Психотерапевт в эмпирической практике

(продолжение)

14. Я могу предположить, что одна из скромных возможностей более полной реализации задатков эмпирической практики, кроется в умении психотерапевта видеть какую модель интерпретации причин событий, происходящих в своей жизни и в жизни других людей, использует его подопечный. Я рассматриваю три таких модели.

Первая модель основывается на его сравнении видимого в людях с базой своего опыта и своих представлений о том, что и как должно быть. Она характеризуется уверенностью её владельца в том, что всё в поступках окружающих его людей ему ясно. Этот вариант чаще эксплуатируется людьми и, наверное, поэтому можно обнаружить изумительные его образцы в жизни и в художественной литературе. Общение с лицами в совершенстве владеющими этой моделью может напоминать анекдотическую ситуацию, когда спрашивающий сам отвечает за собеседника, а потом его же критикует за высказанные таким образом мысли. Уверенность в том, что всё в поступках людей для него объяснимо, «красной нитью» пронизывает поведенческий рисунок такого человека. Если эта модель присуща клиенту, то есть смысл позволить ему с этим и начать практиковать в эмпирических техниках. Дальнейшая динамика подскажет необходимую стратегию общения.

Вторая модель соответствует моменту, когда взгляду человека открывается, что есть в делах и поступках других что-то не поддающееся его рациональному пониманию, не имеющее осознанных (получивших какое-то определение, представление) аналогов в его жизненном опыте. В этом случае характерна откровенность, с какой человек признает, что не понимает, почему кто-то поступает именно так. Приходящий в эмпирическую практику с таким опытом готов к восприятию информации определённым образом направляющей его. Но это ещё не та позиция, начиная с которой возможности эмпирического курса раскрываются в полной мере.

Наконец, имеется третья модель, характеризующаяся наличием у человека опыта непонимания того, что происходит в нём самом. Лица, достигшие её, готовы к реализации главной возможности эмпирической практики – способствование «движению», открытию и познанию себя. Будут ли они осуществлять это и как – другой вопрос.

Можно отметить, что практика эмпирической психотерапии, как правило, способствует динамике смены первых двух моделей в направлении к третьей.

15. Эмпирическая психотерапия естественно подводит психотерапевта к необходимости формирования у пациента доверия к происходящему и состояния ответственности за свою жизнь, что позволяет реализовать первоначальную задачу – изменение исчерпавшего свои ресурсы поведенческого стереотипа.

Нетрудно отследить, что доверие к эмпирической практике приходит по мере получения пациентом опыта пребывания в таких эмпирических процессах, в ходе которых закладываются будущие конструктивные личностные изменения. Никакими словами не достигнешь того глубоко естественного принятия пациентом эмпирической практики, какое возникает у него в результате ощущения им наличия в себе желаемых личностных изменений. То, что эти изменения могут быть достигнуты с помощью разнообразных эмпирических психотехник, только укрепляет базу формирующегося доверия.

Но в первоначальной практике есть необычный для большинства людей момент: первые же эмпирические процессы открывают новые возможности обмена информацией между эго-сознанием и бессознательным (соответственно, между хилотропным и холотропным модусами сознания, по С.Грофу), что может проявляться краткими, спонтанно возникающими процессами уже после окончания первого курса. Впрочем, утверждение, что открываются только новые возможности – весьма спорно. Вероятно, правильнее будет сказать, что эмпирические процессы, в первую очередь, восстанавливают утраченное качество общения сознания с бессознательным. Психотерапевту, имеющему собственный опыт начала «движения», и, знающему, что со временем всё связанное с ним адекватно вписывается в жизнь человека, будет несложно объяснить своему подопечному естественность (нормальность) происходящего. При этом он (психотерапевт) должен знать, что часто именно спонтанные проявления взаимодействия двух психических пространств в пациенте являются причиной того, что дальнейшая, активная эмпирическая практика им прекращается на неопределённый срок. Впрочем, порой даже не подозревая этого, он может перенести её в другие, традиционные и потому естественно воспринимаемые большинством людей формы самопроявления. Например, в творчество.

Происходящее понятно и объяснимо с позиции многих причин, начиная с присутствующего в каждом из нас, страха познания себя, и имеющихся до процессуальных представлений о критериях психической нормальности-ненормальности, и заканчивая не зависящим от нас перспективным планом «движения» конкретного человека.

Доверие к происходящему в ходе эмпирической практики легко перерастает в доверие ко всему, что происходит с пациентом в его жизни, и это позволяет сделать следующий шаг: помочь ему открыть меру его собственной ответственности за личную динамику жизни. Способствуя формированию состояния ответственности, психотерапевт способствует переходу пациента в режим конструктивной рефлексии.

Доверие и ответственность – та совокупность достигнутого, которая позволяет занимающемуся подойти к первому опыту осознанного изменения стереотипа. А этот опыт, в свою очередь, как некий рубеж, начиная с которого возможно последующее сознательное, активное участие в собственном «движении».

Переход в состояние ответственности – задача нелёгкая, но, пожалуй, самый трудный момент эмпирической практики относится к процессу развития у человека глубокого доверия к происходящему в ходе его «движения». Я не берусь уточнить вообще, когда становится очевидной сложность этой задачи, но мой опыт самопознания показал, что действительные личные «невзгоды», требующие особых усилий и мужества возникают к моменту развёртывания процессов «движения», связанных с познанием психических аспектов личности, которым К.Г.Юнг дал название – «Тень». И здесь, чтобы пройти отмеренное, особенно необходимо доверие к происходящему.

16. Наблюдая своих пациентов, психотерапевт нередко отслеживает их нежелание расстаться со своим состоянием. В этом случае их сотрудничество с психотерапевтом носит формальный характер, о чём, например, может свидетельствовать охотность и быстрота, с какой они соглашаются со всем, что говорит врач. Такой стиль общения ясно показывает на стремление человека избежать признания наличия в себе чего-то более важного, чем то, что ему излагается. Если, в этом случае, психотерапевт обнаружит в пациенте то, что действительно важно, и поделится с ним своим открытием, то в ответ может увидеть искреннюю реакцию отвержения, подтверждающую нежелание подопечного сотрудничать.

Вероятно, для таких пациентов многое, связанное с их заболеванием, является не только и не столько его проявлением, сколько манёвром, отвлекающим внимание от личностно значимого психологического фактора. Поэтому важно уметь отличать, что в личностном статусе есть проявление болезни, а что – некий «щит», позволяющий спрятаться от признания имеющихся в себе проблем; где готовность сотрудничать, а где желание лишь произвести некую косметическую работу и ту за счёт сил и знаний психотерапевта.

Может быть, самый долгий путь психотерапевт со своим подопечным проделывает, приближаясь, шаг за шагом, к состоянию внутреннего согласия страдающего на излечение, то есть к моменту, когда в нём сформируется готовность признать то, что привело его к сегодняшнему состоянию, и готовность начать работу с этой причиной.

17. Психотерапия, построенная на признании наличия в каждом человеке мудрости «движения», имеет множество адекватных любой ситуации решений. Такой подход позволяет психотерапевту конгруэнтно сопутствовать пациенту, тем более что реальные возможности любой психотерапии, в немалой мере, определяются собственным опытом развития и становления психотерапевта.

С одной стороны, не возможно провести кого-то дальше, чем прошёл сам, а с другой – сомнительна и возможность извлечь из человека более, чем в нём заложено, более, чем ему определено проявить. К тому же, мы можем искренне признать, что многие психологические процессы личности идут в нашем присутствии, но сами собой, и были ли мы в них катализаторами, или, в лучшем случае, просто, порой бестолково суетящимися, наблюдателями – вопрос сложный. Те случаи благополучной психотерапии, о которых писал немецкий психотерапевт, психоаналитик Иоганнес Кемпер, говоря о непонимании самими специалистами причин успешности курса, объясняются спецификой «движения». Завершённостью неких личных процессов индивида, связанных с каким-то периодом его развития.

18. В ходе «движения», по мере раскрытия внутренних пространств и по мере последовательного разрешения функциональных образований бессознательного, человек ощущает настоятельную потребность в увеличении эмпиричности практик. Увеличении, придающем его личным процессам всё более выраженный психоделический характер. Эта потребность объясняется тем, что для получения доступа к образованиям бессознательного всё более высокого порядка, необходима всё большая автономность, независимость эмпирического процесса от эго-сознания. Сокровенные же открытия, вообще доступны только в условиях максимально возможной эмпиричности процесса. То, что он может быть проведён в широком спектре эмпирических практик, уже говорилось.

Потребность в увеличении выраженности эмпиричности диктуется «движением», тем, что предназначено пройти данной личности. Поэтому, при достижении человеком психологических аспектов, разрешение которых требует максимально возможной эмпиричности, необходимо способствовать этому, как единственно приемлемому условию реализации очередного шага «движения». Для психотерапевта важно осознавать, что не он определяет, сколько и чего необходимо пациенту. Он лишь, соответствуя его очередному запросу, ориентируется в необходимом для него подходе. И есть смысл с пониманием относится к тому, что для одних людей, в определённый момент, естественным станет подход к высочайшим формам эмпирической работы, подход, осуществляемый уже в рамках иных эмпирических практик (например, духовных), а для других, также естественно, «движение» будет осуществляться при умеренно выраженной эмпиричности занятий. Соответственно и результат будет качественно различаться, но при этом самоценность итогов «движения», для их владельцев будет очевидна.

19. Психотерапевтического процесса направленного только в сторону пациента – нет. Всякий раз, когда специалист проводит для кого-то психотерапевтический процесс, он и сам в это же время проходит некую психотерапию. При этом в немалой мере проходит её благодаря своему подопечному.

В эмпирической психотерапии это взаимодействие имеет свои особенности. Необходимо ясно представлять, что психотерапевт, проводя курс эмпирической психотерапии, пребывает в процессе, как и его подопечный (или подопечные). Основная причина этой вовлечённости кроется в том, что у него имеются не отработанные аспекты собственного «движения». Это не разрешённое, выглядывающее из «личностных щелей» оживает при совпадении с таковым у пациентов. Психотерапевт – не просто односторонне отражающее проблемы пациента «психотерапевтическое зеркало», но он и сам – заглядывающий в зеркало, спонтанно предоставляемое ему пациентом, в зеркало, в котором он видит собственные нюансы. Исходя из этого и сам термин – пациент, в психотерапии весьма и весьма относителен.

Здесь уместно ещё раз остановиться на некоторых особенностях присоединения и отзеркаливания, свойственных всем людям. В эмпирической психотерапии игнорировать их просто невозможно, а использовать, как профессиональный рабочий инструмент – шаг в личном развитии.

Напомню: исходной предпосылкой к моим рассуждениям служит знание того, что в человеческой психике изначально заложена возможность переживания качественно обширного спектра чувств. И то, что, в силу выбранной психотерапевтом профессии, он общается со всеми, желающими этого, не противоречит основному психологическому правилу: мы общаемся с теми людьми, которые сходны с нами в своих переживаниях (явных или вытесненных), независимо от того позитивны или негативны они. В том и суть, что в личной «кладовке» психотерапевта, в какой-то период, обязательно найдутся подавленные (вытесненные) чувства, сходные с таковыми у очередного пациента. Отрицание этого факта и соответственные последующие мероприятия, многих специалистов привели к формированию личностных особенностей, послуживших поводом для создания своеобразного обывательского представления о психотерапевтах (психологах, психиатрах), как о неких человеческих машинах, в которых всё правильно.

Способность опознавать сходные чувства в других людях лежит в основе того, что называют – присоединение. Без него, всегда присутствующего в какой-либо форме, общения не бывает. Само присоединение осуществляется вне зависимости от того, планируем мы его, или нет. Хотя мы можем его и планировать, но совершенно очевидно, что как только спланированная часть превысит какую-то меру, общение потеряет свою естественность. При этом независимо от его непосредственного результата, последствия будут мало симпатичными.

Первым выводом из сказанного является то, что доступ к скрытому психическому материалу подопечного, неизбежно приводит к тому, что психотерапевт присоединяется к тем сопровождающим этот материал переживаниям, которые входят в резонанс с его собственным спектром чувств. В дополнении к этому необходимо иметь ввиду, что присоединение сопровождается и определённой расшифровкой выходящего материала, о возможности чего говорил ещё З.Фрейд, утверждая, что «...в бессознательном каждого человека имеется инструмент, позволяющий истолковывать бессознательные проявления у других людей» (69, с.213).

Сложив все аспекты присоединения, мы можем составить представление о более обширных и сложных психологических феноменах, определяемых психоаналитиками как – «трансфер» и «контртрансфер». Но о них разговор пойдёт чуть ниже.

В любом случае присоединения, разница включённости психотерапевта и его подопечных, в проводимые первым процессы, определяется опытом личной работы каждого. Психотерапевту необходимо учитывать реальность того, что на проработку аспектов собственного «движения» ему необходимо длительное время. Вряд ли он может провести его в изоляции, и поэтому оно неизбежно будет сопряжено с его психотерапевтической практикой. Отсюда вывод: форсировать личное развитие нет смысла, но для успешности психотерапевтической практики, необходимо пребывание впереди пациентов, в части отработанного личного материала. Кроме этого, надо быть готовым к встрече с ситуацией, когда чьё-то «движение» опережает таковое у специалиста. Экологичным в данном случае будет направление этого человека к кому-то, соответствующему ему, или, при отсутствии такового, честное признание своей временной некомпетентности.

Попытки психотерапевта, любой направленности, искусственно устраниться от присоединения, приводят к нарастанию внутреннего напряжения, что проявится в формировании защитных стратегий, имеющих качество избыточных проявлений. То что «медвежью услугу» в создании такой защиты могут оказать любые аспекты человеческой жизни: пища, вино, деньги, власть, удовольствия, определённые межличностные взаимоотношения… – факт общеизвестный.

Оптимальное отношение к происходящему в эмпирической психотерапии заключается в благодарности любым возможностям продолжать личное «движение», которые предоставляет практическая работа с пациентами. Обязательное чередование эмпирической практики для пациентов и для себя, позволяет сохранять возможную объективность. К тому же постоянное продолжение работы, с проявляющимися в ходе практики личными проблемными аспектами, когда-то приведёт к неожиданному открытию: будет отслежено отсутствие в себе признаков сопутствующего процесса при переживании пациентом того, что психотерапевтом действительно уже проинтегрировано. Дальнейший личностный труд приводит к постепенному нарастанию числа таких процессов, вплоть до полного отсутствия или крайне редкого появления случаев практики, в которых будет отмечаться соучастие процессу пациента. С этого момента психотерапевт в полной мере начинает осуществлять главную функцию терапии – сопровождение своего подопечного.