I финансистов, откупщиков должностей и налогов и поставщиков

[военного снаряжения и провианта, ворочавших крупными капита­лами. А его он не считал специфически западным феноменом. Этот капитализм, предпочтительной «сферой влияния» которого было именно распределение, а не производство (что и обусловли­вало его по преимуществу потребительский14, а не продуктивный характер), М. Вебер строго и последовательно отличал от специ­фически западного капитализма, сферой которого изначально было

{промышленное предпринимательство, производство продукции, рассчитанной на широкого — «массового» — потребителя, а не на

! «элитарные» круги, близкие к «власть имущим».

Отсюда и большинство разногласий между В. Зомбартом, по-

j нимавшим предельно расширительным образом, соответственно, и «дух капитализма», и М. Вебером, раздваивавшим этот по-зом­бартовски понятый «дух» на типологически чуждые друг другу

(структуры: «дух» спекулятивно-ростовщический, «этос» которого выражается мелкоторгашеским «не обманешь — не продашь», и «дух» предпринимательски-продуктивный с его знаменитым:

I «честность — лучшая политика». Собственно, об этике без кавы­чек, в точном смысле слова можно было говорить, согласно М. Ве­беру, лишь во втором смысле; в первом же (как это зачастую предпочитал делать и сам В. Зомбарт) гораздо логичнее было го­ворить о «страстях»15. Отсюда и более узкое, ограничительное понимание специфики западной «хозяйственной этики» и ее исто­ков М. Вебером, решительно противополагавшим свою концепцию зомбартовской.

! Расширительное понимание капитализма, хотя В. Зомбарт и считал его (подобно М. Веберу) специфически западным феноме­ном, толкало его на путь предельно «плюралистического» пони­мания источников и «составляющих» того, что он, как и М. Ве-

13 А оно широко использовалось обоими.

14 И в конечном счете паразитический.

15 «Страсть к золоту», к наживе, к накопительству, перед лицом которой I страсть эротическая — «любовь», естественно, выглядела как нечто единственно | возвышенное и возвышающее.

109

бер, называл «духом капитализма». «...Происхождение отдельных составных элементов капиталистического духа, — писал В. Зом-барт, также явно противополагая свой подход веберовскому, — должно быть, очевидно, совершенно различно, благодаря различию характера самих этих составных элементов. Мне сдается, что причина спора вокруг нашей проблемы заключается в своей боль­шой части в том, что не уяснили себе с надлежащей точностью, как принципиально различны отдельные проявления капиталистиче­ского духа по своей природе, и как принципиально различно вследствие этого складывается задача смотря по тому, желают ли вскрыть источник того или иного составного элемента» [там же, 151].

Напротив, для М.Вебера «принципиальные различия» того, что его коллега и оппонент называл «отдельными проявлениями ка­питалистического духа», были вполне объяснимы, во-первых, ге­терогенностью двух типов капитализма, оказавшихся у В. Зом-барта под одной шапкой, а во-вторых, — подведением под ту же шапку еще и таких явлений, которые вообще не имели отношения ни к какому капитализму. Говоря об «элементах», образующих в совокупности «дух» современного западного капитализма, М. Ве-бер ищет объединяющее их «избирательное сродство», обеспечи­вающее внутреннюю связанность того, что, на первый взгляд, предстает как чисто внешняя констелляция явлений, случайно соприкоснувшихся во времени и пространстве, чтобы затем про­должать свое «независимое» существование. Отсюда его стремле­ние давать по возможности более узкое — специфицирующее — толкование тем же «элементам», которые и В.Зомбарт относил к составляющим «капиталистического духа».

При этом веберовское стремление заключалось в том, чтобы показать, как должны были ограничить себя такие страсти, как страсть к наживе, к накопительству и даже страсть к «расчетли­вости», которые сами по себе не являются «капиталистическими» по своей природе, чтобы, во-первых, из их сочетания возник именно капиталистический дух (а не, скажем, феодальный или ремесленный). А во-вторых, чтобы он оказался при этом именно духом современного — продуктивного, промышленно-предприни-мательского — капитализма, а не архаического — паразитического и торгово-ростовщического.

В Заключении своей работы В. Зомбарт утверждает, что «с фор­мулами, объясняющими существо и генезис капиталистического духа, эта книга... основательно расправилась. Не говоря уже о тех упрощающих ходячих словах, которые в социалистической литературе заполняют главу о "буржуа", — и такие остроумные гипотезы, как, напр., гипотеза Макса Всбсра, не могут быть ос-

110

тавлены в силе» [там же, 284]. Но, как тут же добавляет В.Зом­барт, «так как я не могу поставить никаких формул на место прежних, то многие с чувством неудовлетворенности отложат в сторону эту книгу» [там же]. И сразу же уточняет, о чем идет речь: «Что в особенности способно вызвать чувство неудовлетво­ренности, это множественность причин, которые я сделал ответст­венными за возникновение капиталистического духа» [там же, 285].

Единственно возможное средство «удовлетворения потребности в иерархическом упорядочении многообразных отдельных причин» В. Зомбарт видит, с одной стороны, в сведении «совокупности действующих условий в единое целое исторического процесса». А с другой — в различении причин, действующих в этом процессе, на те, что находятся в отношении «главенства и подчиненности», и те, что находятся, «напротив, в отношении сочиненности», представляя собой «случайные события, которые, однако, были не менее необходимы для наступления общего результата, чем необходимые, т. е. с необходимостью вытекающие из данных предпосылок» [там же].

В итоге «картина природы и происхождения буржуа* получает у В. Зомбарта следующий вид:

1. «Основу его развития», которую В.Зомбарт характеризует как «раз навсегда данную и в конечном счете определяющую все содержание процесса в его своеобразии», по его утверждению, «составляет единственная в своем роде по задаткам своих отдель­ных членов и по своему составу группа народов, которая создала

!европейскую культуру со времени падения римской империи» I [там же). С момента их появления он видит действующими в них

«две мощные движущие силы: жажду золота и предприниматель-|ский дух, которые быстро соединяются вместе» [там же]. Эти ! движущие силы, проявляющиеся вначале «преимущественно в | среде господ» [там же, 286], а потому получающие «насильствен-'ный оттенок» [там же], «побуждают народы к завоеваниям на

чужбине» [там же, 285]. Это •- «героическое» начало капитализма,

распространяющее свою власть «сверху».

2. Однако в противоположность этому капиталистическому по­току возникает другой, идущий «снизу», поскольку «в более ши­роких слоях народных распространяется стремление другим пу­тем при помощи хозяйственных предприятий добывать деньги: без применения силы, мирным путем договоров». Здесь, в этой среде и происходит «проявление духа экономии, духа сберегающего и ведущего счет духа "мещанского торгашества"» [там же, 286]. Причем экспансия этого мелочно-«мещанского» — духа также осуществляется на определенной расово-этнической основе, ибо его носителями, по В. Зомбарту, являются по преимуществу этру-

111

ски (в Италии), фризы (на Британских островах) и евреи. Их влияние в Европе усиливается «тем более, чем более душевная структура капиталистического предпринимателя видоизменяется в направлении мещанского торгаша» [там же]. «...В капиталистиче­ском предприятии сливаются герой, торговец и мещанин. Поток... стекает в долину... героическое исчезает все более» [там же].

3. Параллельно углубляются и глобализируются тенденции «без­граничной и беспощадной наживы», «по природе» своей имма­нентные «капиталистическому предприятию» [там же, 286]. По­водом для этого были два обстоятельства, различные по своему происхождению, но ставшие одинаково необходимыми для разви­тия капитализма и капиталистического духа. Это, с одной стороны, «рожденная из глубин романо-германского духа наука о природе, сделавшая возможной современную технику», а с другой — бир­жа, «созданная еврейским духом» [там же]. Наконец, существо­вало еще одно «привходящее» (и в этом смысле «акциденталь-ное») обстоятельство, способствовавшее развитию современного капитализма: разрыв тех «пут», что были наложены «на капита­листический дух в раннюю эпоху его развития нравами и нравст­венностью», которые опирались на «религиозное чувство» «хри­стианских народов» [там же, 287]. Окончательно все эти «путы», мешавшие полностью осуществиться стремлению «к безгранич­ности капиталистической наживы», были ликвидированы вместе с «разрывом всех связей на чужбине, куда эмиграция и переселения привели как раз наиболее способных хозяйственных субъектов» [там же].

Учитывая достаточно двусмысленные обертоны, характерные для этой зомбартовской концепции капитализма, следует обратить внимание на сохраняющуюся актуальность того существенного корректива к ней, каким является критика этой концепции М. Ве-бером. Ибо в рамках его всесторонней и философски фундирован­ной критики биологизму зомбартовской концепции решительно противостоит углубленный анализ нравственно-религиозных исто­ков современного капитализма.

ЛИТЕРАТУРА

1. Зомбарт В. Современный капитализм. Т. I. Первый полутом. М.-Л., 1931.

2. Зомбарт В. Современный капитализм. Т. III. Второй полутом. М.-Л., 1930.

3. Зомбарт В. Буржуа. М., 1924.

4. Вебер М. Избр. произведения. М., 1990.

112

Вместо заключения: Макс и Альфред Вебер

В числе теоретических контроверз, сопровождавших процесс формирования социологического учения М. Вебера, нельзя обойти молчанием одну, которая имела на первый взгляд характер чисто семейного эпизода и как будто не дала прямого и непосредствен­ного теоретического результата, хотя на самом деле имела далеко идущие последствия и продолжения спора (по крайней мере для одного из его участников). Речь идет об эпизоде, связанном с приглашением младшего брата М. Вебера — Альфреда — на рабо­ту в Хайдельбергский университет и неудачным опытом соавтор­ства двух братьев в связи с их участием в теоретическом обосно­вании конкретного исследовательского проекта.

Сразу же оговоримся: если для Макса Вебера этот эпизод был моментом уже начавшегося теоретического движения от истори­ческой политэкономии к социологии, понятой в качестве одной из наук о культуре (во всяком случае равноправной среди них, если не «первой среди равных»), то для его брата он имел существен­но иной смысл. Для него это была скорее предыстория, чем соб­ственно история движения к тому, что он назовет впоследствии своей историей культуры, понятой как культур-социология. Ибо, как свидетельствует В.Шлюхтер в статье «Макс Вебер и Альфред Вебер. Два пути от национальной экономии к культу р-социоло-гии» [5] (к которой мы обращались), в это время «у Альфреда Вебера, в отличие от Макса, конечно же, не было еще никаких следов культур-социологических начал» [там же, 4]. Более того, если взять первую крупную монографию, над завершением кото­рой в это время работал А. Вебер [6], то никак нельзя отделаться от впечатления о господствовавшем в ней духе гипертрофирован­ного сциентизма, побуждавшего ее автора решать свою (цен­тральную в ней) проблему — проблему территориального разме­щения промышленности в Германии последней четверти прошлого века — едва ли не чисто геометрическим способом, явно заставляв­шим вспоминать о Кеплере (и даже Гегеле с его диссертацией «Об орбитах планет»). Здесь-то и сказалась с особой выразитель­ностью вера А. Вебера в «богоподобие естественных наук», наде­жду на его освобождение от которой М. Вебер выразит в письме матери [1, 633].

Естественно, что встреча двух братьев, шедших столь различ­ными путями, — которые одного из них давно уже ввели в область сложнейшей теоретико-методологической проблематики социоло­гии, самоопределявшейся (не без его усилий) на заре XX в. в качестве универсально-исторической культур-социологии, а друго­го побуждали еще блуждать на отдаленных — очень отдаленных! — подступах к ее порогу, — явно не обещала им абсолютно безоб-

113

J

лачного семейного сосуществования на родной почве Хайдельбер­га. И, как свидетельствует их переписка, они явно предчувство­вали это, хотя каждый из них пытался справиться со своими тре­вожными предчувствиями на свой лад. Альфред, судя по всему, выражал какие-то опасения (очевидно, памятуя о прежних его расхождениях с Максом), а старший брат пытался успокоить его, надеясь отделить их — возможные в будущем — теоретические разногласия (за которыми проглядывали мировоззренческие, а, стало быть, и этические контроверзы) от того, что он назовет «практическим восприятием жизни» [там же, 382].

Еще 3 сентября 1907 года М. Вебер писал своему брату, успеш­но завершавшему в Пражском университете первый этап своей профессорско-преподавательской карьеры, в связи с его наме­чавшимся переездом в Хайдельберг: «Я не хотел бы возвращаться к нашим личным выяснениям отношений, о которых я уже сооб­щал свое мнение, и только скажу: 1) что любое случайное столк­новение темпераментов для меня в десять раз предпочтительнее, чем, скажем, осторожно-осмотрительное обхождение друг с дру­гом, — 2) что я уверен, что ты убеждался в том, что ты слишком переоцениваешь значимость возможного теоретического различия взглядов (на «кантианство» или тому подобное) для практическо­го восприятия жизни; мы тут, как ты, я полагаю, увидишь, менее «скованы», чем ты —возможно! — мог заключить по впечатлениям от бесед, которые до сих пор все еще имеют лишь случайный характер» [там же, 282].

Сопоставленный с другими письмами М. Вебера, написанными, с одной стороны, брату Альфреду, а с другой — матери (в тот же период), этот фрагмент и послужил отправным пунктом виртуоз­ного по своей тонкости и тщательности исследования Вольфганга Шлюхтера, которое привело его в итоге к весьма перспективным наблюдениям и выводам. (Вкратце они и были изложены в не­давно написанной им статье под примечательным заголовком «Макс Вебер и Альфред Вебер. Два пути от национальной эконо­мии к социологии культуры».)

Вот второй фрагмент из семейной переписки тех лет, взятый на этот раз В. Шлюхтером из письма матери от 14 августа 1908 года, который, как отмечает автор статьи, отражает «беспокойство», возникшее у М. Вебера после «семейной встречи» с братом, прие­хавшим наконец в Хайдельберг: «Его (Альфреда. — Ю.Д.) «анти-моралистские предубеждения сидят в нем, конечно, прочно, но, как нам кажется, в конце концов должны досаждать ему, так как тут решающую роль играли австрийские1 впечатления, и это не стоит воспринимать трагически, пусть даже если они (предубеж-

"I