II. О психофизиологической природе внутренней речи

В случаях, когда многое не ясно и дискуссионно, наиболее целесообразным представляется путь от определенных истин. Такие истины дает нам марксистская философия. Поскольку мыслительная функция является главкой функцией внутренней речи, а мышление ее основным содержанием, чью структуру внутренняя речь в своих наиболее развитых формах повторяет, обратимся к общефилософскому определению мышления и его сущностных характеристик. Мышление - это творческая способность человека, высшая форма человеческого познания, сам процесс познания, форма его активной духовной деятельности. Она зависит от практической деятельности человека, которая переводится в мышлении во внутренний план. Основное свойство мышления – универсальность. Оно не задается "структурно-анатомически" и не определяется "собственным устройством мозга". Благодаря мышлению человек - "мыслящее тело - строит свое движение по форме любого другого тела". Схема условного рефлекса не может объяснить феномен мышления, так как в цель события властно вмешивается, вклинивается, разрывая готовую цепь, а потом замыкая ее разорванные концы по-новому, каждый раз в согласии с новыми, заранее не предусмотренными никакой готовой схемой условиями,... дополнительное звено – «размышление»..., которое направлено на перестройку самих схем преобразования исходного воздействия в ответную реакцию" [16]. Мы не случайно привели столь длинную цитату. В ней содержатся отправные моменты для общего подхода к рассмотрению внутренней речи как явления психики и физиологии мозга и к методической оценке соответствующие данных.

В соответствии со сказанным внутренняя речь, как способ я непосредственная форма мышления, в пределе должна обладать теми же свойствами, что и ее основное содержанке, то есть универсальностью, нешаблонностью и нестереотипностью. А если это так, то многообразие форм проявления внутренней речи, описанных в психологических и психофизиологических исследованиях, и есть основная закономерность внутренне-речевой деятельности. Она по сути своей призвана работать не в строго ограниченном количестве режимов, устанавливаемых общепринятыми нормами общения на этом или ином языке, как внешняя речевая деятельность, а во многих социально и индивидуально значимых режимах, причем их количественный рост есть показатель совершенствования внутренней речи.

Другой не менее важный для нас вывод состоит в том, что искать объяснение структурных и функциональных особенностей внутренней речи следует не в "мыслящем теле", а вне его, поскольку причины и результата речемыслительной деятельности лежат вне человека. "Структуры мозга" и "структуры языка" - лишь условия протекания мышления и внутренней речи. Естественно, устройство мозга и языка накладывают ограничения на действие того и другого, и внутренняя речь в своей психофизиологической основе не может превышать возможности человеческого мозга, а в своем лингвистическом выражении - средства той или иной языковой системы. Но ни те, ни другие не объясняют ее устройства и функционирования, как устройство ног не объясняет сущности ходьбы [17]. Объяснение - в объективных условиях деятельности человека, его личностных качествах и в тех задачах, которые он решает. В нашем случае - в объективной методической действительности.

Сразу же оговоримся, что вопрос решается в принципе. При обучении иностранному языку, особенно на его начальном этапе (которым, например, школьное обучение иностранному языку по сути дела и ограничивается), овладение психофизиологическими структурами иностранного языка, как и при овладении в детстве родным языком, имеет первостепенное значение. И в этом смысле изучение мозговых механизмов речи для методики бесспорно необходимо. Неверно, однако, когда поиск резервов для совершенствования и развития иноязычной речевой деятельности обучающихся идет в направлении стереотипов и шаблонов речемыслительных процессов все более высоких уровней обобщения и абстракции. В этом случае не учитывается само существо внутренней речи, ее магистральная направленность не на стереотипизацию замкнутых нервных связей, а на их "размыкание" и беспрерывное обновление. В этом суть внутренней речи и ее коренное отличие от внешней речи, тот узловой пункт, где возникает и разрешается диалектическое противоречие между ними. Стереотипным сочетательным связям как признаку совершенства внешней речи противостоят "динамические речевые связи" как показатель сформированности внутренней речи [18]. Поскольку внутренняя речь в своей первооснове восходит к внешней [19], постольку и стереотипные связи служат основанием и питательной средой для "динамических речевых связей" (ДРС): ДРС возникает, согласно теории З.И. Бойко - Т.Н.Ушаковой, в результате экстренного замыкания двух уже имеющихся стереотипных временных связей с общими структурными компонентами. Совершенно очевидно, хотя авторы прямо об этом не говорят, что замыкание ДРС возможно лишь в случае "размыкания" базисных стереотипных связей (ср. выше: "разрывая готовую цепь, а потом замыкая ее разорванные концы по-новому" и т.д.) и включения стереотипизированных общих компонентов двух структур в новую временную связь.

Дальнейшая судьба ДРС может пойти по одному из двух путей: а) если ДРС оказывается ненужной для говорящего (слушающего, читающего), она "стирается", "угасает"; б) в случае же многократного функционирования она закрепляется, упрочивается и переходит в разряд сочетательных связей первого типа [20]. Таким образом, осуществляется обратное воздействие внутренней речи на внешнюю, постоянное обновление и совершенствование речевой стереотипии под влиянием универсальных, нешаблонных и нестереотипных внутренне-речевых процессов. В этом, в частности, динамика отношений внешней и внутренней речи, бесконечный круговорот их взаимодействия в речевой деятельности человека в целом. Для методики здесь импульс к постановке проблемы внутренней речи в ее отношении к методическим категориям речевого навыка и речевого умения и к переосмыслению этих последних в предмете внутренней речи.

Логично полагать, что основу навыков составляют стереотипные, замыкательные связи, а основу умений - "динамические речевые связи". Если это так, то речевое умение не есть простая сумма речевых лексических, грамматических и произносительных навыков. Оно не является и просто способностью пользоваться речевыми навыками. Речевое умение есть, прежде всего, способность "размыкать" и качественно преобразовывать стереотипные навыковые связи, затрагивающая все их характеристики - интонационно-произносительные, лексические, грамматические и контекстно-смысловые (общеречевые). Таким образом, специализация навыков по сторонам речи (произносительной, лексической и грамматической), а умений по видам внешней речевой деятельности (аудирование, говорение, чтение и письмо) [21] не правомерна. Основа для их разграничения в другом - в различении содержательных и функциональных свойств внешней и внутренней речи. Обучать иноязычным речевым умениям значит специально обучать способам осуществления иноязычной внутренне-речевой деятельности, заключающейся непосредственно не в передаче информации, а в ее интеллектуальной внутренней переработке.

С другой стороны, вполне очевидно, что для совершенного владения иноязычной речевой деятельностью навыки и умения необходимы в равной степени, т.е. тезис "речь есть не навык, а умение"[22] не верен. Речевое умение, зарождаясь в навыке, поднимается, как речевая способность, на более высокую ступень - на уровень функциональных механизмов целенаправленности и произвольности. Вместе с тем эта способность заключается в том, что собственно человеческие функциональные связи избирательно-целевого характера, многократно повторяясь в однотипных ситуациях, опускаются на уровень ассоциативных связей, количественно расширившимися (или напротив сузившимися) и качественно более совершенными, и составляют основу непрерывного количественного и качественного совершенствования навыков осуществления внешнеречевых действий.

Мы далеки от мысли ограничивать сферу действия навыка внешней, а умения - внутренней речевой деятельностью. Речь идет об основных тенденциях в работе механизмов навыка и умения, не исключающих, а предполагающих многочисленные и многообразные пограничные и переходные случаи взаимодействия этих явлений. Методически значимое заключение может быть сформулировано также лишь в самом общем виде: модель обучения иноязычным речевым навыкам и умениям при включении внутренней речи в общий предмет обучения не сводится к однонаправленной двухкомпонентной схеме "навык - умение", она двунаправлена - от навыка к умению и от умения к навыку - и многокомпонентна, с двухэлементной структурой каждого компонента (Н-У) и с общей тенденцией к развитию "по спирали": от H-У₁ к Н₂-У₂ [23] и т.д. Компонентный состав модели, в том числе количество входящих в ее состав компонентов, определяется в соответствии с принятым нами общим подходом и интерпретируемыми общефилософскими посылками не внутренней природой навыка и умения, а совокупностью факторов объективной методической действительности.

Феномен "динамических речевых связей" в их взаимодействии с элементарными сочетательными (ассоциативными) связями объясняет один из способов зарождения внутренней речи в процессе ее функционирования, но не объясняет ее функциональных механизмов. Чтобы понять устройство этих механизмов, необходимо уяснить, хотя бы в общих чертах, содержание и структуру внутренней речи. Наиболее полные сведения на этот счет" содержатся в исследованиях Л.С. Выготского и А.Н. Соколова [24]. Оба автора главное внимание сосредотачивают на взаимоотношениях внутренней речи и мышления. Второй автор рассматривает также перцептивную и мнемическую функции внутренней речи и указывает, вслед за Б.Г. Ананьевым [25], что внутренняя речь охватывает "весь строй сознания личности" вплоть до нравственно-эстетического аспекта [26]. Л.С. Выготский решительно настаивает на генетической обособленности и функциональной самостоятельности внутренней речи, А.Н.Соколов считает, напротив, что генетически она производна от внешней речи и функционально зависима от нее, что она "есть психологическая трансформация внешней речи", "продолжение внешней речи [27], и т.д.

Более пристальное изучение позиции второго автора приводит однако к выводу, что она непоследовательна и противоречива. Отрицая функциональную автономность внутренней речи, А.Н. Соколов в то же время экспериментально и теоретически доказывает, что ее содержание могут составлять семантические элементы с контекстно-смысловым аффективно-предметным значением, идиоматичные и непонятные для других "намеки на слова" являющиеся "носителями обобщенного смысла", "как бы "квантами" - сгущенными частичками языка-мышления". Если добавить, что он поддерживает идущее от Д.С. Выготского и общепризнанное в настоящее время представление о незавершенности эллиптичности, фрагментарности и слитности внутренне речевых образований, то можно констатировать большее совпадение точек зрения обоих авторов, чем их расхождение. Это представление усиливается уточнениями относительно замещения во внутренней речи слов и предложений "условными знаками и символами" и относительно возможности мыслить речевыми схемами и отдельными "операторами" (сгустками смысла). Картина окончательно проясняется и приобретает достаточную завершенность, если указать на открытые А.Н. Соколовым две специфические формы активности физиологических структур внутренней речи - "повышения общего тонуса речедвигательной мускулатуры" и "кратковременных вспышек речедвигательных импульсаций". Автоматизированные умственные действия характеризуются даже полным отсутствием речедвижений, когда в действие вступают замена речедвигательных ощущений слуховыми кинестезиями и "следовой эффект" от всех компонентов речи [28].

Сказанное представляется достаточным для выделения особой функции и формы внутренней речи - "думания", той формы, которая противопоставляется И.А. Зимней, как самостоятельный вид речевой деятельности, внешним ее видам и определяется как "своеобразная форма взаимодействия человека с самим собой" [29] и которая соответствует в философском смысле основной специфически человеческой форме мышления - "размышлению" (см.выше). "Думание" обладает: 1) собственным содержанием - запечатленными в памяти индивида представлениями, понятиями и более сложными логико-смысловыми структурами и речемыслительными операциями по систематизации, сообщению, перекомбинированию накопленных знаний, их развитию и получению в результате этого новых знаний; 2) специфической структурой, характеризующейся свернутостью, незавершенностью, фрагментностью внутренне-речевых процессов, их сочетаемостью к перемежаемостыо процессами наглядного мышления; 3) самобытным физическим выражением в виде сменяющих друг друга тонических реакций (повышение "тонуса речедвигательной мускулатуры") и речедвигательных импульсаций (кратковременных "вспышек", "залпов" речедвижений) [30].

Все это находит свое выражение в языке "думания" (размышления), которому свойственна специфическая смысловая, синтаксическая и фонетико-графическая структура: а) преобладание контекстуальных смыслов над значениями вплоть до полного превращения семантики внутренней речи в "язык семантических комплексов” [31], непостоянство и текучесть отношений между отдельными смыслами и скысловьми комплексами, их "слипание" в составе сложных словесных образований, динамика отношений между смысловыми элементами, "влизание смысла" одного словесного образования в другие, при котором "предшествующие как бы содержатся в последующем или его модифицируют” [32]; б) эллиптичность, разорванность и незавершенность синтаксических структур, насыщенность языка внутренней речи "нулевыми синтаксическими конструкциями" с отсутствием групп подлежащего, когда предмет речи известен, и групп сказуемого, когда "предмет еще не опознан или не узнан в восприятии, не намечен в смысле” [33]; в) редуцированность графических и "фонетических моментов речи", ее сведение в пределе к "речи почти без слов" [34], что достигается как за счет проговаривания (представления) только ключевых элементов смысловых комплексов, так и за счет редукции самих проговариваемых (ощущаемых по представлению) элементов с сокращением их до начальных звуков (букв), с выпадением гласных, с сохранением у согласных лишь начальной части и непроизнесением конечной.