И. МИХЕИЧЕВА

С днем рождения, хозяин!

Пьеса в семи картинах

Все права защищены! Постановка пьесы возможна только с письменного разрешения автора!

8-903-563-40-61 Ирина Михеичева.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ВЛАДИМИР

—

ПИСАТЕЛЬ СРЕДНИХ ЛЕТ

МАРИЯ

—

ЕГО ЖЕНА

Картина первая.

Комната. В глубине: направо прихожая, по центру - дверь, ведущая в кухню, ванную комнату, туалет. В комнате: справа письменный стол, заваленный бумагами, печатная машинка, пепельница, полная окурков. Слева – тахта, около неё стул, на котором ещё одна пепельница с окурками и телефон. Под стулом старенький магнитофон. И везде пустые бутылки. Впечатление, что кто-то расставлял их с большой любовью. Красиво расставлял.

Летний вечер. Звук открываемой двери. Входит мужчина, в руке у него авоська.

Мужчина (громко): Всем привет! (Сам себе отвечает.) Привет, привет. (Снимает ботинки, надевает тапочки, проходит в комнату.) Ты знаешь, творога не было, и я купил сыр. Много сыра. Целую гору сыра. Теперь мы будем есть один сыр: сырные котлеты, сырные запеканки, даже борщ можно сварить из сыра. Ты ведь любишь сыр, я знаю. (Начинает выгружать из сумки пивные бутылки и бутылку водки.) А ещё я купил торт. (Достаёт буханку хлеба.) Ведь завтра мой день рождения. Ты не забыла, надеюсь. Нет, я знаю, что поздравления завтра, а торт мы съедим сегодня. А то набегут голодные друзья и всё сожрут. Сожрут, сожрут – не сомневайся. А если мы его сейчас съедим, то им достанется – вот! (Показывает «нос». Так и застывает, задумывается, потом быстро идет к телефону, набирает номер, но тут же кладет трубку.) Ты знаешь, Федосеев такой дурак, тупица, урод… Захожу к нему перед обедом, он: «Где рукопись?» Где – где, всё там же. Как муза посетит, так и… Но я же не виноват, что она вторую неделю где-то шляется. (Перебирает бумаги на столе. За дверью тихое повизгивание. Мужчина прислушивается.) Ты смотри, кто-то собаку выкинул. Вот сволочи! ( Проводит рукой по лицу.) Что-то я подустал. Погладь меня по голове, пожалуйста. Я сяду на пол, вот сюда, а ты погладь. (Садится на пол, прислонясь спиной к тахте, закрывает глаза.) Вот так, хорошо, ты просто волшебница. (Повизгивание за дверью продолжается.) Когда я сказал Федосееву, что рукопись не готова, он визжал, как этот щенок. Секретарша прибежала. А я тихо ушел, даже дверью не хлопнул. Наверное, меня выгонят… Ну и…. Вобщем, ты поняла. Я люблю тебя за то, что ты всё понимаешь. Молчишь и понимаешь. Ничего, проживём. На мой век федосеевых хватит. Вот закончу повесть, продам Семину и повезу тебя… Куда захочешь, повезу! А Федосеев пусть обвизжится. Ну, спасибо, милая. Теперь поработаю, а ты отдохни. Ляг на диван и смотри на меня. Может, и «рожу» под твоим взглядом что-нибудь оригинальное. (Подходит к столу, с отвращением смотрит на бумаги.) Или нет, мы же хотели есть торт. Так давай! А потом будем «рожать». Всё равно всё впустую, пока здесь этот солист выступает. Чёрт знает что! Вот я: никогда не держал ни собак, ни кошек, не бил их, не выгонял, а мне почему-то безумно стыдно, будто этот щен вопит под дверью, откуда его выгнали. (Вдруг кричит.) А это моя дверь, моя! И я тебя не выгонял, не выгонял! (Визг прекращается.) Прости, это Федосеев виноват. Вот ему бы я ни одной двери не открыл. (Режет хлеб, наливает водку и пиво.) Ну, прошу за стол. Прости, что шампанское не со льда, зато я тост со слезой скажу. Мария! Сегодня я понял: я родился, чтобы полюбить тебя. Рождённый в муках для мук любви! Мне сорок лет, и каждый день без тебя прожит зря. Удивительно, но меня это не огорчает. Потому что каждый миг с тобой восполняет эти зряшные часы. Я люблю тебя! (Подносит рюмку к губам. В этот момент особенно громко взвыл за дверью щенок. Водка пролилась.) А, чёрт! (Выбегает из квартиры и тут же возвращается, неся за шкирку щенка.) Ты что? Ты хочешь нам что-то сказать? Нет? А может, скажешь? (Берёт щенка на руки, гладит.) Ну, ладно, ладно, ты не виноват, что сегодня твой вокал не оценён по достоинству. Давай знакомиться и присоединяйся. Так, чем бы тебя угостить? Прости, но, кроме торта, ничего нет… И торт пойдет? Я же говорил: «Придут и всё сожрут!» Ешь, ешь, я ещё отрежу. Меня зовут Вова, а её Маша… Что? Ты её не видишь? Ничего, брат, сейчас мы с тобой по паре рюмок тяпнем, пивком запьём, и сразу увидишь. (Пьёт.) Знаешь, а хорошо, что ты зашёл: новые знакомства, новые встречи – они будоражат, волнуют кровь… О чём я? А, ты всё ещё её не видишь? Тогда ещё по одной. (Пьёт.) Ну? Ты разве не видишь эти пышные волосы, зовущие глаза, длинные ноги под коротенькой юбочкой?.. Юбочку не видишь? Это не удивительно. Я за десять лет тоже не смог её рассмотреть. Она носит очень короткую юбочку. Очень. И очень тоненькую кофточку. (Продолжает говорить, постепенно повышая голос.) Она хрупкая и прозрачная, тонкая и невинная, ласковая и добрая… тварь! Она пришла сюда, цокая каблучками – колокольчиками, и у меня звенит в ушах до сих пор! Её нет, а у меня звенит. (Пьёт.) Есть такая болезнь: не сворачивается кровь. Порежешь палец - и она всё идет, идет, идет… Я заболел этой болезнью две недели назад. Давай, выпьем! (Пьёт) Когда я закрываю глаза, то вижу, как она сидит на этом диване и ждёт. Все десять лет она ждала. Чего? Кого? (С раздражением) Не знаю. Не знаю. Не знаю. Но не меня – это точно… За десять лет я ни разу не пришел в квартиру, где бы меня ждали - с тарелкой борща или с бельём, замоченным в ванной, ждали, чтобы поцеловать или ударить – мне было всё равно, чем она меня встретит, лишь бы встретила. Но она сидела и молчала… А две недели назад ушла. Я только слышал, как хлопнула дверь. Неделю я ходил по городу с утра до вечера, а иногда ночами – вдруг встречу? На восьмой день задумал грандиозную казнь: хотел сжечь все, что носило бы печать ее присутствия. Но вовремя остановился: тогда бы пришлось сжечь весь дом. Но желание уничтожить хоть что-нибудь было настолько сильным, что я начал выворачивать подряд все ящики и коробки. И нашел - пачки писем и записок. (Пьёт.Говорит с удивлением и горечью) Она мне изменяла. Всё время: С первого дня! Все десять лет! И ни разу за десять лет ни по взгляду, ни по жесту, ни по запаху, ни по улыбке я не мог даже подумать, предположить, что она… И тогда я заболел. Кровь капает с утра до вечера, за ночь набираются целые лужи… Я стискиваю зубы и твержу: «Она дрянь, грязь, похотливая сучка!» - и тогда кровь начинает сочиться сильнее. (Щенку.) Ты знаешь, за десять лет она не прочла ни одного моего рассказа. Её никогда не интересовали мои проблемы – я это чувствовал. (Блаженно улыбается.) Но зато теперь, когда её здесь нет, так сказать, визуально, я ей могу долдонить с утра до вечера про свои замыслы и «планов громадьё», про Федосеева и его щенячью философию – ой, прости, не хотел обидеть – и она не может возразить. Так-то. Её здесь нет. Но она есть. Цокает. (Стучит себя по голове.) Тут. (Щенок писает.) Так. (Поднимает щенка за шкирку.) Без этого картина падения была бы неполной. Ну, и что теперь делать? Ты кто у нас? Девочка? Поздравляю тебя, Вова, ты завёл себе новую девочку! Ты знаешь, по твоим поступкам тебя следует назвать Марией, Машкой, то есть. Ну, Машка, давай спать. Я здесь, а ты – там. Завтра подумаем, что с тобой делать. (Стелет собаке и садится рядом.) А жаль, что ты её не видишь. На неё стоит посмотреть. Она очень красивая и зыбкая. (Задумчиво гладит собаку.) Скажи, Машка, собаки умеют мечтать? Наверное, хочешь блестящий ошейник и хозяйские тапочки? Ты бы засовывала морду внутрь и дышала бы хозяином, пока его нет. А мой ошейник украли, в тапочки заглядывает другая морда, а церковь, которую я сторожил, надеясь на прощение, снесли. (Говорит, глядя перед собой в одну точку.) Я врал, я знал всё, и ты знала, что я знал. Но я боялся лишиться последнего твоего мерцания. Я жду тебя, ты вернёшься, но, боюсь, будет поздно, я сойду с ума от горя и безысходности. (Говорит так, будто читает стихи.) И письма твоих любовников будет последнее, что я поцелую перед входом в келью безумия. (Тихо смеётся.) Бездарный писака! (Зевает.) А все-таки приходи… Ведь завтра мой День Рождения.

Затемнение.

Голос. (Она.) Я видела странный сон. Будто бы иду я по лугу, а вокруг ромашки, ромашки, целое море ромашек. Заглянула я в одну ромашку, а это – зеркальце! И такая я в нем хорошенькая… Заглянула в другое – и в глаза мне из тех зеркальных глаз тоска хлынула… Заглянула в третье – и обожглась насмешкой… Долго я бегала от цветка к цветку, от зеркала к зеркалу – и везде я разная… Видишь, миленький мой, какая я у тебя многоликая!

Картина вторая.

Утро. Владимир спит на кровати поверх покрывала, одетый. На месте щенка лежит женщина. Она в короткой юбке и открытой кофте. Женщина потягивается так, как это бы сделал щенок, зевает и пытается почесать ногой ухо. Промахивается, падает, просыпается окончательно. Осматривается, припоминая, где она, видит спящего Владимира, радостно бросается в его сторону на четвереньках и застывает в испуге и недоумении. Потом возвращается к коврику, пытается под ним спрятаться

Владимир просыпается, подходит к столу, пьёт пиво, оглядывает комнату. Взгляд падает на то место, где он вчера оставил щенка. То, что сейчас лежит под ковриком, значительно превосходит размеры щенка. Владимир берёт коврик за край и тянет на себя. Но он не поддается. Тогда он тянет сильнее и в изумлении отшатывается.

Владимир. Мария!

Женщина молчит

.

Мария! Ты вернулась! (Бросается к женщине. Та в испуге шарахается в сторону.)

Что-то случилось? Почему ты здесь сидишь? Почему у тебя такое лицо? Ну, что ты молчишь?

Мария (тихо). Гав!

Владимир. Что?

Мария. То есть, доброе утро, хозяин.

Владимир. Что – что? Хозяин? (Некоторое время молчит, потом начинает хохотать.) Видно, крепко тебя прижало. Хозяин!..

Мария молчит.

.

А может, ты что-то забыла? Зубную щётку, трусики… Ах нет, какой же я болван! Конечно, ты забыла любовную переписку! Но, извини, моя девочка, я её уничтожил. (Ёрничая.) Эти письма жгли мне душу, разрывали сердце и плохо действовали на желудок.

Мария наклоняется и лижет Владимиру

руку. Тот отскакивает.

(Кричит) Не передёргивай! (Пытаясь сдержаться.) Нет, я всё понимаю: полюбила, нашла лучше меня… Это бывает– редко, но бывает. И сказала бы: «Вовунчик! Всё! Не могу! Отпусти!» Ну, и…. Нет вопросов. Иди. Иди! Я не садист, не маньяк –насиловать женскую cучность. Но ты же просто ушла, наплевав на меня, размазав, оставив мне на память эти пакостные бумажонки!.. (Вдруг сам себя оборвал, что-то вспомнив.) Да, а почему столько любовников? Нет, я не против, ради бога, но почему столько? Машенька, может у тебя проблемы? Ты скажи – я пойму. И помогу. У меня школьный друг врач. Правда, он венеролог, но это близко, где-то рядом. Наверняка у него есть знакомые… И вообще, ты бы лучше поделилась со мной своими трудностями. Может быть, я и сам как-нибудь поднапрягся бы? А?

Мария вдруг подползает к Владимиру и пытается

улечься у него на коленях, свернувшись «клубочком».

Владимир молча смотрит на нее, затем хмыкает.

Ну, прямо как вчерашний щенок. Ещё осталось пописать - и сходство будет полным. Куда он, кстати, подевался? Убежал? Тем лучше, одной привязанностью меньше.

Мария. Я хочу писать.

Владимир. Да? Ну, иди.

Мария встаёт и делает несколько неуверенных

шагов. Затем бежит к входной двери.

Ты куда?!

Мария выскакивает за дверь. Через некоторое время

возвращается.

Ты куда бегала?

Мария. На улицу.

Владимир. Понятно. (Подходит близко к женщине, заглядывает ей в глаза.) Ты нездорова?

Мария. Всё в порядке! Всё хорошо! Всё в порядке! Всё хорошо! (Подпрыгивает на месте и делает движения, будто бы виляет хвостом. Потом подходит к Владимиру и заглядывает ему в глаза, как он заглядывал ей перед этим.) Хозяин! А та женщина, про которую ты говорил вчера, она бешеная?

Владимир (машинально). Почему?

Мария (горячо). Конечно, бешеная! Только бешеная женщина могла сбежать от такого хозяина. (Озабоченно.) А может, она потерялась? Такое часто бывает. Ты давал объявление? Или… Знаешь, её могли украсть!!! Да-да, если она очень породистая, то её точно украли. У неё как с родословной?

Владимир. С родословной всё в порядке. (Очень тихо.) Маша, что с тобой? (Садится на стул и сажает Марию к себе на колени.) Ну, успокойся, успокойся. Прости меня, если я наговорил лишнего. Это от боли, от обиды, я ведь очень тебя люблю. Очень.

Мария вдруг быстро подходит к зеркалу,

долго смотрит на себя.

Мария. Представляешь, какой был бы ужас, если бы я вчера визжала под другой дверью?! (Поворачивается к Владимиру.) С Днём Рождения, хозяин!

Затемнение.

Голос. (Он.) Когда едешь в поезде, особенно, когда едешь куда-то далеко, то словно попадаешь в безвременье. Прошлое рассыпалось с первым перестуком колес, а до будущего ещё далеко. И начинаешь писать, писать как сумасшедший, словно стараясь наверстать всё, что было когда-то упущено. Образы, видения окутывают тебя, словно ватой. И когда в вокзальной толпе рождается любимое тобой лицо, то чувствуешь опустошение и радость одновременно. Время снова начинает свой отсчёт. От тебя. От твоих губ.

Картина третья.

Владимир лежит на тахте, укрывшись с головой одеялом. Мария сидит на стуле с несчастным видом. Потом тихо подходит к дивану и пытается лечь в ногах Владимира. Тот вскакивает.

Владимир. Нет! Я не позволю! Не позволю! Не позволю! (Снова прячется под одеялом.)

Мария (испуганно). Что?

Владимир (тише, но так же яростно). Я не позволю делать из себя идиота! Тебе мало, что я чуть не подох, тебе надо ещё над трупом поизгаляться! Ну, что ты смотришь ягненком! Еще плачет, дрянь.

Мария (глотая слёзы). Ну, как мне тебя убедить? Как доказать? (Подпрыгивает.) Придумала! Давай я уйду в другую комнату, ты здесь спрячь какую-нибудь свою вещь, а я её по запаху найду. Давай?

Владимир.( Долго смотрит на нее, с угрозой) Давай.

Мария убегает в прихожую. Владимир долго смотрит

ей вслед. Затем снимает носок. Закуривает.

(Громко.) Машка! Ищи!

Мария подходит к Владимиру и нюхает его.