Глава 7 дневники

К мемуарам близко примыкают дневники. Эти разновидности источников настолько близки, что нередко в литературе они объединяются вместе под термином «мемуаристика». При этом подразумевается, что методика изучения воспоминаний вполне приемлема и достаточна по отношению к дневниковым записям, что не вполне верно.

Действительно, у дневников и мемуаров сходства больше, чем различий. Форма поденных записок, часто свойственна и мемуарам с присущей им манерой повествования. Тем не менее для историка выделение специфических черт дневников имеет немаловажное значение.

От мемуаров дневники отделяет их момент создания, который позволяет выделить их в особую разновидность источников личного происхождения с регулярной синхронной фиксацией событий. «Сразу предуведомляю, что не несу никакой ответственности за точность дат... Так что время и место каждого эпизода даны если не произвольно, то весьма приблизительно— только чтобы примерно очертить эпоху и часть света»\ написал известный бразильский писатель Ж. Амаду в предисловии к собственным воспоминаниям, красноречиво подтверждая факт весьма вольного обращения многих мемуаристов с важнейшими для историка категориями времени и пространства. Но то, что допустимо для воспоминаний, в принципе неприемлемо для дневников.

В дневниках почти нет ошибок памяти, и одна из ключевых в структуре источниковедческого анализа проблема датировки стоит не столь остро. Воспоминания, написанные на основе дневников, совершенно справедливо считаются фактически более точными, достоверными и ценными источниками, как и описания чувств автора в то конкретное время, когда была сделана запись. Ценность их по сравнению с мемуарами заключается также в особенностях воспроизведения событий. Они отмечены печатью злободневности, обостренности эмоционального восприятия.

Формы дневниковых записей

Дневники, как и мемуары, должны рассматриваться как собирательный термин. Диапазон дневников весьма широк, начиная с действительно необходимых каждодневных записей как рабочего материала, например в научных исследованиях, и кончая претенциозными намерениями преисполненного сознанием собственного величия какого-нибудь деятеля, уверенного, что его наблюдения будут прочитаны в опубликованном виде потомками. Причастность к жизни «великих особ» и «великим событиям», подробности которой будут якобы представлять в будущем интерес, побуждает некоторых также вести дневники. Это — один из способов самоутверждения. Такие дневники создаются в надежде на публикацию, но часто их авторы самонадеянные зануды, склонные к менторству.

К ведению дневников часто тяготеют образованные люди, склонные к рефлексии и самоанализу. В них авторы как бы «разговаривают сами с собой» по поводу того, с чем им приходится сталкиваться в повседневной жизни. Психологи утверждают, что людям определенного типа просто необходимо «выговориться», поделиться с накопившимися проблемами и чувствами. Но довериться они могут подчас только бумаге, которая не предаст и, как известно, «все стерпит», заменяя им терпеливого слушателя. Как правило, такой автор дневника прикован к своему прошлому: ему необходимо время от времени возвращаться в него, перебирая избранные страницы. Такие дневники изначально не предназначены для посторонних глаз и обладают «завесой тайны». Часто в них записываются (заносятся) сокровенные мысли, любовные переживания и тайные желания. То, что некоторые из них позже становятся достоянием гласности или же могут быть выявлены или найдены в семейных архивах, скорее исключение, чем правило. В этом случае перед историком, вводящим дневники в научный оборот, встает проблема тактичного отношения к оглашению их содержания. Бесцеремонное вторжение в частную жизнь граждан (как авторов дневников, так и затронутых в них лиц) может нарушить охраняемую законом тайну личной жиз- 330 ни, нанести существенный вред их общественному авторитету, интересам их знакомых, детей и потомков.

Напротив, именно в расчете на обнародование и публикацию создаются дневники лиц, осознающих себя в центре исторических свершений или значимых событий, уверенных в том, что их записи будут представлять интерес для грядущих поколений. Это участники революций, переворотов, великих строек, грандиозных перелетов, запусков космических кораблей и т. п. Такие дневниковые записи по горячим следам ценны для историка. Великолепны, например, для характеристики наших вождей записи С. Эйзенштейна и Н. Черкасова об их беседе со Сталиным, Молотовым и Ждановым по поводу 2-й серии кинофильма «Иван Грозный», состоявшейся 25 февраля 1947 г.199

Для истории XX в. характерны дневниковые записи, сделанные в чрезвычайных ситуациях: в лагерях, тюрьмах, ссылке, в годы войны в блокадном Ленинграде, в партизанском отряде, в катакомбах Аджимушкая. Зачастую это был единственный способ поведать миру о своей судьбе и страданиях.

Есть мнение, что ведение дневников — явление во многом возрастное. Действительно, немало дневников заводится в юношеском возрасте влюбленными и романтически настроенными молодыми людьми. Но они взрослеют, под грузом житейских забот, как правило, такие дневники теряют регулярность записей и забываются. Некоторые граждане аккуратно заводили каждый год новый дневник, а в конце года уничтожали его, чтобы никто не смог узнать их сокровенные мысли.

В любом случае методично вести полноценный личный дневник, тратя на это время и силы, день за днем в течение жизни фиксируя происшествия и переживания, будет не каждый. Для этого нужен прежде всего соответствующий склад характера и состояние души. Кроме того, у разных людей в разной степени развита потребность создавать этот своеобразный документ эпохи, зачастую продиктованная осознанием личной ответственности перед обществом1'.

Наряду с «классическими» дневниками, для которых характерна сравнительная временная протяженность, упорядоченность записей, их датировка, к этому виду источников можно отнести и систематические записи в тетрадях, блокнотах, записные книжки, уже размеченные для заметок по рубрикам на год вперед ежедневники. Они имеются у людей любых профессий. В них чего только нет: телефоны, адреса, заметки для памяти, афоризмы, стихи, интересные наблюдения и зарисовки из жизни, умненькие мысли, свои и чужие, наброски и планы будущих статей, докладов, книг, записи, сделанные на каких-либо совещаниях, собраниях, на лекциях. Известны, например, традиционные записные книжки студентов, в которых перемешиваются конспекты лекций, соображения о тяготах студенческой доли, по поводу личности преподавателей, товарищей по группе, записочки, шаржи, телефоны приятелей, адреса модных магазинов, перечень дел на неделю и пр. В советской армии солдатам запрещалось вести дневники200. Выход находили в регулярных письмах домой с описанием деталей армейской повседневности, вплоть до передачи разговоров, слухов, характерных случаев, сочных анекдотов, портретных зарисовок и пр. Собранные воедино после «дембеля», такие письма превращались в классический дневник. Есть дневники и альбомы школьников, дневники наблюдений ученых за людьми или явлениями природы (метеорологов, путешественников, экологов, медиков, психологов и др.); бортовые и судовые журналы; дневники и ежедневники писателей, записывающих «на всякий случай» все, что может пригодиться при создании будущих произведений, и т. п.

К дневникам по типу принадлежат путевые заметки и впечатления, которые делают люди во время путешествий, в период отдыха, посещения достопримечательных мест и т. п.

С развитием технических средств дневники заменяются фотоальбомами, любительским кино, магнитофонными записями. Однако желание выразить собственное душевное состояние именно с помощью слова остается.

Особенности создания и сохранения дневников

Первый вопрос, который встает перед историком: кто (определение автора) и зачем (причины и первоначальные функции) ведет дневники или время от времени делает дневниковые записи. Второй — установить степень их сохранности, возможности поиска и выявления. Третий — определить, предназначены ли они изначально для последующей литературной обработки и издания или нет. От решения этих вопросов во многом зависят перспективы их использования в историческом исследовании. К сожалению, какие-либо закономерности здесь прослеживаются с трудом.

Чаще всего не выбрасываются и хранятся в личных и семейных архивах записные книжки. Эти конспективные записи с большими сокращениями слов, выражений, с условными обозначениями, подчас ведомыми лишь самому хозяину книжки, по большей части остаются нерасшифрованными. Исследователю, который к ним обращается, предстоит большая источниковедческая работа.

Многие мемуаристы вспоминали, что ведение дневниковых записей «затягивало», входило в необходимую привычку. Например, академик В.И. Вернадский начал вести дневник с 14 лет и продолжал его до конца дней своих, т. е. без малого 70 лет. В его архивах находятся три категории документов, которые можно было бы отнести к дневникам. Во-первых, собственно дневники, традиционно понимаемые как подневные записи самого различного характера: обычно они велись Вернадским в тетрадях или блокнотах, а в некоторых случаях — на отдельных листах. Во-вторых, разбросанные по отдельным листам записи научного характера, в отличие от обычных выписок или заготовок к исследовательским работам, датированные и содержащие бытовые сведения (исследователи условно называют эту категорию «полевыми» дневниками). И, наконец, многочисленные смешанные мемуарно-дневниковые записи, в том числе подготовительные материалы к оставшейся не осуществленной книге воспоминаний «Пережитое и передуманное»201. Также почти 70 лет вел дневник поэт К.И. Чуковский. Обширные дневниковые записи оставили некоторые историки, в частности С.Б. Весе- ловский, Ю.В. Готье и С.С. Дмитриев.

Большой урон для истории наносит выборочное уничтожение дневников. Классический пример — А. Блок. Человек педантичный, он накануне смерти навел «железный» порядок в своих бумагах, уничтожив часть дневников и писем. Очень часто уничтожаются так называемые романтические дневники («гимназические», условно говоря) юности, когда повзрослевшему человеку они представляются величайшей глупостью, несерьезностью. Случается уничтожение дневников автором или родственниками в силу таких причин, как опасность ареста, разоблачений и пр. Данная ситуация была особенно характерна для периода массовых репрессий.

Дневники в сталинские времена вести было небезопасно. Бумаге не доверяли. Боялись. Обычно пространные записи К.И. Чуковского в 1937—1940 гг. резко сокращаются до 1—2 страниц за целый год! А 1938 г. в его дневнике вообще не нашлось места. Зловещие события тех лет коснулись семьи Чуковского: был арестован и вскоре расстрелян его зять. Но об этом в дневнике— ни слова.

А вот драматург А. Афиногенов, в отличие от «замолчавшего» Чуковского, напротив, решил положиться именно на свой дневник. В ожидании предполагаемого ареста он вел лихорадочные дневниковые записи в «нужном ключе», надеясь ими убедить следователей и судей в своей невиновности и полной лояльности к власти202.

Даже в самые страшные времена находились смельчаки, не задумывавшиеся о возможных последствиях своих откровений. В дневнике старого большевика, писателя и дипломата А. Аросе- ва (отца известной актрисы Театра сатиры) имеется запись от 16 августа 1936 г.: «На моих глазах история сделала большие зигзаги. Люди по своим настроениям и мыслям (многие) оказались в тылу у своих собственных мыслей и настроений. Революционеры стали реакционерами. Меня иногда бросает в жар от желания дать картину такого падения, и в мыслях получается захватывающая картина... Но на бумагу, на бумагу — трудно наложить»203.

Дневники Чуковского, Афиногенова, Аросева, относящиеся к одному времени, — прекрасный пример того, как важно исследователю подходить к анализу дневниковых записей не только с позиций историзма, учитывая время и обстоятельства создания источника, но и одновременно имея в виду личность и характер автора.

Дневники московских метростроевцев

Как и мемуары, дневники в советское время использовались как способ воспитания нового человека, который должен был подтверждать значимость своего собственного существования и борьбы за светлое будущее с помощью дневника. Это во многом продиктовало специфику советских дневников 1920—30-х годов. В них отражены все характерные штампы и идеологические выверты своего времени: самовоспитание личности через сферу борьбы и труда, выписки из трудов «классиков», служащие руководством к жизни, «пламенные» стихи и песни и пр. Для понимания личности 3. Космодемьянской, например, привлекающей внимание отдельных авторов, многое дает изучение ее записей и выписок204. Дневник использовался как способ самоконтроля: что сделано важного и ценного по сравнению с предшествующими записями. Иностранный ученый Й. Хеллбек, занимавшийся изучением советских дневников, в частности дневника рабочего С. Подлубного, сына кулака, указывал, что последний намеренно создавал свой дневник, для того чтобы написать автобиографический роман «Жизнь представителя отжившего класса: его духовное возрождение и адаптация к новым условиям»205.

Особое внимание привлекает массовое дневниковое движение, затеянное на столичном Метрострое для создания «Истории метро»206. Обращение к такому неординарному источнику, как дневники, всегда считавшемуся «элитарным», «штучным» и «глубоко личностным», определялось во многом практическими соображениями — «снизу» запечатлеть важные (исторические) факты участия людей в строительстве нового общества.

Вместе с тем массовое дневниковое движение рассматривалось как дисциплинирующее средство самовоспитания, самопроверки, ежедневного самоотчета. Кроме того, ведение дневников должно было стимулировать рабочих к повышению образовательного и культурного уровня. Наконец, не исключалось, что дневники наиболее талантливых авторов смогут перерасти рамки собирания «исторического сырья» и представят самостоятельный литературный интерес.

С самого начала работа столкнулась с большими трудностями. Нужно было не только вовлечь метростроевцев и убедить их в необходимости в свое свободное время фиксировать в дневниках «повседневную летопись строительства», но и научить методике ведения дневников проходчиков и бетонщиков. В начале 1934 г. писатель Г.А. Медынский, ставший главным пропагандистом и организатором дневникового движения, подготовил вышедшие массовым тиражом «Методические указания о ведении рабочих дневников»". В них большое место отводилось обучению рабочих профессиональному подходу к ведению дневников: максимальной правдивости, достоверности, систематичности и полноте записей, обязательной их датировке. «Лакировка, приукрашивание действительности, преувеличение, раздувание тех или иных моментов не могут быть терпимы в дневниках», — подчеркивал Медынский. В центре внимания дневников «должны быть прежде всего люди и факты. Изучение событий через человека и человека через события — вот сложный и кропотливый труд, обязательный для авторов дневников...»207 Освещение событий должно вестись «на основе собственных наблюдений, бесед и документальных данных (журнал горных работ, многотиражка)». Медынский рекомендовал рабочим на месте делать в записной книжке краткие наброски о замеченном событии или явлении, а дома переносить их в дневник в развернутой форме. В методичке определялись также примерные темы, которые должны найти отражение в дневниках, в соответствии с тематикой книги: роль партии и комсомола в строительстве, трудовые будни стройки, культурная и бытовая стороны жизни и др.

В 1934—1935 гг. на Метрострое вели дневники по крайней мере 100 человек, которые периодически сдавали свои записи в редакцию «История метро». Но в ее архиве сохранились разрозненные записи около 30 авторов. Состав был разным по возрасту, культурно-образовательному, профессиональному уровню. Хотя явного принуждения вести дневники не допускалось, очевидно, \то для части метростроевской молодежи, с энтузиазмом откликнувшейся на призыв «самим фиксировать историю, чтобы потом не разыскивать ее в воспоминаниях и архивах», дневниковые записи оказались в итоге «внутренним принуждением» и скоро превратились в «ежедневную обузу». У многих попросту не хватало времени на регулярные записи. Сказался низкий в целом образовательный уровень рабочих. К тому же писать правду в дневниках, а тем более высказывать собственные оценки было уже небезопасно. В результате дневниковые записи оказались в основном «протокольными» — насыщенными фактами, но лишенными анализа и личностных оценок. Зная заранее, что дневники будут открыто читаться и обсуждаться, авторы вольно или невольно включали механизмы политической и личностной самоцензуры.

Свертывание работы по истории метро в 1935 г. было воспринято со вздохом облегчения. Некоторые авторы уже ранее «сошли с дистанции». Но для немалой части рабочих, мечтавших о литературном творчестве, ведение дневников оказалось хорошей «пробой пера».

Они стали вести дневники как бы в двух вариантах: для себя и для редакции. Известно, что для некоторых метростроевцев дневники из «сырья для книги о метро» неожиданно превратились в нечто большее — в жизненную потребность. Многие дневники оказались по разным причинам утерянными или вовсе не были сданы в редакцию их авторами. Так, впоследствии известный советский поэт Е. Долматовский, трудившийся на шахте №12 Метростроя, опубликовал отрывки из своего дневника, начатого в 1930-е годы, лишь много лет спустя208, а метростроевский опыт автора нашел отражение в популярном советском фильме «Добровольцы».

Дневники писателей

Нельзя не обратить внимание на то, что предметом общественного внимания, включая работы историков, чаще всего являются дневники и дневниковые записи деятелей литературы и искусства, как правило, приобретающие художественную форму. Примером таких записей являются дневники М.М. Пришвина, который, подобно А. Блоку, Л. Толстому, К- Чуковскому, не скрывал, что дневник составляет важную часть его художественного творчества. К подобным дневникам — литературным произведениям — историк должен относиться соответствующим образом, анализируя их не столько как мемуарный источник, сколько как литературный памятник. Здесь для специалиста важно разглядеть за формой осмысления реальности как саму творческую личность и ее мировосприятие, так и, исходя из этого, оценить информационную ценность источника.

В этом случае найденные исследователями дневниковые записи выступают как первоисточники по отношению к литературным произведениям: мемуарам, очеркам, запискам, повестям, рассказам и пр. Они могут быть весьма торопливыми, где автор еще не заботится о форме изложения. Таковы, например, записные книжки советских писателей-сатириков И. Ильфа и Е. Петрова. В силу неординарности и литературной одаренности авторов уже сами первичные записи, даже без последующей обработки, могут иметь художественную ценность. Иногда такие записи вкупе с другими, бумагами и набросками представляют собой оригинальный жанр художественной литературы, например книга Ю.К. Олеши «Ни дня без строчки»209 или «Записные книжки» С. Довлатова210.

Вряд ли можно встретить профессионального литератора, который не вел бы записные книжки или дневники, являющиеся «рабочим материалом» для его будущих произведений. Из записных книжек А. Толстого «выросла» его публицистика 1920-х — начала 1940-х годов. «Из дневника можно использовать речь людей, диалоги, образы, типы... — делилась своим опытом Л.Н. Сей- фуллина. — Многое из дневника отпадает ненужного. Это не страшно. Может быть, пройдет четыре—пять лет, вы найдете новый сюжет, и дневник пригодится». В.П. Катаев, создавший на основе дневниковых записей культовое произведение 1930-х годов «Время, вперед!», отмечал, что для писателя «не так интересны такие записи, как количество отработанных часов, но интересно, что каждый человек думает»211.

Упомянутые дневники М.М. Пришвина — явление неординарное. Они охватывают полстолетия — с 1905 по 1954 г. В разные годы дневники публиковались, но при этом производился, пусть добросовестный, но все же отбор материала, ибо объем дневников настолько велик, что составил бы не одну книгу (все тексты хранятся в РГАЛИ). Это обстоятельство порождало возможность произвольного выбора текстов, искажающего писательскую сущность и гражданскую позицию Пришвина.

В отличие от классического фундаментального дневника Пришвина, ставшие недавно достоянием гласности отрывочные записи A.M. Горького («Заметки из дневника»), ведшиеся в эмиграции в начале 1920-х годов, явно не предназначались для печати212. Горький не только не оставил после себя полноценных дневников, но и вообще по складу характера был склонен, скорее, не к «тайной созерцательности», а к активному вмешательству в жизнь, стремлению повлиять на ход событий. Имевшие характер «рабочих блокнотов» писателя и «олитературенные» в разной степени, его «Заметки из дневника» — на самом деле смесь дневниковых записей, мемуаров, публицистических заметок, очерков и наблюдений о стремительно уходящем времени— частично легли в основу «Жизни Клима Самгина» и других произведений.

Автор и содержание дневников

Взаимоотношение автора дневника со своим детищем — немаловажный аспект источниковедческого анализа. Дневники ставят иных авторов в двойственное положение. С одной стороны, он втайне надеется, что когда-нибудь, может быть, его записи опубликуют и по достоинству оценят, с другой — очень не хотелось бы, чтобы о наличии дневника знали (по крайней мере до поры до времени). Такие летописцы многим рискуют. Ведь граждане, как и в случае с письмами, любят читать чужие дневники, особенно когда надеются найти там жареные факты, интимные подробности, узнать что-нибудь о себе.

22*

339

Внимание окружающих привлекает таинственность поведения автора, отказывающегося продемонстрировать свои записи.

Приглашенный в 1930 г. на столичный Электрозавод американский инженер-консультант Г. Вилтси принялся досконально изучать производство, регулярно занося расчетные данные, собственные замечания, соображения, чертежи в записную книжку, которую никому не показывал. Заинтригованные советские инженеры выследили, когда американец положил заветную книжку в ящик стола, ночью залезли в кабинет, подобрали ключи и изучили содержимое записей213.

Но даже если ты не ведешь дневник при всех, какой должна быть мера открытости автора? Это, безусловно, дело каждого. Здесь, кстати, таится скрытая, скажем условно, возможность раздвоения личности автора, т. е. для общественного обозрения — одно лицо, для себя — другое.

Автора дневника постоянно поджидает «синдром неискренности» — один из источников безусловной субъективности. В чем он заключается? Во-первых, это самоцензура, порожденная моральными установками, воспитанием и образом жизни. Во-вторых, дневники, особенно тайные, писать вообще опасно в любом обществе, ибо со всеми может произойти «эффект Глумова» (пьеса Н.А. Островского «Без вины виноватые»). В-третьих, наконец, вас может постоянно преследовать ощущение, что дневник пишется не для себя, а в расчете на прочтение его кем-то. Мысль о мнимом «соглядатае», перед которым якобы надо постоянно оправдываться, судя по всему, овладевала многими авторами. В итоге при постоянной оглядке, «самоконтроле» и пр., в большинстве случаев дневники получаются «эгоцентричными», склонными к самооправданию, приукрашиванию и преувеличению авторской роли.

В общественном мнении, да и в узком кругу самих авторов существует представление об «избранности» людей, ведущих лич- j ные дневники. Иногда среди друзей они делятся сокровенными тайнами и мыслями, записанными в дневнике. Последствия, однако, могут быть самыми непредсказуемыми. Такие ситуации зна- ! комы многим со школьных или студенческих лет и не раз повторялись в прошлом. Например, авторы докладной записки в ЦК ВЛКСМ о недостатках в работе школ за 1937 г. доводили до сведения руководящих органов следующее откровенное признание в альбоме одной школьницы, записанное в стихотворной форме:

Люблю тебя, как жид селедку, Люблю, как немец колбасу, Люблю тебя, как русский водку... Любить сильней уж не могу.

Каким образом данная запись стала публичным достоянием — неизвестно. Но о том, какое значение ей было придано в свете борьбы с недостатками в интернациональном воспитании учащихся, очевидно214.

Значение дневников как исторического источника

Оригинальные дневниковые записи не есть нечто цельное. Мысли авторов разрозненны, хаотичны, не пронизаны какой-то одной идеей. В отличие от мемуаров они вообще не претендуют на объективное освещение прошлого, а выступают как степень осознания автором собственного «Я» в системе межличностных и общественных отношений. Это следует рассматривать в качестве ведущего признака при определении ценности данного источника и его места в ряду других при использовании в конкретно-исторических исследованиях. Дневники более раскованны. В них меньше прослеживается идеологическая заданность. Более того, на их основе можно изучать, как те или иные идеологические установки преломляются в обыденном сознании.

Ценность дневников для исследователя выступает как исторически подвижная категория. Дневники как источник дают возможность историку изучать конкретные исторические личности с их индивидуальными особенностями, через которые проявляются взгляды, уровень культуры, а специфика изложения событий проявляется в субъективном восприятии личностью отдельных моментов истории. В дневнике содержится немало фактов, обычно отодвигаемых в темный угол исторического познания.

Наконец, крайне важно, что дневники, в отличие от большинства воспоминаний, пишутся языком, синхронным событию. Язык времени — вещь ненамеренно присутствующая в дневниках, но обязательная для реконструкции эпохи в широком смысле слова и придающая сообщаемым фактам столь необходимую дискурсивную Органичность.

Публикация дневников

Число опубликованных дневников не так велико, как мемуаров. Да и по своему происхождению дневники и дневниковые записи чаще не предназначены для публикации. Тем не менее в печати XX в. нашел отражение в дневниках представителей разных общественных групп: от царя и царицы, ученых и деятелей культуры, представителей большевистской элиты до рядового рабочего и крестьянина.

Обычно дневниковые записи при издании подвергаются правке. Внесение позднейших уточнений, пояснений при публикации дневников отнюдь не безобидное занятие. Вообще, вопрос о подготовке научной публикации дневников, включая их комментирование, остается крайне актуальным.

Есть два типа публикации дневников — научные и популярные (научно-популярные). Научные публикации отличаются археографической проработкой источников, подробными комментариями, указателями и др. В них обязательно указываются возможные изъятия, стилистическая и иная правка по сравнению с оригиналом рукописи, место, где хранится сама рукопись и др.. От популярных публикаций этого ожидать не стоит.

Степень полноты воспроизведения рукописи дневников при публикации может быть различной — полная, выборочная, частичная, отрывочная. При этом полнота публикации текста может зависеть от объективных (ограниченный объем журнала) и субъективных причин: политическая конъюнктура, этические моменты, заинтересованность научной и литературной общественности в определенной личности или тематике, политическая и научно-художественная ценность дневников и т. д.

В 1920—30-е годы в стране в основном издавались дневники активных участников революции и Гражданской войны, социалистического строительства215. В них внимание было обращено на описание героизма, доблестных побед, пафоса созидания и т. д.216Публиковались дневники писателей, которые были на стороне большевиков217. Встречавшиеся в записях факты о негативных явлениях советской действительности не афишировались, опускались или квалифицировались как вымыслы враждебных элементов.

Что касается публикации дневников «бывших», то с целью наглядного доказательства степени разложения царского режима они издавались в основном в извлечениях. В 1920-е годы в этом отношении особенно много делал журнал «Красный архив». Например, выдержки из дневника Николая II, в советские годы открыто демонстрировавшегося на экскурсиях в ЦГАОР СССР (ныне ГАРФ), действительно не оставляли сомнений в «серости» личности последнего российского императора.

В целом же дневников в советские годы публиковалось немного, да и те, как правило, в сокращении. Многие дневниковые записи, в том числе изданные в свое время за рубежом (среди наиболее известных — серия «Архив русской революции»), стали достоянием общественности начиная с периода перестройки.

В 1990 г. в издательстве ЦК КПСС «Правда» вышли в свет дневники М.М. Пришвина218. Годом же ранее его записи за 1930 г. были опубликованы в журнале «Октябрь»219. Их сравнение показывает, что правдинская публикация вышла с серьезными купюрами. Записи Пришвина о Сталине показались правдинским редакторам «не существенным» и были в итоге исключены: «Вчера нащупалось: с самых разных противоположных сторон жизни поступают свидетельства о том, что в сердце предприятия советского находится авантюрист и главное зло от него в том, что «цель оправдывает средства», а человека забывают», «...узкий путь «генеральной линии» — единственный, по которому революция может двигаться вперед; это путь личной диктатуры и войны. Можно думать, что личная диктатура должна завершить революцию неизбежно, потому что, как из множества партий у нас после падения царизма в конце концов взяла верх одна и уничтожила все другие, — так точно и внутри партии происходит отбор личностей, исключающий одного, другого до тех пор, пока не останется личность одна»220.

Дневники Пришвина не вписывались в созданный в СССР лакированный образ писателя — «певца природы», далекого от политики. К сожалению, и сегодня, хотя вроде бы уже нет никакой цензуры, но, видимо, бессмертна идея партийности литературы, согласно которой всегда должна быть инстанция, говоря словами самого Пришвина, «умнее писателя, направляющая его полет в желательную сторону».

Важно отметить мужество писателя. Дело в том, что многие авторы в явной или тайной надежде на последующую публикацию дневника хотят предстать перед читателем не в домашнем «халате», а «при полном мундире», старательно «припудривая» как собственную внешность, так и свои оценки исторической действительности. Пришвин же, не скрывая своей заинтересованное^ ти в публикации дневников, не предпринимал усилий, дабы скрыть явно «непроходимые» по цензурным причинам страницы. Он надеялся, что настанут времена, когда написанное им станет достоянием-общества. И не ошибся.

В 1990-е годы интерес к дневникам по истории 1930-х годов существенно возрос. Заметно расширился и круг ставших достоянием специалистов источников. Историографическим событием стал выход в 1995 г. в США под названием «Интимность и террор. Советские дневники 1930-х гг.» единственной в своем роде публикации, объединившей дневники советских граждан этого времени, в основном деятелей культуры221. Следует отметить работы уже упомянутого Й. Хеллбека222.

Отдельную строку в истории советской мемуаристики занимает военный период, хотя дневниковых записей сохранилось сравнительно немного. Один из наиболее ярких источников о повседневной жизни москвичей в наиболее тяжелый период с момента

начала войны до конца октября 1942 г. — дневник историка и краеведа М.И. Смирнова223. Его пунктуальные ежедневные записи \ носят характер глубоко личных впечатлений и переживаний очевидца, осознающего свою профессиональную ответственность сохранить для будущих поколений «неприглаженные» детали, приметы военной Москвы и эмоциональный настрой людей.

В отличие от тыла в действующей армии по понятным причинам запрещалось вести дневники. Однако запреты нарушались. Несколько проще было офицерам, еще проще — фронтовым военным корреспондентам. Находясь на различных фронтах в качестве военных корреспондентов, писатели и журналисты вели дневниковые записи, издавая их затем в газетах, журналах, в сборниках224.

Такие записи, например, сохранились у К. Симонова. Б. Полевой писал в предисловии к публикации собственных военных дневников, что, будучи на фронте, «в свободные часы по старой привычке вел что-то вроде дневников». Именно из этих чаще отрывочных записей шагнули потом в литературу герои таких книг, как «Повесть о настоящем человеке», «Мы —советские люди», «Доктор Вера» и др.

Но дневники при этом не потеряли и самостоятельного значения, поскольку способны «показать, как видели и воспринимали события фронтовики — солдаты и офицеры в те дни, когда бушевала война»225.

Послевоенный период не оставил заметного следа в деле публикации дневников. Их было издано сравнительно немного226. В этой связи трудно переоценить, например, записи журналиста Д.А. Левоневского, сделанные им сразу же после заседания в ЦК ВКП(б) 15 августа 1946 г. по поводу постановления ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград», принятого накануне227. Эти записи — один из немногих документов, позволяющих воссоздать обстановку,

в которой принималось то печально знаменитое постановление, и первую реакцию на него общественности. Можно выделить публикации из дневников деятелей культуры в издававшихся ЦГАЛИ в 1980-е годы сборниках «Встречи с прошлым».

В настоящее время не прекращается мемуарный публикаторский бум, начавшийся с конца 1980-х годов. Активно публикуются дневники и воспоминания, основанные на дневниковых записях, в том числе литераторов, историков, деятелей «белого» дви- ; жения (в основном уже изданные ранее за рубежом), политиков и журналистов — по современной истории России. Событием можно назвать издание обширного дневника A.M. Коллонтай — одной из ярких фигур большевистского руководства228. Охватывающий значительный хронологический отрезок времени (1922—1940 гг.), двухтомник характерен тесным переплетением служебной (главным образом, дипломатической) информации, зафиксированной автором, и сугубо личных впечатлений, переживаний, комментариев, уникальных деталей советской политической «кухни», описаний встреч со Сталиным, Чичериным, Молотовым и др.

На дневнике Коллонтай, безусловно, лежит отпечаток времени его создания. Автор завещала опубликовать дневник к 100-летию со дня рождения (т. е. в 1972 г.), но он продолжал еще несколько десятков лет храниться в архивном спецхране.

Дневниковые свидетельства иностранцев

Записки иностранцев о России во все времена представляли большую ценность. Как правило, в их основе лежали дневниковые записи, сделанные авторами во время визита в столь необыкновенную страну, особенно после того, как в ней произошла революция и строилось новое общество. Иностранцы часто подмечают детали, мимо которых скользит привычный глаз или которым не придается значения. Но это незамеченное нами и представляет существенные черты нашей жизни. И, напротив, нередко бывает, что предмет нашей гордости и восхищения в глазах иностранцев вызывает совсем противоположные чувства.

Достаточно хорошо известны работы американских журналистов Дж. Рида «10 дней, которые потрясли мир» (1919 г.) и А.Р. Вильямса «Ленин. Человек и его дела» (1919 г.), «Народные массы в русской революции» (1921 г.). Все они на русском языке были опубликованы еще в 1920-е годы. Надо заметить, что тогда дневники дипломатов, военных и общественных деятелей, журналистов публиковались гораздо чаще, вне зависимости от политических взглядов тех или иных авторов. Предполагалось, что советский читатель сможет дать им надлежащую оценку.

Менее известными оставались записки других иностранцев, в частности М.Ф. Прейса. Прейс прибыл в Россию в 1915 г. в качестве корреспондента английской газеты «Манчестер Гарди- ен». Он объехал всю страну, побывал на фронте, встречался с военными, промышленниками, министрами. Прейс был очевидцем многих событий 1917 г., посещал митинги и собрания, беседовал с деятелями политических партий, с женщинами в очередях за хлебом, с рабочими и красногвардейцами, побывал на сельском сходе, присматривался к работе Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, знакомился с большевиками и деятелями других партий. Он присутствовал на заседаниях съездов Советов, ВЦИК, на заседаниях ВСНХ. В начале декабря 1918 г. Прейс уехал из России и в 1921 г. в Лондоне на основе сделанных им записей выпустил книгу «Мои воспоминания о русской революции». Частично она была опубликована на русском языке229.

Ценные наблюдения сделал другой иностранец — Ч.Р. Бек- стон230, много записей оставили участники военной интервенции в Россию в 1918—1919 гг. Они стали известны широкой публике только с началом перестройки, например, свидетельства Ж. Са- дуля, записки германского военного атташе барона фон Ботмара «С графом Мирбахом в Москве» и др.

Конечно же, широко известна книга знаменитого фантаста Г. Уэллса «Россия во мгле». Примечательность этой книги состоит в том, что она в советское время использовалась как средство идеологического манипулирования в советском обществе. Писатель побывал в России осенью 1920 г. и засвидетельствовал крайнюю степень разорения и разрухи. Он встречался с Лениным и определил его как «кремлевского мечтателя»: «Ленин, который как подлинный марксист, отвергает всех «утопистов», в конце концов сам впал в утопию»231. Всем известна запечатленная Уэллсом ленинская фраза: «Приезжайте снова через десять лет и посмотрите, что сделано в России за это время».

В период «социалистического наступления» западные писатели и журналисты, среди которых были близкие друзья М. Горького, зачастили в СССР. Им, конечно, старались продемонстрировать внешнюю, парадную сторону советской жизни, и многие оказались завороженными пафосом социалистического строительства, хотя и подмечали явления, которые казались им дикими или чуждыми или объяснялись «болезнями роста». К таким принадлежали А. Бар- бюс, М.А. Нексе, Б. Шоу, вновь Г. Уэллс, а также единомышленники последних С. и Б. Вебб, записавшие свои впечатления о «советской цивилизации». Однако многое в советской действительности оставалось закрытым от глаз иностранных наблюдателей232.

Поздно нашел читателя «Московский дневник» Р. Роллана. На титульной странице машинописного текста Р. Ролланом была, сделана следующая надпись: «Эта тетрадь не может быть опубликована — ни полностью, ни в отрывках — без моего специального разрешения до истечения пятидесятилетнего срока, начиная с 1 октября 1935 года. Я сам воздерживаюсь от ее публикации и не даю разрешения на издание каких-либо фрагментов»233. Советский читатель смог прочитать «Московский дневник» впервые только в 1989 г.

Что же заставило Р. Роллана воздержаться от публикации дневника? Дело, конечно, не в этических соображениях, и не потому, что месячное пребывание в незнакомой стране недостаточно для понимания грандиозных перемен, происходивших в СССР. Настроенный вполне дружелюбно, он непредвзято замечал то, о чем писать было вроде бы неудобно. Писатель, например, замечал невысокий уровень жизни в Советском Союзе, отсутствие или недостаток элементарных благ. И на этом фоне был особенно разителен контраст в материальном положении рабочих, служащих, крестьян, с одной стороны, и правящей элиты — с другой. Недостаток социальной справедливости, расточительность на одном полюсе и скудность на другом— таков главный упрек, который Роллан адресовал советскому обществу. И особенно — ответственным работникам, коммунистам. Не имеет оправдания, по словам Р. Роллана, превращение коммунистической верхушки в особый, привилегированный класс. Такое, естественно, не могло быть опубликовано в СССР ни в 1930-е, ни в последующие годы, да и Роллан не решился при жизни опубликовать «Московский дневник» даже во Франции.

Зато посмел это сделать А. Жид, за что и был заклеймен при Сталине клеветником и злейшим врагом СССР, а его критика советского социализма в книге «Возвращение из СССР», оперативно изданной на Западе, выдавалась за «мелочное брюзжание избалованного западного интеллектуала». Книга была опубликована в СССР только в 1989 г.зя

В качестве друга Советского Союза как раз в самый разгар массовых репрессий приехал в страну немецкий писатель Л. Фейхтвангер, который оказался не настолько проницателен, как другие всемирно известные авторы. В книге «Москва. 1937» он в целом дал положительную оценку советской действительности. Хотя быть умным «задним умом» всегда проще, некоторые страницы дневника сегодня вызывают смешанные чувства. Например, присутствуя на открытом политическом процессе по делу Пятакова, Ра- дека и др., Фейхтвангер записал: «По общему виду это походило больше на дискуссию, чем на уголовный процесс, дискуссию, которую ведут в тоне беседы образованные люди, старающиеся выяснить правду и установить, что именно и почему это произошло. Создавалось впечатление, будто обвиняемые, прокурор и судьи увлечены одинаковым, я чуть было не сказал спортивным, интересом, выяснить с максимальной точностью все происшедшее», И автор вроде бы не виноват: ему так убедительно лживо представили событие, что он принял увиденное за чистую монету.

Трудно сказать, насколько содержание книги зависело от искусства переводчика и сопровождающих лиц, а насколько от желания самого автора обмануться. В любом случае дневник

Jl. Фейхтвангера — красноречивый источник о внешней стороне советской действительности периода массовых репрессий, показанной иностранцу.

Большое количество свидетельств иностранцев появилось в связи с участием СССР во Второй мировой войне, а также в событиях послевоенного периода. Здесь и дневники гитлеровских генералов, офицеров и солдат, принимавших участие в боях на Восточном фронте, дневниковые записи представителей наших союзников по войне, направленных ими в СССР военных журналистов и корреспондентов. Их дневниковые записи впоследствии ложились в основу публицистических произведений. Наверное, лучшим из них остается книга А. Верта «Россия на войне», которая, хотя и была издана в СССР, но. ограниченным тиражом и для ограниченного круга читателей и только сегодня нашла свой путь к широкой публике.

С иностранцами было трудно. Настроенные враждебно или предвзято, готовые клеветать ради пропаганды или денег — это как раз было понятно, этого могли ожидать, к нейтрализации подобных действий готовились. Но что делать с людьми честными, не державшими за пазухой камней. Такой-то по простоте душевной может ляп-, нуть что-нибудь неподходящее... Как, например, Дж. Стейнбек.

Стейнбек посетил СССР летом 1947 г. и написал об этом книгу «Русский дневник». Это — книга-репортаж о путешествии по СССР: Москва — Украина — Сталинград — Грузия. И хотя книга написана спокойно, с вполне лояльных позиций, в условиях начинающейся холодной войны для тогдашнего СССР «Русский дневник» был пугающе реальным, а для США —недостаточно антисоветским. Стейнбеку, конечно, не мог не броситься в глаза безудержный культ Сталина. Он написал об этом с юмором. Писатель позволил себе с юмором отозваться и о Ленине, посетив музей его имени. Уже этого было достаточно, чтобы в нашей стране книгу не издали. Она появилась в России только в 1989 г.234

Источниковедческое изучение дневников

Источниковедческих работ, специально посвященных дневникам вообще, и дневникам по истории России XX в. в частности, сравнительно немного. Проблема заключалась в том, что дневники анализировались либо вкупе со всеми источниками личного происхождения, либо с мемуарами, либо с письмами. При этом специфика дневников часто выпадала из поля зрения исследователей.

Работы, посвященные собственно дневникам и дневниковым записям (их значительно меньше, чем, например, о мемуарах), носили, как правило, обзорный характер или пересказывали содержание найденных или опубликованных дневников235. Было обращено внимание на огромное значение дневников для создания научно-исторических биографий236.

Долгое время наибольшее внимание исследователей в плане изучения дневниковых записей периода революции привлекала книга Дж. Рида «Десять дней, которые потрясли мир». Она давала в целом восторженную оценку Октябрьской революции, но, как содержавшая иную, чем Краткий курс истории ВКП(б), интерпретацию событий, стала доступной широкой общественности лишь после смерти Сталина. С этого же времени началось и источниковедческое изучение книги Дж. Рида237.

Как и публикацию дневников, работу источниковедов в отношении их интерпретации во многом определяла идеология. Показательна, например, оценка Е.Ю. Добровской дневника капитана I ранга, депутата Гельсингфорсского совета И. Ренгартена за 1912—1918 гг. (был частично опубликован «Красным архивом» в 1920-е годы). Восторженные записи первых революционных месяцев она рассматривала как «интересный источник, отражающий личное отношение автора к происходящему», но записи последующего времени, доказывающие его разочарование в советской власти, она определила как «тенденциозные»238

С 1960-х годов исследователи стали больше внимания уделять поиску, описанию и введению в научный оборот дневников периода Великой Отечественной войны239. В.Ф. Петрова информировала специалистов о 55 дневниках, хранящихся в Отделе редких книг Библиотеки им. В.И. Ленина240. Работе с необычным источником — дневниками из Аджимушкайских каменоломен — была посвящена статья В.А. Кондратьева241.

В свете вышеизложенного очевидно, что историкам еще предстоит большая работа по выявлению и изучению дневников, в том числе хранящихся в семейных архивах. Каждый найденный значительный дневник по праву рассматривается как важное научное и общественное событие. Характерно, что предметом внимания и изучения сегодня становятся дневники не только писателей, ученых и общественных деятелей, но и рядовых граждан. Большую работу в этом направлении проводит, например, Народный архив.

Дневники, касающиеся формирования советского менталитета в 1930-е годы, привлекают в последнее время внимание отечественных и западных ученых. В связи со спецификой отражения дневниками действительности, более адекватной (по сравнению с мемуарами) в плане восприятия событий, сохраняется также возможность глубокого проникновения в психологию и душевные переживания людей того или иного времени.

Отдельные особенности дневников как вида источника выступают ярче, если сравнить их с письмами — самыми массовыми по характеру источниками по истории России XX в.