Психиатрия с позиции эмпирического познания

Практикующий в глубоко эмпирических техниках обязательно встретиться с психическими феноменами как-то обозначенными психиатрией и приписанными ею к определённым болезненным состояниям человеческой психики. Но откроются они ему не стой стороны, с какой их привычно рассматривает сегодняшняя психиатрия: он обнаружит, что в его практике они естественны и гармоничны, как временные проявления того или иного эмпирического процесса. Этот факт может быть причиной возникновения в практикующем некоторого напряжённого отношения к психиатрической среде и даже породить определённый внутренний конфликт – категоричное невосприятие её взглядов. В сущности, происходящее в нём будет отражать объективно существующую неоднозначность и даже сложность взаимоотношений эмпирической психотерапии и психиатрии. При этом и та? и другая сторона, в силу значимого различия своих подходов, имеют основания для своих полярно противоположных выводов. Конечно эти противоположности будут исчезать сами собой по мере всё большего постижения содержания психических процессов. Но это, вероятно, потребует немалого времени. А продолжать эмпирическую практику, с учётом имеющихся реалий, психотерапевту необходимо сегодня. Для этого первоначально ему необходимо будет осознать, что не важно, кто и насколько более прав. По большому счёту это вообще не имеет никакого значения, так как развитие обоих названных направлений помощи человеку лишь отражает разные грани общего развития человеческого сообщества. А затем он обнаружит достаточно веских оснований, чтобы продолжить свою эмпирическую практику в условиях существующих взаимоотношений.

Дабы несколько облегчить формирование позиции психотерапевта, соответствующей задачам его практики, и был задуман этот раздел, далеко не сразу ставший таким, каким его видит читатель. Возможно, содержащийся в нём материал поможет кому-то, начинающему свою эмпирическую практику, обойтись без крайностей и будет способствовать формированию у него взвешенного отношения к взглядам и к самой сути современной психиатрии.

Психиатрия, «рождённая», как результат гуманных устремлений человечества – познавать человеческую психику и оказывать помощь лицам, обозначенным как психически или душевно больные, – на всём протяжении своего присутствия в обществе реализует их сообразно знаниям, на которых она базируется и сообразно социуму, частью которого она является. Но сегодня научное эмпирическое познание позволяет основательно усомниться в некоторых фундаментальных её установках и сказать нечто, в её взгляды не вписывающееся.

Во-первых, успешное лекарственное прекращение болезненных проявлений психики означает лишь то, что некий психический процесс уже не может проявиться вовне через определённую структуру человеческого существа. Но сам-то этот процесс ведь не прекратился! Он продолжает своё развитие, согласно своим закономерностям, и пока очень немногим из нас дано постичь его суть.

Во-вторых, на сегодня есть немало оснований говорить о том, что болезненные проявления психики не есть болезнь, а являются проявлениями определённого этапа личностного развития, и что через него когда-то проходит каждая индивидуальность. Проявления эти неординарны и часто весьма драматичны. Это оправдывает гуманную направленность психиатрии на подавление проявлений психики с целью защиты человека от самого себя и защиты от него окружающих. Но всегда ли необходима именно эта тактика? Вопрос этот правомочен, так как психика или душа не болеют теми заболеваниями, которые мы им приписываем говоря «психическое заболевание» или «душевное заболевание». Они вообще не болеют, но проходят весьма длинный путь развития. Путь на котором многократно повторяется ситуация, когда в течении жизни множество конкретных проявлений личности служат лишь одному: «крохотному» шагу на пути изменения-развития того, что мы можем обозначить как индивидуальная душа. И до того момента, пока ею будет достигнуто то, ради чего весь путь проходится, множество таких «крохотных» шагов «в ней» состоится. Признание медициной того факта, что такой взгляд на суть психических процессов отражает реально происходящее в любой личности, естественно приведёт к созданию основ для дифференциации соответствующих психиатрических подходов. И обнаружится немалочисленная группа её пациентов, которым сегодняшняя тактика медикаментозного подавления абсолютно всех проявлений их психики не нужна.

Сами термины «психически больной» и «душевно больной» не правомочны, так как душа (а психе – это душа) не болеет всем тем обширным списком болезней, что мы ей приписываем. Однако и других терминов на сегодняшний день психиатрия не имеет. Их и не будет до тех пор, пока в её трактовках не появятся те, что действительно объясняют происходящее с «больным» человеком на этом этапе развития индивидуальности.

В-третьих, давая психотропные препараты с гуманной целью – помочь страдающему (и это не просто «красное» слово, ведь человек действительно страдает во всех случаях, требующих психиатрической, психотерапевтической или психологической помощи, и страдает порой невыразимо тяжело), – мы весьма часто не можем точно ответить на вопрос: какова достаточная мера их применения? Мера, исключающая возможность их негативного воздействия на психику человека. Какова в каждом конкретном случае та самая – необходимая, – лечебная доза, без её избыточности? А наличие последней в медикаментозном лечении душевнобольных – нередко очевидный факт. Но в любом случае, даже если удаётся дать именно столько психотропного препарата, сколько требует состояние «больного», мы всё равно не можем отрицать очевидный факт: психотропные средства определённым образом участвуют в разрушении личности больного.

Множество «но» возникает, когда заходит разговор о психиатрии, и это естественно: ведь она обращает своё познание и инструменты своего воздействия в самую деликатную и самую сложно организованную область человека – его психику. Не ошибаться здесь невозможно. Поэтому, вероятно, ещё очень долго будут психиатры в определённом смысле «вслепую» оказывать вспомоществование своим подопечным, «неся свой нелёгкий крест». И лишь наличием гуманности в их устремлениях будет оправдываться эта «слепота». Открывающие же в ходе эмпирического познания неоднозначность психических процессов, именуемых болезнью, будут наполнять свою гуманность большей осознанностью.

Учитывая, что многими годами закреплённое в социуме представление о неоспоримой правильности психиатрических трактовок, применяемых ко множеству психических феноменов, – это реальность, есть смысл хотя бы попытаться показать, что такая монополия весьма мало способствует познанию того, что есть истинная суть человека.

1. Сегодня психиатрия имеет в своём арсенале описание практически всех возможных психических состояний человека. Это результат многих лет труда целой плеяды «звёзд» психиатрии. Однако, описав и обозначив всё, или почти всё, что видит глаз, психиатрия оказалась перед очевидным фактом: подавляющая часть описанных и обозначенных ею неординарных проявлений человеческой психики так и осталась неясной в плане причин, их порождающих. Дело в том, что «инструменты», которые используются в ней для того, чтобы познать причину конкретного неблагополучия в сфере человеческой психики, как раз этого сделать и не позволяют. Пространство, в котором зарождаются причины того, что когда-то проявится в личности сегодняшним подходам психиатрии недоступно. И всякий раз обозначая какое-либо психическое состояние психиатрия лишь косвенным или непосредственным образом указывает на органическое, биохимическое или какое-то другое неблагополучие в посреднике – головном мозге.

Сегодня очевидно, что причины разнообразных психических состояний недоступны при рассмотрении их с учётом происходящего только в сфере эго-сознания. Попытки поисков действительных причин в нём – непродуктивны, так как всё, происходящее в его ограниченном пространстве, само по себе является продуктом психической динамики бессознательного. Определённые органические, биохимические, нейрофизиологические и другие изменения отмечаемые в «больном» мозге, – лишь звенья следственной цепочки, но никак не причина изучаемого состояния.

2. Создавая язык психиатрии, когда-то, оправданно, имеющий выраженную описательную направленность, психиатры, кроме всего прочего, имели и установку на то, что вслед за правильным описанием, закреплённым правильным же названием, придёт и понимание причин происходящего в человеке.

Со временем стало очевидно, что чисто описательный подход развития представлений психиатрии о сути происходящего с личностью, не подкреплённый глубокими знаниями причин, возможность получения которых просматривается только через специфический эмпирический опыт, исчерпал свои прогрессивные ресурсы. Это отражается, в частности, и в том факте, что, как отмечает английский психиатр Р.У.Лейнг, «...подход классической клинической психиатрии не изменился в принципе со времён Крепелина...». (71, с.31)

Описательный принцип, не подкреплённый знаниями о причинах необычных состояний сознания, породил психиатрический язык, который сегодня явно не соответствует стремлению понять происходящее. Р.У.Лейнг так обрисовал эту ситуацию: «...как я могу подойти к пациентам, если сами психиатрические термины, имеющиеся в моём распоряжении, держат пациента на расстоянии от меня? А как вообще возможно показать значение состояния пациента и его общечеловеческий смысл, если слова, которые мы можем при этом использовать, специально предназначены для того, чтобы изолировать пациента....». (71, с.13)

3. Всё в определённый момент может обрести качества своей противоположности. Вот и психиатрия наряду с прогрессивными элементами всё более очевидно выказывает и свои свойства препятствующие прогрессу.

Так, сведение множества (или, по крайней мере, подавляющего большинства) психических феноменов к однозначному восприятию их, как проявлений какой-то патологии привело, в частности, к тому, что люди, переживающие необычные психические феномены, боясь прослыть ненормальными, или скрывают, если могут, этот факт и тем самым лишают специалистов некоторой возможности расширить свои представления о сути и возможностях психики, или подавляют эти проявления психики доступными средствами, вплоть до применения специфических медикаментов, назначаемых психиатрами, также видящими в их состояниях лишь признаки патологии.

На сегодня всё более очевидно, что число лиц, которым ставятся «серьёзные психиатрические диагнозы» превышает реально имеющееся количество таких больных. Причина этого напрямую связана с ограниченностью представлений о причинах многих необычных проявлений психики. Тем же объясняются случаи, когда невозможность эффективно лечить пограничные состояния лишь добавляет психиатру стимулов к переводу таких больных в другую нозологическую группу, с уточнением диагноза в сторону более тяжёлого, заведомо ещё более неизлечимого, заболевания. Мысли о том, что нередко необычные состояния связаны с процессом личностного развития и в рамках его естественны, еще недавно многим из нас даже не могли прийти в голову, не говоря уж о заинтересованном обсуждении этого в рамках психиатрических сообществ. На сегодня, благодаря огромному практическому материалу трансперсональной психологии, ситуация постепенно меняется. Говоря словами Станислава Грофа: «Сейчас возрастает очевидность того, что потребность в трансценденции и во внутреннем развитии является основным и нормальным аспектом человеческой природы. Признание этого факта позволяет объективно, непредвзято взглянуть на необычные состояния сознания действительно сопутствующие духовному развитию личности, не пугаясь их мистической или психотической природы». И далее, как продолжение, в другой работе он пишет: «Хотя традиционная психиатрия и проводит различия между психотическими реакциями и мистическими состояниями, тем не менее не только кризис духовного раскрытия, но часто и гораздо более простые трансперсональные переживания нередко становятся причиной постановки патологического диагноза. ...Основной критик существующей диагностической практики в отношении мистических состояний – Дэвид Лукофф, психиатр из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Он высказал назревшую потребность чёткого различия мистических состояний от психотических реакций. По его мнению, психиатрия должна иметь две дополнительные категории, в которых мистические и психотические проявления частично перекрывают друг друга: мистические состояния с психотическими проявлениями и психотические состояния с мистическими проявлениями.

При существующих в настоящее время обстоятельствах использование диагностических ярлыков лишь затемняет суть явления и препятствует проявлению целительного потенциала процесса. В дополнение к социально заклеймённым и считающимся психологически вредными эффектам, создаётся ложное впечатление, что расстройство – это и есть болезнь, в данном случае душевная, и это служит оправданием для подавляющего медикаментозного лечения, предлагаемого в виде научно обоснованного метода» (30, с.324-325).

Конечно же, речь идёт лишь о том, что, к настоящему времени, постановка диагнозов психиатрической патологии, и использование медикаментозного подавления психических проявлений неоправданно расширились. Понимание этого пришло и к самим психиатрам, чем, например, и объясняются призывы вернуться при постановке диагноза шизофрения, к классическим критериям, открытым и описанным Эугеном Блейлером. Однако нынешнее состояние психиатрии в большинстве своём таково, что блейлеровский подход к диагностике шизофрении, при котором «сохраняющийся интерес к личности» позволяет отделить действительно больных людей от лиц, находящихся в процессе личностного развития, требует профессионального мужества основанного на опыте самопознания.

Личный опыт наблюдения многих и многих психически здоровых людей, имеющих специфические «симптомы» в определённые периоды их личностного развития, дал мне твёрдое убеждение в естественной необходимости культивирования психиатром, психотерапевтом и психологом способности к неоднозначной оценке психических проявлений. Необходимо уметь признавать в них правомочное свидетельство личностного развития. Я вижу очевидную необходимость в психиатрическом подходе, позволяющем иметь реальную возможность и такого взгляда на неординарные психические проявления «движения», с соответствующими, вытекающими из этого взгляда, профессиональными действиями.

В своей практике я имел возможность профессиональной работы и приватного общения с людьми, которым был поставлен серьёзный психиатрический диагноз – шизофрения, при её отсутствии. Прежде чем рассказать о немногом из моего опыта общения с такими пациентами, я отмечу, что всё сказанное ниже – это мой личный взгляд на природу произошедшего с ними.

Больного, мужчину К., я взял на курс именно потому, что в ходе предварительной беседы не обнаружил оснований для такого диагноза и определил его состояние, как невроз. Курс эмпирической психотерапии прошёл с явной положительной динамикой. Спустя некоторое время после него, по собственной инициативе, К. съездил в Санкт-Петербургскую психиатрическую клинику, где диагноз – шизофрения, – был снят.

С мужчиной А., имеющим такой же диагноз, у меня была длительная беседа. Анализ данный им пережитому, оценка прошедших событий, чувство юмора с каким он излагал некоторые из них, и его взгляды на суть человеческой жизни, напрочь отметают какие-либо сомнения в его нормальности. Открытия, которые он сделал за время своей «болезни», вероятно, сделали бы честь профессиональному визионеру. К слову сказать, он сам, на своём опыте пришёл к открытию того, что психотропные препараты, в его случае, мешают, нарушая энергетику, и несколько лет назад безболезненно для себя, самостоятельно прекратил их приём. Его отношение к имеющемуся ярлыку-диагнозу весьма естественно для человека, глубоко понимающего происходящее. Да и действительно, нужно ли ему, с тем опытом, что он имеет, вписываться в нашу сегодняшнюю, «нормальную» среду. Понимая это, он с улыбкой говорит о том, что группа инвалидности – это для него подарок за всё то, что он перенёс, и, благодаря ей, он имеет возможность заниматься тем, чем хочется.

Третий пример тоже взят из частной беседы с человеком, которому ещё очень многое предстоит. В его случае, с позиций эмпирической практики, с позиций естественности и закономерности переживания человеком необычных состояний сознания в ходе личностного развития, разговор мог идти о какой-то разновидности духовного кризиса, но психиатры поставили диагноз – шизофрения. Длительный период времени он подвергается лечению инъекциями современных нейролептиков. Эффект совершенно неадекватен возможностям этих лекарственных средств: продуктивная симптоматика не исчезла и развивается по своим непонятным для психиатров законам, а в дополнение к ней появились осложнения свойственные этой группе препаратов.

Разумность его отношения к своему состоянию, стремление понять, «что происходит» с ним и «для чего это», попытка осмысленного анализа встающих перед ним глубоких духовных откровений свидетельствуют о процессах, не имеющих отношения к психопатологии. Но для этого человека, пока, альтернативы нет. Отсутствует даже призрачная возможность встретить какое-то другое отношение, основанное на другой интерпретации происходящего с ним.

Позже, вспоминая о нём и встречаясь со сходной однозначностью событий в жизни других людей, я не раз отмечал удивительный факт: каждый раз своё, настолько индивидуальное стечение обстоятельств, не позволяющее произойти в жизни данного человека чему-то другому, что закрадывается мысль о запланированности этого самого стечения.

И ещё один пример – встреча с женщиной, также имеющей диагноз – шизофрения. Это случай, когда выставленный диагноз и проводимое лечение имели результатом снижение интенсивности продуктивной симптоматики и растягивание личностных процессов на многие годы. На фоне постоянного приёма психотропных препаратов, внутреннее действо, хотя и медленнее, продолжалось, и (примечательно!) действительное облегчение пришло не в связи с длительно проводимым лечением, а после, в каком-то смысле, заключительного процесса этого этапа её «движения»: она «увидела круг» (мандала!) и в нём «светлый образ женщины, как на иконе». После этого всё прошло: «стало очень светло и спокойно в жизни», полностью исчезла продуктивная симптоматика. С этого момента позитивные изменения в ней отмечены и окружающими. Конечно, многолетний приём психотропных средств и социальная бирка-диагноз, внесли свои коррективы в её жизнь. Но, по завершении всего, она стала сама замечать, что относится к происходящему вокруг (в том числе и к отношению окружающих к себе) спокойно, с пониманием.

4. Исходя из того, что сегодня на лицо явное нарастание эмпирических подходов в психологии, психотерапии и психиатрии, можно предполагать и надеяться, что когда-то это достигнет некой критической точки, за которой грядут кардинальные перемены.

Нарастают и тенденции к интеграции научных знаний о психике с учениями различных философско-религиозных направлений. Лагерь сторонников Юнга, Лейнга, Маслоу, Фромма, Грофа, Уилбера, Бейтсона, Саймонтонов, Лукоффа, Рольф, Морено, Перлза, Минделла, Лоуэна, Ассаджиоли, и многих других специалистов, в том числе и из России, представляющих различные эмпирические подходы в личностной работе, всё увеличивается. В то же время растёт и количество людей, получивших опыт эмпирического самоисследования, и на своём опыте подтвердивших жизненность и практическую ценность эмпирических подходов.

С этой точки зрения, интересен набросок проекта Р.У.Лейнга, обращённый в наше ближайшее будущее: «Вместо больницы для душевнобольных – своего рода ремонтного завода для людей – нам нужно место, где люди, далеко путешествовавшие и, следовательно, более потерянные, чем психиатры и другие здоровые люди, могут продвинуться дальше во внутреннее пространство и время, и вернуться назад. Вместо церемонии деградации психиатрического обследования, диагностирования и прогнозирования нам нужно подготовить для тех, кто к этому готов (говоря психиатрической терминологией, для тех, у кого вот-вот будет шизофренический срыв), церемонию инициации, через которую личность пройдёт при полном общественном одобрении, погрузится во внутреннее пространство и время и вернётся назад с помощью тех, кто там уже был. Говоря с психиатрической точки зрения, это бы явилось помощью бывших пациентов пациентам будущим по схождению с ума». (70, с.307)