1. Социология

в поисках утраченной действительности

Читателя, не знакомого со спорами по поводу различения «естест­венных» и «общественных» наук, а точнее, «наук о природе» и «наук о культуре», который ведется на Западе со времен В. Вин-дельбанда и Г. Риккерта («мерами возгораясь и мерами потухая»), должно удивить в этом определении социологии слово «действи­тельность*. В самом деле, разве другие науки не имеют дела с этой самой «действительностью»? Разве иметь дело с «действи­тельностью» — это особая привилегия социологии, к тому же не всякой, а именно веберовской?

Согласно И. Вайсу, чья мысль развивалась (во всяком случае в его упомянутой книге) под определяющим впечатлением от нео-

372

марксистской и феноменологической критики западной социоло­гии [см. 3], так оно и есть. Отправляясь от виндельбандовски-риккертовского тезиса, согласно которому с действительностью самой по себе имеют дело не «обобщающие» науки, ищущие везде нечто единообразное и повторяющееся, а науки «индивидуали­зирующие», постигающие индивидуальное в его уникальности и неповторимости, И. Вайс утверждает, что М. Вебер стремился развивать свое социологическое учение именно во втором направ­лении. Хотя его гимназический друг, а в некоторых отношениях и учитель (в области методологии) Г. Риккерт причислял социологию к наукам первого типа, т. е., как разъясняет И.Вайс, «к наукам о природе, которые характеризуются принципиальным отчуждением от повседневного и (непосредственно) созерцаемого опыта» [ср. 4] — опыта самой действительности.

Но это не все. По убеждению автора книги о веберовском обосновании социологии, своим толкованием ее как науки о дейст­вительности этот крупнейший социолог нашего столетия сделал гораздо больше, чем можно было бы ожидать, строго придержива­ясь виндельбандовски-риккертовского различения «генерализую­щих» и «индивидуализирующих» наук. В своей программе социо­логии он «снял» (во всяком случае попытался снять и продвинул­ся здесь достаточно далеко) саму эту дихотомию «индивидуали­зирующего» и «обобщающего» подходов, не только не поколебав, но, наоборот, решительно утвердив при этом статус социологии как основополагающей науки о действительности. И это обстоя­тельство, если верить его комментатору, как раз и делает М. Ве­бера ключевой фигурой для современной западной социологии.

Дело в том, что, согласно И. Вайсу (напомним: писавшему свою книгу о Вебере в первой половине 70-х годов), современная ему западная социология страдала именно от пронизывающего ее противоречия «индивидуализирующего» и «генерализующего» ме­тодов, которое приобрело характер застарелой, кажущейся нераз­решимой антиномии. Она оказалась расколотой на две противо­борствующие ориентации — «натуралистическую» (сциентистскую) и «антинатуралистическую» (антисциентистскую), из которых пер­вая явно утратила контакт с реальной действительностью, тогда как вторая, дорожащая непосредственным опытом действительно­сти, рискует утратить научную строгость и определенность. И все это потому, что до сих пор осталась неучтенной (да и вообще не­достаточно выявленной и артикулированной) веберовская про­грамма преодоления этой антиномии в русле антинатуралистиче-ски понятой социологии.

По мнению И. Вайса, этот раскол сказался и на восприятии М. Вебера западной социологией, в рамках которой вплоть до

373

начала 70-х годов продолжали противостоять друг другу два тол­кования: одно, представляющее его как решительного поборника «натуралистической социальной науки», и другое, где он фигури­ровал в качестве представителя ее «антинатуралистически» ориен­тированного понимания. В числе первых комментатор М. Вебера называет интерпретацию Х.Альберта, ссылаясь на сборник его статей * Конструкция и критика» [5]. Среди антинатуралистиче-ски ориентированных интерпретаций веберовского учения он упо­минает книги Шютца [Q], Шельтинга [7], Хенриха [8] и др. В связи с этим оказалась соответственным образом «распределенной» (и «расщепленной») и веберовская проблематика. Приверженцы «натуралистического» толкования социологии сосредоточивают свое внимание на веберовской критике онтологического обоснова­ния разграничения наук, на веберовском принципе «свободы от ценностей» и утверждении «каузально-аналитической функции» науки вообще и социальной науки в особенности. «Антинатурали­стические» же рецепции М. Вебера основываются в первую очередь на его понятии социального действия, толковании им «понимаю­щей методики» (как методики постижения социального действия), а также на его «историческом понятии науки» [1].

Все это могло скорее способствовать, чем препятствовать ут­верждению вердикта, который вынес в свое время еще Ханс Фрайер, заявивший, что у М. Вебера нет никакого систематиче­ского или поддающегося систематизации представления, каковое могло бы обеспечить единство понимания его воззрений. Вместо него у М. Вебера существует якобы «несбалансированное множе­ство принципов образования понятий и системообразования» [2], иллюстрирующих всепроникающий «индивидуализм» веберовско­го мышления, — точка зрения, которой, по И. Вайсу, придержи­ваются также Штединг и Тенбрук [9]. Это не значит, конечно, что, несмотря на такой глубоко укоренившийся предрассудок, среди работ о М. Вебере не было таких, которые были воодушев­лены стремлением дать «целостное представление» о веберовской социологической концепции. Среди них И. Вайс упоминает работу Шельтинга «Наукоучение Макса Вебера», книгу Т. Парсонса «Структура социального действия» [10], монографию Р. Бендикса «Макс Вебер — интеллектуальный портрет» [11]. Однако и они не были свободны от своих ограниченностей и односторонностей, отражавших контроверзу натурализма и антинатурализма.

Согласно И. Вайсу, работа Шельтинга не отвечает современ­ному интересу к веберовской социологической концепции, посколь­ку «закоснела» в «имманентистском» понимании перспективы развития «наук о культуре», господствовавшем в его время. Т. Парсонс хотя и постиг проблему «отнесения к ценности» на-

374

много адекватнее, чем множество немецких истолкователей М. Ве­бера, все-таки не смог понять «принципиального различия» между науками о природе и социальными науками, которое утвержда­лось вместе с понятием «отнесения к ценности». Что же касается Р. Бендикса, то хотя он и заслужил одобрение авторитетного Р. Ке-нига за то, что удержался от «широко распространенной пере­оценки научно-теоретической рефлексии Вебера», избежав участия в («зачастую бесполезных») спорах о веберовском понимании со­циальной науки, ему все-таки не удалось уйти от парадокса. Ведь фактически его монография, отмеченная воздержанием от такого рода методологических вопросов, «покоится на предпосылке», со­гласно которой «в основе теоретических и исторических анализов Вебера лежит специфическое понимание науки», и без его экс­пликации не обойтись [1].

В целом же предшествующая история «вебероведения» вновь и вновь обнаруживала несостоятельность односторонних подходов к М. Веберу, при которых в основу «монистической» реконструк­ции его учения клали ту или другую из сторон обнаруженного у него противоречия. И. Вайс считает несостоятельным уже сам этот тезис о противоречивости веберовского социологического учения, в особенности веберовского понимания науки, который, по убеж­дению комментатора М. Вебера, и сделал бесплодными «прежние дискуссии» на эту тему. Там, где участники этих дискуссий про­тивопоставляли друг другу несовместимые «понятия науки», из­влеченные из текстов М. Вебера, на самом деле речь шла о кон­статации ходячих односторонностей ее понимания, на преодоле­ние которых была направлена мысль социолога — «веберовская рефлексия» [там же]. Ибо его задача, его научная программа за­ключалась как раз в том, чтобы предложить свою версию «со­циально-научного» знания, находящуюся по ту сторону противо­положности враждовавших друг с другом (и продолжающих вра­ждовать) «естественно-научной» и «духовно-научной» социологии.

«Амбивалентности и напряжения», характеризующие позицию Вебера, утверждает И. Вайс, определяют социологию, «поскольку она стремится», в качестве самостоятельной науки, утвердить себя «по ту сторону» привычных — прежде всего в Германии — разгра­ничений [там же]. А так как аналогичная тенденция пробивает се­бе дорогу и в современном социологическом сознании, то, по мне­нию комментатора М. Вебера, «в современной ситуации» оказы­ваются «наиболее интересными» именно те веберовские попытки обоснования социологии, которые прежде вызывали наименьший интерес. В связи с этим он обращает внимание на работу Д. Хен­риха «Единство наукоучения Макса Вебера», а также на попытку Флетчера (1970) показать специфику веберовского толкования

375

«социально-научной социологии» в отличие как от «естественно-», так и «духовно-научной» (т. е. помещаемой в разряд традицион­но-немецких «наук о духе»). В работах этого типа И.Вайса при­влекает установка на истолкование «теоретических и теоретико-научных устремлений» М. Вебера под углом зрения «единой и однозначной интенции», которая вовсе не выступает как некое «благое намерение» наряду с отличными от нее (и противостоя­щими друг другу) «мыслительными элементами», но вполне соз­нательно ориентирована на их «опосредование» в рамках целост­ной концепции социологической дисциплины, радикально отлич­ной от ходячих односторонних представлений о ней.

Речь идет об «опосредовании» таких веберовских понятий (взаимоотношение которых как раз и составляет проблему), как: «отнесение к ценности» и «свобода от ценностей»; «понимание» и «объяснение»; «шанс» и «идеальный тип». И.Вайс сетует на то, что до сих пор существует предрассудок, будто относительно взаимоотношений в рамках каждой из выделенных здесь поня­тийных пар (не говоря уже о связях самих этих пар в общем по­строении) у М. Вебера так и осталась некоторая «нерешенность», позволяющая толковать «вкривь и вкось» веберовское «стремле­ние к опосредствованию» [1]. Между тем и здесь открылась бы перспектива выхода из тупика бесплодной полемики о теоретико-методологической противоречивости М. Вебера, если бы его со­циологическое учение (с легкой руки Г. Риккерта, а в рамках про­тивоположной ориентации — X. Фрайера и О. Шпанна) не притя­гивалось бы снова и снова к альтернативе, которая не только «не была его альтернативой», но оказалась предметом упорных вебе­ровских стремлений преодолеть ее.

Указание на связь между проблемами и трудностями западной (и прежде всего тогдашней западногерманской) социологии, по­буждавшими даже поговаривать о ее кризисе, с одной стороны, и неудовлетворительным состоянием «вебероведения», воспроизво­дившего те же самые противоречия как присущие якобы социоло­гическому учению М. Вебера, — с другой, безусловно, составляло сильную сторону книги И. Вайса (как, впрочем, и других работ, появившихся в русле «веберовского ренессанса», речь о которых пойдет ниже). В соответствии с общим «духом» обновленного ин­тереса к М. Веберу находится и убеждение его комментатора, что «веберовское обоснование социологии в принципе не превзойдено новыми и (или) актуальными начинаниями», а потому именно «более серьезный и более систематический», чем прежде, «учет ве­беровских интенций» должен «решительным образом» способство­вать осознанию (и объяснению) смысла «теоретических и методо­логических контроверз», продолжающих раскалывать социологию

376

. [там же]. Усмотреть в сегодняшних антиномиях социологии отра­жение вчерашних и попытаться отыскать перспективу их решения у одного из основоположников социологии XX в., предпринявшего эту попытку еще в самом начале столетия, — это ли не воодушев­ляющая задача для «веберовского ренессанса»?

Но одно дело поставить задачу и совсем другое — решить ее; и чем более воодушевляющим (и, следовательно, всеобъемлющим) образом сформулирована задача, тем, естественно, труднее ее ре­шить или, по крайней мере, нащупать верный путь к ее решению. Нельзя сказать, что И. Вайсу удалось успешно справиться с этим коварным противоречием (подстерегающим, кстати сказать, вся­кого, кто пытается наметить перспективу предвосхищенного им умственного движения). Результаты, к каким он пришел в своей книге об основоположениях веберовской социологии, явно не соот­ветствовали надеждам, какие он надеялся пробудить у своих чи­тателей. И чем больше он преуспел во втором случае, тем мень­шим должно было показаться то, чего он добился в первом, — хотя это, быть может, и не вполне справедливо с точки зрения его конкретного вклада в изучение веберовского теоретического на­следия. Если бы этот вклад делался не на фоне «революции рас­тущих ожиданий» от вебероведения, а на фоне его «нормального» развития, он выглядел бы более солидным.

Но главное, что вызывало возражение в книге И. Вайса, свя­зано все-таки не с отмеченным парадоксом ее восприятия. Дело в том, что вопреки своему обещанию найти решение болезненных (и болезнетворных) противоречий западной социологии конца 60 —начала 70-х годов нашего столетия у самого М. Вебера, хотя и по-новому прочитанного, его комментатор поступает едва ли не совсем наоборот. Он пытается решить социологические антиномии, волновавшие основоположника немецкой социологии XX в., не столько с помощью средств и методов, находившихся в распоря­жении самого М. Вебера (хотя, быть может, и не ассимилирован­ных в ходе последующего развития западной социологии), сколь­ко с помощью теоретико-методологического инструментария, заим­ствованного из совсем иного арсенала. Речь идет о теоретических представлениях, понятиях и «ходах мысли», выработанных отча­сти в лоне феноменологической, отчасти в лоне неомарксистской социологической ориентации, в результате пересечения (а отчасти и слияния) которых возникло специфическое умственное движе­ние в западной социологии 60 —70-х годов, для какового больше всего подходит название «социологический радикализм» [см. 3] (в отличие от радикализма политического).

В результате при чтении книги И. Вайса складывалось впечат­ление, что обращение к веберовскому наследию, к общеизвестным

377

понятиям и терминам учения М. Вебера не связано с сутью де- . ла — с действительным разрешением тех социологических про­блем, над которыми ломали голову еще в веберовские времена, чтобы затем вернуться к ним через много десятилетий. По сути дела, «решение» у комментатора М. Вебера уже было: оно уже держалось в феноменологически-неомарксистских (в духе выше­упомянутого «социологического радикализма») истолкованиях ве-беровской проблематики, поджидавших его на линии «А. Шютц — Ю. Хабермас». И задача заключалась лишь в том, чтобы, про­должая эту линию, «найти» в текстах самого М. Вебера найденное за их пределами (в размышлениях, имевших место хотя и «по по­воду» М. Вебера, но все-таки на некоторой «дистанции» от специ­ального исследования веберовских текстов). Однако при этом ста­новилось очевидным: эту операцию И. Вайс смог осуществить лишь за счет определенного «перетолкования» веберовских текстов, придания основополагающим понятиям социологии М. Вебера смысла, несколько более (а зачастую и значительно более) широ­кого, нежели тот, который они имели в ее собственном контексте.

И прежде всего подобной трансформации подверглось вебе-ровское понятие «отнесения к ценности». Конкретно фиксируемое противоречие между веберовскими понятиями «свободы от ценно­стей» («свободы от оценочных суждений») и «отнесения к ценно­стям» И. Вайс решает за счет вынесения второго из этой пары по­нятий за пределы их дихотомической соотнесенности и придания ему гораздо более широкого (чем тот, который они имели в этих пределах) — даже не социально-философского, а едва ли не мета­физического — смысла. Из принципа, на основе которого осущест­вляется определенное понимание «культурной действительности», ментальная организация материала «эмпирии», «отнесение к цен­ности» превращалось — под пером комментатора М. Вебера — в принцип «конструирования» этой реальности: на том основании, что наше постижение эмпирической реальности есть, действитель­но, необходимый элемент нашего практического оперирования с нею. Хотя, если вдуматься, это явно недостаточное основание для того, чтобы отождествить мысленное конструирование реальности как необходимый элемент ее постижения с ее практически-жиз­ненным конструированием, причем не только в том случае, когда речь идет о «внечеловеческой», но и о специфически человеческой, т. е., как предпочитал говорить Г. Риккерт, культурной реальности.

Между тем как раз на этом исходном отождествлении (осуще­ствленном комментатором М. Вебера явно под впечатлением книги П.Бергера и Т.Лукмана «Социальная конструкция действитель­ности» [12]) и покоится решение антиномии «отнесения к ценно­сти» и «свободы от ценностей», предложенное И.Вайсом. Если

378

вся социокультурная реальность не столько постигается, сколько конституируется («творится») по способу «отнесения к ценно­стям», то все становится до удивления ясным: веберовские раз­мышления об «отнесении к ценностям» касались вопроса о «тво­рении» самой человеческой реальности, а стало быть, и глубин­ных аспектов ее постижения, тогда как понятие «свободы от цен­ностей» (свободы от оценочных суждений) имело отношение лишь к одному, причем далеко не самому важному, из аспектов социо­логического знания в узкопрофессиональном смысле этого слова. Причем, речь идет в таком случае об аспекте, связанном уже с «сотворенной» (и соответственно «отчужденной» от творящего ее человека) реальностью, а не с реальностью, находящейся в про­цессе «творения» (и уже по одному тому «неотчужденной»).

Иначе говоря, в двучленке «эмпирия — ценности» — ибо что другое можно иметь в виду, говоря об акте «отнесения к ценно­стям», кроме эмпирической данности? — как раз « эмпирическое» -то и исчезает. Оно как бы растворяется в самом этом «акте отне­сения» и рассматривается лишь как результат этого «акта», а не (также и) его предпосылка. Ну, а после того как сам И. Вайс со­вершил аналогичный акт растворения «эмпирии» веберовского тео­ретического наследия в подобной «ценностной предпосылке» (нео-марксистски-феноменологического происхождения), «решить» все остальные веберовские антиномии не представляло уже особого труда. Все они оказывались результатом (очевидно, все-таки не до конца осознанной самим М. Вебером или, по крайней мере, не­достаточно артикулированной им терминологически, — иначе не потребовалась бы апелляция к неомарксистски-феноменологически толкуемому «отчуждению») исходного противоречия между «ста­новлением» и «ставшим». Между реальностью становящейся в процессе ее «интерсубъективного» конструирования и реальностью ставшей и представшей перед каждым из участников этого твор­ческого процесса в виде уже состоявшейся (готовой) и чужой ( «отчужденной» ).

Реальность становящаяся, взятая в акте ее «интерсубъективно­го» (значит исторического) творчества, — это (согласно изначаль­ной — мировоззренческой, ценностной — установке И. Вайса) и есть сама действительность, которая должна быть понята и объ­яснена социологией как наукой о действительности. Впрочем, о ее понимании в точном смысле здесь вопрос не стоит: ведь «по­нимание» интерсубъективно творимой социальной действительно­сти уже, так сказать, «по определению» («заданному» феномено­логической социологией) совпадает с актом ее со-творения, тож­дественно ему—как мы творим действительность, так мы ее и понимаем, как мы ее понимаем, так мы ее и творим. И особая за-

379

дача, стоящая перед социологом, заключается лишь в том, чтобы перевести эту «ситуацию» на язык своей науки, не исказив его, или, если абсолютная аутентичность перевода оказывается невоз­можной, объяснить причины неизбежных искажений переводи­мого содержания.

Задача, следовательно, заключается не в понимании социальной реальности, а в объяснении тех искажений, которые происходят (и не могут не происходить) при переводе «само собой понятно­го» обыкновенным смертным на профессиональный язык науки. Основным объектом «понимающего объяснения» (или «объясня­ющего понимания») оказывается, таким образом, не сама «процес-сирующая» реальность, а наука как один из (отчужденных) ре­зультатов этого процесса. Социология же «как наука о действи­тельности» — это, стало быть, специальная научная дисциплина, на своем собственном примере объясняющая механизм превраще­ния «становления» в «ставшее», «творимой» действительности в «сотворенную» (и, стало быть, уже в каком-то смысле «недей­ствительную»: отчужденную (от творящего ее человека) и «отчуж­дающую» (его от своего творения, а значит, и от самого себя). Так предстает, в итоговых рассуждениях И. Вайса, веберовская программа «социологии как науки о действительности».

«Центральный социологический факт, — пишет И. Вайс в за­ключение своей книги о М. Вебере, — это смысл, конституиру­ющийся, утверждающийся и обретающий действенность в социаль­ной интеракции («интерсубъективном» процессе взаимодействия людей как непосредственно понимающих друг друга субъек­тов. —Ю. Д.). Центральная проблема социологического исследова­ния — как смысловая отнесенность (поведения одного человека) к поведению других утрачивает свой открыто общественный (т. е. «не-отчужденный». - Ю. Д.) характер и трансформируется в есте­ственно вырастающую (т. е. независимую от человека, объектив­ную.—Ю. Д.) детерминацию» [1]. Натуралистическая социоло­гия, как правило, имела в виду лишь вторую сторону этого антино­мически-противоречивого процесса—историю, общественное раз­витие как «естественно-исторический процесс». Антинатуралисти­ческая социология акцентировала его другую сторону, в каком-то отношении продолжив здесь традицию «наук о духе» (в составе которых оказывалась и она сама).

Однако в русле этой — антинатуралистической - ориентации, согласно И. Вайсу, недостаточно учитывался тот момент, который был акцентирован неомарксизмом (вспомним Хоркхаймера и Адор-но) и радикальной феноменологической социологией1, а именно

1 Результатом их слияния и стал вышеупомянутый «социологический радика­лизм».

380

понимание «интерсубъективного» конструирования реальности как общественно-исторического процесса. Коль скоро этот аспект дела учитывается во всей его социологической значимости, стано­вится очевидным (если верить И. Вайсу) и то новое и особенное, что внес М. Вебер своим пониманием социологии как науки о дей­ствительности. «Прорыв» социологии к действительности — это прорыв ее к «жизненному миру», понятому, однако, как общест­венно-исторический процесс (именно общественно-, а не естест­венно-исторический). «Опосредствование» науки «жизненным ми­ром» , т.е. ее самокритика с точки зрения «жизненного мира», предстает теперь —одновременно — как «опосредствование» науки «общественной практикой», т.е. как «рефлексия» ею своих соб­ственных основоположений, осуществляемая в духе «критической теории». Таким образом препарированная социальная наука и предстает теперь как «наука о действительности», в качестве «мо­мента» которой выступает, в частности, и она сама. Причем — предвосхищающим! — образцом такой науки и оказывается в изо­бражении И. Вайса веберовская социология, артикулирующая перс­пективу, наметившуюся в русле «социологического радикализма», с помощью более «классических», а значит, и более общезначимых социологических понятий и категорий.

По сути дела это была модернизация веберовского учения, а не возвращение к «аутентичному М. Веберу», что, как вскоре обна­ружилось, составляло истинный пафос «веберовского ренессанса».