4. Теологическая модель

На протяжении веков понятие преступления и преступника менялось в связи со сменой социальных и политических структур, мировоззрения и иде­ологии. Так, религиозная модель личности преступника явилась неотъемле­мой частью господствующего представления о мире, и в том числе о боге и дьяволе, как воплощении добра и зла, взаимно противоположном и абсолют­но непримиримом.

Еще на заре христианства одна из религиозных сект — секта манихеев — вслед за своим проповедником Манесом проповедовала антагонизм в борьбе абсолютных, вне данного мира зарождающихся начал: света и тьмы, добра и зла, «отождествив добро с духом, а зло с материей», поэтому «душа могла выполнить свое назначение только при условии подавления и умерщ­вления плоти». В мире же борются два начала — «Бог и Сатана, из которых первый был творцом мира невидимого, духовного и вечного, а второй — мира вещественного и тленного»²⁴.

Эта теория обладала большой притягательной силой потому, что явной для всех и наглядной, чисто физической противоположности света и мрака она придала нравственное значение. Религия манихеев «была очень заман­чива тем, что просто и ясно отвечала на вопрос о происхождении зла в мире», удовлетворяла извечному и могучему стремлению людей проникнуть в тай­ны грозных и неумолимых сил, действующих в природе и обществе, давая надежду на избавление от зла, на противоборство злу. «Манихейство — это религиозное учение, в котором вселенная рассматривалась с дуалистических позиций, как царство света и царство тьмы. Человеческий мир представлялся полем борьбы между добром и злом, между правдой и ложью»²⁵.

Секта манихеев была объявлена еретической (они учили, что Христос был не искупитель, а только учитель человечества), однако принцип вечного антагонистического противопоставления полярных противоположностей — добра (светлого, божественного, духовного,

21

возвышенного) и зла (темного, дьявольского, телесного, низменного) — и до сих пор неизменный элемент религиозно-христианского мировоззрения. До сих пор также «отстаивается традиционный церковный тезис о существова­нии дьявола и его земной агентуры — ведьм и колдунов»²⁶.

В течение многих веков церковь представляла собой ведущую силу европейского общества. Однако «непроницаемый мрак невежества Х века... начал рассеиваться в XI веке перед первыми лучами умственного возрожде­ния... Роковое слово было произнесено, и все усилия глоссаторов, магистров логики, докторов богословия и целой толпы теологов-схоластиков и толко­вателей канонического права, несмотря на всю их диалектическую ловкость, не могли вернуть человеческому разуму его былую непоколебимую веру в божественность учения воинствующей церкви»²⁷. Заколебались устои рели­гиозного мировоззрения. Зарождение среднего класса, зачатки научного зна­ния подталкивали к отысканию новых ответов на вопросы о мире и обще­стве, о человеке и человечестве. Назревал конфликт между верой и аргумен­тами разума, познающего мир. Монолитность веры была поставлена под угрозу. Ответом на эту угрозу явился террор инквизиции.

В обществе, где господствует религиозное мировоззрение, норма и от­клонение, святые и грешники, добропорядочные люди и преступники — все эти понятия не могли быть определены вне рамок этого мировоззрения, т.е. вне теологических категорий. Неизбежно основным видом преступления в таком обществе являлась ересь, а самым опасным преступником — еретик. В большинстве случаев еретические секты кроме манихеев сохраняли основ­ные положения христианского учения, и их кардинальный грех сводился к одному — они отрицали священство, католическую церковь, они подрывали святая святых — церковную иерархию, а потому «самым опасным мятежни­ком являлся пылкий теоретик, высказывавший сомнение относительно дог­матической правильности мнений лица высшего, чем он, в церковной иерар­хии...»²⁸.

Догматизм и яростная нетерпимость были настолько заметны уже у ранних христиан, что дали повод императору Юлиану заявить, что «он ни­когда не видел диких зверей, которые были бы столь кровожадны, как боль­шинство христиан в отношении своих единоверцев»²⁹. Первое применение смертной казни за принадлежность к ереси произошло в 385 г. Последняя жертва погибла на костре в Испании в 1826 г., т.е. пятнадцать столетий пы­лал очищающий веру огонь. Характерно, что казненный по обвинению в ере­си в 385 г. священник Пресциллиан был оклеветан как еретик своими врага­ми и что «казнь его тем более гнусна, что она ни на чем не была основана». Правда, и сам Пресциллиан проявлял крайнее ожесточение, которым были полны все богословские споры того

22

времени. Защищая себя, он обвинял своего врага в магии и колдовстве и за­являл, что его следовало бы предать смерти³⁰. «Ересь есть грех, — пропове­довал Фома Аквинский, — за который виновный не только должен быть отлучен от церкви, но и изъят из мира смертью...»³¹

Вера в чудеса, колдовство и магию существовали задолго до того, как в XV в. по всей Европе развернулась неистовая охота за ведьмами. Эта вера вырастала из могущественной потребности людей объяснить причины сти­хийных бедствий, болезней, личных несчастий и самой смерти. Вера в злые силы была хотя и примитивным, но удобным способом объяснения загадок бытия. Неизвестность страшила больше любой известной, пусть даже ужас­ной, опасности. И если есть злые демоны, готовые насылать на людей болез­ни, опустошения, такие, например, как страшную эпидемию чумы, поразив­шую средневековую Европу, то есть и защитники — ангелы-хранители, к ко­торым можно обращаться, просить о заступничестве. Мир, таким образом, получал объяснение, давал надежду на спасение, диктовал правила поведе­ния, распадаясь на полюсы добра и зла. «Не было таких мерзостей и пре­ступлений, которые не приписывались бы инквизицией колдунам и ведьмам. Тут были и естественные бедствия — засуха, наводнения, град, падеж скота, бури и столь частые в средние века эпидемии чумы и других болезней, и несчастные случаи, пожары, нераскрытые кражи, „порча“, бесплодие, преж­девременные роды и пр. и пр.»³² Так Homo Criminologicus принял на себя роль громоотвода и козла отпущения.

Начавшийся распад теократического общества, грозные предвестники социальных потрясений привели к тому, что древние суеверия были исполь­зованы для борьбы с надвигающимися переменами. Еретики и ведьмы были объявлены самыми опасными врагами веры и людей, а их защитником от грозящего вреда стала всемогущая инквизиция, так как, «преследуя ведьм и колдунов, инквизиторы становились в положение защитников населения от козней сатаны и его присных», а процессы ведьм и колдунов «составили один из важных разделов теории и практики инквизиции»³³.

Именно в этот период сложилась та специфическая разновидность уго­ловного преследования, основные черты которого надолго пережили средние века. Понятие «охота на ведьм» не теряет, как известно, своего нарицатель­ного значения и по сей день.

Основными чертами подобного рода социальной практики являются следующие:

1) в ее основу кладется постулат зловещей угрозы, неминуемо грозя­щей обществу;

2) источник такой угрозы наделяется чрезвычайным могуществом;

23

3) сама угроза мистифицируется, она по определению не подлежит ра­циональному анализу и обоснованию;

4) социальная ситуация поляризуется: на одном полюсе — силы абсо­лютного зла, на другом — совершенного добра;

5) те, кто сомневается или пытается стоять в стороне, причисляются к пособникам зла;

6) быть заподозренным в ереси или колдовстве значило практически быть осужденным, т.е. рациональная защита с самого начала исключалась са­мим мистифицированным характером обвинения;

7) преследование за ересь окутывается тайной, так как «если бы судо­производство было публично, то гнусность системы была бы, без сомнения, ослаблена; но инквизиция облекла дело глубокой тайной даже после произ­несения приговора; она была готова поразить умы толпы позднее, разверты­вая перед ней ужасные торжества аутодафе»³⁴.

Этим чертам охоты на ведьм соответствовала структура как каратель­ного органа (инквизиция была создана и функционировала помимо и вне обычной системы светских судов), так и самого процесса уголовного пресле­дования (инквизиторский процесс). Его специфика была связана с тем фак­том, что инквизитор считал себя более чем судьей; он охранял высшую цен­ность — веру, и он боролся за спасение души человека (даже путем гибели его бренного тела). Такая святая и великая цель оправдывала любые, самые зверские средства, пригодные для ее достижения. Главное, к чему стремился инквизитор, — выявить самые сокровенные мысли и мнения обвиняемого, «убедиться в том, что религиозные убеждения верных были тверды и непоко­лебимы. Внешние поступки и слова не имели никакого значения; обвиня­емый мог аккуратно ходить к обедне, мог щедро жертвовать на церкви, испо­ведоваться и причащаться и тем не менее быть еретиком в глубине своего сердца»³⁵. Признание в ереси, вырванное у такого человека, еще больше по­ражало верующих, укрепляя убеждение в коварстве и всепроникающем влия­нии сил зла.

Вырвать же «истину» из сердца упорного еретика могли лишь пытки. Поэтому обвиняемого, отрицавшего свою вину, пытали до тех пор, пока он либо не признавался, либо не погибал от них, что считалось верным призна­ком особой закоренелости в ереси. Но и признание не освобождало от муче­ний, так как признавшегося вновь пытали, чтобы он выдал всех своих сообщ­ников. Нераскаявшихся грешников просто сжигали, тех, кто раскаивался, в виде послабления сначала душили. Затем хватали всех, чьи имена еретик или ведьма называли под пытками, и все повторялось сначала. «Фанатическая ревность, произвольная жестокость и ненавистная алчность много соревнова­ли в создании системы, ужасы которой нельзя передать словами», системы, которая неизбежно пришла

24

«к практическому выводу, что лучше принести в жертву сто невинных, чем упустить одного виновного»³⁶.

В 1278 г., как свидетельствует Ли, один «опытный» инквизитор ввел правило, согласно которому в областях, зараженных ересью, следовало устраивать поголовную проверку всех жителей, от каждого из них требовать отречения от ереси и подвергать подробному допросу о нем самом и о дру­гих. Если в ходе такого допроса появлялось малейшее сомнение в искренно­сти и откровенности допрашиваемого, он позднее подлежал «ужасным нака­заниям, которые полагались для впавших снова в ересь»³⁷. Доносы питали новые обвинения, тайна исповеди не имела значения, если возникало подо­зрение в ереси.

Борьба с преступностью подобного рода требовала создать не только соответствующую теорию, но и методику выявления преступников. «Молот ведьм» — трактат, опубликованный в 1486 г. инквизиторами Шпренгером и Крамером, явился первым пособием такого рода. В нем утверждалось, что человек может заключить договор с дьяволом, продать ему душу с тем, что­бы, став ведьмой или колдуном, причинять всевозможный вред окружа­ющим³⁸. Характерно, что издание этого руководства по охоте за ведьмами быстро привело к резкому возрастанию числа ведьм и росту аппарата инкви­зиции. Рост карательного аппарата, в свою очередь, требовал новых и новых жертв, новых процессов. Церковные власти, чьей обязанностью была борьба с ведьмами и еретиками, скрытно требовали такого роста с тем, чтобы оправ­дать свою деятельность, утвердить свою силу, влияние и авторитет, так как с падением силы религиозной идеи растет опора на насилие во имя религии. «В течение столетий церковь боролась за сохранение доминирующей роли в обществе. В течение столетий ведьма играла отведенную ей роль социально­го козла отпущения»³⁹.

Для успеха этой деятельности необходимо было выработать рекомен­дации, которые позволили бы распознавать еретиков и ведьм, т.е. потребова­лось создать адекватную модель личности преступника.

Авторы «Молота ведьм» прежде всего постулировали безусловную не­обходимость признания реального существования подобного рода особых су­ществ, т.е. наличия среди всех обычных, добропорядочных людей тех, кто качественно отличен от них. Поэтому само сомнение в существовании дьяво­ла и тех, кто продал ему душу, рассматривалось как кардинальная ересь, под­лежащая суровому наказанию. Сомнение в существовании ведьм есть сомне­ние в самой католической вере. Так был сформулирован принцип, согласно которому отрицать реальность особых побочных свойств преступника как индивида — значит одновременно отрицать и реальность особых доброде­тельных свойств порядочных людей, т.е. самому становить-

25

ся врагом этих людей, пособником или во всяком случае укрывателем, по­кровителем, защитником преступников. Порицание грешников немыслимо без восхваления святых. Вера в дьявола неотделима от веры в бога. Кто от­рицает первого, тот отвергает и второго.

В этом же трактате дается описание личности преступника — еретика или ведьмы. Кардинальным свойством еретика было объявлено «наличие не­верия у лица, которое было крещено». Такое неверие означает ересь. Кроме особого состояния сознания, другие эксперты по подобным делам того вре­мени приходили к выводу, что «еретики выделялись бледным цветом лица», в соответствии с чем, как описывает Генри-Чарльз Ли, «духовные судьи, во­ображая, что всякий бледный должен быть еретиком, отправили на тот свет огромное число добрых, но бледных католиков»⁴⁰. Перечисляя признаки ведьм, авторы трактата отнесли к ним прежде всего принадлежность лица к женскому полу, а среди женщин особо выделяли повитух, помощниц при ро­дах. Мужчины не становятся ведьмами, потому что Христос был мужчиной. Женщине же «по натуре» присущи низменные, неутолимые страсти, порица­емые христианством. «Короче говоря, «Молот» представляет собой, кроме прочего, разновидность религиозно-научной теории превосходства мужчин, оправдывая — даже требуя — преследования женщин как представителей низшего, греховного и опасного класса индивидов»⁴¹.

Наконец, здесь же отмечались и анатомические признаки преступницы-ведьмы: родимые пятна любого рода — явное доказательство того, что такой человек продался дьяволу и тот отметил его своим знаком. Такая отметина может быть и невидимой, и ее обнаружить можно только потому, что в этом месте в случае укола из тела жертвы не течет кровь и она не чувствует боли. Это дало почву для появления новой профессии — укалывателей ведьм, экс­пертов в своем деле. Так, некая Мишель, обвиненная в том, что околдовала двух девочек, «была осмотрена врачом, чтобы отыскать метки дьявола, и длинные иглы были воткнуты в ее тело, но кровь текла из каждого прокола и Мишель кричала от боли. Не найдя отметок дьявола, судья приказал пытать женщину: сломленная пыткой, она призналась во всем, что от нее требовали. После признания врач вернулся, чтобы отыскать метку дьявола, и на этот раз обнаружил маленькое яркое пятно на ее бедре... она была по приговору заду­шена и сожжена»⁴². Homo Criminologicus получил свою стигму — явный знак его преступной сущности. Это была первая, но далеко не последняя разно­видность стигм преступного человека.

Анализ религиозной модели личности преступника весьма поучителен. Он позволяет сформулировать следующие выводы:

1. В основу конструкции модели личности кладется постулат противо­положности и несовместимости полярных понятий абсолютного добра и аб­солютного зла, т.е. этических катего-

26

рий оценочно-ориентационного характера, причем «соотношение добра и зла выступает под оболочкой конфликта бога и дьявола, духа и материи, души и тела». Источники этого противостояния находятся за пределами реального, данного бытия. Решение вопроса о происхождении категорий добра и зла со­стояло в том, что «в мире изначально и совершенно независимо друг от друга сосуществуют доброе и злое начала, вступившие между собою в борьбу»⁴³ (манихейский миф).

2. В ходе этой борьбы злое начало активно воздействует на личность, совращая ее, трансформируя нормального человека в преступника (постулат «совращения во зло»). Существующая, господствующая политическая струк­тура выступает в воли гаранта и защитника высшего добра, противостоящего злу. Ее задача — преследовать преступников с тем, чтобы либо исправить их, либо уничтожить во имя победы добра над злом (в упомянутом декрете папы Иннокентия VIII предписывалось не чинить никаких помех инквизиторам «при исполнении ими их обязанностей, и да позволено им будет исправлять, задерживать и наказывать лиц, совершающих указанные преступления»)⁴⁴.

3. Вселенная создана по иерархическому принципу: от высшего, вне­земного совершенства и благости — вниз, к естественному, несовершенному, порочному миру. «Христианство считает естественный мир дурным и без­нравственным»⁴⁵.

Понятие преступного связывается с крайними проявлениями зла, пре­ступным считается посягательство на высшее добро, а поскольку церковь — земное воплощение бога, то она и есть первый защитник общества от сил зла, а ее служители — существа особого, высшего рода. Как писал один средневе­ковый писатель, «самый плохой человек, если он принадлежит к духовен­ству, лучше самого благочестивого из мирян»⁴⁶. Преступник же — непосред­ственное воплощение (персонификация) зла, т.е. низкого, дурного, безнрав­ственного (плотского, естественного, земного, а следовательно, греховного, подпадающего под влияние дьявола). Идея качественного, существенного отличия преступника от остальных людей, персонификация зла, меняя свое обличье, остается одной из самых устойчивых социально-психологических категорий.

4. Анализ религиозной модели личности преступника выявляет важный гносеологический феномен: земная структура (иерархия феодального обще­ства и государства) проецируется на иерархию небесную, создает ее по зем­ному образу и подобию, при этом «земные силы принимают форму незем­ных»⁴⁷, а затем, но уже с ореолом святости и непогрешимости эта структура переносится назад на землю, тем самым узаконивая и освящая авторитет зем­ной власти

27

авторитетом власти небесной. Частью этой картины, как мы видели, является и религиозная модель личности преступника. С подобным феноменом (его можно назвать «феномен двойной проекции») мы еще не раз встретимся при анализе многих других моделей личности преступника.

Не менее важен и другой аспект этого феномена. «Во времена инквизи­ции и в другие периоды, когда подозреваемые в религиозных ересях пресле­довались и подвергались гонениям, некоторые из обвиняемых сами признава­лись в том, что они были колдунами. Они начинали искренне верить в свою виновность и соглашались со смертным приговором, выносимым судом»⁴⁸. Сформулированная в обществе, в сфере господствующего мировоззрения и идеологии категория выступает здесь как внутренняя сущность преступника, «очевидная» и для него самого, и для других. В результате социальное (со­циокультурное) происхождение этой конструкции субъективизируется, она теперь выступает как реальная характеристика личности. Если в господству­ющем общественном сознании возникает и утверждается стереотип преступ­ника — ведьмы или колдуна, то тот, кто объективно включен в систему этих воззрений и разделяет их, начинает вести себя так, как если бы он и в самом деле был ведьмой или колдуном. Если социокультурная концепция воспри­нимается субъектом как реальная, то она сначала обретает реальность в его поведении, а затем начинает рассматриваться общественным сознанием именно как таковая. Социокультурный стереотип проецируется на личность, воплощается в ее поведении, а затем отражается в общественном сознании как характеристика, присущая этой личности. «Люди, которые верили в кол­довство, создавали ведьм, приписывая эту роль другим, а иногда даже и себе. Этим способом они буквально производили на свет ведьм, чье существова­ние как социальных объектов затем доказывало реальность существования колдовства»⁴⁹. Таков еще один важный аспект гносеологического феномена двойной проекции,

5. И наконец, отметим также очевидное различие между явно деклари­руемой целью, преследуемой при формулировании модели личности пре­ступника, и скрытыми, латентными, но также реальными социальными функ­циями этой модели. Так, если ее явной функцией было спасение душ греш­ников и всех членов общества от грехопадения, утверждение высших религи­озно-моральных добродетелей, то к числу латентных функций можно отнес­ти по меньшей мере две. Первая — защита и укрепление средневековой со­циальной, политической иерархии и религиозной идеологии, оправдывавшей ее существование. Вторая — предоставление на растерзание обществу козла отпущения — преступника, на которого взваливалась ответственность за все несчастья, беды и просчеты как природного, так и социально-политического характера, тем самым канализируя в предопределенном направлении обще­ственные возмущения.

28

Антагонизм добра и зла (манихейский миф)⁵⁰, возвышенность духа и низменность материи, тела, совращение во зло, персонификация зла, двойная проекция, функция козла отпущения — все эти эпистемологические феноме­ны криминологии в дальнейшем, в ходе социальной практики антагонистиче­ского общества, меняя свое социокультурное обличье, в том или ином аспек­те проявляются и во многих последующих изменениях, которые претерпе­вает концепция преступного человека.