикари и обезьяны». Они нечувствительны к боли, у них чрезвычайно острое зрение, они ленивы, склонны к оргиям, их неодолимо влечет к себе совершение зла ради него самого. Им присуще желание «не только лишить жизни свою жерт­ву, но и изуродовать труп, терзать тело жертвы, упиваться ее кровью»⁹². Лом­брозо разработал таблицу признаков

41

прирожденного преступника — таких черт (стигм), выявив которые путем непосредственного измерения физических черт того или иного лица, можно было, как уверял он, решить, имеем ли мы дело с прирожденным преступни­ком или нет.

Нетрудно увидеть в этой концепции перенесение эволюционно-биоло­гической теории развития видов Чарльза Дарвина в сферу изучения преступ­ности. В самом деле, если эволюционно человек произошел от человекопо­добной обезьяны, затем пережил стадию первобытной дикости, то не есть ли существование преступников проявление атавизма, т.е. внезапное воспроиз­ведение на свет в наше время среди современных, цивилизованных людей, людей первобытных, близких к своим человекообразным предкам? К тому же и у Дарвина находили такое высказывание: «В человеческом обществе не­которые из наихудших предрасположенностей, которые внезапно, вне всякой видимой причины проявляются в составе членов семьи, могут, возможно, представить собой возврат к первобытному состоянию, от которого мы отде­лены не столь многими поколениями. Эта точка зрения как будто бы находит подтверждение в общераспространенной поговорке о „черной овце“»⁹³.

Первые же проверки таблиц Ломброзо показали, однако, что наличие у преступников особых физических черт, отличающих их от всех остальных современных людей и сближающих их с первобытным человеком, не более чем миф. Теория Ломброзо и вытекающие из нее современные модификации исходят из положения о том, что между некоторыми физическими чертами и характеристиками организма человека, с одной стороны, и преступным пове­дением — с другой, существует определенная зависимость, что моральному облику соответствует и физическое строение человека. Следует указать, что в повседневном, бытовом сознании, отчасти в художественной литературе и других произведениях искусства (не самого высокого уровня), действительно фигурирует стереотип преступника ломброзианского типа (фигура злодея), которому противостоит добродетельный герой, чье физическое преимуще­ство всегда дополняется преимуществом моральным. Однако никакого науч­ного обоснования такие совпадения, конечно, не имеют.

Теория Ломброзо подразумевает наличие у преступников физических характеристик, отличающих последних от обычных людей. В 1913 г. англий­ский криминолог Горинг⁹⁴ проверил исследования Ломброзо, сравнив заклю­ченных со студентами Кембриджа (1000 человек), Оксфорда и Абердина (959 человек), с военнослужащими и учителями колледжей (118 человек). Оказалось, что никаких различий между ними и преступниками не существует. Подобное исследование и с теми же результатами было осуществлено В. Хили в 1915 г.⁹⁵

42

Теория Ломброзо исходит из предположения о том, что черты преступ­ников — возврат к чертам первобытного человека. Это предположение со­вершенно произвольно и недоказуемо.

Основой теории Ломброзо послужило представление о том, что в ран­ней стадии развития человечества первобытные племена были менее соци­альны, чем существующие формы общежития, что там господствовал волчий закон, что в сфере социальной жизни, как и в природе, действует принцип выживания наиболее приспособленных, что является также произвольным перенесением положений Дарвина в область социальной жизни.

Она исходит также из наивного представления о том, что физическая норма (совершенство тела) само собой подразумевает совершенство мораль­ное и что якобы вообще существует объективная норма (единая для всех вре­мен и всех народов) физических черт человека. На самом деле Ломброзо ис­кренне считал, что для преступника характерно наличие черт «монгольского» типа. Он писал, что эти черты, характеризующие, по его мнению, преступни­ка, «приближают преступника-европейца близко к доисторическому челове­ку и монголу»⁹⁶.

Ломброзо исходил из положения о том, что подобные аномалии орга­низма передаются по наследству и, следовательно, преступность также пере­дается по наследству, ибо преступность представляет собой отражение изъя­нов организма⁹⁷. Таков, следовательно, прирожденный преступник.

Если предположить, что эта теория верна, то из нее следует, что об­щество бессильно в борьбе с преступностью — оно не в состоянии повлиять на аномалии организма преступника и, следовательно, изменить его созна­ние. Отсюда — и знаменитая формула, приписываемая современникам ан­тропологического детерминизма ломброзианского типа, которая гласит: единственное, что можно сделать с преступником, это его «измерить, взве­сить и повесить».

Как верно отмечал А.А. Герцензон, «в своих взглядах на факторы пре­ступности Ломброзо очень сильно эволюционировал», он вынужден был вскоре признать и важность социальных факторов, влияющих на преступ­ность⁹⁸. Как свидетельствует Торстен Селлин, хотя Ломброзо «оценил воз­буждающую и сдерживающую силу среды окружения, он никогда не допус­кал наличия преступников, которые были бы нормальными людьми, преступ­ников, которые совершали бы преступления именно в результате влияния со­циальных условий, а не были просто стимулированы этими условиями»⁹⁹.

До настоящего времени продолжаются поиски особых физиологиче­ских или психофизиологических свойств и качеств человека, в какой-то мере увязываемых с его преступным поведением.

43

«Антропологическое изучение рассматривает функциональные и мор­фологические типические особенности преступников, исследуя его конструк­цию, гигиеническое состояние (физическое развитие), расовые особенности, половые, возрастные признаки, плодовитость, мимику, производя главней­шие измерения (силу рук, температуру и проч.), головные измерения, соби­рая генеалогию, фотографии, почерки и пр.»¹⁰⁰ Поиски специфически пре­ступного человека, понимание преступления как патологического проявле­ния физиологических аномалий организма — существо антропологического подхода к изучению личности преступника.

Хотя первые же проверки таблиц Ломброзо показали, что утверждение о наличии у преступников особых физико-анатомических черт, сближающих их с первобытным человеком, не более чем миф, этот миф оказался необык­новенно живучим. Как только развеялась легенда об анатомических отклоне­ниях, предрасполагающих к преступлению, возникли новые течения подоб­ного же рода, в основу которых были положены либо особенности эндо­кринной системы, желез внутренней секреции, либо психофизическая кон­ституция людей (теория немецкого психиатра Э. Кречмера), либо врожден­ные свойства нервной системы (экстраверты и психопаты английского пси­хиатра Айсенка) и т.д.¹⁰¹

Подобный подход является более усложненной формой поисков специ­фически преступных качеств и свойств в психофизической сфере личности. Так возникло утверждение, что в изучении личности преступника «конститу­ции и конституциональным факторам преступности должно быть отведено центральное место», что «глубочайшие корни преступности скрыты в кон­ституции преступника, которая создается и изменяется под влиянием, с одной стороны, окружающих личность внешних, и прежде всего социальных, условий, а с другой стороны, — того, что организм данного субъекта полу­чил в наследство от предков»¹⁰².

Стремление отыскать психофизиологическую предрасположенность субъекта как к преступлению вообще, так и к конкретным видам преступле­ний — существо вульгарно-антропологического подхода к проблеме изуче­ния личности преступника. Отсюда — утверждение о том, что «главные кор­ни преступности лежат в эмоциональной сфере личности». С.В. Познышев утверждал, что наука уголовного права изучает преступника как носителя опасного для общества состояния и настроения, что проявляемая в том или ином преступлении вина есть переходящее конкретное настроение, которое сложилось у человека под влиянием двух сил: действия на него различных событий, происходивших в окружающей среде, с одной стороны, и его пси­хологической конституции — с дру-

44

гой. Вульгарно-материалистическое, биологизированное определение вины вело к теории опасного состояния.

Термин «опасное состояние личности» впервые прозвучал на итальян­ском языке (pericolosità). Его автором был сотрудник и друг Ломброзо — итальянский юрист Энрико Ферри. Через два года после выхода книги Лом­брозо «Прирожденный преступник» Ферри защитил докторскую диссерта­цию, посвященную отрицанию концепции уголовной ответственности, осно­вывающейся на признании у преступника свободной воли.

Отрицание свободной воли человека, утверждение детерминированно­сти его поведения биологическими факторами, аномалиями организма вели к установлению нового принципа ответственности за преступление. Уголовная ответственность, как утверждали Ферри и его последователи, должна базиро­ваться не на принципе свободной воли, а на нуждах общества. Следует обра­щать внимание не на вину человека, а на его потенциальную опасность для общества. Каждый активный участник преступления, по мнению Ферри, все­гда ответствен в случае, если «совершенное преступление является его соб­ственным действием, т.е. представляет собой выражение его собственной личности, независимо от того, каковы были физические и психологические обстоятельства, характеризовавшие преступника, когда он замышлял и со­вершал преступление. Защитные меры, предпринимаемые против преступни­ка, должны зависеть не от характера и свойств деяния, но от его индивиду­ального агрессивного потенциала»¹⁰³.

Известна его формулировка о том, что «человек всегда ответствен за любое свое действие на том единственном основании, что он живет в обще­стве, и до тех пор, пока он живет в нем»¹⁰⁴.

Взамен презумпции свободной воли и моральной ответственности, со­циоантропологи выдвигали принцип «социальной ответственности». Они подразумевали под этим понятием не ответственность общества за соверша­емые в нем преступления, а ответственность индивидуума перед обществом и государством. Отсюда вытекала обязанность уголовной юстиции не опре­делять степень вины преступника, а установить, совершил ли человек пре­ступление, и если да, то применить к нему меры «социальной защиты», под­бираемые соответственно его личности с тем, чтобы «оградить от него обще­ство».

Эта концепция стала проникать в практику уголовной юстиции. Барон Рафаэль Гарофало, видный судья суда уголовной апелляции города Неаполя подверг в 1914 г. резким нападкам пропорциональность наказания, или, дру­гими словами, обязательность того, чтобы тяжесть наказания соответствова­ла тяжести преступления, что он пренебрежительно охарактеризовал как «та­рифную систему наказания».

45

Невозможно установить реальную тяжесть преступления, доказывал он. «Существует слишком много элементов, которые следует принимать при этом в рассмотрение. Мы должны учесть и материальный вред, и степень безнравственности преступного действия, его опасность и степень возбужда­емой им тревоги. По какому праву, — спрашивал он, — можем мы выделить какой-либо один из этих элементов и игнорировать другие?»¹⁰⁵

Взамен всего этого Гарофало предложил учитывать только степень вре­да, причинение которого можно ожидать от преступника или, другими сло­вами, степень его способности к преступлению.

Возможность, вероятность или уверенность в том, что данный преступ­ник может вновь совершить преступление, легли в основу понятия «опасное состояние личности». Преступление с этой точки зрения принимается во вни­мание, но только как показатель степени этой опасности наряду с другими обстоятельствами. Его никак не следует рассматривать в качестве основного, главного фактора ответственности, а только лишь как симптом, показатель опасности личности преступника и вероятности совершения им преступле­ний в будущем.

Позиция социоантропологического детерминизма в сфере уголовного права вела к возникновению идеи всеобщей, поглощающей все остальные элементы уголовного права превенции, профилактики. Социальная ответ­ственность (вместо моральной и виновной ответственности) и состояние опасности личности (вместо степени тяжести преступления) — таковы осно­вы подобного рода социальной превенции.

С этих позиций опасность личности преступника служит единственным критерием в выборе мер, применяемых к нему государством. Реакция госу­дарства на опасность личности должна заключаться не в наказании преступ­ника, а в обезвреживании его. Термин «наказание» следует вообще выкинуть из уголовного права по мнению социоантропологов и заменить его термином «меры социальной защиты». Цель этих мер — реформация преступника, его лечение, обезвреживание и даже уничтожение.

В этих условиях новыми творцами модели личности преступника все больше и больше выступают представители естественных наук — врачи, биологи, психиатры и впоследствии даже генетики.

Такой подход выражал значительные изменения в мировоззрении, пони­мании природы человека и общества, наметившиеся на рубеже XIX и ХХ вв. Ра­ционализм в свое время успешно развеял миф о божественном проис­хождении природы, человека и общественного устройства. Он был этичен в том смысле, что предписывал человеку следование этическим категориям добра и зла, выво­димым спекулятивным путем, т.е. логически и гносеологии­чески.

Естественные науки отодвинули в сторону подобного рода эксперимен­тально неверифицируемые категории, трактуя их как «метафизические» сущ­ности, допуская их в сферу достоверного знания

46

только в той мере, в которой они представлялись соответствующими естест­веннонаучному подходу. Биология, и прежде всего теория Ч. Дарвина, его учение о естественном отборе, властно вторглась в науку об обществе (бур­жуазную, позитивистски ориентированную социологию) и в науку о преступ­ности (криминологию). Преступление и личность преступника стали истол­ковываться в категориях биологии и антропологии.

Низведение этических понятий на уровень биоантропологии чрезвы­чайно опасно. «Этика перестает быть этикой по мере сближения ее с естест­венными процессами. Это сближение губительно для нее не только тогда, когда этика выводится из натурфилософии, но и тогда, когда она обосновы­вается биологией»¹⁰⁶. Биологизированное мышление пытается укоренить эти­ку в естественной природе. Это, однако, ведет фактически к ее отрицанию, к отказу от этической ориентации как детерминанты специфически человече­ского поведения, что, в свою очередь, по мнению одного из великих гуманис­тов современности — А. Швейцера, ведет к созданию общества, «этическая совесть которого роковым образом заглушается биологически-социологиче­ской и националистически извращенной этикой»¹⁰⁷.

Homo Criminologicus принимает в этой связи свое новое обличье — прирожденного преступника, место родимых пятен (меток дьявола) занима­ют вначале антропологические приметы, затем признаки психофизической конституции, тип нервной системы, и наконец, хромосомные стигмы. Пре­ступник ныне встал на крайнем отрицательном полюсе биологизированной картины общества (на положительном полюсе расположились, естественно, различного рода варианты прирожденных лидеров, вождей, сверхчеловеков).

Такая трансформация была подготовлена всем ходом развития буржу­азного общества. В конце XIX в. капиталистический мир с особой резкостью ощутил последствия индустриальной революции, испытав на себе всевозрас­тающее давление экономических, социальных и идеологических противоре­чий. Начав с провозглашения индивидуалистического принципа честной иг­ры, под которым понималось право на свободную конкуренцию и обогаще­ние, капитализм проявился как всевластие монополий и военно-бюрократи­ческой правительственной машины. Урбанизация с ее всевозрастающим хао­сом асфальтовых джунглей городов, стандартизация всех сторон жизни, раз­рушительные последствия хищнического, анархического развития раннего капитализма, растущее возмущение подавляемых масс, стихийно проявля­емое в невиданном росте преступности, — все это следствие развития капи­тализма.

Если к этому добавить рост противоречий между капиталистическими странами, то будут ясны предпосылки к возникновению «нового воинству­ющего империализма, который требует абсолютной

47

и полной военной, экономической, социальной и духовной организованности масс»¹⁰⁸.

Для буржуазных социологов последствия индустриальной революции означали только одно — необходимость обеспечения социальной дисципли­ны как единственной альтернативы хаоса, под которым, естественно, пони­малась перспектива социальной революции.

Одним из ответов на этот классовый заказ явилось создание науки, призванной, по мысли ее создателей, направить развитие общества по упоря­доченному руслу, в сторону от социальных потрясений.

Один из родоначальников социального дарвинизма — Спенсер пред­принял попытку рассмотреть эволюцию общества с позиций биологической науки, прежде всего учения Дарвина о происхождении видов и роли естест­венного отбора в эволюции живой материи. Спенсер полагал при этом, что общество представляет собой некий квазибиологический организм.

В его учении принципы утилитаризма, сформулированные Бентамом и развитые Миллем, были передвинуты на иную, не спекулятивно-рассудоч­ную, а, как полагал Спенсер, на подлинно научную — биологическую осно­ву. Известно, что в своей работе «Происхождение видов» Дарвин развил тео­рию борьбы за выживание, согласно которой живые организмы, для того что­бы выжить, должны постоянно приспосабливаться к условиям своего суще­ствования. Перенося принцип отбора и выживания на человеческое обще­ство, Спенсер утверждал, что те из людей, которые развили в себе более сильный социальный инстинкт, лучше приспособлены для выживания, чем те, кто не обладает таким инстинктом в достаточной степени.

Спенсеровская теория эволюции гласит, что жизнь представляет собой гигантский ритмический процесс. В ходе этого процесса происходит эволю­ция от единообразного и аморфного к разнообразному и специализированно­му. В человеческом обществе бесформенная ассоциация индивидуумов пре­вращается в общество, в котором специализация функций и видов деятель­ности приводит к более высокому уровню единства.

Сведение воедино двух понятий — «социальный» и «инстинкт» было ярким проявлением принципа возведения биологии (инстинкт) на уровень социального феномена и низведения этого последнего на уровень биологии. Так произошло отождествление прирожденных биологических характерис­тик организма человека с категориями этики (добро и зло, эгоизм и альтру­изм и т.д.). Социологизация биологии (приписывание естественным, биоло­гиче­ским законам и явлениям социальных и этических характеристик), а вместе с тем и биологизация социологии (приписывание социально-истори­ческим законам и явлениям, а также категориям этического плана биологиче-

48

ских характеристик) объективно, как оказалось, открывали дорогу к бесчело­вечности во имя науки.

Спенсер полагал, что люди приспособляются к социальным условиям при помощи механизма наследственности. Приспосабливаясь к этим услови­ям, они обогащаются новым опытом, который ими усваивается и передается следующему поколению уже в виде социального инстинкта по наследству. Таким образом, последующие поколения уже рождаются более приспособ­ленными к социальной среде. Такие же понятия, как «справедливость», «мо­раль», «право», «долг», становятся инстинктивными понятиями, выработан­ными предшествующими поколениями на основе опыта борьбы за выжива­ние, ибо именно эти понятия позволяли им находить наиболее полезные ли­нии деятельности. Так, принцип утилитаризма был утвержден Спенсером на биологическом фундаменте, а этика низведена до роли придатка к законам биологической эволюции.

Поскольку условия существования людей в разные времена различны, то различны и их этические и правовые принципы. Человеческое общество, полагал Спенсер, развивается от примитивных обществ, основанных на стро­гой военной иерархии, к индустриальному обществу, в котором индивидуум живет и работает более свободно. Он все более зависит от собственной ини­циативы, чем от внешней дисциплины, и место войны в таком обществе зани­мает мир. Все это результат того, что от поколения к поколению люди при­обретают все более глубокое чувство социального долга, так как опыт пред­шествующих поколений трансформируется в социальный инстинкт у после­дующих.

Спенсер умер в 1903 г., незадолго до тех социальных потрясений и катастроф, накануне той эпохи войн и революций, которая положила конец мифу о мирной и прогрессивной эволюции капитализма. Наиболее полное отражение спенсеровских теорий в криминологии мы находим в работе Ар­тура Хэлла, профессора социологии Колумбийского университета, «Преступ­ность в ее соотношении с социальным прогрессом»¹⁰⁹.

Свою задачу Хэлл видел в том, чтобы применить к теории уголовного права данные антропологии, физиологии и психологии. Поскольку, как он полагал, деградация личности преступника является единственным фактом в криминологии, то, следовательно, должны быть выявлены и доказаны эволю­ционные функции и полезность для общества преступления и наказания.

Он начинает с воспроизведения положения Спенсера о том, что вели­кой задачей природы в ходе биологической эволюции было возвышение ин­дивидуума за счет уменьшения его возможностей для продолжения рода (плодовитости), что привело к постоянному росту ценности индивидуального существа. Сохранению биологического рода (расы) служат две силы. Одна из них — укрепляющая индивидуума, другая — поддерживающая и воспроиз­водящая данный род или вид индивидуума. Эти силы находятся в обратном

49

отношении одна к другой. Если одна сила угасает, то развивается другая, и наоборот, т.е. развитие более крупных, сильных, более сложных форм жизни всегда сопровождается одним и тем же явлением — снижением уровня рож­даемости. Это связано с тем, что, чем менее развит живой организм, тем бо­лее зависит он от физического окружения, от среды, тем менее его способ­ность сопротивляться внешним угрожающим силам и бóльшая способность к воспроизведению, что необходимо для выживания рода или вида. Сила эво­люционного развития действует на всю группу организмов в целом.

Игнорируя качественный скачок, знаменовавший выделение из биоло­гической среды Homo sapiens, Хэлл говорит далее о том, что социальная жизнь, рассматриваемая им как простое продолжение биологической эволю­ции, обладает тем преимуществом в борьбе за выживание, что ведет к взаи­мопомощи в борьбе с врагами, стимулирует умственное развитие, становится первым, важнейшим требованием в вечной борьбе за существование. Одно­временно социальная жизнь служит средством достижения более высокой, неэгоистичной жизни.

Дальнейшая биосоциальная эволюция, связанная с пробуждением ум­ственной деятельности, наследуемыми социальными инстинктами, ведет к появлению сил, стимулирующих эволюцию группы изнутри. Полезные эво­люционные отклонения ведут к появлению лидера, вредные — преступника. Социальное давление изнутри группы в сочетании с давлением среды извне служит возвышению индивидуума. «Одной из наиболее важных форм внут­реннего давления является то, что люди называют уголовным преследовани­ем и наказанием»¹¹⁰.

Центральный тезис Хэлла в его объяснении причин возникновения, ро­ли и функций уголовного права, сущности преступления и задач наказания связан с ответом на вопрос о том, кто есть Homo Criminologicus, т.е. кто же они такие, эти лица, отклоняющиеся в плохую сторону от среднего типа. Обычно, отвечает Хэлл, это социальные бездельники (laggards), которые не идут в ногу со средним уровнем развития по направлению к социальному идеалу. «Бунтующий социальный бездельник — вот подлинный преступник; другие бездельники принадлежат к классу бедняков»¹¹¹, — заявляет Хэлл.

В ходе дальнейшей эволюции, по мере продвижения общества к более высоким ступеням эволюции, все большее и большее число актов становится социально опасным, опознается в качестве таковых и пополняет собой пере­чень преступлений. Преступления же суть действия, наказываемые обще­ством во имя общего благополучия, во имя возвышения индивидуума в на­правлении идеального социального типа.

50

Отсюда — важный для Хэлла вывод о том, что, следовательно, возник­новение (производство) преступности и преступников — охранительный процесс природы, ибо если бы природа не оказывала все нарастающее давле­ние, не вводила все более суровую социальную селекцию, источник которой находится внутри социальной группы, то физические силы, действующие из­вне, разрушили бы индивидуумов, не позволяя им усвоить подлинное на­правление прогрессирующего развития.

По мнению Хэлла, для роста цивилизации необходим рост преступно­сти, необходимы все более интенсивный искусственный отбор, социальная селекция, проводимая естественными лидерами — наиболее социально цен­ными представителями человеческого рода. Они относятся, писал Хэлл, к «лидерам человеческой расы, великим арийским цивилизациям». Это — «сильные люди» (strong man). Они стали таковыми в ходе социального отбо­ра, благодаря социальной дисциплине. Кто же конкретно должен, по Хэллу, взять на себя бремя улучшения человечества при помощи уголовной кары? «Поскольку народ, говорящий на английском языке, продолжает становиться все более сильным, более объединенным, все более господствующим на зем­ле, мы можем верить, что... он правильно решает вопрос о том, что объявить преступным, и это он послужит в течение грядущих лет в качестве великого учителя христианства и цивилизации»¹¹². Однако идея социальной селекции и отбора господствующих сверхчеловеков воплотилась не в Англии. В то время, когда Хэлл писал эти строки, уроженцу Австрии Адольфу Шикль­груберу, известному затем под именем Адольфа Гитлера, уже исполнилось 13 лет.

Странная судьба постигла эволюционную социологию Спенсера в ее приложении к криминологии. В предисловии социолога Гиддингса к разби­раемой книге Хэлла констатируется, что теории преступности и личности преступника подверглись фундаментальному усовершенствованию под воз­действием идей Дарвина. Только необразованные люди видят в преступле­нии лишь разновидность злобности, и только юристы понимают под преступ­лением лишь противозаконный и наказуемый акт. Научное (социологиче­ское) же понимание общества и человека, полагал Гиддингс, говорит о связи злоумышленных, наказуемых актов с антропологическими и психологиче­скими факторами, с историческими и социальными условиями. Оказывается, что для научно мыслящего исследователя преступник есть атавистическое отклонение, лицо, не обладающее чувством морали, угрожающее существо, которое следует сдерживать, как дикое животное, а сентиментальная благо­творительность может только привести к росту преступности.

Деяния, ранее признававшиеся только аморальными, становятся (для Гиддингса правомерно) преступными, ибо уголовное преследование — это наиболее могущественное средство, благодаря которому общество избавляет­ся от социально непригодных и дает

51

простор для развития в борьбе за существование более дальновидным, со­страдательным и т.д. Увенчаться этот отбор должен всеобщим благоденстви­ем отборных особей.

Сколь долго, писал Хэлл, продолжается социальный прогресс, рост от низшего уровня к братской любви и взаимности, сколь долго на земле суще­ствуют бунтующие социальные бездельники, столь долго будет существовать и даже, возможно, возрастать преступность. В идеале — полное повиновение социальным приказам. Общество должно стать столь могущественным, что одного лишь ужаса перед его неудовольствием будет достаточно, чтобы предотвратить злоумышленный акт. И затем цель христианства — братство людей — воплотится на земле. Как отмечает английский социолог права Фридманн, «развитие этих идей привело бы Спенсера к органической теории закона и общества, в котором индивидуум полностью растворен, — резуль­тат, к которому различными путями пришли Платон, Герке, Дюги и совре­менный фашизм»¹¹³.

Следует учесть, что Хэлл начинает с правильной, казалось бы, посылки о том, что преступление — явление социальное, продукт социальной жизни. Хотя благополучие индивидуума можно считать великой жизненной целью, полагает он, сохранение и процветание социальной группы должны иметь приоритет перед сохранением и процветанием отдельного лица, ибо членство в социальной группе, жизнь в обществе — главное средство развития и до­стижения благополучия.

Затем он добавляет, и это добавление весьма многозначительно, что случайное уничтожение индивидуума или даже многих лиц может быть не­обходимо для благополучия социальной группы. Такие потери общество мо­жет понести либо от войны (извне), либо изнутри, вследствие уголовного на­казания. В обоих случаях, уверяет Хэлл, общество не только имеет право, но и обязано принести в жертву индивидуума во имя общего благополучия. Смертная казнь за серьезные преступления, по Хэллу, совершенно необходи­ма, законодатель должен быть непреклонен, как доктор, преданный своему долгу, в городе, пораженном чумой.

Сама природа, по Хэллу, заставляет нации прибегать к селекции. Это приводит к силе, цивилизованности, счастью, лидерству. Противоположное развитие означает слабость, гниение и национальную смерть, ибо природа неумолимо выбирает среди наций наилучшие по принципу выживания наи­более приспособленных. Качество нации зависит от типа людей, которых на­ция превозносит или презирает. Первые — лидеры, вторые — преступники.

Хэлл сравнивал задачу законодателя в области уголовного права с зада­чей врача, истребляющего чуму. История показала, что возможен вариант «врача», истребляющего людей посредством распространения коричневой чумы. История показала, что возможен вариант, когда преступники, убийцы занимают место в руководстве страной, государством и, провозглашая идею расового превосходства,

52

начинают истребление неполноценных, с их точки зрения, рас, воплощая в реальность свой собственный вариант социальной селекции.

Итак, выживает сильнейший. Что же делать с остальными? Если, по Спенсеру, социальный инстинкт передается по наследству, то передается по наследству и его отсутствие, т.е. невосприимчивость к социальной дисципли­не. Проект американского закона о стерилизации (хирургической операции, приводящей к лишению способности продолжения рода) рекомендовал поэ­тому в 30-х годах применять стерилизацию к социально неприспособленным лицам, включая слабоумных и душевнобольных; к социально опасным ли­цам, включая несовершеннолетних правонарушителей и эмоционально неу­стойчивых лиц, алкоголиков, больных, в том числе туберкулезом; к слепым, глухим и иным лицам с серьезными физическими дефектами; к лицам, зави­сящим от общественной помощи, сиротам, хроническим беднякам, бездом­ным, бродягам и пауперам¹¹⁴.

Развитие генетики, возможность в не столь отдаленном будущем рас­шифровки генетического кода, законное само по себе стремление подвести научную базу под изучение преступности вновь и вновь вызывают к жизни попытки увязать противоправное поведение с биолого-анатомическими, врожденными чертами личности.

Между тем преступность — не биологическая, а социальная категория. Ее изменчивость с изменением социальных условий является бесспорным фактом. Бесспорна также стабильность биологически наследуемых призна­ков. Но если из двух сопоставляемых явлений одно беспрерывно меняется, а другое — нет, то трудно усмотреть основание для того, чтобы приписать им причинно-следственную связь. Индивидуальные свойства и качества, в том числе и врожденные, связанные с уникальным характером генетической про­граммы каждого человека, безусловно, предопределяют многое в его поведе­нии.

Вызывает решительные возражения попытка подразделить эти врож­денные свойства на криминогенные, предопределяющие антисоциальное по­ведение, и положительные, ведущие человека по пути добродетели, более ценные и менее ценные. Одной из разновидностей такого оценочного подхо­да к врожденным особенностям генетической программы является теория по­вышенной криминогенности лиц с набором хромосом типа XYY.

Известно, что в результате деления клеток все хромосомы, включая те из них, от набора которых зависит пол человека, распределяются таким обра­зом, что в каждой новой клетке образуется полный набор хромосом. Сочета­ние хромосом типа Х и Y определяет пол человека (XX — женщина, XY — мужчина). В определенном проценте случаев это нормальное распределение может нарушаться. Одним из результатов такого нарушения (наличия лиш­ней хромосомы

53

иного типа, чем Х и Y) ведет к рождению умственно неполноценного инди­вида (синдром Дауна). Возможно, далее, нарушение нормального распреде­ления хромосом за счет наличия в новой клетке лишней, второй хромосомы Y (XYY). В обычных условиях наличие одной хромосомы Y предопределяет мужской пол человека. Отсюда возникло предположение, что у лиц с хромо­сомной формулой XYY имеются некие дополнительные характеристики «сверх-мужчины» (повышенная агрессивность, сексуальность и т.д.), иными словами, возникла версия о том, что люди такого типа — прирожденные преступники.

В 1966 г. в английском журнале «Природа» был опубликован доклад криминолога П. Джекобс, где говорилось о том, что 3,5% «умственно отста­лых пациентов-мужчин с опасными, насильственными или преступ­ными на­клонностями», содержавшихся в одной из шведских тюрем, обла­дали лиш­ней Y-хромосомой. На этом основании П. Джекобс сделала вывод о том, что «у некоторых лиц побуждение к насилию может быть врожденным — может быть отнесено к тому, что обозначается как Y-хромосома»¹¹⁵.

В опровержение этого вывода американский генетик Т. Поуледж при­вел данные, согласно которым:

а) уровень мужского гормона (тестостерона), как показали исследова­ния, у лиц с набором хромосом XYY не отличается от этого уровня у лиц с набором хромосом XY, повышенная сексуальность таких лиц не подтвержде­на;

б) чисто физическая характеристика — повышенный рост — характер­на не для всех лиц с набором хромосом типа XYY (иных физических откло­нений нет);

в) психологические различия (коэффициент интеллекта), выявленные у лиц с набором хромосом типа XYY, хотя и ниже среднего по населению в целом, совпадают с показателями, характеризующими и иных лиц, содержа­щихся в закрытых учреждениях (все лица с набором хромосом XYY исследо­вались либо в тюрьмах, либо в больницах);

г) сочетание хромосом XYY встречается в среднем у одного из 1000 новорожденных, и этот процент весьма постоянен, он никак не корреспонди­рует со значительным ростом или снижением уровня насильственной, агрес­сивной преступности;

д) главное же заключается в том, что в отличие от иных нарушений набора хромосом, однозначно ведущих к появлению болезни Дауна, наличие лишней хромосомы Y вовсе не ведет к явным и специфическим отличиям в психологии и поведении таких лиц; формы их поведения (в том числе и слу­чаи совершения ими насильственных преступлений) ничем, по существу, не отличаются от подобных же поведенческих актов людей с нормальным набо­ром хромосом, образующих основную массу насильственных преступни­ков¹¹⁶.

54

Поистине трагично то обстоятельство, что величайшее учение Ч. Дар­вина о происхождении видов, знаменовавшее революционный подъем в био­логической науке, оказалось связанным на псевдонаучной основе с бесчело­вечными положениями социал-дарвинизма и дало новый стимул к возрожде­нию мифа о прирожденных преступниках. Не кто иной, как сын Ч. Дарвина — Леонард Дарвин — президент евгенического общества, в 1926 г. заявил, что «должен быть составлен список всех лиц, которые получают помощь из общественных фондов постоянно в течение определенного периода... Список должен содержать запись о числе детей в каждой семье; и те родители из это­го списка, которые имеют двух или более детей, должны быть предупрежде­ны, что больше детей у них появиться не должно, и о последствиях несоблю­дения этого предостережения. Этими последствиями должно быть немедлен­ное лишение всякой общественной помощи... В случае, если это предупреж­дение также будет не соблюдаться и появится еще один ребенок, и в случае, если будет обнаружено, что семья ведет нецивилизованный образ жизни, все ее члены должны быть разделены путем заключения в подходящие учрежде­ния... Однако все супружеские пары должны быть освобождены из заключе­ния, либо если будет казаться возможным, что они в состоянии вести достой­ный образ жизни без общественной помощи, либо если мужчина согласится быть стерилизованным...»¹¹⁷.

В 1955 г. священник Д. Флетчер в книге «Мораль и медицина» писал: «Невозможно представить себе, каким образом могут быть удовлетворены принципы социальной справедливости... если общество не может защитить себя и вынуждено разрешать продолжающееся размножение слабоумных де­тей либо детей, пораженных наследственными заболеваниями. Стерилизация в таких делах вопрос не только потребительской справедливости (или персо­нального контроля), но и регулирующей справедливости (или государствен­ного контроля)...»¹¹⁸.

В настоящее время в ряде штатов США законодательством разрешено производство стерилизации умственно недоразвитых. В штате Калифорния, по данным П. Таппена, эта операция применялась в значительных размерах. По его мнению, «эта мера способна породить серьезные злоупотребления. Мы не обладаем ясными критериями для отбора лиц, подлежащих стерилиза­ции, даже с точки зрения общего качественного улучшения состава населе­ния и еще в меньшей степени в целях снижения преступности»¹¹⁹.

Еще более жестокий характер носит кастрация — операция, серьезно уродующая человека. В качестве исправительной меры кастрация не преду­смотрена в законодательстве США, но, по данным того же автора, эта опера­ция незаконно применялась в штатах Канзас и Калифорния. В одном из окру­гов штата Калифорния ряд судей применяют пробацию вместо пожизненного заключения в случае,

55

если подсудимый добровольно согласится на такую операцию. В 1952 г., со­гласно докладу подкомитета по половым преступлениям, в округе Сан-Диего было кастрировано 60 осужденных. Клиника Лангли-Портера в Калифорнии вела исследовательскую работу об эффективности этой операции на базе фондов, выделенных согласно законодательным актам штата¹²⁰.

В 1950 г. П. Таппен, обследовав практику применения кастрации в ряде западноевропейских стран, пришел к выводу о том, что «кастрация является непоправимой операцией, способной стать предметом серьезных злоупотреб­лений, как это достаточно доказал опыт нацизма. Учитывая, что в Соединен­ных Штатах по отношению к половым преступлениям среди публики легко возникает истерия, имеется реальная угроза того, что техника кастрации, если она будет одобрена, могла бы быть с большей легкостью применена не­надлежащим образом... Кастрация может иметь своим результатом серьезные психологические и физические изменения личности, что усложнит пробле­мы, стоящие перед человеком, и повысить его опасность для общества»¹²¹.

Принудительное лишение возможности продолжения рода — стерили­зация и кастрация, не имеющие какого-либо реального значения с точки зре­ния борьбы с преступностью, носит совершенно отчетливый социально-по­литический, антигуманистический смысл. Применение таких мер — древний и явный признак разделения людей на господ и рабов, на людей и недочело­веков. Так поступали со своими рабами римские рабовладельцы, американ­ские плантаторы и палачи Гитлера. Homo Criminologicus в его биологизиро­ванном обличье оказался орудием и оправданием политического террора ра­систского толка.

Означает ли все изложенное выше, что путь научного (позитивного) исследования закрыт применительно к изучению преступности и личности преступника? Нет, конечно. Речь идет лишь о том, что эти категории, соци­альные по своему существу, должны быть подвергнуты анализу также с по­мощью принципов и положений социологического порядка.

Важно учесть при этом, что познавательные проблемы криминологии в ряде случаев служат проявлением и некоторых общих закономерностей про­цесса научного познания. Особое значение в этом отношении имеют пробле­мы взаимного влияния естественных и общественных теорий.

Выше мы показали механизм переноса биологических категорий в сфе­ру социальной жизни и социально-практические последствия этого. Познава­тельный соблазн подобного переноса связан с отношением к биологии как к строго объективному, основанному на эмпирических данных знанию. Однако более внимательное рассмотрение проблем самой биологической теории по­казывает зависимость ряда важных ее положений от социально-политических факторов.

56

В книге «Наука и социология знания» известный английский социолог М. Малкей показывает, например, что если сама идея эволюции живой при­роды опиралась на массовое накопление новой информации о растениях, жи­вотных и ископаемых остатках, то для объяснения механизма этой эволюции Дарвин привлек современную ему и очень влиятельную в тот период теорию перенаселения Мальтуса. Как отмечает М. Малкей, «многие члены общества XIX в. были втянуты в жестокую борьбу за существование. Мальтус стре­мился доказать, что так было всегда и так будет», однако «Мальтус был убе­дителен лишь до тех пор, пока предполагалось, что такие характерные черты английской жизни XIX в., как явное неравенство, безжалостная конкуренция, отсутствие социального законодательства и т.п., являются необходимыми ат­рибутами общества». Как отмечает этот автор, «учитывая, что аргументация Мальтуса имела своим источником споры об обществе, вряд ли удивительно, что она нисколько не приблизила Дарвина к выяснению, например, механиз­мов передачи наследственности и того, как конкретные структуры справля­ются с проблемой воздействия окружающей среды»¹²². Редукционизм (сведе­ние социального к биологическому, физическому и т.д.) — вещь далеко не безобидная в случае, когда имеются в виду социальные процессы, когда рас­сматривают закон, право в качестве средств социальной инженерии, когда на основе биологизированной концепции общества предпринимаются конкрет­ные меры в отношении конкретных лиц, групп, слоев, классов.

Здесь вновь вступает в действие уже знакомый нам механизм двойной проекции. Суть этого приема на этот раз заключается в перенесении на бес­спорно наследуемые, биологически предопределенные (врожденные) спосо­бы поведения, общие у человека и животных, понятий, терминов и опреде­лений, почерпнутых из чисто человеческой, социальной практики, морали, обыденного сознания. Так, понятия «агрессивность», «эгоизм», «альтруизм», «совесть», «взаимопомощь», во-первых, по чисто внешней аналогии приме­няются к поведению животных, а затем, поскольку система прирожденных стереотипов поведения у животных явно превалирует, эти по своему проис­хождению чисто человеческие категории (т.е. категории, отражающие лишь социальную практику человека) также объявляются наследуемыми, врожден­ными и в таком качестве вновь применяются к человеку, но уже не как про­дукт социального опыта, а как часть наследственно предопределенных, гене­тических программ поведения.

Суть антропологического детерминизма в криминологии — поиски причин преступности в генетически предопределенных, наследуемых струк­турах поведения, общих и для человека, и для всех живых организмов.

Не может не апеллировать к духу рационально-научного подхода, ха­рактерного для периода промышленной и научно-технической революции, видимый антиклерикализм подобного рода позитивного

57

(хотя и биологизированного) истолкования категорий права, закона и право­судия.

Тем опаснее, однако, по своим последствиям научность мнимая, заме­няющая лишь терминологию религиозно-абсолютистского подхода к иссле­дуемым проблемам на терминологию биосоциального плана.

В условиях классово-антагонистического общества такая замена может прикрывать антидемократические тенденции. На смену притязаниям на абсо­лютную истину божественного откровения может прийти притязание на аб­солютную истину во имя научного прогресса. В таком случае на смену охоте на ведьм и сжиганию еретиков может прийти социальная селекция и элими­нация социально неполноценных, на смену колесованию и четвертованию преступников — их кастрация и стерилизация. Именно поэтому важно не допустить, чтобы авторитет науки, в частности генетики, не послужил — в соответствующих социальных условиях — для прикрытия произвола так же, как в прошлом таким прикрытием служил авторитет церкви и абсолютист­ского государства.

Социодарвинизм в уголовном праве — база теории опасного состояния личности. Если человек рождается преступником, как утверждает эта теория, и эти признаки прирожденной склонности к преступлению можно выявить, описать, установить, то какой смысл дожидаться, пока он совершит преступ­ление? Не целесообразнее ли (не гуманнее ли по отношению к обществу) обезвредить его заранее?

Каков смысл далее доказывать, виноват ли он в том, что совершил? Ведь достаточно доказать, что он опасен. Кто же, однако, докажет это? Конечно, тот (или те), кто держит в руках орудие власти. Кто прежде всего опасен, с их точки зрения? Естественно, тот, кто этой власти угрожает. Так, логика социоантропологического детерминизма прямо ведет к обоснованию классовой расправы с политическими противниками реакционных, эксплуа­таторских режимов.

Концепция свободной воли в уголовном праве — это юридическая абстракция, и уголовная юстиция, основывающаяся на ней, ограничена этой абстрактной категорией. Однако ограниченная справедливость уголовной юстиции предпочтительнее неограниченного произвола полицейского госу­дарства.

Дела и поступки человека подвластны суду и оценке. Наказывают за преступление самого человека, но лишь тогда и постольку, когда и поскольку его личность выразилась в конкретном акте внешнего поведения. Требовать от юстиции большего — значит приписывать ей способность не только оце­нивать и взвешивать опасность личности на сегодня, но и предсказывать то, какой она станет в будущем.

Поэтому попытка обосновать принудительное регулирование поведе­ния человека предположительными опасными свойствами его личности ли­шает личность главной гарантии законности при применении уголовного правосудия.

58

Требование социальной селекции, т.е. очищения общества от чуждых элементов, основано на лженаучном тезисе о наличии у преступников черт и свойств, качественно отличающих их от остального общества. Между тем большинство из них — продукт социальных условий, и в этом смысле неотъ­емлемая часть того же самого общества, от которого их хотели бы отделить и обезвредить. Реакционные режимы под предлогом защиты общества от под­рывных и опасных элементов подвергают преследованию его лучших пред­ставителей, тех людей, в личности которых воплощается прогрессивное на­правление общественного развития, чья деятельность служит идеалам под­линного (а не абстрактного и метафизического) гуманизма, подлинной соци­альной справедливости.