Глава 12

МАССОВАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ДОКУМЕНТАЦИЯ

Работа с массовыми документами революционного времени

Новейшая история России началась с включения действительно огромных масс людей в общественную жизнь и политические процессы. Пока отсутствовали традиции отражения такого рода массовых действий, состав документации не обладал устойчивыми характеристиками. Специфические черты возникновения массовых документов периода бурных политических потрясений в России проявились еще в революции 1905 г., а в 1917 г. получили дальнейшее развитие. Это обращения, наказы, приговоры сельских сходов, коллективные и индивидуальные письма граждан в революционные органы, протоколы их заседаний, бесчисленные постановления и резолюции собраний, митингов, листовки, воззвания и т. п. Большой комплекс документов откладывался в связи с образованием новых партий и других общественных организаций.

Несмотря на хаотичность и неупорядоченность источников этого времени и содержащихся в них сведений, можно тем не менее отметить несколько принципиальных для их обработки моментов. Это, во-первых, мобилизационный характер сбора сведений. Во-вторых, ориентация на создание устойчиво структурированных документальных рядов и исторических свидетельств. В-треть- их, политический раскол общества диктует необходимость применения таких методик источниковедческого анализа, которые обеспечивали бы разностороннее и панорамное видение исторической ситуации. В-четвертых, вследствие преобладания разрозненной 550 текстовой информации использование специальных приемов ее обработки и анализа.

В принципе уже тогда, по горячим следам событий, ощущалась нужда в подобных приемах. Достаточно вспомнить историю со сводкой 242 крестьянских наказов, сделанной эсерами и опубликованной в «Известиях крестьянского ЦИКа» летом 1917 г., которая была положена Лениным в основу Декрета о земле. В какой-то мере такие приемы применялись и позже в работах советских историков, в том числе на основе системного анализа и математических методов, в частности при изучении приговоров- наказов сельских сходов в период революции 1905 г., газетных материалов, листовок. Однако их использование было незначительным в общем потоке исследований, а проблема эволюции общественных настроений в начале XX в., по общему признанию, оставалась наименее изученной344. Несколько изменилось положение в современной историографии. Исследование настроений среди рабочих и крестьян, среди городских обывателей, в рядах интеллигенции, в армии развернулось достаточно широко345. Однако во многом еще исследователи продолжают опираться каждый на свою систему аргументации. Например, по газетным сообщениям и воспоминаниям того времени создают картину всеобщего разложения, насилия, падения морально-нравственных устоев, разгула анархии и преступности — обычных спутников смутного времени. При этом часто игнорируются пласты документов институционального свойства, которые свидетельствуют о развитии революционного процесса и на которые преимущественно обращала внимание предшествующая историография.

Подобрать свидетельства в подтверждение той или иной точки зрения не составляет особого труда не только для историка, но и для любого политика. Советская историография в угоду идеологическим догмам делала упор на сознательность пролетариата в революции, подкрепляя этот тезис данными о росте влияния большевиков в результате выборов в Советы рабочих и солдатских депутатов, которые на деле представляли лишь часть революционного потока в стране. Не случайно современные авторы теперь чаще обращаются к истории созыва Учредительного собрания, дающей более объемное видение ситуации.

К сожалению, комплекс сохранившихся документов, относящихся к истории этого учреждения, невелик, и сведения о нем приходится собирать буквально по крохам. До недавнего времени предметом внимания была статистика результатов выборов в Учредительное собрание, о чем уже говорилось. Позже, с началом процесса демократизации советского общества, когда необычайно возрос интерес к вопросам полноправного народного представительства и парламентской демократии, усилилось внимание ко всем аспектам истории этого органа. Здесь следует указать на работы тамбовского историка Л.Г. Протасова, который, пожалуй, дал наиболее полный анализ состава документации, оставшейся от созыва Учредительного собрания как в центре, так и на местах3. Ряд исследователей обратились к документам Комиссии по выборам в Учредительное собрание (Всевыборы) и даже попытались создать на их основе более или менее представительную базу данных, позволяющую детально осветить особенности проведения выборной кампании 1917 г., борьбу за различные категории избирателей, популярность в народе (рейтинги) отдельных политических деятелей4. Результаты подобной работы в какой-то мере оказались шокирующими. Они показали явную неготовность населения к введению парламентаризма, связанную с необразованностью и политической неразвитостью большинства населения, крайнюю неустойчивость политических настроений, делающих невозможным развитие парламентских процедур в стране. Митинговый характер других форм политического участия и организованного действия оказался в большем соответствии с быстро меняющейся обстановкой и общественной атмосферой того времени.

Вопреки устоявшимся в литературе представлениям, история Учредительного собрания не закончилась 5—6 января 1918 г., когда оно было разогнано декретом правительства, состоявшего из большевиков и левых эсеров. Делегаты, не входившие в эту правительственную коалицию, приняли активное участие в борьбе против новой власти, возглавив ряд альтернативных правительств. Наиболее известными из них были Комитет членов Учредительного собрания (Комуч) в Самаре, Уфимская директория, правительство Северной области. Концом идеи Учредительного собрания, видимо, следует считать переворот, который был совершен 18 ноября 1918 г. адмиралом Колчаком в Омске, и установление в ряде регионов России военных диктатур. Но в целом судьба парламентской демократии в стране в условиях острейшего противостояния оказалась трагической, а период «демократической контрреволюции», как называли его большевики, — кратковременным.

Естественно, что советские историки свои главные усилия направляли на изучение советских органов, принятых ими постановлений, резолюций и т. п., а также других форм, пользуясь терминологией того времени, «революционной демократии» (профсоюзов, органов рабочего контроля, фабзавкомов, земельных комитетов, кооперативных, молодежных организаций и т. п.). Подчиненное значение имело исследование других органов и организаций, в частности городского и земского самоуправления и др. За последнее десятилетие в связи с поиском альтернативных Советам форм общественной организации и управления стало больше внимания отводиться Государственному совещанию, Демократическому совещанию, Комучу и т. п. Отдельные историки стали говорить о существовании третьей силы в стране в противостоянии революционного и контрреволюционного лагерей. Однако вследствие распада старого строя ситуация скорее характеризовалась безвластием и многовластием, где отдельные общественные элементы преследовали свои собственные цели и интересы. Следует заметить, что изучение этого вопроса сопряжено с большими трудностями ввиду кратковременности, нередко эфемерности существования подобных организаций, зачастую не отраженных даже в справочных изданиях по истории революции. В ряде случаев ничего, кроме смазанных следов их деятельности, история не запечатлела. Отсюда — необходимость затрачивать огромные усилия на поиск и мобилизацию сведений. Выходом из положения могло бы стать создание открытого, т. е. постоянно пополняемого, банка данных по истории революции и Гражданской войны в России.

Казалось бы, в изучении Советов должен был быть накоплен наиболее солидный исследовательский опыт. Однако попытки советских историков придать советской системе четкие и завершенные контуры во многом оказались безуспешными, так как их в те годы просто не существовало. Причиной тому была крайняя неразбериха в деятельности этих органов. Так, в литературе можно встретить самые разные оценки представительства II съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, на решениях которого, собственно, базировалась легитимность нового общественного строя, не говоря уже о съездах крестьянских Советов. Ситуация была такой, что в стране одновременно заседало по несколько съездов, представлявших различные политические и национальные силы. Довольно наивными являются попытки историков определить численность политических партий в обстановке, когда граждане постоянно меняли свою политическую ориентацию в зависимости от участия в митингах и харизматических качеств очередного революционного вождя.

В то же время Советы, без сомнения, являлись одним из центров притяжения общественного мнения, особенно со стороны низов. В наших архивах, например, сохранились комплексы писем и обращений из армии, поступавших в центральные Советы и центральные издания, которые давно привлекали внимание историков.

Положение в восьмимиллионной армии, находившейся в состоянии войны, настроения среди солдат и офицерского корпуса составляют одну из наиболее важных сторон изучения революционного процесса. Сложилась определенная традиция обращения к этим источникам. Советские историки, например, отбирали солдатские письма, свидетельствующие о распространении революционных идей, антивоенных настроений и росте влияния большевиков. Такое выборочное изучение солдатских писем не имеет ничего общего с научным исследованием. Изучение писем такого рода необходимо строить в полном соответствии с современной методикой изучения массовых источников. Это, во-первых, достаточно обоснованная в научном отношении выборка из писем, так как вряд ли когда-нибудь все письма, отложившиеся в архивах, будут изучены полностью (иногда это просто невозможно из-за плохой грамотности авторов). Такая выборочная методика должна обеспечить представительность фронта и тыла, различных войсковых частей и т. п. Во-вторых, применение таких способов анализа содержания писем, которые позволили бы учесть разнообразные пласты содержащейся в них информации и формировать на этой основе «информационные блоки», относящиеся к структуре массового сознания. В-третьих, что особенно существенно, применение таких методов контент-анализа, которые давали бы возможность сохранить своеобразие языка и стиля писем, близких к речевой практике того времени.

Из совокупности работ, посвященных солдатским письмам346, на наш взгляд, в наибольшей степени таким критериям отвечает методика их изучения, предложенная молодым авторомA.M. Маркевичем. Выявленные им на основе выборки из примерно 500 солдатских писем «смысловые узлы», выраженные в дискурсивных практиках революционного времени, оказались весьма любопытными. В частности, под влиянием революционных событий заметными оказались элементы политизации солдатской психологии, воплощенные в рассуждениях «о дорогой и любимой свободе», которые были в опасной близости к анархическому неподчинению любой власти, порядку и дисциплине. Анализ писем показал неустойчивость политических симпатий и антипатий солдат, находившихся в сильной зависимости от обстановки на фронте, слабое их знакомство с программами и лидерами политических партий. Подтвердился синкретизм мышления солдат, чаще всего озабоченных реальными и конкретными фронтовыми буднями. Пожалуй, наиболее интересными в связи с затянувшейся войной явились наблюдения о своеобразной самоидентификации солдатской массы, которая уже не была связана с довоенным положением и выражением интересов крестьян или рабочих, о чем постоянно твердила предшествующая историография. Напротив, продолжение войны и революционная риторика вели к возрастанию озлобленности солдат по отношению ко всем, кто не несет на себе таких военных тягот, как они. «Мы» в рамках их дискурса означало противостояние всем буржуям, которые окопались в тылу, не исключая бывших односельчан и солдат тыловых гарнизонов. Одновременно солдатские письма, в противовес современным попыткам идеализации армейских отношений того периода, демонстрируют высокую степень враждебности солдат к офицерам, и не только потому, что последние требовали дисциплины и порядка. Особенно наглядно по солдатским письмам выявляется нарастание усталости армии и ее нежелания воевать ни под какими лозунгами к осени 1917 г.347

Специфика массовой документации в период становления советской власти

Исторический период, начавшийся в октябре 1917 г., характеризуется созданием новых органов власти и управления сверху донизу, становлением новых систем документации, попытками большевиков наладить повсеместный учет и контроль, возрастающей бюрократизацией советских учреждений вопреки установкам на развитие творческой самодеятельности трудящихся. Отмечаются две противоположные тенденции. С одной стороны, усиливающийся развал и хаос в стране, с другой — стремление центральной власти подчинить выходящие из-под контроля процессы какому-то порядку, не исключая применения самых жестоких репрессивных мер. Отличительная черта, определяющая документальную базу этого времени, — необычайное оживление нормативно-распорядительной деятельности, выражавшееся в бесконечных декретах, постановлениях, приказах, инструкциях и т. п., которые, собственно, и были объектом изучения историков в течение долгого времени. Между тем подобная деятельность «сверху» буквально вязла в обстановке продолжающегося распада общества, развала экономики, общественных связей. Поэтому на деле история страны в тот период была совсем другой, чем та, которая предстает на основании декретов и постановлений советской власти.

Наверное, ни один период в истории XX в. не представлен таким разнообразием и изобилием анкетных материалов, хранящихся в наших архивах, как первые годы советской власти. Причин такой анкетомании было достаточно. Типичное заблуждение историков состоит в том, что большевики держали под контролем все, что происходило в Советской России. Центральная власть имела довольно неотчетливое представление о состоянии дел, особенно на местах. Недостаток информации она пыталась возместить рассылкой всевозможных анкет, предназначенных для заполнения, но поставленные в них вопросы зачастую были абсолютно неадекватны реальной ситуации и возможностям получения достоверных сведений.

Например, каждый представительный форум того времени сопровождался составлением анкет и вопросников, в которых в соответствии с установками тех лет должно было детально отражаться революционное прошлое участников, страдания и жертвы, которые они понесли в борьбе за рабочее дело, необходимые, как считалось, для установления подлинно революционной власти в стране. В анкетах такого рода требовалось указать участие в подпольной работе, акциях сопротивления властям (демонстрациях, шествиях, маевках), в забастовочном движении, в боевых действиях во время революционных событий 1905—1907 и 1917 г., а также количество времени, проведенного под арестом, в тюрьме, ссылке, на каторге и пр. Все эти сведения тщательно собирались, несмотря на то что большинство людей имело в общем-то небогатый и часто эпизодический опыт выступлений против властей.

Своеобразная анкетная эпидемия, поразившая советские учреждения, шла вразрез с текущими историческими обстоятельствами, способностью малообразованных, а подчас и совершенно неграмотных людей, не особенно знающих, что на деле происходит, их заполнить. Поэтому при обращении к подобного рода материалам исследователям приходится иметь дело буквально с крохами заключенной в них информации, порой весьма противоречивой и искаженной. Это в свою очередь вызывает необходимость применения специальных методов компьютерной обработки анкет этого периода и создания на их основе баз данных.

Типичным примером такого рода анкетирования является затеянная большевистским руководством в самый напряженный момент Гражданской войны в сентябре 1919 г. регистрация в Советской России представителей свергнутых классов, проведенная при активном участии чекистов. В «закинутую сеть», как выяснилось в процессе обработки анкет и регистрационных материалов, попали в основном те, кто довольно успешно сотрудничал с новой властью, представители интеллигенции, еще до революции владевшие кое-какой собственностью, «мелкая рыбешка» и чиновные старики старого режима, которым некуда было бежать из страны. Тем не менее собранные и обработанные в базе данных сведения показали аморфность и рыхлость тех социальных групп, которых относили к эксплуататорам, и то, что политика советской власти в этом отношении, основанная на схематичных классовых схемах, была неадекватной и гибельной, чреватой многочисленными эксцессами348.

Сложившаяся в советское время историографическая традиция опиралась преимущественно на изучение по анкетным данным состава новых советских органов. Большей частью для этого использовались сводки ограниченного числа сведений, сделанные и опубликованные мандатными комиссиями съездов Советов или собранные местными советскими работниками. Они были подчинены задачам установления пролетарской диктатуры и обеспечения поддержки большевистской власти. Этой же цели служили классово-политические категории делегатов и манипулирование цифрами. Подобные данные часто использовались в речах и выступлениях большевистских вождей.

О том, что дело обстоит далеко не так просто и однозначно, о том, что утверждение большевистской диктатуры в Советах было сопряжено с немалыми трудностями, говорит опыт использования базы данных, созданной на основе анкетных сведений о делегатах Всероссийских съездов Советов349, например история с созывом для принятия первой советской Конституции V Всероссийского съезда Советов в июле 1918 г.

Съезд созывался в крайне напряженной обстановке. Накануне его созыва партии меньшевиков и эсеров были изгнаны из Советов. Единственной силой, которая могла противостоять большевистской диктатуре, оставалась партия левых эсеров, решившая на созываемом съезде дать бой большевикам. О том, что настроения в стране смещаются в пользу этой партии, выступавшей против продовольственной диктатуры большевиков, против комбедов и Брестского мира, свидетельствовали сообщения с мест, постепенно нараставшие с юго-востока страны параллельно с процессом свержения там советской власти летом 1918 г. Поэтому никто не знал, сколько и каких делегатов прибудет на съезд.

При открытии съезда, естественно, встал вопрос о подтверждении полномочий делегатов, по которому развернулась острейшая борьба. Многие делегаты не получали мандатов со стороны находившейся в руках большевиков мандатной комиссии съезда. Разница между числом заполненных делегатами по приезде анкет и данными, представленными мандатной комиссией, составила внушительную цифру от 300 до 400, причем делегаты из отдаленных районов, охваченных боевыми действиями, продолжали прибывать. Это позволяет объяснить накал страстей, царивших на V Всероссийском съезде Советов, аудитория которого оказалась значительно более пестрой, чем указывалось в официальном отчете.

О том, каким было реальное соотношение сил, говорит обработка анкетных сведений с распределением по районам страны (см. табл. 1).

Таблица 1

Партийный состав V Всероссийского съезда Советов по районам (в % к итогу)

Районы	РКП(б)	Левые эсеры	Прочие партии	Беспартийные	Итого
Промышленный центр	65	28	3	4	100
Земледельческий центр	63	33	3	1	100
Северо-Запад	61	35	1	3	100
Юг России	64	32	2	2	100
Поволжье	48	44	5	3	100
Урал	55	42	1,5	1,5	100
Белоруссия	56	31	4	9	100
Всего	59	33	3	4	100

Несмотря на порайонные различия, очевидно, что большевикам принадлежало большинство на съезде, и им удалось провести резолюцию, поддерживавшую политику Совнаркома, после чего левоэсеровское руководство пошло на организацию вооруженного выступления, подавленного в ходе событий 5—6 июля 1918 г. и послужившего окончательному утверждению большевистской диктатуры в Советах,

Преимущество базы данных, созданной на основании анкетных сведений о делегатах съездов Советов, даже с учетом перечисленных обстоятельств, состоит в следующем. По характеру своей деятельности съезды по сути своей были представительством различного рода организаций и учреждений Советской России. Из состава их делегатов формировался депутатский корпус советских исполкомов. Практически обязательным было присутствие на съезде представителей правительственных учреждений и руководящих органов общественных организаций. Это означает, что по анкетным данным можно изучать состав ВЦИК, губернских, городских и уездных комитетов РКП(б) и исполкомов, ревкомов, всю руководящую верхушку советского государства. Такое положение сохранялось вплоть до принятия Конституции 1936 г. С образованием в 1922 г. союзного государства добавилась возможность делать достаточно подробный анализ руководящих кадров советских республик и национального представительства в органах власти.

Особую роль в первые послереволюционные годы играл Совет народных комиссаров — советское правительство и главный штаб осуществляемых преобразований. Наверное, ни один орган с точки зрения своего состава не привлекал такого пристального внимания, не породил столько мифов и легенд, сколько правительство большевистских комиссаров. Если советская историография создавала из них образ безупречных «рыцарей революции», необыкновенно талантливых и образованных людей, без сна и отдыха работавших на благо революции, то в наше время, напротив, усилия авторов направлялись на доказательство невежественности и неспособности комиссаров к какой-либо продуктивной государственной деятельности, разоблачение их преступлений перед народом.

Представить реальную картину состава и деятельности СНК, не оставляющую места для разного рода спекуляций, можно путем создания банка данных о членах советского правительства. Создание такого банка имеет ряд особенностей. Здесь невозможно опираться на какой-то единый комплекс документов. Для такого банка данных должны быть собраны сведения из различных источников, отражающих жизнь и деятельность членов СНК. Эти сведения порой противоречат друг другу и подобный банк данных должен иметь характер открытой гипертекстовой системы, предполагающей постоянное дополнение его новыми источниками информации350.

Изучение института комиссаров и комиссарской деятельности (комиссарства), присущих революционному времени, может быть продолжено в самых разных направлениях, начиная от комиссаров Временного правительства и кончая чрезвычайными уполномоченными советской власти, направляемыми на различные «горячие» участки в годы Гражданской войны и военного коммунизма. Немаловажное значение имеет исследование последующих судеб обитателей так называемых Домов Советов, Дома на набережной и прочих детей Арбата.

Как ни странно, плохо разработана с информационной точки зрения история рабоче-крестьянской Красной Армии (РККА), численность которой после принятия закона о всеобщей воинской обязанности на V Всероссийском съезде Советов выросла с 300 тыс до более чем 5 млн человек к моменту окончания Гражданской войны. Нет сведений о ее командном и политическом составе, изменениях, которые происходили в ее рядах. Здесь ничего не сделано за рамками созданных советской историографией мифов и клише о стойкости и непобедимости красных бойцов и командиров, вышедших из народа, или же клише недавнего времени об анархии, пьянстве и мародерстве, царящих в среде «красных». Вместе с тем массовых источников для создания более взвешенной и объективной картины в наших военных архивах сосредоточено немало. Отдельные попытки анализа массовых данных показывают, что костяк РККА в гораздо большей степени опирался на офицеров и солдат старой армии, чем было принято считать.

Нынешняя же отечественная литература основное свое внимание обращает на реабилитацию проигранного «белого дела», порождая разного рода иллюзии, несовместимые с принципами панорамного видения ситуации.

Довольно устойчивый интерес существует сегодня к исследованию «России в изгнании», особенно к той волне массовой эмиграции из страны, которая происходила в годы революции и Гражданской войны, а также после ее окончания. Многие эмигрировали сознательно, многие — из страха перед новой властью, несмотря на принятый ею декрет о прощении лиц, принимавших участие в Гражданской войне, люди были подхвачены общим потоком бегства из страны. Клишированные образы «агонии белой эмиграции» (советская историография) и «настоящей России за рубежом» (современная историография) здесь не годятся. Со временем судьба эмигрантов становилась частью истории других стран, и лишь на первых порах она неотделима от истории российского общества в плане изучения того, какая часть была от него оторвана и что она собой представляла. Обращает на себя внимание плохая изученность этого вопроса с массовой стороны. Между тем в фондах наших архивов, в том числе Русского заграничного исторического архива в Праге (РЗИА), переданного в свое время в СССР, архива МИД, содержится немало материалов, способных восполнить этот пробел.

Изучение социального, профессионального, образовательного состава эмигрантов, детальный анализ того, какими путями они оказались в той или иной стране, дает любопытные результаты. Мало того, что страна лишилась значительной части офицерского корпуса (что в общем-то очевидно), выясняется, сколько в результате революции и Гражданской войны было утрачено образованных, культурных и технических сил, необходимых стране для решения задач модернизации351. Конечно, исследование социальной адаптации эмигрантов из России в той или иной стране тоже представляет существенный интерес для отечественной истории, позволяющий развеять целый ряд устойчивых мифов. Например, о том, что российская ментальность в корне отлична от западной или о том, что эмигранты обрели счастье на новой родине, в то время как уделом оставшихся в Советской России стали тюрьмы и лагеря.

Эволюция массовой документации в советский и постсоветский период

Общая закономерность новейшей истории состоит в том, что процесс управления в это время подвергается постоянной бюрократизации, дроблению и функциональному разделению. Бюрократия упорно стремится задокументировать каждый шаг производственной и общественной деятельности, каждый поступок человека, взять имущественные, финансовые, юридические аспекты повседневной жизни под свой неусыпный контроль. В нашей стране роль административных методов в управлении по сравнению с западными странами особенно бросалась в глаза, несмотря на постоянные кампании борьбы с бюрократизмом. Практически каждая такая кампания заканчивалась умножением числа учреждений и ростом аппарата, а вместе с ним —количества бумаг, которые двигались огромными потоками в процессе управления или лежали без движения в канцеляриях. Часть из них поступала в архивы, вытесняя оттуда делопроизводственные комплексы старого строя, многие из которых в архивном хранении подвергались уничтожению или небрежению.

Рост бюрократизма и бумажного делопроизводства вытекал из постулатов советского социализма и его первейшей функции — налаживания повсеместного учета и контроля. Многие особенности советского делопроизводства вытекали из образования партийно-советского государства и номенклатуры (назначаемых по списку должностей ответственных работников в центре и на местах). Номенклатура стала своего рода бюрократической корпорацией, действующей по своим правилам и законам. Сама проходя политический и профессиональный отбор, номенклатура присваивает себе функции не только организации управления, но и надзора, наблюдения за благонадежностью граждан, их личными качествами, в связи с чем кадровая политика становится в центр управления обществом и выражается сталинской формулой «кадры решают все». Процесс подбора кадров, подготовки и выработки решений был открыт только для «посвященных» и недоступен для остальных. Отсюда — огромное количество документов с грифами «секретно», «совершенно секретно» и т. п., совершенно неадекватное разумной необходимости сохранения государственной тайны. Такое положение отразилось и в архивном деле.

Архивные работники были приставлены к поступившим к ним документам в качестве хранителей партийных, государственных 36'        563 и прочих секретов. В сегодняшней России многочисленные ограничения, которые существовали в советский период для доступа исследователей в архивы, преодолеваются с большим трудом. Бюрократия, которая продолжает множиться и расти, и сегодня вовсе не склонна расставаться со своей привилегией на информацию, укрывшись за частоколом ведомственных инструкций или пытаясь сделать ее предметом торга в соответствии с принципами превратно понятых рыночных отношений.

Трудно охватить общим взглядом разнообразие массовых документов, хранящихся в наших архивах. Если в начале века это преимущественно записи о финансовых и имущественных сделках, бухгалтерские ведомости о приходах и расходах, балансы, записи в приходских и домовых книгах, то к концу века это уже и сложная документация о работе предприятий, учреждений, организаций, включающая не только анализ их деятельности, но и сведения о личном составе, всевозможные анкеты в связи с продвижением по службе, автобиографии, характеристики, личные и персональные дела, трудовые книжки, паспортные данные и т. д. Сегодня к ним добавляются документы об уплате налогов и во всех кредитующих инстанциях. Если в начале века —это действительно документы, в их привычном для историков бумажном варианте, то в конце века — это обработанные и перенесенные в компьютер сведения из заполненных клиентом на бумаге формуляров и заявлений. Очевидно, что такие данные могут быть изучены только с помощью компьютерных технологий. Несколько сложнее дело обстоит с более ранними бумажными источниками.

Соотношение различных типов и видов массовой документации, содержащейся в наших архивах, зависит от времени и принципов комплектования архивных фондов. Можно сказать, что в силу институционального и номенклатурного подхода к этой проблеме, которые более всего проявлялись в заботе партийно-государственной власти о самой себе и сохранении своей истории, в наших архивах преобладает документация нормативно-распо- рядительного и контрольно-учетного свойства. С утверждением централизованной плановой системы и приданием ей законодательных функций стремительно возрастает число документов, связанных с разработкой и выполнением планов.

Место учреждения в иерархии партийно-советского государства также влияло на характер документации. Наверху вырабатывалось наибольшее число документов нормативного, организационно-распорядительного свойства. На уровне подчиненного учреждения или отдельного предприятия соотношение было уже иным. Так, на большом советском заводе к концу советского строя в год заполнялось около миллиона различных бумаг. Почти половину из них (46%) составляли различного типа учетные документы, 28% — плановые, 15% — отчетные, 11%— организационно- распорядительные и пр. Разумеется, не все из них поступали в архив. Комплектование архивов определялось номенклатурой дел, подлежащих постоянному или длительному хранению по линии государственных, партийных, профсоюзных, комсомольских и прочих органов. В эту номенклатуру обязательно входили планы, отчеты об основной деятельности, протоколы заседаний руководящих органов, сведения о личном составе предприятий, учреждений, организаций и др.

В начале 1920-х годов деятельность государственных и общественных органов любого профиля еще сохраняла элементы хаотической нерегулярности, шел поиск конкретных форм управления, кадровый состав переживал стадию становления и не имел конкретных практических навыков. На этом этапе органы управления были склонны проявлять самостоятельность —становились инициаторами социологических опросов, проводили тематические обследования на местах, разного рода инспекционные проверки, которые могли носить тогда весьма неформальный характер и сопровождаться составлением довольно толковых и информативно насыщенных отчетов.

Процесс комплектования государственных архивов в то время отличался поиском и экспериментированием, сопровождался беспардонным уничтожением большого количества документов, оставшихся от старого эксплуататорского строя, с которым, как считалось, было покончено навсегда. Номенклатура дел, подлежащих обязательному государственному хранению, находилась в стадии становления. По этой причине в различных фондах именно для первой половины 1920-х годов можно обнаружить неординарные комплексы массовых источников как по происхождению, так и по характеру содержащихся в них сведений. К сожалению, такие комплексы часто охватывают йебольшую генеральную совокупность, да и сохранились они в порядке исключения во время расчистки архивохранилищ и упорядочивания архивного хранения, проведенных после Великой Отечественной войны.

Архивная служба по определению призвана обслуживать интересы государства, что справедливо и для СССР. Хранение документов в стране было подчинено единой задаче —законодательному и нормативно-правовому обеспечению деятельности государственных органов. В процессе отбора источников, тем более массовых для конкретного исследования, следует помнить — архивы не ставят (и не должны ставить) своей задачей обеспечивать историков интересным материалом. Историки же, в свою очередь, должны найти там интересный материал для своей работы, четко понимая его роль и место в реальном историческом процессе. Вместе с тем они должны отдавать себе отчет в том, что многие сохранившиеся документы могут вовсе не отражать основное содержание эпохи, тем более ее духовную жизнь, интеллектуальное содержание, морально-нравственную и эмоциональную атмосферу.

В отношении делопроизводственной документации действует правило перевернутой бюрократической пирамиды: чем выше уровень учреждения или организации, тем больше произведенных ею документов попадет в архивы. Государственный архив Российской Федерации, например, хранит практически все документы, произведенные Советом Министров СССР, а делопроизводственная документация домоуправления или средней школы имела шанс попасть в местный архив в крайне ограниченном количестве. Таким образом, для историков существуют широкие возможности изучения деятельности центральных институтов власти, органов управления, неплохие — для изучения республиканских и городских учреждений, хуже —для анализа тенденций на уровне района и лишь некоторые, в основном чрезвычайные сведения, о событиях в отдельной деревне. Из этой ситуации вытекает важность для историков изучения местной истории и краеведения, необходимость более широкого привлечения материалов прессы, воспоминаний, кино- и фотодокументов.

Специфика советских массовых источников целиком и полностью связана с особенностями производившей их системы. Центральным свойством советской системы в указанном смысле можно считать дуалистический характер власти в стране, синтетическое слияние партийно-политического и государственного аппарата на всех уровнях и во всех сферах общественной жизни. Именно партийно-государственное бюрократическое двоевластие является ключевым моментом, диктующим своеобразие массовых источников советского времени. Параллельное отражение функционирования государства, документирование общественной активности и поведения граждан, вовлечение в партийно-политические структуры большого числа людей с раннего возраста и до смерти вело к возникновению массовых источников, присущих исключительно советской эпохе.

Весьма типичной для характеристики функционирования партийно-советской системы являются огромные объемы протокольной документации, которые и составляют львиную долю архивных фондов, а также сопровождающие ее делопроизводственные документы. Эта разновидность массовых источников встречается как в государственных, так и в бывших партийных архивах. Иногда издавались протоколы и стенограммы высших и центральных органов партии, государства, общественных организаций. Но уже в первые годы советской власти распространилась практика публиковать их в урезанном виде. В последующие годы эти материалы, если они не носили церемониального характера, где все было предусмотрено заранее (съезды КПСС, сессии Верховного Совета СССР), не публиковались вообще. Не случайно после падения коммунистического режима в стране историки сосредоточили усилия на публикации документов, характеризующих тайную, закулисную сторону деятельности власти, отраженной в протоколах и стенограммах. Но это лишь верхушка айсберга.

Основная масса протокольной документации лежит в архивных фондах и опубликовать ее в более или менее полных объемах невозможно, да и вряд ли необходимо. Это подтверждают проблемы, с которыми столкнулись публикаторы протоколов Политбюро, ЦК ВКП(б), СНК, Госплана и ВСНХ. Невозможность и нецелесообразность публикации протоколов в полном объеме обусловливает использование метода регест (краткого или сокращенного изложения содержания) и перечисление комплексов документов, сопровождающих протокольные записи. Работа с такими протоколами предполагает выявление огромного количества спра- вочно-информационных сведений, составление списков учреждений, организаций, предприятий, именных указателей и биографических справок на упомянутых в них лиц. В силу указанной специфики такого рода издания в сущности постепенно приобретали черты информационно-справочной бумажной базы данных, которая может служить стартовой позицией для более глубокого и всестороннего изучения политики в различных областях общественной деятельности и легко перекладываться на язык электронных документов.

Представляется не случайным, что именно с обработки протоколов Президиума ВСНХ, проведенной в свое время советским ученым В.З. Дробижевым, практически берет свое начало историография квантитативного изучения советских источников". В.З. Дробижев использовал отдельные приемы контент-анализа, который довольно четко позволил проанализировать характер деятельности учреждения. Подсчет частоты тематических групп вопросов, поднимавшихся на заседаниях ВСНХ по месяцам первых лет советской власти, позволил исследователю обозначить основные проблемы хозяйственного, военно-политического и социального развития Советской России. Впечатляет исторический результат, его аргументированность и корректность, а также те довольно простые приемы обработки, которые были использованы. Однако в те годы подобная методика широко не применялась к изучению разнообразной протокольной документации, хранящейся в архивах.

В последние годы наблюдаются некоторые изменения в этом отношении, причем инициатива принадлежит исследователям, которые работают в архивах, в частности в Московском городском объединении архивов (Мосгорархив), являющемся наиболее продвинутым с точки зрения технологического обеспечения, в то время как во многих центральных архивах этот процесс сдерживается слабой материально-технической базой и недостатком средств. Перспективной в этой связи является база данных о работе Моссовета за период с 1930 по 1993 гг., созданная в Мосгорархиве. Делается попытка воссоздать на основе протокольной документации деятельность такого важного звена в системе управления советским обществом как районный партийный комитет, и на основании протоколов его заседаний создать представительную базу данных.

Личная документация

Примерно четверть содержания архивных фондов составляет документация по личному составу учреждений и предприятий и именно на них сегодня направляются усилия историков в связи с поворотом к человеку в исследовательской практике.

В советский период иному гражданину приходилось заполнять до 60 разнообразных документов личного свойства, не считая приказов по личному составу и персонального разбора поступков отдельных лиц в документах других разновидностей, в частности в протоколах партийных и комсомольских собраний. Все личные документы хранятся в местных или центральных архивах в зависимости от уровня и направления деятельности орга- низации-фондообразователя. На предприятиях все работники заполняли личные карточки, в учреждениях заводились личные дела на сотрудников. К личным документам относятся лицевые счета — сведения о заработной плате работника. Кроме того, в архивах хранятся личные документы всех форм специального кадрового учета. Еще более широко представлены личные документы в бывших партийных архивах — учетные карточки и личные дела коммунистов. Подавляющее количество личных документов содержит единые, формализованные данные, заполненные по единым правилам. Эти данные содержатся в личных листках по учету кадров — практически сквозного массового источника советского и современного российского делопроизводства.

Личный листок по учету кадров эволюционировал на протяжении длительного времени, отражая изменения в отношениях между государством и личностью. В начале 1920-х годов единый листок по учету кадров сам по себе еще отсутствовал, но при приеме на работу требовался определенный набор сведений, главным образом о революционном прошлом. В процессе централизации управленческой деятельности, а главное, усилении контрольных функций над личностью, возник стандартный личный листок по учету кадров, куда были включены подробные вопросы о близких родственниках — месте их пребывания в настоящий момент или захоронении. В 1960-е годы личный листок по учету кадров претерпел изменения: вопросы о деятельности до 1917 г. были исключены из основной анкеты, круг близких родственников был существенно сужен. Однако аналогичный по сути вопрос — о пребывании на оккупированной территории— оставался длительное время.

Говоря о личном листке по учету кадров, следует обратить внимание на следующее обстоятельство: этот документ заполнялся каждый раз при поступлении на работу, причем все листки подлежали обязательному хранению. В каждом из них содержатся сведения демографического характера: пол, возраст, дата и место рождения, национальность, образование, ученая степень, сведения об изобретениях и наградах, опубликованных печатных работах. Подробно приводится вся трудовая биография с момента окончания школы, а также содержатся сведения об участии в советских органах, военной обязанности, партийности, близких родственниках, домашнем адресе и телефоне.

Широко распространенным в комплексах массовых документов являются личные дела, которые заводились в различных учреждениях на работников для текущих нужд или по поводу каких-либо проступков (персональные, судебные дела), обращений (наградные, пенсионные дела), в связи с призывом в армию, прохождением военной службы, защитой диссертаций и т. п. С особой тщательностью велись личные дела номенклатурных работников, руководителей предприятий и прочих лиц, занимавших ответственные должности.

Личные дела проделали в советское время эволюцию, в целом характерную для всей личной документации. Постепенно бюрократические методы, состоящие в проверке заявлений, писем, доносов, анкетных данных и т. п., вышли на первый план. Очень хорошо подметил происшедшую в начале 1930-х годов перемену писатель А. Платонов в «Ювенильном море», описывая судьбу номенклатурного работника 1920-х годов, который «долгое время служил по разным постам в далеких областях Союза Советов и Союза потребительских обществ, а затем возвратился в центр. Однако в центре успели забыть его значение и характеристику». В результате он стал «как бы неясен, нечеток, персонально чужд и даже несколько опасен. Он увидел по возвращении незнакомый мир секторов, секретариатов, групп ответственных исполнителей, единоначалия и сдельщины, — тогда как, уезжая, он видел мир отделов, подотделов, широкой коллегиальности, мир совещаний, планирования безвестных времен на тридцать лет вперед... — навсегда забытую теперь старину, в которой зрел некогда оппортунизм». Так ответработник попал в список «невыясненных». Раза два—три в месяц невыясненные приходили в учреждение, получали жалованье и спрашивали: «Ну как я, не выяснен еще?» — «Нет, — отвечали им выясненные, все еще пока нет о вас достаточных данных, чтобы дать вам какое-либо назначение, — будем пробовать выяснять». Измотавшись от бездеятельности, невыясненные снова шли в секторы кадров, к которым были приписаны. Им отвечали: «Вот у вас есть в деле справочка, что вы один месяц болели — надо выяснить, нет ли тут более серьезного, чем болезнь». В конечном счете, десяток служащих из состава невыясненных были преданы суду. Впоследствии их ожидала «скучная доля, о которой в свое время стало известно всем».

Отдельно следует говорить о делах репрессированных граждан (см. главу «Судебно-следственная и тюремно-лагерная документация»). Но независимо от причины заведения дела —вступление в партию или исключение из нее, представление к награде, лишение или восстановление в избирательных правах, предъявление обвинения и т. п. — личные дела имеют общие структурные компоненты и позволяют говорить о возможности применения к ним единой методики, основанной на источниковедении массовых источников.

Обычное личное дело, как правило, содержит стандартный набор сведений, заполненных работником, согласно бюрократической процедуре. Так, во всех учреждениях по-прежнему заполняется заявление о приеме на работу, личный листок по учету кадров. В советский период в личное дело входила характеристика, подписанная «треугольником»352, которая большей частью давала сведения таким образом, чтобы создать достойный облик человека и перечень его заслуг в соответствии с критериями режима (так называемая положительная характеристика). В отличие от «информации к размышлению» в гитлеровском рейхе, ставшей популярной после известного фильма «Семнадцать мгновений весны», советские характеристики отличались многословием и пустословием. Ценность таких документов невелика. Количество негативной информации в личном деле прямо зависело от того, насколько человек вписывался в существовавший режим, а также был лоялен по отношению к руководству предприятия. Проштрафившиеся получали свою порцию критики вплоть до отрицательных характеристик, которые могут представлять интерес, так как при их составлении нужно было опираться на факты. Обычным документом в личном деле была также автобиография. Хотя к ее составлению не предъявлялось жестких требований (за исключением учреждений режимного, т. е. секретного типа), тем не менее был выработан определенный стандарт представления данных (сведения о себе, о родителях, об основных вехах жизненного пути — где родился, учился, работал, жил, когда вступил в комсомол, в партию и др.).

Дела, заводимые по какому-либо поводу, имели более сложный состав и их содержание варьировалось от десятка до сотен страниц. Включенные в них документы делятся на личные, при надлежащие человеку, в отношении которого заведено дело, и сопроводительные. Сопроводительные документы либо подтверждают/опровергают те или иные факты, либо представляют собой делопроизводственные материалы, возникшие в ходе бюрократической процедуры. В процессе определения достоверности данных их источник имеет ключевое значение. В этой связи важно не только фиксировать дело, из которого переносятся сведения в базу данных, но и источник их происхождения, если на таковой имеются указания (личные свидетельства, работник отдела кадров, свидетельские показания, письма, доносы и т. п.).

Вопрос о сохранении документации по личному составу

Особенность документации по личному составу состоит в том, что доступ к ней юридически возможен по истечении 75 лет с момента возникновения документа, за исключением запросов служебного характера. Такая норма соответствует общепринятой мировой практике, хотя ее безоговорочное применение к документам советской эпохи имеет порой анекдотичные проявления. К примеру, по международным правилам личной тайной граждан считаются сведения об их доходах. Применение же этого положение к сведениям о зарплате рабочих, особенно когда она выдавалась натуральным пайком, представляется абсурдным.

Использование документов по личному составу в управленческой практике имеет исторически преходящий характер. Самыми распространенными длительное время были запросы о трудовом стаже, об участии в боевых действиях, о репрессированных родственниках или др., необходимые при оформлении пенсии, получении разного рода льгот и привилегий. Управленческая функция документов по личному составу постепенно угасает, комплексы «омертвляются» и могут представлять интерес преимущественно для историков. В настоящее время в отечественных архивах возникла парадоксальная ситуация. Пока существовал 75-летний запрет на доступ к документам личного происхождения — они подлежали хранению. Теперь каждый год становятся доступными новые объемы документов личного характера, однако исследователи их востребуют крайне редко. В связи с этим отдельные работники архивных учреждений ставят вопрос об их уничтожении, так как архивы испытывают нужду в помещениях для хранения других документов, особенно обострившуюся в связи с ликвидацией огромного числа партийных, советских и прочих учреждений. В самом деле, советская бюрократическая система плодила несметное число форм персонального учета, многие из которых по своему содержанию неоднократно дублировались.

Сложившееся положение, как в зеркале, отражает инерцию номенклатурного мышления нашего общества, да и многих историков, для которых чем выше институциональный уровень управления, чем выше человек в общественной иерархии, тем ценнее документы для истории. Согласно такой логике, должны храниться сведения об ответственных работниках, а о рядовых людях — от случая к случаю, выборочно. С этой точки зрения документы по личному составу (имеющие к тому же огромные физические объемы) не представляют особой ценности и могут быть уничтожены. Сторонников этой точки зрения не беспокоит, что среди таких документов может оказаться немало сведений о важных персонах, историческая значимость коих со временем меняется. Но дело даже не столько в этом. Современные тенденции в развитии исторических знаний требуют, чтобы сохранению документов персонального свойства придавалось первостепенное значение. Здесь можно сослаться на опыт других стран, где подобная документация имеет приоритет и пользуется гарантией сохранения, хотя доступ к ней ограничен даже более значительным сроком давности (в США, например, 90 лет). Рассмотрим подробно важность сохранения документов по личному составу применительно к отечественной ситуации.

Историческая значимость документов по личному составу

Позиция историков по этому вопросу обычно является однозначной: чем больше документов о прошлом сохраняется, тем лучше перспективы для исторических исследований. Более того, сегодня история без человека — не история, а схема, и ретроспективные личные сведения о гражданах приобретают огромную историческую ценность. Отечественная история в силу своей особой любви к власти и важным персонам и без того породила неимоверное число безвестных людей, нанося непоправимый ущерб историческому сознанию общества, а каждая смена общественного строя или даже генерального секретаря приводила к попыткам ликвидировать излишние сведения персонального характера о людях прежнего режима. Если кто-либо, например, попытается проследить историю своей семьи, то будет испытывать огромные трудности, ибо память о многих людях в наших архивах теряется на уровне двух-трех поколений, и не стоит эти трудности умножать.

Обычно считалось, что документация по личному составу может служить источником для социальных, демографических и других исследований, т. е. не персонифицированных «безличных» трудов. Однако это далеко не все, хотя подобный аргумент в прежние годы служил обоснованием для выборочного хранения личных документов. Но первая и наиболее очевидная их функция, которая объединяет интересы исследователей и работников архивной службы, — служить справочным аппаратом при подготовке публикаций источников, научных трудов и прочей информационной продукции. Наглядным подтверждением этому служит в последние годы появление справочников по типу «Кто есть кто» (кто руководил Совмином, НКВД и т. д.). Их востребованность широкой общественностью подтверждает значение личной документации. В любых документах упоминаются десятки и сотни известных и неизвестных имен, о которых требуются сведения, и оптимальным способом их получения являются документы по личному составу, которые являются пока органической частью делопроизводственных комплексов предприятий, учреждений, организаций. Уничтожение личных документов может нанести непоправимый ущерб как архивному делу, так и будущим историческим изысканиям.

Поворот к человеку в современной мировой и отечественной исторической науке, необходимость в связи с этим изучать такие постоянные факторы исторического процесса, как труд (производственный, управленческий, организаторский), зарплата, жизненная карьера, семья, быт, домашнее хозяйство, распределение доходов, болезни, лечение, питание и т. д. и т. п. усиливают роль личной документации граждан, ибо в ней содержится наибольшее количество собранных на сей счет сведений.

Современная историческая наука тяготеет также к так называемому микроанализу — изучению жизненного пути конкретных людей, превратностей их исторических судеб, связанных с важнейшими событиями истории XX в., и эта тенденция будет сохраняться и в будущем. Ясно, какое значение здесь приобретает документация личного свойства.

Разумеется, нельзя закрывать глаза на то, что проблема существует. Выход из создавшегося положения видится в оптимизации приема, хранения и* использования документов в архивах, объединении усилий историков, научных, учебных заведений и архивных учреждений, разработке совместных проектов, совершенствования технико-организационной службы архивов.

Пути оптимизации приема, хранения и использования личных документов

Практические соображения хранения документов по личному составу диктуют необходимость организации в архивах справоч- но-информационных баз данных. Но не только. Частыми могут быть обращения и к другим видам документов, например к протоколам заседаний различных партийных и советских органов. Так, база данных по протоколам Моссовета 1930—1993 гг., которая функционирует в Информационном центре Мосгорархива, была создана в связи с возросшим числом обращений по поводу изменения форм собственности муниципальных объектов, перераспределением земельных участков, реконструкцией старой Москвы353. При планировании трассы БАМа был затребован из архивов проект, составленный еще в XIX в. инженером Гариным-Михайловским. Аналогичный прецедент имел место при реконструкции Храма Христа Спасителя. Таких примеров можно привести очень много.

Стратегия оптимизации рутинной работы архивов объективно сводится к автоматизации этого процесса с помощью современных информационных технологий. Создание баз данных по наиболее используемым тематическим комплексам, без сомнения, требует значительного времени на выявление документов и ввод информации в память компьютера, однако, как отмечают архивные работники, эти затраты оправдываются в последующем при использовании документов354. Таким образом, именно практическая целесообразность, связанная с высвобождением архивистов от рутинных операций, выдвигает базу данных в качестве основной формы использования архивных документов при ответах на запросы физических и юридических лиц.

Но как, например, разобраться в нагромождении различных личных учетных форм? Выход видится в упорядочении (компьютерном или бумажном) справочно-информационной службы, аналогичной пенсионным архивам в ряде стран Европы. Схема их организации приблизительно следующая: при принятии на работу фирма сообщает в Пенсионное бюро личные сведения нового сотрудника. Там же она может навести справки о его прошлой трудовой деятельности. При увольнении из фирмы также поступает соответствующая информация. Нет необходимости несколько раз дублировать одни и те же сведения и при выходе на пенсию.нет необходимости искать в архивах справки о трудовом стаже. Просто и надежно.

Конечно, организация подобных бюро — дело будущего. Пока же наши архивные работники вынуждены перекладывать бесконечные папки со сведениями персонального характера, поскольку базы данных с информацией личного свойства существуют далеко не везде. Наиболее продвинутым в этом отношении является негосударственный сектор. В архивных же учреждениях они существуют в порядке исключения. Основное назначение таких баз данных — облегчить поиск соответствующего дела. В основном — это поисковый фондовый каталог. Например, существует фонд завода ЗИЛ. Для оптимизации ответов на запросы граждан по поводу трудовой деятельности имеет смысл сделать базу данных в стандартном пакете, которая содержала бы следующие сведения:

фамилия имя

отчество год рождения № дела/описи.

Простая в исполнении такая база данных на практике существенно облегчает каждодневную рутинную работу.

Работа историка в архиве также начинается с решения поисковых и справочно-информационных задач, например при издании источников. Если существуют автоматизированные системы поиска, то они способны значительно облегчить подобную работу. В том же Мосгорархиве, куда входят городские архивы разного направления: муниципальный, партийный, кинофотодокументов, литературы и искусства г. Москвы и ряд других, практически в каждом сегодня существуют автоматизированные каталоги. Так, при публикации мемуаров Н.С. Хрущева требовалось выявить документы, которые бы в той или иной мере касались его жизни и деятельности. Реально, на практике, это было реализовано так: оператор входил в первую базу данных и набирал цепь символов для поиска «Хрущев Н.С.», входил во вторую базу данных — снова набирал ту же цепь символов и так по всем 20 базам данных. Таким образом, на выявление фондов, где могут встречаться документы, связанные с деятельностью Н.С. Хрущева в Москве, потребовалось около часа. Это большой прогресс по сравнению с ручным поиском по описям. Но существует ли и здесь предел совершенства? Конечно же, нет. Перспектива работы с такого рода базами данных — в реализации механизма связывания сведений различных архивов, в техническом обеспечении поиска по слабо структурированным запросам, а также в комплексном решении вопросов оптимизации хранения всей информации о прошлом. Но прежде чем приступать к созданию баз и банков данных на основе личных документов советского периода для решения научно-исследовательских задач, необходимо обсудить вопрос об особенностях содержащихся в них сведений. Первая и самая важная проблема — насколько достоверны массовые источники советской эпохи, и существуют ли общие правила работы с ними?

Классовый и идеологический характер советской личной документации

Социально-классовая и идеологическая направленность присуща всем документам советского периода, но особенно явно она сквозит в первые десятилетия советской власти. Государство диктатуры пролетариата открыто декларировало и проводило направленную классовую политику, которая нашла отражение в источниках той эпохи. Массовые репрессии в советское время также проводились по классово-политическим мотивам. Среди наиболее характерных в указанном смысле комплексов личной документации следует назвать материалы ВЧК—ОГПУ—НКВД и других карательных органов, протоколы допросов в делах подвергшихся чисткам и репрессированных, а также лиц, лишенных избирательных прав355. В названных материалах, как, впрочем, и в целом ряде им подобных, классовый характер внутренней политики советской власти проявился наиболее рельефно. Более того, именно «классовая диктатура» и была причиной, породившей возникновение названных комплексов источников.

При такой организации государственной власти и управления кардинальные изменения произошли в повседневной жизни людей. Постоянно на массовом уровне требовалось доказывать или подтверждать политическую лояльность и, желательно, принадлежность к господствующему, т. е. рабочему классу. Эта ситуация вызвала появление новых массовых документов. Разного рода справки, заявления, показания свидетелей в изобилии присутствуют практически во всех комплексах, сохранившихся в государственных архивах. Официальные инстанции, а также центральные газеты и журналы буквально захлестывает поток жалоб и заявлений граждан, лишенных чего-то или попавших в число недостаточно лояльных к новой власти.

Доказательства классовой принадлежности существенно отличаются и по форме, и по содержанию. Такие источники, возникшие в силу разных обстоятельств, характеризуются неодинаковым уровнем достоверности, различными жанровыми характеристиками, степенью проявления эмоций. Порой это официальные справки, иногда заявления, где желаемое выдается за действительное, выгодные факты биографии намеренно акцентируются, а иногда «возмущенные», и потому крайне эмоциональные документы.

Если граждане всячески стремились доказать или подтвердить свою лояльность, то государство стремилось во что бы то ни стало облечь в классовую риторику контроль за персональным составом органов власти. Отсюда периодические чистки, которые проводились в первые десятилетия советской власти. Искоренение так называемых классово-чуждых элементов из государственного аппарата и из партии, их преследование, статистика чистоты партийных рядов — вот содержание деятельности официальных органов, запечатленное в соответствующих массовых источниках. Среди таких источников — протоколы партийных собраний, на которых рассматривались личные и персональные дела коммунистов периода партийных чисток (особенно подробный характер имеют протоколы генеральной партийной чистки 1929 г.), а также протоколы государственных организаций, партийных и советских органов, производивших чистки.

Следует иметь в виду, что в источниковедческом смысле перечисленные комплексы массовой документации близки по характеру отражения классовой идеологии. И в личных делах лишенцев, и людей, подвергшихся чисткам и исключению из партии, комсомола, можно в изобилии найти инструктивные материалы по проведению классовой политики и многочисленные жалобы, где факты собственной биографии излагаются максимально лояльно текущей ситуации, присутствуют заявления от соратников по революционному прошлому или доносы. Но, казалось бы, какой интерес для современного историка представляет доказательство пролетарского происхождения какой-либо гражданки N? Однако очень часто именно отдельный случай или их совокупность наиболее точно высвечивают реальное содержание происходивших в Советской России процессов. Так, для историка интересно и, безусловно, важно когда, в связи с чем и каким образом гражданка N была обязана и хотела доказать свое пролетарское происхождение, что ей угрожало в противном случае. Какие конкретные способы и приемы она считала наиболее действенными, и наконец, сколько было таких безымянных, вынужденных оставлять дома малолетних детей, искать неизвестно где справки и ходить, ходить по конторам, доказывая свою лояльность пролетарской власти. Интересно и, безусловно, важно, с другой стороны, в силу каких обстоятельств люди стремились в партию или комсомол.

Следует отметить, что для корректного анализа социальных процессов в Советской России ключевое значение имеет содержание таких исторически-конкретных характеристик, как социальное положение и социальное происхождение. В архивных документах эти характеристики запечатлелись языком эпохи: «рабочий от станка», «крестьянин от сохи», «старый большевик», «коммунист-ленинец», «пролетарий до мозга костей», «рабоче- крестьянское происхождение», «социально чуждый элемент», «нетрудовой элемент», «враг народа» и т. п. В документах и биографических сведениях, в том числе публикуемых в печати, создавались строго определенные образы руководителей, и информация о них не должна была выходить за рамки установленных канонов.

Постепенно складывались правила презентации вождя, составлявшие основу советского политического ритуала. С течением времени критерии образа политика менялись в зависимости от идеологической конъюнктуры. Конечно, в такого рода источниках всегда был стандартный набор данных, которые вроде бы и не было особой нужды искажать, например место и год рождения. Но наряду с такими сведениями в источниках в изобилии представлены сведения исторически подвижного ряда, а некоторые нежелательные для руководителей реальные факты опускались, в частности отсутствие образования. Большевики старались исключить всякую информацию, не соответствующую образу истинного боль- шевика-ленинца, и напротив, всячески подчеркивали факты идейной неустойчивости, измены и предательства своих политических противников или тех руководителей, которые в советское время «отклонялись» от генеральной линии. В период массовых репрессий биографии многих известных деятелей, как и их прототипы, тоже подверглись аресту и уничтожению, в сталинский же период «вымарывались» из справочных изданий, из фотографий и кинофильмов. Со временем революционная биография дополнялась и заменялась фактами активного участия в строительстве социализма.

Для изучения обозначенных проблем существуют два основных подхода. Во-первых, выяснение конкретно-исторического содержания понятия на основе анализа причин и условий его возникновения и эволюции. Необходимо как можно более детально выяснить, какое содержание вкладывали современники, например, в термин «социальное происхождение» или «социальное положение». На первый взгляд, это, казалось бы, простой вопрос. Социальное происхождение определяется по социальному статусу (занятию, профессии) родителей, социальное положение — по социальному статусу (занятию, профессии) человека на тот момент, к которому относится возникновение источника. Однако вследствие классовой и идеологической политики решение вопроса оказалось столь запутанным, что вплоть до конца советского строя исследователю приходится иметь дело с искаженной картиной истинной динамики социальных изменений в советском обществе.

Для того чтобы обосновывать пролетарскую диктатуру, а затем ведущую роль рабочего класса в управлении обществом и государством использовалась малейшая зацепка, дабы включить человека в число пролетариев (рабочих). Как показывает обработка многих массовых источников, помимо труда на производстве, любое упоминание о связи с рабочей средой служило основанием для зачисления в ряды рабочих. В результате К. Ворошилов, например, представлялся как рабочий вождь Красной Армии. Впрочем, ценилось и крестьянское происхождение, если впоследствии партийный или иной деятель связывал свою судьбу с большевизмом. Так, всесоюзный староста М.И. Калинин, питерский рабочий из крестьян Тверской губернии, стал олицетворением союза рабочего класса и крестьянства. Однако непролетарское происхождение могло в любой момент стать одним из пунктов политических обвинений. В частности, великому пролетарскому писателю М. Горькому в 1920-е годы (период эмиграции) нередко вменялись в вину мещанское происхождение и босяцкое прошлое.

С переходом от государства пролетарской диктатуры к всенародному государству при сохранении ведущей роли рабочего класса рабочая и крестьянская принадлежность ценится столь же высоко (при приеме в партию, в вузы, выдвижении на должность) и служит предметом социальных манипуляций. Особенно ярко это проявлялось при публикации официальных данных о составе высших и центральных органов партии, представительных форумов, якобы свидетельствующих о преобладании в них рабочих и крестьян.

Социальное происхождение и социальный статус в наибольшей степени подвергались фальсификации в советское время. Предметом социальных манипуляций была также национальность, получившая название «пятого пункта» (по номеру соответствующей графы в личном листке по учету кадров). В первые годы советской власти национальности людей не придавалось большого значения ввиду приверженности руководства пролетарскому интернационализму. Впоследствии, в связи с так называемой политикой коренизации аппарата, стало необходимо подчеркнуть широкое участие рядовых представителей народов СССР, поднимающихся до высот государственного управления. Данные публиковались таким образом, чтобы нельзя было судить, какие именно национальные кадры и как делали карьеру и выдвигались наверх. Важно было скрыть участие некоторых национальностей (русских, украинцев, евреев и др.) в формировании различных звеньев государственного аппарата и категорий работников.

Надежным способом выяснения реальной ситуации является раскрытие содержания того или иного показателя через окружающие его характеристики, установление сети взаимосвязей признаков в создаваемых базах данных. Следует понять, какие демографические, образовательные, национальные, возрастные показатели характеризуют, например, рабочих по социальному происхождению? Какова динамика их социальной мобильности? Что является определяющим, например, для продвижения по службе — принадлежность к рабочим по социальному положению или к коренной народности региона? Без реконструкции исторического контекста понять игру в слова, а вернее, игру в штампы нельзя, сложно также и до конца осмыслить механизм массовых репрессий. Только на базе такого анализа можно выяснить, как сказанное с трибуны слово инициировало запуск бюрократической машины. Сказанное слово превращалось в мишень, и смертельный удар обрушивался немедленно — на буржуазных перерожденцев, националов, шпионов-эсперантистов, не говоря уж о тайных агентах Антанты и хозяйственных вредителях. Позднее главным пунктом обвинений становится антисоветская агитация, идеологическая неустойчивость.

Идеология и идеократия были важнейшим элементом управления в советском обществе и сказывались на содержании документов. Они пронизывали все бюрократические процедуры —от рождения и наречения ребенка до погребального обряда. Идеология вошла не только в общественную, социальную, но и в повседневную, бытовую жизнь советских людей, она стала причиной их действий и поступков на массовом уровне. Между гражданином и обществом шла игра, действовать по правилам которой было обязательно, нарушение правил вызывало отторжение человека системой. В этой игре нельзя было выиграть или проиграть, нельзя было даже выйти из нее. Именно этот элемент отношений между личностью и государством отразился в массовых источниках, что проявлялось и в эзоповом языке биографических сведений, личных заявлений и выступлений на разного рода собраниях, в мотивации социального поведения людей.

Изучение правил этой игры может быть ключом к пониманию не только поступков, кажущихся нам, сегодняшним, нелогичными, аморальными, а иногда и просто абсурдными, но и отдельных явлений советской истории, например вандализма в отношении церкви и верующих с предварительным обсуждением «регламента» этой акции и ее фиксации в протоколе общественной организации. Или практики лишения продовольственных карточек абсолютно законным путем в результате проведенного доказательства того, что «ваш отец до 1917 г. имел торговлю». Каждый сохранившийся документ об этих мероприятиях уникален. Документов о подобных акциях десятки тысяч. И здесь исключительно важно найти баланс между общими чертами, позволяющими продвинуться в понимании социального процесса, и особенностями конкретного частного случая, пусть даже с захватывающе интересными подробностями.

Ситуация тотальной недоговоренности и наличие косвенного мотива в поведении делает обязательным при изучении массовых источников советской эпохи извлечение скрытой, структурной информации. Получение такого рода сведений тесно связано не только с данными источников как таковыми, но и с контекстом их возникновения. На массовом уровне чувствительность к исторической обстановке является непременным условием обработки и анализа данных с помощью компьютерных технологий.

Почти всей личной документации советского периода незримо присущ инквизиторский характер, связанный с существованием в стране большого количества органов, призванных отсекать нежелательные для советской системы элементы по идейным, классовым и иным соображениям. Некоторые личные дела в связи с этим приобретали своеобразный характер, аналогичный судебно- следственным материалам. Например, личные дела лиц, лишенных избирательных прав и ходатайствовавших об их восстановлении, личные дела граждан и коммунистов, попавших под партийную чистку или репрессированных. Однако и в личных делах констатирующего характера — личное дело коммуниста при приеме в партию, личное дело абитуриента и студента, и т. п. — элементы процедуры судебно-следственного характера также были налицо: в качестве свидетелей (поручителей) выступают лица, дающие характеристики, имеет место и бюрократическая процедура с окончательным решением.

Как уже было сказано, документы советского времени демонстрируют производственную и общественную активность граждан. На этой основе подчас возникали огромные комплексы документации, которые запечатлели не столько реальную, сколько виртуальную жизнь советского общества. Типичными в этом отношении являются комплексы документов по социалистическому соревнованию (коллективные и личные обязательства, отчеты об их выполнении, наградные дела, биографии ударников и стахановцев, победителей соревнования и пр.). При работе с данными источниками, как и со статистикой соревнования, отражающей дутые цифры, совершенно невозможно отделить зерна от плевел, поэтому скептическое отношение к ним современных историков, в отличие от советских, совершенно оправданно. Хотя с точки зрения анализа попыток идеологически и морально стимулировать труд в советских условиях, эти материалы могут представлять известный интерес.

Проблема общественной динамики

Характерной особенностью советских массовых документов, определяющей как их физические объемы, так и конкретные правила обработки отдельных видов данных, является крайне высокая, экстраординарная мобильность граждан, их социальных перемещений. Общественная динамика, наиболее интенсивная в 1920— 30-е годы, выражалась в возникновении новых профессий, социальных групп и слоев, связанных со сменой общественного устройства. Обратной стороной массовых репрессий также было ускорение социальной мобильности —продвижение на место тех, кто был расстрелян, попал в заключение или снят с должности — одних и движение «вниз» за пределы общества — других. В результате стремительной карьеры, демонстрации общественной активности человек десятки раз менял место работы — его постоянно переводили из комсомольских органов в партийные, из партийных в совнархозы, из совнархозов в министерства и т. д. Таким образом, к моменту оформления пенсии в архивах уже хранилось множество личных листков по учету кадров на этого человека. Но все ли это? Конечно же, нет. Партийный работник, который принадлежал к номенклатуре того или иного уровня, когда-то вступал в партию, бывал делегатом партийных конференций различного уровня. Такие люди с большой степенью вероятности избирались депутатами Советов различного уровня, представлялись к государственным наградам и выезжали за границу. И наконец, они оформляли персональную пенсию. И каждый раз они заполняли множество документов (или необходимые документы заполнялись за них), которые хранятся в отечественных архивах. Конечно же, у рядового гражданина не было столь большого числа жизненных перемещений. Тем не менее все учились в школе, многие — в институте или техникуме, получали паспорта, вступали в профсоюз, в комсомол или в партию, регистрировались по месту жительства, лечения, получали жилье, выходили на пенсию. В советских документах прослеживается единый механизм реализации социальных прав граждан (пенсионное обеспечение, право на жилье, образование, медицинское обслуживание, отдых и т. д.). Поэтому с десяток личных документов на обычного человека — ситуация вполне обыкновенная для нашей страны. Следует заметить, что профессиональные, должностные перемещения параллельно отражались в приказах и протоколах, хранящихся в фондах советских предприятий и учреждений.

В сталинский период для многих категорий работников существовала вероятность подвергнуться репрессиям и оказаться исключенным из общественной жизни. Социальные страхи такого рода оказывали существенное влияние на характер и содержание массовой документации, заставляя людей скрывать компрометирующие сведения или, наоборот, представлять их в выгодном для официальной политики свете. Каждое перемещение человека, как вверх, так и вниз по социальной лестнице, порождало колоссальные потоки новых документов.

Особое место в системе советского общества принадлежало номенклатуре, где действовали как общие, так и специфические принципы формирования руководящих кадров. В первые годы после революции главным критерием выдвижения была партийная принадлежность и партийный стаж, значимость которых сохранилась до конца советского строя, а также активное участие в событиях революции и Гражданской войны. Профессиональные качества, как показывает изучение состава руководящих органов, поначалу не имели существенного значения, и лишь впоследствии стали оказывать воздействие при назначении на ответственный пост. Включение в номенклатуру также было связано с определенными социальными и поведенческими критериями. Желающим попасть в число номенклатурных кадров нужно было постоянно демонстрировать политическую активность, неустанную общественную деятельность, необходимые для советского руководителя деловые качества. Ценились рабоче-крестьянское происхождение, стаж работы на производстве, служба в армии, военный опыт. Ответработники, которые не справились с возложенными на них поручениями, если не подвергались репрессиям, то «не выпадали из обоймы», а назначались на другие участки управления. Эта практика «тусования карточной колоды» стала особенно очевидна после прекращения массовых репрессий. Таким образом, образовывалась своеобразная управленческая квазиэлита со своими закономерностями воспроизводства, доступ в которую по мере роста этого бюрократического слоя становился все более регламентированным и связанным круговой порукой, зависел от родственных связей.

Образование номенклатуры считается специфической чертой советского строя, хотя сходные черты подбора управленческих кадров можно проследить и в других странах. Но что особенно очевидно — историческая преемственность, унаследованная от сословно-иерархической структуры дореволюционной России, где вплоть до 1917 г. существовала Табель о рангах. Номенклатура тоже стала своеобразной «табелью о рангах» (номенклатурные списки № 1, 2, 3 и пр.). Существование номенклатуры оказывало влияние на весь строй государственного управления, на принципы руководства, выдвижения и продвижения по ступенькам карьеры, а в более широком плане на всю общественную жизнь. Любопытны также неоднократные попытки современной российской власти установить своего рода «табель о рангах» в государственных учреждениях.

Вообще, к изучению социальной динамики российского и советского общества гораздо шире, чем принято полагать, применимы принципы ранговой корреляции, позволяющие анализировать факторы перемещений не только по ступенькам власти и управления, но и профессиональной карьеры (движение рабочих по тарифным разрядам, инженерным должностям, присвоение очередных научных, офицерских званий и пр.).

Перспективы научного использования массовых документов

Научное использование всех без исключения памятников прошлого предполагает их комплексное введение в научный оборот, в процессе которого происходит анализ их происхождения и достоверности, археографическое описание, публикация, изучение и т. п. Сюда же можно отнести создание баз данных и любое иное представление памятников прошлого в электронном виде, которое является дальнейшим шагом в расширении источниковедческой базы исследований. Большинство документов по отечественной истории XX в. сосредоточено в архивах. В этой связи закономерен вопрос о том, какие предпосылки (субъективные и объективные) существуют для их трансформации в массовые источники. Закономерен вопрос о критериях такой трансформации, поскольку отбор на хранение есть результат направленной (т. е. субъективной) социальной деятельности. Принципиальным здесь является переход источника, независимо от того, где он хранится, из пассивного, невостребованного состояния в состояние активное. Эта трансформация происходит в процессе обращения историков к архивной или какой- либо другой массовой информации.

Существует практика публикации источников, чтобы привлечь к ним внимание исследователей. Конечно же, публиковать массовые архивные документы в первичном виде, вероятно, не имеет смысла. Публикация в этом случае, как правило, предпринимается после обращения к этим источникам. Классическим примером этого являются статистические публикации. Все собранные первичные материалы сводятся статистиками в таблицы, и сводные данные публикуются в виде тематических сборников.

Внимание историков к разработке массовых документов с применением компьютерных технологий началось с тех из них, которые были наиболее доступны, ограничить доступ к которым не приходило в голову высокому начальству. Так, историки советского рабочего класса обращались к личным учетным карточкам работников предприятий (форма Т-2), которые, хотя и содержали ограниченный набор сведений, давали возможность исследовать такие важные проблемы социальной истории, как источники пополнения кадров на предприятиях, размеры текучести, миграции, сведения о профессиональной подготовке и т. п. С падением интереса к истории советского рабочего класса систематическая разработка этих данных прекратилась.

Обработка массовых источников и введение их в научный оборот предполагает в качестве обязательного элемента работу с набором стереотипных, повторяющихся из документа в документ сведений. Такого рода сведения можно выявить как на уровне анализа содержания, так и на уровне анализа формы документа. К числу стереотипных сведений документа, выявленных на уровне анализа содержания, можно отнести, например, такие свойства субъекта, как пол, возраст, дата рождения, социальное положение, род занятий, трудовые перемещения, оконченное учебное заведение и дата его окончания, трудовой стаж, партийность, общественная работа и т. п. Обнаруженными на уровне анализа формы считаются, например, такие, как наличие или отсутствие типографского бланка, печати; типовых элементов документа (вроде «слушали:», «постановили:» и т. п.); указание на авторство документа или лицо, его составившее.

При работе с массовыми источниками исследователь не просто выписывает сведения из документа, но и производит с ними аналитические процедуры. Такого рода процедуры могут производиться как самим исследователем (классификация и ранжирование занятий, профессий, видов образования и т. п.), так и иметь место непосредственно в процессе возникновения источника, в частности в статистике и стандартных делопроизводственных формах. Важно подчеркнуть, что в первом случае системные характеристики устанавливаются на уровне осмысления и первичной формализации источника, что напрямую связано с темой исследования и ракурсом изучения той или иной проблемы.

Ясно, что наиболее перспективной формой комплексного использования массовых архивных документов являются на сегодняшний день базы данных. Охватить все базы данных, которые были созданы или создаются по истории страны в XX в. на основе массовых источников, нет никакой возможности. В самом общем виде можно указать, что они создавались в самых разных направлениях экономической, политической, социокультурной истории.

Наиболее распространенной формой было составление баз и банков данных на различного типа элиты — властные, научные, военные, производственные. Их особенность —привязанность сведений к определенным лицам, обязательный анализ всей генеральной совокупности, поскольку, помимо аналитических процедур, параллельно выдвигаются справочно-информационные задачи. Для советского периода такие элиты — это члены ЦК правящей партии, номенклатурные работники других уровней, члены СНК, делегаты съездов Советов, депутаты исполнительных органов, генералитет, видные ученые, академики и члены-корреспонденты АН СССР, передовые рабочие и т. п. Сведения о них можно найти и в опубликованных источниках. Чаще всего такие банки данных по опубликованным материалам создавались на Западе. Они могли служить информационно-справочным целям по принципу «кто есть кто в Советском Союзе», но иногда использовались для решения научно-исследовательских задач.

В качестве примера можно указать на созданный американскими учеными Дж. Арчем Гетти и У. Чейзом по разным опубликованным источникам банк данных по биографиям 898 известных лиц в г. Москве в 1930-е годы (государственные работники, военные, ученые и т. д.). Банк данных был использован для того, чтобы попытаться установить, были ли какие-либо закономерности в развязывании массовых репрессий в 1937— 1938 гг., т. е. в годы так называемой ежовщины. В качестве объективных показателей, создававших риск подвергнуться репрессиям, рассматривались социальный статус и социальное происхождение, образование, национальность, партийность (в том числе небольшевистская в прошлом), партийный стаж, участие в оппозиции. Как известно из литературы, именно по этим основаниям авторы обычно описывали репрессии против старой партийной элиты, против интеллигенции, против военных, против лиц определенных национальностей и т. п. Однако ни один из признаков, взятый в отдельности, не устанавливал устойчивых закономерностей в развязывании «ежовщины». Как указывали Гетти и Чейз, в зоне повышенной опасности были в тот период бывшие участники оппозиции (левой, правой и др.), старые (с дореволюционным стажем) партийцы, занимавшие ответственные посты, хотя не все из них подверглись преследованиям, найдя, видимо, способ избежать этого. Беспартийные интеллигенты, не принимавшие активного участия в общественной жизни, тоже попадали в зону риска. Построение многофакторной модели, учитывающей совместное влияние всей совокупности этих объективных признаков, дало возможность распространить их примерно на четверть от общего числа лиц, составивших банк данных356. Таким образом, выходило, что «ежовщи- на» не получала в целом «рационального» объяснения, а следовательно, должна быть отнесена к воздействию множества субъективных явлений, свойственных временам «охоты на ведьм». Социальные и политические преследования, разжигание классовой ненависти, нагнетание подозрительности и страха, демагогия и популизм, провалы на различных участках управления слились, взаимообусловились и привели к вспышке политических репрессий накануне войны.

Аналогичная аналитическая работа может быть проведена в связи с созданием банка данных по личным делам и биографиям депутатов Верховного Совета СССР. Начало работы его первого созыва (1937—1946 гг.), согласно Конституции 1936 г., кстати, устанавливавшей неприкосновенность народных избранников, пришлось на период массовых репрессий довоенного времени. Всего в ГАРФ хранится 1415 личных дел на депутатов этого созыва (с учетом доизбранных в 1939—1945 гг.). На основании личных дел устанавливается, что из состава этого органа за весь срок выбыло 428 депутатов (более 30%). Среди них умерли 66 человек, погибли в годы Великой Отечественной войны 88 человек, остальные, очевидно, попали под маховик репрессий. На многих делах есть отметки «враг народа», «расстрелян», но больше — «освобожден от обязанностей» или «выбыл» без указания причин.

Обработка данных показала размах репрессий среди различных категорий депутатов и даже позволила построить ранжированный ряд «выбытия» из состава Верховного Совета СССР (см. табл. 2).

Таблица 2

Выбытие из состава Верховного Совета СССР первого созыва (1937—1946 гг.) по категориям депутатов

Категории депутатов	Удельный вес категории в составе депутатов (в %)	Выбыло по разным причинам (%)
Работники НКВД, прокуратуры, органов суда и следствия	3	64
Прочие руководящие работники центрального аппарата СССР и общественных организаций	7	52
Высший комсостав Красной Армии	5	51
Руководители крайкомов и обкомов ВКГ1(б)	9	49
Руководящие работники автономных республик	6	48
Руководящие работники союзных республик	7	43
Прочие руководящие работники краевых, областных органов	8	38
Директора предприятий, ИТР	7	37
Деятели образования, науки, культуры, здравоохранения	6	28
Руководящие работники районного звена	5	23
Рабочие	9	20
Колхозники	14	23
В том числе: председатели колхозов звеньевые, бригадиры		11 14

Не учтен в таблице довольно пестрый состав депутатов (работников сельсоветов, студентов, учащихся, красноармейцев и т. п.), составивших в целом около 15%. И если о них, так же как о ряде учтенных категорий (рабочие, колхозники, командиры Красной

Армии), можно говорить в связи с гибелью на фронте в годы войны, то остальные явно попали под маховик репрессий.

При изучении документации, сосредоточенной в архивах и относящейся ко времени массовых репрессий, каждому исследователю придется столкнуться с огромным количеством заявлений, доносов — подписанных и анонимных, индивидуальных и коллективных, говорящих о том, что разворачивалось нечто абсурдное, выходящее за рамки разумного объяснения и, тем не менее, поощряемое властью, составлявшей «расстрельные списки» (т. е. своего рода разнарядку на выявление врагов народа), где при развертывании очередной репрессивной волны оказывались сами же их составители. «Расстрельные списки» после их рассекречивания также стали предметом внимания исследователей. Но элементарное сопоставление этих списков с числом репрессированных говорит о том, что «ежовщина» как политическая кампания борьбы с врагами народа вышла из берегов, захлестнула все общество и нанесла ему глубокие травмы, существенной чертой которых был страх и отстранение от реального участия в политической жизни.

При создании баз и банков данных отечественные историки пользуются преимуществом прямого и долговременного доступа к архивным документам, хотя их работа в этом отношении в прошлом служила скорее идеологическим целям, чем задачам научного исследования. Многие просто закрывали глаза на свойственные биографическим данным советского времени идеологические выверты и деформации. Советские историки ориентировались на устойчивые делопроизводственные комплексы, хранящиеся в архивах, как правило, анкетные данные и биографии участников партийных съездов и конференций, съездов Советов, профсоюзов. В отличие от советского времени сегодня базы данных чаще создаются на людей, пострадавших от коммунистического режима («бывших», репрессированных, заключенных, ссыльных и спецпереселенцев и т. п.).

Основное направление, которое определилось в последние годы, — организация научных проектов по обработке документальных комплексов на базе архивных учреждений. Два условия позволяют реализовать такую работу:

информационные системы, способные обработать полный текст и воспроизвести комментарий к нему;

объективная потребность специалистов работать с комплексом массовой документации, наиболее близким генеральной совокупности документов, хранящейся в архивах.

Такого рода базы данных по своей технологии принимают различные формы — наиболее высокотехнологичными можно считать в этой связи базы, содержащие изображения и выполненные на лазерных дисках, в которые интегрированы, как правило, не только сканированные образы документов, но и фрагменты кино- и видеозаписи.

В современных исследованиях с применением развитых компьютерных технологий все чаще используется текст, понимаемый как стереотипный набор лексических, морфологических и т. п. единиц. Общая стратегия остается неизменной, и в этом случае текст может быть объектом содержательного анализа, например выделения смысловых категорий или формального изучения авторского стиля, основанного на встречаемости грамматических классов.

Чем ближе история к современности, тем необходимость обращения к компьютерным технологиям становится очевиднее. Сегодня базы данных существуют во многих государственных, деловых, научных, общественных структурах, и на первый план выдвигается проблема их оптимального и рационального хранения. На этой основе они могут стать источниками для будущих исторических исследований.

Однако вопросы научного использования массовых исторических документов на сегодняшний день остаются наименее разработанными. В результате огромные комплексы подобных материалов лежат без движения в архивах.