8 Выводящей за узкие рамки историко-культурного «контекста» ее генезиса. 354

ся уже совершенно открыто, предлагается «руководство» [там же, 10] к дальнейшей разработке веберовских идей, состоящее из пяти пунктов. «Необходимы: во-первых, тщательный учет исторических предметных исследований об эпохе (Вебера. — Ю.Д.), во-вторых, представление об имеющих хождение в его время, следовательно, предшествовавших работе Вебера пониманиях и понятийных струк­турах, в-третьих, объяснение изменений, которые эти понимания и системы понятий претерпели у Вебера, в-четвертых, понимание "теоретической" концепции и исследовательски-программного "ду­ха" его работ и, наконец, в-пятых, включение в вебероведческий горизонт достигнутого с веберовских времен состояния социоло­гического исследования» [там же, 10].

К ним добавляется также «установка» самой веберовской «ис­следовательской программы», которая, как пишется в статье, «требует постоянного, предполагающего напряженные усилия комбинирования исторических (эволюционно-ориентированных) исследований частных случаев, какие сам Вебер предпринимал в рамках изучения протестантизма и сравнительных религиозно-социологических штудий, и шаг за шагом осуществляемой поня­тийной ревизии, если необходимость таковой достаточно опреде­ленно удостоверялась исследуемыми обстоятельствами дела» [там же, 8].

Хотя программа, которую формулировали в качестве общей перспективы новейшего «веберовского ренессанса» его наиболее энтузиастически настроенные провозвестники, утверждалась как будто от имени всех, по крайней мере немецких, социологов, так или иначе вносивших свой вклад «в реактивацию» наследия Ве­бера, на самом деле она выражала только одну — назовем ее ус­ловно «винкельмановской» — тенденцию этого, в общем-то доволь­но пестрого и разноречивого социологического устремления. Как свидетельствуют работы Вайса [2, 7], стремящегося сочетать на почве обновленного М. Вебера «стабилизационное» социологиче­ское устремление с «кризисным» [8], одновременно со всей опре­деленностью заявляют о себе иные тенденции, связанные с другим представлением о перспективах «веберовского ренессанса», иначе мотивированные с точки зрения идейно-теоретической. Не слу­чайно самим авторам статьи о И. Винкельмане пришлось, заклю­чая ее, сделать некоторые «оговорки» даже по поводу тех новых работ о Вебере, которые в их же тексте фигурировали как сим­птом «нового веберовского ренессанса».

Оказалось, например, что книги Р. Прево («Научная програм­ма Макса Вебера») и В. Шлюхтера («Развитие западного рацио­нализма») не вполне отвечают той «исследовательской программе Вебера», какую извлекли из веберовских работ (и винкельманов-

355

ских комментариев к ним) В. М. Шпрондель и его соавторы, предложившие ее как программу «веберовского ренессанса» во­обще. Согласно заключению их статьи, «попытки реконструкции и экспликации, как они недавно были предприняты Прево и Шлюхтером... по существу опираются на современные социоло­гические идеи или социально-психологические системы понятий. При этом на задний план отступает особенность веберовской со­циологии, типологический проект, конструкции которого всегда имеют основание в вещах (fundamentum in re). Классификатор-ские, формально-аналитические систематизации и/или иерархиза-ции "линеаризуют" Вебера, если иметь в виду его исследователь­ски-программную ориентацию» [1, 10]. Как видим, здесь также обнаруживается раскол между «винкельмановски» (скажем так) ориентированными провозвестниками «веберовского ренессанса», желающими «предписать» ему свою собственную «программу», с одной стороны, и теми авторами, которые, не пытаясь «програм­мировать» собственную перспективу актуализации Вебера как единственно возможную, вносят свой вклад в развитие и углубле­ние интереса к этому основоположнику немецкой и мировой со­циологии XX в. своими конкретными исследованиями о нем.

Но в конце концов камнем преткновения, о который раскалы­вается общее стремление возродить веберовское учение к новой жизни, на рубеже 70 —80-х годов оказывался главный вопрос: ис­кать ли у Вебера ответ на «проклятые проблемы», с какими столкнулась западная социология, пытавшаяся найти выход из за­тянувшегося теоретико-методологического кризиса конца 60 —70-х годов, или, наоборот, решать загадку Вебера, отправляясь от со­временных социологических представлений (хотя они и оказались ввергнутыми в ситуацию кризиса)? В случае первого из возмож­ных здесь ответов, к которому явно склоняются Шпрондель и его соавторы по статье о Винкельмане, вопрос о социологическом кризисе ставится более радикально. Кризис этот представлялся настолько глубоким, что выход из него предлагалось искать с по­мощью обращения к теоретическому наследию автора, вообще на­ходящегося «за пределами» нынешнего «социологического истеб­лишмента». Во втором же случае социологический кризис не казал­ся настолько глубоким, чтобы современные социологические воз­зрения вообще препятствовали решению «загадки Вебера». Наобо­рот, и саму веберовскую социологию казалось возможным более адекватно постичь, только отправляясь от представлений новейшей социологии, пусть даже и отмеченных «кризисными явлениями».

В первом случае преодоление кризиса теоретико-методологиче­ских оснований социологии предполагалось вообще немыслимым без обращения к Веберу и его «большой социологии», правда, еще

356

только подлежащей экспликации и реконструкции. Во втором — выход из «кризисной полосы» в общем-то кажется возможным и без обращения к социологическому наследию, как бы «снятому» новейшей социологией (едва ли не на гегелевский манер)9. Хотя его (наследия) современное Осмысление и не исключается как один из позитивных моментов процесса ожидаемой нынешней «стаби­лизации» западной социологии. Более радикально настроенные вебероведы фактически исходили из того, что западная социоло­гия, оказавшаяся в кризисной ситуации, жизненно заинтересована в углубленном освоении веберовского социологического наследия. И вообще, современность заинтересована в адекватном прочтении М. Вебера гораздо больше, чем его наследие — в проясняющих анализах ее, этой современности, социологических представителей. Наоборот, исследователи, настроенные менее радикально, скорее склоняются к тому, что как раз веберовское наследие нуждается для своего адекватного постижения в «современном прочтении», что ему гораздо больше нужна новейшая идеология, впервые рас­крывающая его подлинное содержание, нежели он ей.

Таким образом, уже здесь, на уровне самой общей постановки вопроса «Вебер и современность», в рамках одного и того же по­ворота к Веберу прочерчивались, по крайней мере, две линии. С одной стороны, более радикальная, если иметь в виду критичность оценки провозвестниками «веберовского ренессанса» современной им социологической ситуации (и соответственно значения — пра­вильно истолкованного — веберовского наследия как спасительного средства от «кризиса социологии»). С другой — менее радикаль­ная, для которой обращение к Веберу — лишь один из моментов движения западной социологии на пути к неминуемой «стабили­зации». Однако в последующей истории западной социологиче­ской теории эта альтернатива (характерная в общем-то для всяко­го аналогичного «ренессанса» — будь это ренессанс К. Маркса, М. Вебера или Э. Дюркгейма, коль скоро он ставился в связь с «кризисом социологии») оказалась практически снятой до того, как получила артикулированное концептуальное оформление.

В конце концов обнаружилось, что то состояние западной со­циологии, которое достаточно долго воспринималось как сугубо кризисное, требующее какого-то «выхода» из него, является ее нормальным состоянием на исходе XX в. (в особенности если иметь в виду ее общетеоретический срез — теоретическую социологию). Теоретические «фрустрации», связанные с появлением новых и новых концептуальных построений, фактически опрокидывающих

9 Подобно тому как, согласно непоколебимым приверженцам Парсонса, он «снял» в своем структурном функционализме теоретическое наследие Дюркгейма и Всбсра (а заодно разделявшую их противоположность социологического реа­лизма и социологического номинализма).

357

«шахматную доску» социологии как определенной научной дис­циплины (какой видел ее накануне разразившегося кризиса со­всем не один только Т. Парсонс), мало-помалу начали восприни­маться в социологическом сообществе как некая норма, отражаю­щая современный способ ее развития. Она вновь (в который раз!) перестала ощущать себя как нечто если не единое, то хотя бы тя­готеющее к чему-то вроде идеала такого единства (пусть это будет даже кантовски-гегелевское «единство многообразия»). Не слу­чайно она становится сегодня благодатным краем для казавшихся еще вчера совершенно невероятными (и даже недопустимыми, с точки зрения той самой научной этики, о которой некогда писал Мертон) самых различных постмодернистских экстравагантно-стей, с помощью каковых составили себе имя такие социологи-«расстриги», как, например, З.Бауман. Но вернемся к основной линии нашего изложения.

Попытка найти перед лицом наметившейся альтернативы не­что вроде формулы компромисса побуждает провозвестников «ве-беровского ренессанса», настроенных более радикально, задаться вопросом («простым и одновременно труднейшим, который встает в свете современного прочтения Вебера»): «Как должна выгля­деть общая теория социального действия, которая была бы одно­временно адекватна духу веберовской социологии и удовлетворя­ла современным требованиям?» [там же]. В конце концов этот вопрос оказывается центральным в рамках осознавшего себя «веберовского ренессанса». Однако этот вопрос, оказывается, не столько объединил10, сколько разъединил западных социологов, апеллирующих к Веберу. Хотя, разумеется, факт подобной апел­ляции различных социологов к одной и той же социологической традиции мог бы выглядеть — и действительно выглядел поначалу и при поверхностном рассмотрении — как свидетельство некото­рой общности тогдашних устремлений представителей достаточно различных социологических ориентации, решающим, как мы убе­дились, оказался в конечном счете все-таки не сам этот факт апелляции к одной и той же фигуре, а то, с каких позиций, в русле каких теоретических устремлений к ней оправдывалась эта апелляция.

Как засвидетельствовали явления, имевшие прямое отношение к «веберовскому ренессансу», стабилизационные тенденции за­падной социологии рубежа 70—80-х годов так и остались всего-навсего лишь благими намерениями и более или менее разнона­правленными попытками найти выход из «ситуации кризиса», которая тем временем превращалась в нормальное состояние со-

*циологической мысли на исходе нашего века". Причем как раз сама эта разнонаправленность и разнохарактерность попыток най­ти выход из состояния несовместимости конкурирующих друг с другом теоретических парадигм, к которым тяготели и все еще тяготеют различные направления, течения и школы современной западной социологии, лишь подчеркивает глубокую противоречи­вость, антиномичность задачи, поставленной перед собой предста­вителями стабилизационной ориентации в русле «веберовского ренессанса». И едва ли не больше всего свидетельствовал об анти-номичности этой задачи уже выбор фигуры, апеллируя к которой западные социологи пытались предложить перспективу «выхода из кризиса» западной социологической теории.

Ведь Макс Вебер, к традиции которого взывали на рубеже 70 —80-х годов носители стабилизационного устремления в но­вейшей социологии, вошел в историю западной культуры XX в. как фигура глубоко кризисная, олицетворяющая собой смятен­ность сознания западной интеллигенции, потрясенной общим кра­хом идеи Прогресса, подтвержденным событиями двух первых десятилетий нашего столетия (включая революцию 1905г., пер­вую мировую войну и, наконец, октябрьскую революцию 1917г.). При этом характеризовали Вебера как фигуру «кризисную», не лишенную даже «нигилистических» черт и особенностей, вовсе не одни только его противники. Это с достаточной определенностью засвидетельствовал, например, уже упоминавшийся нами немецкий «экзистенц-философ» Карл Ясперс, сблизившийся с М. Вебером в период своих идейных исканий.

Столь же глубоким должен был быть второй кризис западной социологии12 (отражающий подъем новой волны кризисного соз­нания вообще), чтобы на его фоне даже вчерашняя «кризисностъ» сознания М.Вебера, не лишенная «нигилистических обертонов», предстала как воплощение устремлений стабилизационного созна­ния. В свете последующего «движения» западной социологии в 80 —первой половине 90-х годов становится понятной и подобная «переоценка ценностей» теоретической социологии. Ведь при всей своей «нигилистичности» М. Вебер не ставил под сомнение сам принцип научности в социологии, стремясь заново обосновать его. Между тем сегодня под угрозой оказывается именно этот принцип.

10 Как это в известной мере (и на время) все-таки удалось сделать Т. Парсонсу, предложившему «структурно-функциональную парадигму».

358

11 И более того: второго тысячелетия нашей эры.

12 То есть кризис, разразившийся на «исходе» того периода, когда после по­грома, учиненного в западной социологии марксистами-ленинцами в 20—начале 30-х годов, вновь углублялись (и, как казалось, надолго) антимарксистские, т. е. стабилизационные устремления. Специально об этом см. [8].

359

2. «Веберовский ренессанс»

в отношении к «ренессансу К. Маркса»

Хотя все сказанное выше свидетельствует о том, что повышенный интерес к М. Веберу в теоретической социологии второй половины 70 —80-х годов действительно был продиктован потребностью в ее радикальном теоретико-методологическом перевооружении (перед лицом гипертрофированного неомарксистски-феноменологическо-го антисциентизма), нельзя не учитывать также и идеологического аспекта «веберовского ренессанса». Существенной идеологической особенностью этого «ренессанса» является тот факт, что он явно шел на смену («новому левому») «ренессансу К.Маркса», ширив­шемуся в западной социологии начиная со второй половины 60-х годов. «Прежде всего, — подчеркивали В. Шпрондель и его соавто­ры, — веберовский ренессанс, несомненно, следует рассматривать в многослойной связи13 с марксистской волной, идущей тем вре­менем на убыль» [1, 7-8].

«Ударной силой», пробившей дорогу Марксу (разумеется, со­ответствующим образом истолкованному) в западный «социологи­ческий истеблишмент», был, как уже говорилось, «неомарксизм», ставший важнейшим социально-философским истоком леворади­кальной социологии. По мере утраты неомарксизмом и леворади­кальной социологией их идеологических позиций во второй поло­вине 1970-х годов (а утрачивали они их, в частности, и потому, что не смогли учесть возрастающего интереса социологической аудитории к этической проблематике, к осмыслению «стабилизи­рующих» социокультурных факторов и т.д.) мало-помалу исчер­пывался и «марксистский ренессанс» в западной социологии14.

Правда, в общем социологический интерес к К. Марксу не угасал. Утвержденный в звании «классика социологии» в резуль­тате «марксистского ренессанса», Маркс неизменно фигурировал с тех пор первым в триаде: «Маркс — Вебер — Дюркгейм». Про­бившись под знаменем «обновленного Маркса» в «социологиче­ский истеблишмент», неомарксисты до сих пор занимают в нем достаточно весомые и активные позиции, по-прежнему вдохновляя «кризисные» революционаристские социологические устремления. И все же в конце 70-х годов этот интерес западных социологов к Марксу и неомарксизму более не имел уже характера моды и ажиотажа, как это было на Западе, скажем, на рубеже 60 —70-х годов. На рубеже 70 —80-х годов интерес к марксизму в «социо-

13 «Многослойность» этой связи заключалась в том, что отношение самого М. Вебера к К.Марксу было в лучшем случае «амбивалентным» —отчасти пози­тивным, а в целом весьма критическим.

14 Во всяком случае, именно так представляют себе причины «исчерпания» это­го ренессанса представители стабилизационной социологической ориентации.

360

логическом сообществе» явно уступал место интересу к вебериан-ству. И хотя «веберовский ренессанс» находился в определенной зависимости от «марксистского», это была уже не столько пози­тивная, сколько негативная зависимость — зависимость критикую­щего от «объекта» критики.

Это последнее обстоятельство связано с теоретической предыс­торией «веберовского ренессанса». Дело в том, что борьба с нео­марксистским нигилизмом, зачастую осмыслявшаяся социологиче­скими противниками неомарксистов как борьба против «марксизма как такового», была одним из важных мотивов, побуждавших со­циологов нерадикальной ориентации все чаще апеллировать к М. Ве­беру. Ведь к нему неоднократно взывали и сами основоположники неомарксизма (Хоркхаймер, Адорно, Маркузе и др.), начавшие с его радикального отрицания, а затем мало-помалу заимствовавшие у него целый ряд важнейших понятий, начиная с понятия рацио­нальности (истолкованного, правда, в духе Марксовой концепции «отчуждения»)15. Так что их теоретическим оппонентам поневоле приходилось обращаться к «подлинному Веберу» (мотив, который остался одним из важнейших и в современной «вебериане»). Так мало-помалу еще на рубеже 60 —70-х годов прорисовывалось под­спудное стремление «аутентичному марксизму» неомарксистов про­тивопоставить нечто вроде «аутентичного веберианства».

Провозвестники «веберовского ренессанса», начиная с И.Вай­са, выступившего с полемически острой книгой, посвященной М. Веберу, еще в 1975г., и кончая авторами только что рассмот­ренной нами статьи, истолковывают Вебера как фигуру, равнове­ликую Марксу. У И. Вайса, например, подобная интенция нахо­дит выражение уже в самой постановке вопроса о «целостном» анализе веберовского творчества. «Из констатации того факта, что сам Вебер не развил принципиально и систематически свое понятие о социологии, — пишет он, возражая тем западным авто­рам, которые на этом основании говорят о "необъединимости" различных веберовских подходов в единое целое, — конечно, не следует, что невозможно и непозволительно якобы искать у него такого рода понятие. Ведь точно так же (а вероятно, еще более остро) обстоит дело и в случае Карла Маркса, однако это не по­мешало тому, что появилось множество соответствующих работ, и это определенно связано не только с совершенно иной исто­рической и политической позицией этого автора» [2, 11].

Здесь показателен уже сам способ аргументации: стремление поставить «проблему Вебера» в связь с традицией исследования

15 Как сугубо «буржуазного» социолога, воплощавшего в своем творчестве всю «буржуазность» социологии, которой марксистская теория общества противопос­тавлялась как антисоциология [10].

361

идейного наследия К. Маркса, обосновать новый способ постановки «проблемы Вебера» с помощью ссылки на авторитет «марксовед-ческой традиции» — факт, свидетельствовавший о влиятельности последней в западных академических кругах16 в те годы. Харак­терно и сожаление И. Вайса о том, что «тем не менее (т. е. не­смотря на сопоставление, кажущееся ему само собой разумею­щимся. — Ю. Д.) в потоке литературы о Вебере такого рода уси­лия почти полностью отсутствуют» [там же]17. И следовательно, новое в подходе к веберовскому творчеству самими представите­лями нового «поворота к Веберу» связывалось в середине 70-х годов прежде всего со стремлением установить единство и целост­ность его понимания социологии, которое в этом отношении было бы сопоставимо с Марксовым пониманием.

Причем — и это здесь самое симптоматичное — упомянутое единство веберовского понимания социологии («единая и однозна­чная интенция» всего веберовского творчества [там же, 15]) ус­матривается Вайсом в стремлении Вебера построить социологию как «науку о действительности*. «Предложенная экспликация веберовского обоснования социологии, — читаем мы в заключении книги И. Вайса, — руководствовалась пониманием, согласно кото­рому существует именно единая целенаправленность этого обосно­вания, которая и обусловливает интерес к веберовской социологии в современной дискуссии. Эта единая интенция заключалась в том, чтобы развить социологию как науку о действительности (с целью сохранить этот обиходный термин)» [там же, 158].

У М. Вебера, согласно его комментатору, речь идет о том, чтобы построить социологию, органически связанную с общест­венной действительностью, сознательно вписывающую себя в оп­ределенный социально-исторический контекст, — «эмпирическую социологию, опосредованную историческим действием» [там же, 159]. Однако, если принять во внимание, что в русле «ренессанса К. Маркса» подобным образом истолковывается именно марксист­ская социология — как теория, социологически осмысляющая свои

16 Влияние, сохранявшееся, кстати, и в 80-е годы, когда университетские ка­федры оставались «последним оплотом» марксизма (например, в США).

17 «Единственная работа такого рода, — оговаривался Вайс, — которая перво­начально вышла в Германии и которая до сих пор все еще ближе всего отвечает обозначенной цели» — это «Наукоучение Макса Вебера» А. фон Шельтинга [17]. Рядом с работой Шельтинга он упоминает также книгу Т. Парсонса «Структура социального действия» (1937) [11] и Р. Бендикса «Макс Вебер — интеллектуаль­ный портрет» (1960) [12]. Однако Парсонс не удовлетворяет Вайса в связи с тем, что ему не удалось полностью выявить «самобытную природу» веберовских предпосылок в отличие от дюркгеймовских и паретовских, а Бендикс — по той причине, что его интерес не был обращен на «систематическое разъяснение вебе­ровского понятия социологии» [2, 14].

362

собственные мыслительные предпосылки18, определяя свое место в истории «борьбы классов», то станет совершенно очевидным: и в этом отношении И. Вайс стремится укоренить веберианство в контексте новейшей западной социологии, опять-таки используя популярность неомарксистских «ходов мысли». Так что и в дан­ном пункте совершенно отчетливо ощущается нечто вроде зависи­мости «веберовского ренессанса» от неомарксистского.

Это впечатление усиливается, если учесть, что, по мнению Вай­са, «новая актуальность и применимость веберовских устремлений и утверждений возрастает именно в связи с последовательным ме­тодологическим развитием его социологически-научной предпосыл­ки» [там же, 15]. Ведь здесь имеется в виду все та же предпосылка социологии науки, социологически-научного подхода к знанию (в том числе и социологическому), согласно которой оно с самого на­чала рассматривается как социально обусловленное. А поскольку та же предпосылка общепризнана как специфическая в первую оче­редь для марксистской социологии и именно ею введена в научный оборот, постольку «новая актуальность» Вебера еще оказывалась связанной как раз с тем, что сближает веберовский подход с маркси­змом, причем «сближение» это устанавливалось исследователем ве­беровского социологического учения в существенно важном пункте.

Естественно, что при этом И.Вайс оказывался перед необходи­мостью вступить в полемику с теми марксистски ориентированными исследователями творчества Вебера, которые именно в этом пункте проводят водораздел между веберианством и марксизмом. «В (диа­лектической) сплетенности с общественной практикой, — констати­рует Вайс, — заключается, по ее собственному суждению, специфи­ческий признак и преимущество марксистской социальной науки. Между тем для многих марксистских теоретиков Макс Вебер все еще имеет значение представителя буржуазной социологии19, отчуж­денной от практической действительности и увековечивающей само это отчуждение, — той социологии, которая в качестве объекти­вистской, номиналистической и свободной от оценочного подхода является якобы одновременно и зеркалом, и идеологическим оправ­данием овеществленных отношений» [там же, 159-160].

Полемизируя против подобного понимания веберовской со­циологии, Вайс утверждал, что при такой квалификации позиции Вебера его критики-неомарксисты упускают из виду существенно

18 Основы для такого толкования были заложены идеологами Франкфуртской школы, которые интерпретировали марксизм как «критическую теорию общест­ва», критичность которой усматривалась именно в ее способности «рефлектиро­вать» свои собственные социальные предпосылки.

19 Подход, наметившийся еще у Г. Лукача и, как мы убедились ранее, ставший традиционным для неомарксизма уже со времени генезиса Франкфуртской шко­лы.

363

важный угол зрения, который открывает социальная наука, ре­шительно ориентированная на интересы деятельности. А между тем именно такую науку пытался построить Вебер, стремившийся к рассмотрению общественной реальности в аспекте человеческой деятельности. И обращение к его социологии способствует, если верить автору книги о Вебере, решению важнейшего вопроса «марк­систского образования понятий и формирования теории» [там же, 160], а именно вопроса о том, реализуется ли в этом процессе по­стулированное марксизмом «единство анализа и критики овещест­вленных отношений» [там же]. «Ведь критическим измерением марксистского анализа, — развивал свою мысль Вайс, — является то, которое прежде всего освобождает общественную деятельность как таковую, поскольку он (этот анализ) раскрывает овеществ­ленные, "естественно выросшие" (naturwbchsigen) отношения как постижимые в их общественной и исторической сущности. Несо­мненно, отчужденное поведение как таковое можно раскрыть лишь в том случае, если анализ руководствуется предварительным по­нятием (Vorbegriff) социальности и заложенных в ней возможно­стей отчуждения» [там же]. В рамках же «марксистских предпо­сылок», как кажется автору монографии о Вебере, «понятийный и методический инструментарий для постижения подлинно соци­ального действия до сих пор развит лишь в недостаточной мере» [там же]: и чтобы развить его в достаточной степени, следует об­ратиться к правильно понятой веберовской социологии.

Хотя самому Вайсу и кажется неудовлетворительной перспек­тива решения вопроса об «истинной социальности» на путях «про­тивопоставления Марксу абстрактного разделения... труда и взаимодействия (Interaktion)» людей, предложенная неомаркси­стом Ю. Хабермасом, тем не менее комментатор М. Вебера считает обоснованным неомарксистский тезис, согласно которому «прене­брежение уровнем социальности проистекает из непроясненного понятия материальности» в марксизме [там же].

«Хотя, — пишет далее Вайс, — ранние работы Маркса содер­жат специальное антропологическое обоснование теории социаль­ного действия, но его политическая экономия (как "анатомия буржуазного общества") сосредоточивается на том, чтобы рас­крыть «естественные законы капиталистического производства»... «эти с железной необходимостью действующие и осуществляю­щиеся тенденции» как таковые (т. е. в их овеществленной 1сстест-венно выросшей форме проявления). Закономерные процессы и тенденции не раскрываются, как это соответствовало бы кри­тической и аналитической интенции, систематическим образом в качестве овеществленных общественных процессов (или: в каче­стве еще «не пришедшей к самой себе социальности») [там же].

364

Вот этот, как ему кажется, «в такой же мере понятийно-теоре­тический, как и методический, дефицит марксистской позиции» [там же] Вайс и хотел бы восполнить с помощью новой интерпре­тации М. Вебера, которая, как это со всей очевидностью вытекает из приведенного рассуждения, сама находится в далеко идущей за­висимости от неомарксистского «ренессанса К. Маркса» в запад­ной социологии (со всеми его негативными теоретическими аспек­тами).

Нам важно констатировать, что на этом — первоначальном — этапе «веберовского ренессанса», который отражает рассматривае­мая книга о М. Вебере, между этим основоположником западной социологии XX в. и К. Марксом западные социологи пытаются ус­тановить отношения своеобразной «взаимной дополнительности». Речь идет о том, чтобы примирить обновленный интерес к Вебе-ру, скачкообразно возраставший в западной социологии, с нео­марксистскими установками «ренессанса К.Маркса».

В Марксовых трудах (в особенности ранних)20 И.Вайс фик­сирует фундаментальные социологические постановки вопроса, в качестве ответа на которые предлагается веберовская теория со­циального действия. «Веберовская теория социального дейст­вия, — как "снова и снова" констатирует И. Вайс, — ...насущно необходима, прежде всего если иметь в виду механизм и формы оплотнения смысловым образом ориентированного социального поведения во "вторую природу"; разумеется, такого рода допол­нение, во-первых, в принципе не выходит за пределы собственно веберовского толкования. С другой стороны, как мне кажется, у Вебера социальность действия в принципе определяется так, что она раскрывается как предмет и масштаб отчуждения или овеще­ствления» [там же, 160-161].

Если же истолковать Вебера таким образом, — а в этом Вайс и видел важнейшую задачу своей монографии о нем, — то «уровень и целенаправленность социологического образования понятий и формирования теории», достигнутый веберовской социологией, оказывается совсем не противостоящим «критической (и практи­ческой) интенции» [там же, 161], о которой так много говорится в «радикальной», т.е. неомарксистски ориентированной, социоло­гии. А если исходить из вопроса «об опосредовании социальной науки и общественной практики», — актуализированного на Запа­де такими ведущими неомарксистами, как Ю.Хабермас, — то, со­гласно выводу И. Вайса, «можно было бы доказать несостоятель­ность абстрактного противопоставления марксистской и веберов-

20 Характерен этот специфический поворот интереса, роднящий И. Вайса с нео­марксистами, ориентирующимися главным образом на работы «молодого Марк­са», толкуемые ими в духе эсхатологического рсволюционаризма.

365

ской установок также и на теоретическом и методологическом уровнях» [там же]. Во всяком случае ему самому представляется, что между К. Марксом и веберовской теорией социального дейст­вия гораздо больше общего, чем, скажем, между марксизмом и системной теорией», хотя «нынешние марксистские теоретики» (имеются в виду Г. Клаус из тогдашней ГДР и К. Тъяден из ФРГ) «принимают и усваивают скорее системно-теоретические предпо­сылки, чем теоретике-деятельностные, понятые в духе Вебера» [там же].

Это тяготение автор книги о Вебере склонен был объяснять тем, что «Марксово понятие общества как диалектической тотальности все еще имплицирует остаток гипостазирования целостности, ко­торое противостоит опосредованию этого целого смысловым гори­зонтом действительных общественных акторов» [там же, 162]. И в виде «прививки» против такого «гипостазирования целостности» общества в ущерб составляющим его индивидам, которое находит свое дальнейшее развитие именно в системной теории, в книге предлагается «веберовская критика всякого гипостазирующего об­разования понятий и формирования теории в социологии» [там же].

Избежать такого гипостазирования «общественной тотально­сти» можно, согласно Вайсу, лишь обращаясь, вслед за Вебером, к исследованию смысла, вкладываемого индивидами в свои дейст­вия, ибо только анализ этого «объективно имеющегося в виду смы­сла» может единственным путем открыть «социальную каузаль­ность как таковую» [там же]. В этом направлении двигаются, по его мнению, и неомарксисты, амальгамирующие «материалисти­ческую и психоаналитическую теории», так как, с их точки зре­ния, «материальные отношения воздействуют постольку, посколь­ку они "имеются в виду"» [там же, 161]. Иначе говоря, и в этом пункте тоже констатируется своеобразная конвергенция неомарк­систского «ренессанса Маркса», с одной стороны, и «обновлен­ного» веберианства — с другой.

Но в то же время и сам Вайс чувствовал, что простой ссылкой на «смысл, который констатируется, утверждается и становится действенным в социальном взаимодействии (Interaktion)», нельзя решить «центральную проблему социологического исследования»: «как смысловая отнесенность» поведения каждого индивида к по­ведению других людей (характеризующая, по М. Веберу, всякое социальное действие) он, этот смысл, «утрачивает свой открыто общественный характер и трансформируется в естественно вы­росшую (naturwQchsige) детерминацию» [там же, 163]. По мне­нию Вайса, трудность заключается здесь в том, чтобы понять «эту квазиприроду так, чтобы она раскрывалась одновременно как овеществленная смысловая отнесенность и как социальность» [там

же]. Как видим, это все та же проблема объективации, овещест­вления и отчуждения, впервые переведенная на язык науки об обществе именно марксизмом. Только автор книги о Вебере вно­сит свои «коррективы» в этот «перевод» с помощью веберовской терминологии, которая, будучи введенной в неорганичный для нее контекст гегелевской и марксистской традиции, не столько прояс­няет, сколько запутывает проблему.

Но из этой «нужды», возникающей в результате «амальгами­рования» двух столь мало совместимых подходов к проблеме «объ­ективации» и «овеществления», автор книги о Вебере пытается делать «добродетель». Полная непроясненность соответствующих понятий, проистекающих из такого противоестественного «слия­ния», используется им для того, чтобы, с одной стороны, подверг­нуть критике марксизм за «пренебрежение уровнем социальности», которая в этом случае понимается Вайсом в духе символического интеракционизма: как «чисто символические взаимодействия лю­дей, представляющие собой "неовеществленную форму объекти­вации смысла"» [там же]. Однако, с другой стороны, Вайс кри­тикует и символический интеракционизм, причем именно за то, что «в рамках этой теории объективация понимается исключительно как символизация, а не как овеществление...» [там же, 164].

Иначе говоря, символическому интеракционизму противопо­ставляется марксизм, хотя он и ставит проблему «овеществления» в совершенно иной плоскости, чем та, на которой выстраивают свою теорию интеракционисты. «Синтез» этих двух (мнимых) односто-ронностей предлагается искать опять-таки у М. Вебера, во-первых, «имплицировавшего» в своих понятийно-теоретических анализах «теорию символизации», а во-вторых, создавшего методологиче­ский инструментарий для постижения «не только... символически объективируемых, но и овеществленных смысловых и деятельно-стных связей» [там же].

Таким образом, М. Вебер, «углубленный» в неомарксистском (в особенности хабермасовском) духе и «уточненный» с помощью символического интеракционизма (в особенности его феноменоло­гически ориентированной разновидности), — вот перспектива пре­одоления кризиса западной социологии, которая прорисовывается на этом сравнительно раннем этапе «веберовского ренессанса». И сколь бы «компромиссный» характер ни имело решение неизбеж­но возникающей здесь антиномии «К. Маркс — М. Вебер», в общем в качестве основы «компромисса» предлагается именно веберов­ская социология. А путь, каким И. Вайс идет к этому результату, — это, с одной стороны, истолкование Вебера в духе социологиче­ского радикализма, а с другой — попытки залатать обнаруживаю­щиеся прорехи того же социологического радикализма с помощью

366

367

веберовской понимающей социологии. И в этом (втором) случае уже в рамках самой кризисной тенденции социологии Запада на­мечался сдвиг по направлению к «веберовскому ренессансу», ставшему одной из форм утверждения стабилизационной тенден­ции западной социологии, связанной со стремлением к преодоле­нию кризиса ее теоретико-методологических оснований.

Несколько иную форму обоснования необходимости «нового прочтения» М. Вебера, аргументируемой с помощью апелляции к авторитету К. Маркса, возросшему в западных социологических кругах, мы встречаем и в более поздних работах, относящихся к «веберовскому ренессансу». Так, в рассматривавшейся выше ста­тье Шпронделя и его соавторов Вебер поднимается на «уровень» Маркса, поскольку и тот и другой одинаково рассматриваются именно как «классики» социологической мысли. «Поскольку Ве­бер является классиком социологии, — читаем мы в этой статье, — постольку он является таковым прежде всего в том же самом смысле, что и Дюркгейм, Маркс или Зиммель... Классики не подчиняются никаким отдельным "парадигмам", они не должны причисляться ни к каким отдельным "направлениям", напротив, они — верстовые столбы в допарадигматическом и/или мультипа-радигматическом развитии социологии. На этом фоне Маркс и Вебер, например, предстают не в их предметно-содержательной противоположности, равно как и не в отношении дополнительно­сти, но прежде всего в отношении временной последовательности. Они описывают различные фазы общественного и экономического развития; они репрезентируют различные фазы развития социаль­ных наук и наук о культуре, прежде всего политической экономии и социологии» [1, 9].

Как видим, способ, каким «уравниваются» здесь К. Маркс и М. Вебер, не лишен изрядной доли двусмысленности. С одной сто­роны, первый и второй ставятся «на одну доску» как мыслители, отразившие два одинаково важных и существенных этапа разви­тия капитализма и его теоретического осознания (в политэконо­мии и социологии). Но, с другой стороны, между этими этапами устанавливается некая временная субординация — ведь один из них оказывается более, а другой менее «современным». И естест­венно, что мыслителю, отразившему более близкий к нынешнему этап развития капитализма, т. е. Веберу, отдается явное пред­почтение. В этом и состоит идеологический подтекст приведенного рассуждения о Вебере как «классике» в том новом смысле, в ка­ком он предстал, по мнению авторов статьи, именно в свете но­вейшего «веберовского ренессанса». В контексте же полемики, ко­торая шла в 70-х годах между западногерманскими социологами, оно (это рассуждение) выступало как аргумент в пользу перехода

368

от «ренессанса К. Маркса» к возрождению М. Вебера (учитывая к тому же «спад марксистской волны» в социологии).

Но хотя этот идеологический аспект «возрождения Вебера» за­падными социологами и бросался в глаза на фоне их недавнего ув­лечения возрождением Маркса (свидетельствуя об их дистанциро­вании от революционаристского сознания), он не должен отвлечь наше внимание от другого — достаточно важного и симптоматично­го — момента «веберовского ренессанса», также имевшего идеологи­ческую нагрузку. Среди разнородных устремлений, подогревавших в 1970-е годы обновленный интерес к Веберу именно в Западной Европе (в отличие от США), нельзя не почувствовать вполне опре­деленного привкуса антиамериканизма. Речь идет о стремлении со­циологов западноевропейского региона использовать фигуру социо­лога Вебера для того, чтобы противопоставить европейскую науку (как более изначальную и аутентичную) американской (как вто­ричной и поверхностной).

Подобные мотивы мы находим, например, в статье Г. Шмидта «Вклад Макса Вебера в эмпирическое исследование индустрии» (1980) [13]. Автор статьи связывает ложное, по его мнению, тол­кование социологии Вебера как «атомистической и волюнтарист­ски-субъективистской» [там же, 87] с тем фактом, что так выглядел Вебер, будучи «реимпортированным из США», где его взгляды и подверглись соответствующей обработке. Предлагая «дистанциро­ваться» от подобного толкования веберовских воззрений, Г. Шмидт тем самым встает в полемическое отношение к Парсонсу, кото­рый, как известно, и был одним из тех социологов, которые «импор­тировали» Вебера в США, а затем использовали его теорию соци­ального действия в «волюнтаристически-субъективистском» духе.

Полемически заявленное стремление истолковывать Вебера, исходя «из духа» его собственного мировоззрения и совершенно безотносительно к тем толкованиям, которым он подвергался у Парсонса, явственно прочитывается у И. Вайса [2] и Вольфганга Шлюхтера [14; 4]. Пытался интерпретировать Вебера, «проскольз­нув мимо Парсонса», чья интерпретация долгие годы считалась едва ли не канонической, Ф.Тенбрук [15], за что получил отпо­ведь Р. Мюнха, выступившего защитником интересов Парсонса в западногерманской социологии. В своей книге «Теория действия» [16] Мюнх не без основания сетует на то, что «немало интерпре­таторов Вебера все еще трудятся над правильным пониманием "диалектики идей и интересов" и веберовской индивидуалисти­ческой "теорией действия", противопоставляя эту позицию Вебера мнимому социологическому и культурдетерминистскому редукцио­низму Парсонса» [там же, 232].

Является ли социологизм и культур-детерминизм Парсонса

369

«мнимым», это особый вопрос. Но то, что его критиковали в ФРГ, опираясь именно на М. Вебера, — это совершенно верная констатация факта. За подобного рода критикой стоит настойчи­вое стремление отстоять самостоятельность европейской (в данном случае—западногерманской) социологии от ставших уже тради­ционными притязаний США на «социологическую гегемонию». Причем «веберовский ренессанс» давал для этого идеологического стремления в социологии достаточно удобный повод, если иметь в виду и то, какое влияние оказал Вебер на теоретическую социоло­гию США, и то, насколько односторонним, тенденциозным, а подчас просто поверхностным истолкованиям он подвергался во времена «американской эмиграции» веберовской социологии.

В целом же идеологическая позиция провозвестников «вебе-ровского ренессанса» была явно отмечена стремлением обосновать «третью линию» — между неомарксистской социологией и амери­канским структурным функционализмом. Эта тенденция была со всей определенностью выражена, например, у Г. Шмидта, специа­лизирующегося в области проблематики, связанной с индустри­альной социологией и социологией техники. Призыв «назад к Ве-беру» он расшифровывал не столько как обращение к «содер­жательным веберовским высказываниям», сколько как разработку опирающейся на наследие М. Вебера «исследовательской страте­гии», позволяющей избежать «специфической слабости, с одной стороны, функционализма (естественно, прежде всего парсонсов-ского21. — Ю.Д.), а с другой — марксизма (непосредственно имея в виду не столько ортодоксальный марксизм и марксизм-лени­низм, сколько неомарксизм, претендовавшийна подлинную "аутен­тичность" своего марксизма. — Ю. Д.)» [13, 86].

«Аутентичному» Марксу неомарксистов, истолковывающих его под углом зрения проблематики отчуждения, веберианцы 1980-х годов противопоставляли «аутентичного» Вебера с его проблема­тикой рациональности (и рационализации). При этом свое «новое понимание» веберовской социологии они противополагали одно­временно и структурному функционализму американского проис­хождения, который долгое время претендовал на монопольное об­ладание веберовским теоретическим наследством, и неомарксизму, который фактически растворял категорию рациональности в кате­гории отчуждения, упуская из виду специфику веберовской по­становки вопроса.

21 Не случайно нынешние приверженцы Т. Парсонса в Германии, скажем, тот же Мюнх, строят свою «стратегию защиты» парсонсонианства на «опроверже­нии» общепризнанного представления о структурном функционализме Парсонса.

370

ЛИТЕРАТУРА

1. Sprondel W.M., Seyforth С., Копай Е., Schmidt G. Soziologie soil heiBen...: Einige Einmerkungen zur Weber-Rezeption aus AnlaB des 80. Geburtstages Johannes Wmckelmann//Kolner Ztschr. Soziol. und Sozial-psychol., 1980. Bd. 32, N 1. S. 1-11.

2. Weiss J. Мак Webers Grundlegung der Soziologie. MOnchen, 1975.

3. Кун Т. Структура научных революций. М., 1977.

4. Schluchter W. Die Entwicklung des okzidentalen Rationalismus: Eine Analyse von Max Webers Gesellschaftsgeschichte. Tubingen, 1979.

5. Prewo R. Das Wissenschaftsprogramm Max Webers. Frankfurt, 1979.

6. Roth G., Schluchter W. Max Weber's Vision of History, Ethics and Methods. Berkeley: Univ. of California Press, 1979.

7. Schluchter W. Rationalismus der Weltbeherrschung. Studien zu Max Weber. Frankfurt, 1980.

8. Буржуазная социология на исходе XX века. Критика новейших тенденции. М., 1986.

9. Неомарксизм и проблемы социологии культуры. М., 1980.

10. Давыдов Ю. Н. Критика социально-философских воззрений Франкфуртской школы. М., 1977.

11. Parsons Т. The structure of social action. N. Y.; L., 1937.

12. Bendix R. Max Weber: An intellectual portrait. Berkeley, 1971.

13. Schmidt G. Max Webers Beitrag zur empirischen Industrieforschung //K6lner Ztschr. Soziol. und Sozialpsychol. 1981. Bd. 32, № 1. S. 76-92.

14. Schluchter W. Die Paradoxie der Rationalisierung: Zum Verhaltnis von «Ethik und Welt» bei Max Weber//Ztschr. Soziol. 1976. S. 256-284.

15. TenbruckF.H. Das Werk Max Webers//KOlner Ztschr. Soziol. und Sozialpsychol. 1975. Bd. 27, № 4. S. 663-702.

16. Munch R. Theorie des Handelns: Zur Rekonstruktion der BeitrSge von Talcott Parsons, Emile Durkheim und Max Weber. Frankfurt, 1982.

17. Schelting A. von. Max Webers Wissenschaftslehre: Das logische Problem der historischen Kulturerkenntnis. Die Grenzen der Soziologie des Wissens. Tubingen, 1934.

« Глава вторая

Ф . М. ВЕБЕР и ПРОБЛЕМА САМООПРЕДЕЛЕНИЯ

СОЦИОЛОГИИ НА ИСХОДЕ XX В.

Как уже говорилось в предыдущей главе, резкое нарастание инте­реса к М. Веберу во второй половине 1970-х годов было отмечено рядом остро дискуссионных статей и книг, посвященных его со­циологическому учению. Они отразили широко выраженное стре­мление по-новому понять веберовскую социологию, раскрыв ее неисчерпанный теоретический потенциал. В конце концов это стре­мление вылилось в ряд попыток дать новое толкование того, что

371

лежало в основе социологии М. Вебера, — его научно-исследова­тельской программы. Каждая из более или менее заметных работ об этом основоположнике немецкой социологии XX века, выделя­ющаяся своей нескрываемой дискуссионностью в потоке «веберо-ведческой» литературы, предлагала свой вариант толкования этой программы. В свою очередь ее изложение оказывалось и обосно­ванием того, почему исследователь, реконструирующий ее на осно­вании веберовских текстов, выдвигает именно М. Вебера в качестве ключевой фигуры не только западной социологии XX в. вообще, но и социологии последней четверти этого века в частности.

Это устремление оказалось весьма симптоматичным уже для одной из первых работ, появившихся в русле обновленного инте­реса к веберовскому социологическому учению, — небольшой, но на многое претендовавшей книжке И.Вайса «Обоснование социо­логии Максом Вебером» [1], которую мы уже неоднократно упо­минали в иной связи. Кроме специфичных для самого автора книги, в ней выразились и некоторые более общие мотивы, повто­ряющиеся и в других «вебероведческих» работах рассматриваемо­го периода, побудившие (и побуждающие до сих пор) по-новому осмыслить М. Вебера, вычленив его фундаментальную •«исследо­вательскую программу». Хотя название, которое И.Вайс дает этой программе — «Социология как наука о действительности», — и не является совершенно новым (этот аспект веберовской поста­новки вопроса артикулировал уже Ханс Фрайер, предлагавший в книге под таким названием свой собственный вариант подобного рода социологии [2]), но то, как мотивировал он актуальность соответствующего истолкования социологического учения М. Вебе­ра, весьма показательно именно для нынешнего «веберовского ре­нессанса»- .