Психосоматические заболевания с позиции эмпирической психотерапии

Все болезни имеют психогенную основу, и, с этой точки зрения, все они – психосоматические. Мы ещё очень далеки от полного понимания того, какие процессы в бессознательном, и как потенцируют возникновение того или иного соматического неблагополучия. Открытие всей панорамы психического действа, запускающего болезнь и сопутствующего ей, ещё впереди. А сегодня, опираясь на уже известное, мы можем рассматривать болезнь как возможность что-то осознать в себе и изменяться соответственно этому осознанию.

Болезнь часто совершенно очевидно выступает, как своеобразный инструмент для личностных изменений, изготовленный самим больным. Упорство, с каким, в течение длительного периода, человек поддерживает условия, необходимые для формирования определённой болезни, объясняется тем, что он, до какого-то момента, а то и вообще никогда, не осознаёт того, что делает. То есть, процесс подготовки болезни протекает бессознательно, и поэтому предполагает в происходящем глубоко скрытый смысл. Но в организации посылов к его (процесса) реализации участвует и эго-сознание. Формируя представление о желаемом образе жизни, оно ведь и не предполагает, что на самом деле реализует посылы бессознательного.

Конечно, определение степени участия человека в создании болезни – дело щепетильное. Весьма непросто отделить сознательное стремление заболеть, от такового же, присутствующего в закладках личного бессознательного. Очевидно лишь то, что такое созидание производится во всех направлениях: сознательное и бессознательное формирование соответствующих проявлений личности, энергетическое усиление образований бессознательного, нарастающее их воздействие, направленное на изменение энергетики физического тела, и, наконец, – развитие, соответствующих «желаемой болезни» изменений соматики: от появления признаков предболезни, до момента, когда болезнь становится свершившимся фактом. С позиции такого рассмотрения динамики возникновения болезней, для всех направлений современной медицины актуальны взгляды хирурга-онколога Карла Саймонтона и психотерапевта Стефани Саймонтон, разработавших душевно-телесный (mind-body) подход к терапии онкологических заболеваний.

Для практиков важно понимание того, что образования бессознательного, имеющие представительство в теле человека – в виде болезни, потому и самовыражаются через неё, что другого способа их разрешения не предоставляется. Они готовы к разрешению, но человек, доступными ему способами препятствующий этому, сам создаёт предпосылки не только к их болезнетворной деятельности, но и к развитию ими дальнейшей психосоматической декомпенсации. Сегодня такое восприятие происходящего ещё требует нестандартного взгляда, позволяющего увидеть, что сама болезнь – это признак возможности конструктивного изменения какой-то структуры бессознательного. Подобно тому, как явное проявление какой-то психологической проблемы означает, что она созрела для разрешения.

Формируя свой взгляд на суть причин болезней, я увидел, что есть практический смысл воспринимать комплексы, СКО, гештальты, и другим образом определяемые образования бессознательного как структуры, имеющие функциональный характер. Любые функциональные образования – обратимы. Но функциональные нарушения в органах и системах тела, при отсутствии возможности к их обратному развитию, способны перерасти в органические изменения. С функциональными же образованиями бессознательного этого не происходит. В пространстве бессознательного нет органических структур. Для того, чтобы подчеркнуть это и для удобства понимания происходящего я использую словосочетание – функциональные образования бессознательного. Их выраженной особенностью является то, что максимальное проявление (самовыражение) такой структуры бессознательного сопряжено с одновременным её разрешением, и, как следствие, с соответствующим разрешением психосоматических проявлений, ею созданных.

Трудно сразу признать тот весьма непростой факт, что возможное, на данный момент, разрешение функционального образования личного бессознательного состоится только при создании условий для его максимального выражения, максимального проявления. Естественно, что организуя такую процедуру в условиях эмпирической практики, мы должны быть готовы, как к принятию той формы самовыражения, которую предъявит бессознательное, так и к работе с соответствующими, сопутствующими этому процессу соматическими проявлениями. При всей благотворности такого процесса, его применение должно соответствовать реалиям. Речь идёт о профессиональном, дифференцированном подходе к отбору лиц, состояние которых можно облегчить, создав возможность максимального проявления их психосоматической проблемы. И то, что, например, фобии могут разрешаться в эмпирическом процессе в момент максимального их самовыражения, ещё не даёт нам оснований бездумно распространить этот подход на какие-то специфические проявления других болезней. Принцип отбора больных для подобного курса ориентирован на то, что первостепенным фактором является психологический статус больного.

В шестнадцатилетнем возрасте я на собственном опыте узнал, что максимальное проявление какого-то функционального образования личного бессознательного приводит к его разрешению, но, в силу отсутствия соответствующих знаний и опыта, прошёл мимо этого своего открытия, не осознав происшедшего.

А история такова. Лет с одиннадцати меня стали периодически беспокоить сильные головные боли, иногда сопровождавшиеся рвотой, не приносящей облегчения. В 16 лет я был направлен комиссией военкомата в неврологическую клинику, где, в конце концов, после обследований (вплоть до анализа спинномозговой жидкости) поставили диагноз – мигрень. Впрочем, школьный врач поставила значительно раньше тот же диагноз и без каких-либо обследований.

С шестнадцати лет приступы мигрени участились и повторялись ежемесячно. Во время приступа я обычно ложился в постель, стараясь оградиться от каких-либо зрительных и слуховых раздражителей, так как появление любого из них значительно ухудшало состояние. Иногда приходилось вызывать скорую помощь, но, более чем укол кофеина, мне предложить ничего не могли. Следующий после приступа день был также мучителен: я своеобразно ходил, пытаясь уменьшить сотрясения тела, так как в голове при каждом шаге возникало ощущение катающихся и больно стукающих шаров. И так было почти каждый месяц.

Однажды мне что-то в происходящем надоело, и я, не знаю почему, сделал необычную вещь: когда начался приступ, я, вместо того чтобы лечь в постель, пошёл бродить по городу. Стоял июньский, жаркий день. Яркое солнце, запах асфальта, шум машин – всего этого должно было быть достаточно, чтобы ухудшить моё состояние до неизвестно какого предела. Так и происходило поначалу, но с какого-то момента, к моему удивлению, произошло нечто необычное: головные боли начали стихать. Болезненное состояние длилось всего часа три вместо привычных пол дня или дня. На другой день я чувствовал себя несравнимо лучше, чем после любого другого приступа мигрени.

Никаких умных выводов я не делал. Просто теперь, как только начиналась головная боль, шёл в город гулять. Приступы стали реже, а вскоре и совсем прекратились. О причинах я тогда не задумался, и меня вполне устроило объяснение врачами происшедшего улучшения, как следствия динамики моего полового развития.

Этот факт из своей биографии я вспомнил тогда, когда перешагнул за сорокалетний рубеж жизни. И вспомнил, уже имея опыт конструктивного разрешения различных состояний своих пациентов через эмпирически реализованное, максимальное проявление их симптомов. Конечно, лечебный процесс, имеющий такую направленность, требует от пациента осознанного мужества, и присущее ему право выбора всегда подразумевает нашу готовность к подбору другой тактики, приемлемой для него в настоящий период.

Нетрудно отследить, что подавляющее большинство пациентов, о которых говорилось выше в соответствующих разделах пришли к изменению своего состояния в лучшую сторону именно после процессов, в которых каким-то образом максимально выразилось, проявилось какое-то функциональное образование их личного бессознательного.

Я имею многократный опыт разрешения различных состояний своих подопечных через максимальное проявление функциональных образований их личного бессознательного. И значительно меньший опыт курсов, в которых не представилось возможным достичь максимального проявления материала бессознательного. Последнее имело разные причины. В одних случаях это было явное, высказанное нежелание занимающегося идти предложенным путём, с чем необходимо было считаться. В других, при кажущемся согласии на сотрудничество, подтверждённом соответствующей беседой, эмпирические процессы не приводили к желаемому изменению в состоянии человека. Я мог лишь предполагать что происходит. Диапазон моих предположений простирался от понимания того, что здесь и не должно быть улучшения – по причинам более высокого порядка, чем чьё-то желание или нежелание, – до простых, земных обоснований.

Продолжая разговор о возможностях разрешения причин заболеваний – функциональных образований бессознательного – необходимо отметить, что нередко сложность заключается не столько в том, как определить образование готовое к разрешению через максимальное проявление, поскольку оно само даёт о себе знать, сколько в другом: в невозможности осуществить этот психологический манёвр в случаях требующих для его исполнения глубины эмпиричности, не достижимой подходами, официально имеющимися сегодня в распоряжении психотерапевта. Часто невозможность достичь разрешения какой-то ситуации объясняется именно тем, что конструктивная реализация такой задачи возможна лишь в глубоких эмпирических процессах.

Но, к счастью, всё не так однозначно, и в нас существуют предпосылки спонтанного разрешения структур бессознательного. Природа трепетно мудра и предусмотрела двоякую возможность, самостоятельного разрешения образований бессознательного.

В первом случае это происходит как составной элемент творческого труда, доступного, в той или иной мере, каждому из нас. Здесь разрешение происходит в ходе определённым образом организованной жизни индивида. И непременным условием её является наличие творчества. При этом диапазон условий для реализации последнего колоссален: от творчества возле кухонной плиты или дачных грядок, до спорта, науки, живописи, музыки, поэзии, драматургии и других видов искусства. В любом случае одно совершенно очевидно: творчество – это эмпирический процесс! Однако почему-то множество из нас не спешит воспользоваться этим бесценным даром. Может, потому, что самовыражение (а творчество – это самовыражение) – не только изначальная потребность человека, но и самое трудоёмкое проявление в его жизни. Может, и потому, что изначально эта возможность дарована далеко не всем. И в подавляющем большинстве случаев она появляется после определённого душевного труда, нередко проходящего на фоне весьма драматичных событий в жизни человека. Однозначно ответить трудно, но достоверно известно, что уклонение от труда, связанного с самовыражением, приводит человека к «компенсирующему» разрастанию какого-то его личного качества, с итогом далеко не самого лучшего свойства.

В ходе общения со многими людьми я нередко узнавал о случаях саморазрешения каких-то психологических проблем, происшедших в ходе творчества. При этом человек, предварительно дошедший до «тупика», встречал обстоятельства, направляющие его в соответствующее русло, насыщенное творческим трудом. Результатом этого было последующее, постепенное преобразование личностной структуры, уже в рамках которой и происходило разрешение. Конечно, интересно получить ответ на вопрос о том, почему многие и многие люди прикладывают колоссальные усилия (а лень – это тоже труд, но с противоположным знаком), чтобы избежать творчества, к которому им дана природная предрасположенность, и убегают от него «во все тяжкие»? И почему часто надо дойти до предела, после которого человек всё же начинает реализовать эту свою предрасположенность? Ответ, сформированный с позиции эго, вряд ли будет однозначным, простым и соответствующим действительности. С позиции же другого «модуса сознания» – холотропического, возможно, он будет не только проще и конкретнее, но одновременно в ответе этом будет содержаться и подсказка о том, что делать.

Второй вариант – это возможность спонтанного разрешения структур бессознательного. Оно разворачивается без видимого содействия человека, нередко в момент переживания им драматичных событий или чуть отсроченно от них. Здесь личностные изменения отслеживаются уже post factum, по завершении спонтанно начавшихся процессов.

Я не могу сказать, как часто функциональные образования бессознательного разрешаются вот так, без чьего-то «умного» профессионального вмешательства, но то, что это разрешение повсеместно присутствует – факт, засвидетельствованный в разнообразной литературе. Ещё более показательно то, что такому разрешению сопутствуют неординарные состояния сознания. Такой вывод я сделал не только из источников других авторов, но и из собственных многочисленных бесед с людьми, пережившими необычные состояния сознания.

Например, из одного устного сообщения я узнал о том, как женщина не, могущая разродиться, лёжа измученная на родовом столе, и уже слышавшая разговоры врачей о необходимости кесарева сечения, неожиданно увидела над головой круг и в нём лицо своей бабушки, которая давно умерла; бабушка перекрестила её и женщина благополучно разрешилась, чему окружающие были чрезвычайно удивлены. Об увиденном ею медицинским работникам она не сказала, боясь прослыть ненормальной. Её последующие личностные изменения и изменение восприятия мира соответствовали пережитому.

Какой из двух вариантов более представлен сказать трудно, потому что в жизни любого человека в различном качестве встречаются оба из них. Зато точно известно, что если человек не предпринимает мер способствующих разрешению комплексных образований личного бессознательного, то они подведут его к одному из нездоровых способов компенсации. Это наблюдение сделано К.Саймонтоном, который указал и на сами эти способы: один ведёт к физической болезни, другой к душевному заболеванию и третий – на путь социальных патологий. (45, с.186)

Сегодня отрицать определяющее влияние динамики бессознательного на качество жизни человека просто не возможно. И, в частности, поиск причин возникновения заболеваний без учёта глубинных психических процессов, легко приводит к тому, что мы начинаем путать причины и следствия. Во многих случаях непредвзятый анализ позволяет перевести то, что оценивалось как причины заболевания, в группу следствий его развития, и вновь оказаться перед необходимостью продолжать поиск действительных первопричин, как бы сложны для понимания и необычны для признания они не были. В фильме «Город ангелов» героиня (врач-хирург) после безуспешной попытки спасти очередную жизнь, переживая это и размышляя о причинах, произносит удивительную фразу: «Мы каждый день боремся за чью-то жизнь, и я спрашиваю себя – с кем мы боремся?».

Рассматривая различные аспекты лечения психосоматических заболеваний, мы всегда учитываем и такой психологический момент, как готовность или наоборот нежелание больного искренне сотрудничать с психотерапевтом. И нам часто открывается его нежелание полностью расстаться с болезнью, так как она уже приобрела черты полезной части его жизни. Дело, как известно, конечно же в том, что она – эта болезнь – несёт какие-то выгоды. И, в частности, может рассматриваться, приниматься так, что заслонит от больного те причины неблагополучия, признание которых в себе закономерно потребует принятия больным соответствующих мер. А готов ли он к этому!? Помочь ему понять это и повернуться лицом к действительным причинам его неблагополучия – задача нелёгкая. Особенно трудно это реализовать, если сам врач далёк от понимания динамики глубинных психических процессов, и их определяющего значения в возникновении болезней тела.