24 Января в районе Винницы противник снова атаковал крупными силами наши стрелковые войска, прорвал их оборону и устремился на Очеретню, Погребище.
Меня вызывает М. Е. Катуков:
— У Москаленко на правом фланге противник накостылял стрелковым дивизиям. (Командарм любил применять и сам выдумывать острые словечки.) Там вступил в дело генерал Григорьев — 31-й танковый корпус. Но ему одному трудненько приходится. Возьми танковый полк своей бригады, танков 25–30 мы тебе дадим дополнительно, и за ночь махни в район Погребища. Приказываю: остановить противника любыми средствами. Помни, за Погребище ты в ответе. Как только прибудешь на место, тотчас сообщи по радио.
В танковом 68-м гвардейском полку моей бригады оставалось всего 12 исправных машин, потому пополнение, которое давал командарм, было очень кстати.
С генералом В. Е. Григорьевым мы уточнили мою задачу. Григорьев просил усилить боевые порядки его бригад, которые занимают высоты западнее Очеретни. На мой вопрос, нет ли противника в самой Очеретне, В. Е. Григорьев оскорбленным тоном ответил:
— Как видите, даже штаб моего корпуса в Очеретне, откуда же здесь быть противнику!
На этом мы с Григорьевым расстались, и я поехал ставить задачу своим батальонам. Пока они выходили в-намеченные пункты, наш радист развернул рацию. Докладывает: «Вас вызывает армейская радиостанция». Беру наушники — там такое: «Сорока, Сорока, Сорока, я — Волга. Как слышите? Прием…»
— Кто это — Сорока? — спрашиваю радиста.
— Ваш позывной, товарищ полковник, — отвечает он и не подозревает, что ему повезло: веков этак с десяток назад у моих кавказских предков за такие шутки головы рубили.
Впрочем, что это я на радиста окрысился, он тут, бедняга, ни при чем, это шуточки начальника связи армии полковника Захарова.
— Не отвечай ему. Сам он, видишь ли, Волга…
Но, конечно, тут не до шуток, я беру микрофон, но удержаться не могу:
— Волга, Волга, скажите Захарову: сам он сорока.
— Армо, ты чего это в эфир пузыри пускаешь? — слышу голос М. Е. Катукова.
— Виноват… Однако какая я ему сорока…
— Ладно, ладно, уйми свою кавказскую кровь. Значит, прибыл?
— Все в порядке.
— Вот и хорошо. Выходит, делом доказал: не сорока ты. Разрешаю перейти на запасной позывной.
— Спасибо, Волга! — И я выключил микрофон.
— Товарищ полковник, — робко сказал радист, — а запасной ваш позывной — Суслик.
Мы не раз после войны весело смеялись над этой шуткой с начальником кафедры Военной академии связи профессором, доктором технических наук Г. П. Захаровым…
Оставив у рации одного офицера дежурить вместе с радистом, мы все улеглись на соломе подле танка, чтобы подремать часок: рассветет — сразу ведь в дело. Хоть и зябко, сон одолел нас.
Просыпаюсь от толчка в бок. Спросонок ничего в толк не возьму, только слышу — беспорядочная стрельба. Меня тормошит командир танка старший лейтенант Алексеев:
— Товарищ полковник, скорее за танк! — А сам прыгает внутрь машины.
Вижу, прямо перед нами медленно проползает немецкий «тигр».
Еле успел заскочить я за корму, как грянул выстрел. «Тигр» застыл на месте. Из него выпрыгнул водитель, но тут же упал, скошенный автоматной очередью.
Из люка нашей тридцатьчетверки вылез улыбающийся В. Н. Алексеев:
— Видали? — И показывает на рваную пробоину в борту «тигра».
Пальба все продолжалась до самого рассвета, только к утру мы поняли, что тут произошло.
Оказывается, в Очеретне вместе с нами ночевали танки дивизии СС «Адольф Гитлер». (Упрек по поводу недосмотров разведки я в первую очередь адресую себе: беспечность бригадной разведки — и моя вина.) С первыми лучами солнца наши танкисты их обнаружили, быстро разделались с несколькими из них. Но первые же выстрелы послужили обеим сторонам сигналом к началу огневого боя. Противник потерял 17 танков, но и мы оставили на поле боя 6 машин.
Как выяснилось, две бригады из корпуса В. Е. Григорьева, оставив высоты западнее Очеретни, отошли на восток, не дав знать об этом штабу своего корпуса. И только во второй половине дня, с приходом резервов фронта, удалось стабилизовать положение.
В ходе Житомирско-Бердичевской наступательной операции войска 1-го Украинского фронта продвинулись от 80 до 200 километров, освободили ряд областей и районов Правобережной Украины.
Участвуя в проведении этой знаменитой операции, вошедшей в историю Великой Отечественной как одна из операций Советских Вооруженных Сил по уничтожению большого количества вражеских войск, 1-я танковая армия продвигалась по 17–18 километров в сутки. Бывали дни, когда темп наступления достигал 50–60 километров.
Если сопоставить темп наступления советских танковых армий с темпами наступления германских танковых сил в самый благоприятный для них момент — в начале войны, — сопоставление это окажется явно не в пользу последних. Их среднесуточный темп равнялся всего 6–8 километрам и только в отдельные дни достигал 25–40 километров.
А ведь погодные условия, не в пример тому, что было жарким летом 1941 года, зимою сорок четвертого отнюдь не благоприятствовали советским танкистам.
И все-таки советские бронетанковые силы в числе других войск Украинских фронтов добились колоссальных успехов, подготовили в начале зимы 1944 года условия для начала весенней наступательной кампании Красной Армии.
Вместе с тем, говоря об уроках, которые были вынесены бронетанковыми войсками из сражений этого периода, следует отметить, что здесь, на мой взгляд, можно было такие крупные подвижные силы, как танковые армии, применять решительнее, что позволило бы проникать им в более глубокий оперативный тыл врага, то есть препятствовать врагу маневрировать резервами, не давать ему парировать удары наших Вооруженных Сил.
Я не историк, и из истории Великой Отечественной мое дело — извлекать практические уроки. Потому и книга моя не преследует цели дать исчерпывающей полноты картину баталий 1941–1945 годов, а только остановиться на тех боях и сражениях, участником которых мне довелось быть лично, или на тех, уроки которых могут быть использованы для дальнейшего совершенствования советского искусства вождения танковых войск.
Но если война — продолжение политики иными, насильственными средствами, то уроки хода и финала войны, боев и победы не просто военные, а всегда военно-политические.
Потому не могу пройти мимо того политического резонанса, который получали важнейшие события войны.
Мир был потрясен размахом советского наступления, Красная Армия преподносила ему урок за уроком — стройную систему аргументов, что фашизм, какими бы силами и резервами он ни обладал, неизбежно обречен на погибель в столкновении с силами социализма. Первый в этом столкновении растрачивает свои силы и ресурсы, второй — чем дальше, тем становится сильнее.
Судя по книгам и мемуарам бывших высоких представителей гитлеровского вермахта, в таком обширном количестве появившимся после войны, они не вынесли для себя этого урока. Или пытаются обвести вокруг пальца своих читателей. В поисках оправдания они, как Э. Манштейн, доходят до прямой фальсификации известных исторических фактов, утверждают, что, например, под Корсунь-Шевченковским в окружение попало лишь 40 тысяч немецких солдат и офицеров и больше чем 30 тысяч из них вышло из котла. Между тем при ликвидации советскими войсками окруженной группировки противник потерял более 73 тысяч солдат и офицеров, из них 18,2 тысячи сдались в плен.
«Война, — говорил К. Маркс, — подвергает нацию испытанию — в этом заключается ее искупительная сторона. Подобно тому, как мумии мгновенно распадаются, когда подвергаются воздействию атмосферы, так и война выносит окончательный приговор социальным учреждениям, которые утратили свою жизнеспособность»[31].
В схватке с фашизмом выходил победителем союз социалистических наций, руководимый и возглавляемый коммунистами. Восемьдесят процентов всей Коммунистической партии находилось в армии и в военном хозяйстве.
Кажется, все книги о Великой Отечественной войне, все фотовыставки обошел снимок советского военного корреспондента, изображающий политрука, поднимающего в атаку бойцов. Пистолет в протянутой вперед руке, рот полуоткрыт в призывном кличе, и, кажется, ты слышишь еще не переставшие звучать его слова: «Вперед, в атаку — за мной!» А сам — на бруствере, над окопом, открытый пулям врага, весь воплощение неотразимой воли, стремительности, убежденности — сама правда, за которой нельзя не броситься вслед.
Нам, советским людям, знаком этот образ, образ комиссара-большевика, коммуниста, еще со времен Гражданской. Великая Отечественная подтвердила его вновь и вновь.
В боях у населенного пункта Комсомольское сам поднимал в атаку бойцов 27-й гвардейской мотострелковой бригады начальник политотдела Ф. С. Потоцкий. Во главе десанта на танках 1-й гвардейской танковой бригады, рвавшейся к Попельне, был начальник политотдела подполковник А. Т. Ружин. Оба впоследствии героически сложили головы в боях на берлинском направлении.
Но время изменяет все, изменился и политрук в войсках. Время было такое, что только личного мужества и героизма было недостаточно, чтоб выиграть войну — войну иную, не такую, как Гражданская, войну моторов и техники, огромных людских масс, сложной тактики и стратегии. И овладения всеми премудростями военно-оперативного руководства война требовала уже не только от строевых командиров, но и от политработников.
Населенный пункт Иванивка в Винницкой области штурмовала 21-я гвардейская механизированная бригада под командованием подполковника Н. Т. Арутюняна, за неделю до этого боя перемещенного на командование соединением с должности начальника его политотдела.
Бригада успешно осуществила поставленную перед ней боевую задачу: овладела населенным пунктом, понеся при этом горькую утрату — погиб смертью храбрых ее командир Н. Т. Арутюнян, посмертно заслужив самую высокую награду Родины — орден Ленина.
В сражениях у города Немирова, когда 20-я гвардейская мехбригада с тяжелыми боями вырывалась из окружения, ее передовой отряд возглавил начальник политотдела А. И. Кортелев с автоматом в руках повел в атаку бойцов.
Когда бригада прорывала кольцо окружения, в адской свистопляске пуль и осколков появился член Военного совета нашей армии генерал-лейтенант Н. К. Попель.
— Вот, оказывается, какой вы! — восторженно сказал он, обнимая Кортелева. — Я-то полагал вас глубоко штатским секретарем райкома. А вы — в самое пекло…
— У вас учусь, Николай Кириллович, — ответил Кортелев. — Вы же вот тоже пробрались на самый порог прорыва — «в самое пекло»…
