Объективные и субъективные признаки угрозы в сделках

В целях закрепления субъективного и невозможности возврата к объективному масштабу в отношении признаков угрозы и ее направленности, представляется важным очередной раз обратиться к обоснованию такого выбора, данному проф. И.А. Покровским в «Основных проблемах гражданского права»². Ученый, анализируя устаревшие, на его взгляд, римские воззрения на признаки угрозы, поддержал иной подход, закрепленный в Германском Уложении: «Новое Германское Уложение (§ 123) уже говорит об угрозе просто, без всяких определений и ограничений: достаточно только доказать, что лицо было действительно угрозой подавлено; какова была эта угроза – безразлично. Такой постановкой вопроса Германское Уложение перешло от масштаба объективного к субъективному и поступило, конечно, совершенно правильно…При известных условиях личной жизни самая пустая, с объективной точки зрения, угроза – вроде угрозы перестать кланяться или петь под окнами похоронные песни – может оказаться достаточно сильной, чтобы вынудить то или иное обещание. Пусть люди, испугавшиеся этой угрозы люди больные или слабонервные, но эта их слабость не может быть признана в культурном законодательстве достаточным социальным основанием для обогащения других. В противном случае мы узаконим самую беззастенчивую эксплуатацию этих несчастных людей со стороны всех тех, кто имел возможность узнать их слабость и кто возымел намерение на ней играть.»¹

К сожалению, субъективный подход к пониманию угрозы в сделке не был полностью воспринят советским правопорядком. В учебнике «Советское гражданское право» под ред. В.А.Рясенцева изложен ряд признаков, характеризующих угрозу в сделке: «Угроза, служащая основанием для оспаривания сделки, должна характеризоваться серьезностью, значительностью и вероятностью осуществления. Шуточный характер угрозы исключает применение ст. 58 ГК РСФСР. Угроза является серьезной, значительной, когда создает представление об опасности в отношении важного имущественного или личного блага (например, угроза поджечь имущество, убить, оклеветать и т.д.).Угроза должна представляться потерпевшей стороне осуществимой. Поэтому для несуеверного человека не будет угрозой в смысле ст. 58 ГК слова старой женщины о том, что если ей не будет продана или подарена такая-то вещь, то она путем наговора «наведет» на его семью болезнь².»

Представляется, что понятие «угроза» нет необходимости уточнять по сравнению с существующим теперь в ст. 179 ГК РФ (а ранее в ГК 1964 г.), поскольку законодатель выбрал субъективный характер восприятия угрозы, а не ее существенности.

То, что судебная практика стала исследовать характер и обстоятельства угрозы, а не сам факт наличия субъективно воспринимаемой угрозы, означало расширительное толкование закона, в котором говорится только об угрозе и не дается ее детализации. Но судебная власть не может заменять законодательную. Поэтому судебная практика не во всех случаях должна быть ориентиром для изменения закона; скорее, наоборот, практика судов нуждается в корректировке в соответствии с законом: для признания сделки недействительной достаточно доказать только сам факт угрозы и то, что лицо было этой угрозой подавлено, чтобы вынудить его на некоторое имущественное предоставление угрожающему.

В этой связи нравственно-правовой принцип добросовестности должен иметь самостоятельное закрепление в системе российского права, в том числе в ст. 1 ГК РФ, что более четко сориентирует правоприменительную практику на необходимость их соблюдения, а не игнорирования. При этом закрепление нравственно-правовых принципов в ст. 1 ГК РФ и другом законодательстве обусловлено необходимостью введения нравственного фундамента, который должен быть присущ гражданскому праву, и являющегося одноименными таковым для всего права или ряда его подразделений в системе частного права.

И.С. Илюхин*