Маша. Я последний раз спрашиваю, придурок, где письма? Владимир (поёт). Где ты, моя черноглазая, где? в Вологде…

Мария хватает пепельницу со стола и бросает во Владимира. Тот уклоняется. Тогда Мария начинает бросать всё, что подворачивается под руку. Владимир сгребает её в охапку и бросает на тахту.

(Кричит.) Ты что, взбесилась?! Я тебя живодёрам отдам.

Мария. Где письма, сволочь?

Владимир. Я их сжёг, я говорил тебе, я их сжёг!

Мария бьёт его по щеке.

Ну, всё! Достала!

Владимир хватает галстук и привязывает Марию

к стулу, затыкает ей рот платком. Мария что-то

мычит.

Ты хочешь что-то сказать? (Вынимает платок.)

Мария. Козел!

Владимир. Это я уже слышал. (Водворяет платок на место.

Немного помолчал.) Значит, всё. Что ж, это можно было ожидать. А жаль… Сказка была приятной. Хотя ты иногда переигрывала. Извини, конечно, но этот преданный взгляд, мягкие ждущие губы, юбка, краем метущая пол, – перебор. Кстати, когда ты успела переодеться?.. Я дурак… Когда ты вошла сейчас, ты принесла с собой острый, пряный запах прошлого, и только по одному этому запаху я должен был понять, что это конец. Конец! Машенька, я наврал тебе. Я не жёг этих писем. Я их сохранил. Не для тебя, для себя. Когда я прочёл их в первый раз - ты извини, я прочёл – так вот, когда я наелся этим дерьмом до отвала, я успокоился. И всякий раз, когда мне до удушья начинало не хватать тебя, я доставал эти письма. И мне становилось легче. Нельзя так любить такую женщину. Спасибо тебе за эти письма. Ты никогда не любила меня. (Начинает развязывать Марию.)

Мария (очень спокойно). А за что тебя любить?

Владимир. Любят не за что-то, а вопреки…

Мария (перебивает). Ой, заткнись! Тебе сколько? Сорок? Ты кто? Писатель? Извини, но я сомневаюсь. И не только в том, что ты писатель, но и в том, что тебе сорок. Ты не мужик, а недоразумение! Вот что ты сказал секунду назад? Замшелую цитату. И весь ты замшелый и бездарный. Причем, во всём: в жизни, в любви, в писательстве своем. Ты думаешь, что я изменяла тебе, чтобы найти лучше? Хренушки. Я искала хуже, чтобы хоть как-то оправдать свою жизнь с тобой. И не отыскала. Ни одного. В куче писем ты не найдешь письма от мужика, который был бы хуже тебя. Хотя многие из них вели себя со мной, как свиньи. Видишь, до чего ты довел женщину? Она предпочитает тебе свинью.

Владимир (ошарашено). Маша! Ты… Я… За что?!

Мария. За всё. За десять лет, потраченных на тебя. За десять моих лет, которых не вернуть.

Владимир. Я не держал тебя, ты делала, что хотела. Ты могла уйти от меня в любой момент. Я…

Мария (яростно). Уйти? А ты вспомни, как у нас все начиналось. Какая бешеная страсть швырнула меня в эту яму, в эту канаву, в эту…(не находит слов.) Не любила? Да я дышала тобой! Когда ты оставлял меня на полчаса, мне казалось, что я умираю. Господи! Да ты вспомни! Я бросила семью, институт, мечту, наконец! Все для тебя! Ты же был красив и бездушен. Ты снисходил до меня, и твоя рассеянная улыбка гения была лучшей наградой молодой и глупой дурочке. Гений! Ты обманул меня не тем, что не был гением, а тем, что воспользовался правом гения не замечать других жизней вокруг себя. И могла ли я признаться самой себе, что та вера, те муки, то самоотречение – гнусный обман, подделка?! Нет, миленький, это мне уже было не по силам. Я предпочла ждать, месяцами, годами, ждать и оправдывать тебя. Десять лет… Я убила бы тебя, если это хоть что-то могло бы исправить.

Владимир (сосредоточенно). Бездарен? Ну, это ты врёшь. Как ты можешь говорить, что я бездарен, если за десять лет не прочла ни строчки из того, что я писал, а два дня назад прочла и полчаса билась в припадке восторга? Ты врёшь, как врала всегда. Ты прекрасно знаешь, что я талантлив, и из зависти поливаешь меня грязью. Ты сама-то кто? Что ты можешь, кроме как показывать ляжки и принимать горизонтальное положение? Я виноват, что ты бросила институт? Чушь! Ты просто спряталась за моей спиной (Кричит.) И прекрасно там себя чувствовала до определённого момента! Ты прикрывала свою никчёмность якобы служеньем таланту. Я это чувствовал всегда. Когда ты ложилась со мной в постель, ты обнимала не меня, а кого-то, кто привиделся тебе однажды. Это не я тебя, а ты меня обманула. Это ты воровка – украла жизнь. Не жалкие десять лет, а всю жизнь… (Плачет.)

Мария (презрительно). Слизняк.

Владимир бросается на Марию с кулаками. Та молча

ждёт. Владимир опускается на колени

Владимир. Машенька! Милая!! Любимая! Господи, мне ничего не надо – только видеть тебя, касаться, ждать, страдать из-за тебя. У меня никого нет, кроме тебя…

Мария (тихо). Есть

Владимир. Что?

Мария. Есть. Мать.

Владимир (сухо). Тебе не надо бы говорить о ней.

Мария. Почему?

Владимир. Ты сама прекрасно знаешь, почему.

Мария. Потому, что она не приняла меня тогда? Я не в обиде на неё за это. Она не приняла бы любую женщину, даже Деву Марию. Она тоже обожествляла тебя, ты был её богом, и другая женщина рядом с тобой – воровка, посягающая на её святыню. Ты сказал тогда: «Либо я с Марией и с тобой, либо я с Марией, но без тебя».

Владимир. Да, ради тебя я порвал с матерью, единственным человеком, любившим меня.

Мария. Ты всегда был жесток.

Владимир. Что? Что ты сказала?

Мария. Ты не имел права так говорить. Ты мог кричать, убеждать, доказывать. Но ты сказал эти слова и ушёл.

Владимир. И это ты говоришь мне?!

Мария. Она так и не простила.

Владимир. Тебе.

Мария. Нет, тебе. (Пауза.) Что ты так смотришь? Все эти десять лет я ходила к ней. Раз в неделю. Сначала она выгоняла меня, потом терпела. Как-то спросила: «Как ты себя чувствуешь? У тебя неважный вид». А потом попросила приходить чаще. Теперь мы вместе.

Владимир. Что?

Мария. Я живу у неё. У нас много общего: мы никогда не говорим о тебе, мы обе знаем, что ошиблись, только она по- прежнему тебя любит и ждёт.

Владимир. Ты живёшь у моей матери, шлюха? Она всегда знала, что ты шлюха, она не хотела, презирала тебя… И теперь ты живёшь у неё! Я расскажу ей, какую гадину она пригрела! И она выкинет тебя, как только узнает…

Мария. Она всё знает. Я ей всё рассказала. И, по-моему, она была очень довольна.

Владимир. Довольна, что ты мне изменяешь?

Мария. Нет. Что не ошиблась во мне. Ей доставляет удовольствие думать, что она была права, когда говорила, что я тебе не пара. Что она единственная, кто любит тебя по- настоящему. Что ж, я непротив. У неё так мало радостей в жизни.

Владимир. Змея. Холодная, расчётливая змея.

Мария. В чём мой расчёт? В том, что не бросила эту женщину сходить с ума в одиночестве от тоски и ревности? Мой расчёт только в том, что я не захотела брать твой грех на свою душу. Когда ты оставил её, тебе казалось, что ты жертва любви, страсти и ещё чёрт знает чего. Всё это ложь. Тебе так было удобно. Удобно и спокойно. Ты сделал выбор, и за это я должна была валяться у тебя в ногах. Нет, мой милый, ты можешь обмануть больную старуху, но не меня. Ты просто забыл о ней.

Владимир. Нет! Нет! Нет! Я не забыл! Я помнил о ней каждой строчкой, каждой буквой… Она ещё будет гордиться…

Мария. Чем? Твоими творениями? Какая глупость. Ты зря думаешь, что я никогда не читала твоей писанины. Читала, милый, читала, только тебе не говорила…

Владимир. Почему?

Мария. Не о чем было говорить. А всё то, что ты посвятил своей матери – эти слёзы, сопли вперемешку с брюзжанием – я не думаю, что это ей доставит удовольствие. Хочешь совет?

Владимир. Ну?

Мария. Брось.

Владимир. Писать?

Мария. Всё брось. Уезжай, начни всё заново. Я понимаю, что в твои годы это не просто, но попытайся. Хотя бы попытайся. Заведи детей, живи нормально, так, как живут миллионы не гениев, стань мужиком, делающим дело, а не копающимся в собственных кишках - тогда, может, мать и простит тебя.

Владимир. Оттого, что у меня рога на полметра, я не стал меньше мужчиной.

Мария. Что ты заладил: «Рога! Рога!» Ты хочешь сказать, что не знал? Знал, всё ты знал. Ты получал от этого кайф - страдал, непонятый и обманутый, и кропал свои бездарные рассказы.