Шекспир. Гамлет (Пер.И.В.Пешкова)

----------------------------------------------------------------------------

Шекспир. Гамлет: В поисках подлинника. / Перевод, подготовка текста

оригинала, комментарии и вводная статья И.В.Пешкова. Перевод под ред.

Г.Н.Шелогуровой. - М., Лабиринт, 2003.

OCR Бычков М.Н.

----------------------------------------------------------------------------

Гамлет

(В поисках подлинника)

Впервые российский читатель имеет возможность сравнить перевод великой

пьесы Шекспира с подлинным оригинальным текстом этой трагедии: впервые два

основных ее извода даются в рамках единого текста. В комментариях приводятся

варианты лучших переводов "Гамлета", относящиеся к наиболее трудным и темным

местам трагедии.

И.В.Пешков

В поисках подлинника

1. Что "Гамлет" России? Что Россия Гамлету?

(Мысль ли превращает нас в трусов, или была ли у Шекспира совесть? {1})

Thus conscience does make cowards <of us all>.

And thus the native hue of resolution

Is sickl<i>ed o'er<,> with the pale cast of thought,

And enterprises of great pit{c}h and moment,

With this regard their currents turn awry (away),

And lose the name of action. (3.1.84-89 {2})

Трактовка (перевод) концовки монолога Гамлета столь существенна для

истории русской культуры XIX-XX веков, что стоит привести все имеющиеся у

нас варианты в хронологическом порядке {3}.

М.П. Вронченко (1828) {4}:

Так робкими творит всегда нас <b>совесть</b>,

Так яркий в нас решимости румянец

Под тению пускает размышленья,

И замыслов отважные порывы

От сей препоны ускоряя бег свой,

Имен деяний не стяжают.

М.А.Загуляев(1861):

Да, малодушными нас делает </b>сомненье<b>...

Так бледный свой оттенок размышленье

Кладет на яркий цвет уж твердого решенья,

И мысли лишь одной достаточно, чтоб вдруг

Остановить важнейших дел теченье.

(Трудно отделаться от ощущения, что это написано прямо на злобу тогдашнего

дня реформ. Хотя слово "сомненье" в отношении к Гамлету - одно из ключевых,

здесь оно введено совершенно произвольно, далее следует критика русского

человека на рандеву.)

Н.Х. Кетчер (1873): Так всех нас <B>совесть</B> делает трусами; так бледнеет

естественный румянец решимости от тусклого напора размышленья, и замыслы

великой важности совращаются с пути, утрачивая название деяний.

Н.Маклаков(1880):

Так <B>совесть</B> превращает нас в трусишек,

Решимости естественный румянец,

При бледноликом размышленье, блекнет;

Стремления высокого значенья,

При встрече с ним, сбиваются с дороги,

И мысли не становятся делами,

По смыслу ближе к оригиналу у А.Л. Соколовского (1883):

Всех трусами нас сделала <B>боязнь</B>.

Решимости роскошный цвет бледнеет

Под гнетом размышленья. Наши все

Прекраснейшие замыслы, встречаясь

С ужасной этой мыслью, отступают,

Теряя имя дел.

А.Месковский (1889) возвращается к термину "совесть":

<B>Совесть</B> наша

Быть трусами нас побуждает,

Под гнетом мысли блекнет смелость,

И замыслы с огнем и силой,

Невольно сбившись с колеи,

Делами названы не будут.

Наконец, П.П.Гнедич (1892) находит точный вариант вместо "совести":

И <B>эта мысль</B> нас в трусов обращает...

Могучая решимость остывает

При размышленье, и деянья наши

Становятся ничтожеством...

Но уже через год П.А. Каншин (1893) возвращается к бессмыслице:

Итак, <B>совесть</B> превращает всех нас в трусов. Так природный румянец

решимости сменяется бледным отливом размышления; так размышление

останавливает на полпути исполнение смелых и могучих начинаний, и они

теряют название "действия"...

Вообще вся эта "бледность" мысли возникла из-за того, что слово pale

было понято как прилагательное "бледный", а не существительное "предел,

граница". У Шекспира дан образ пределов тени, которую отбрасывает

развернутая Гамлетом ранее в монологе мысль, в этих, затененных, пределах

бледнеет цвет решимости, причем без всякого намека на негативную

характеристику мысли как таковой или процесса мышления как такового. Но Д.В.

Аверкиев (1895) развивает идею бледности мысли и, наконец, додумавшись,

что совесть - это просто сознание, взваливает всю ответственность за нашу

трусость уже на сознание вообще, что в целом правильно: животные меньше

боятся, чем люди, а уж растения страха не ведают вовсе!

Так в трусов превращает нас <B>сознанье</B>;

Так и решимости природный цвет

От бледного оттенка мысли тускнет.

И оттого-то также предприятия,

Великие по силе и значенью,

Сбиваясь в сторону в своем теченье,

Не переходят в дело.

Н.П. Россов(1907):

Так всех нас трусостью объемлет <B>совесть</B>,

И вянет в нас решимости румянец,

Сменяясь бледным цветом размышленья,

И замыслов великих начертанья

Чрез то не облекаются в деянья.

У Лозинского на месте бывшей совести появляется <B>раздумье</B>, у Радловой и

Морозова ("Так сознание делает нас всех трусами") - <B>сознанье</B>. Пастернак

доводит до поговорки: "Так всех нас в трусов превращает <B>мысль</B>".

Суть шекспировского текста, видимо, в том, что любое большое дело

связано с риском смерти и боязнь ее (т.е. именно эта мысль о смерти)

парализует деятеля. Осознание проблемы перехода в мир иной (стоит ли игра

свеч?) делает нас в известной мере трусами. У Б.Л. Пастернака, подводящего

итог всей нашей традиции переводов "Гамлета", получилось, что вообще мысль,

мысль в принципе превращает нас в трусов. Значит, чтобы совершить поступок,

нужно отключить разум, авось что и выйдет - очень по-русски...

Итак, отчасти понятно, почему Гамлет так нужен России. Остается

уточнить, почему никто не переводит то, что написал Шекспир.

2. А был ли "Гамлет"-то?

Thou com'st in such a questionable shape (1.4.46)

"Гамлет" как главное олицетворение самого Шекспира, был, как и сам его

создатель, своеобразным летучим голландцем, отблеском того, что ставилось в

первое десятилетие XVIII века на лондонской сцене в одном или нескольких

столичных театрах: издания Гамлета и дошли до нас такими миражами. Основных

миражей было три: издание 1603 года (Первое кварто {5} - далее 1 Кв),

издание 1604-1605 годов, процентов на 70 больше предыдущего (Второе кварто

{6} - далее 2 Кв) и издание 1623 года в составе сборника произведений

Шекспира (Первое фолио {7} - далее Ф. Текст Ф содержит примерно 70 строк,

которых нет во 2 Кв, которое в свою очередь содержит примерно 230 строк,

отсутствующих в Ф, кроме того, часто внутри строки меняются слова или

словосочетания). Об источниках всех этих изданий существуют только

предположения. То ли это суфлерские экземпляры, то ли пиратские записи

спектаклей (1 Кв даже принято называть "пиратским" {8}, иногда так же

именуют и 2 Кв). Держал ли корректуру автор или не держал, тоже неизвестно:

предполагается, что в 1 Кв не держал, а во Втором держал. Издатели Ф

заявляют, что печатали текст с рукописей автора, но никогда никакими

документами это заявление не подтверждалось и не опровергалось. Наконец,

текст 1 Кв безоговорочно считается плохим (его так и именуют "плохое

кварто"), и он в дальнейшей текстологии роли почти не играет.

В любом случае, как принято выражаться, все, что у нас есть, это

тексты названных изданий. Вот тут-то и начинается самое интересное.

Существовать-то эти тексты, конечно, существуют. Специалисты их, может, и

видят время от времени, но эти исходные тексты обросли за три века

позднейших изданий такой редакторской традицией, что в общем-то для широкой

читательской и зрительской публики этих первоисточников практически и нет.

Есть многочисленные более или менее авторитетные издания пьесы, являющиеся

всякий р аз субъективной компиляцией из текстов 2 Кв и Ф с добавлением слов

из других изводов, собственных редакторско-издательских прочтений темных

мест, произвольным внесением ремарок и т.д. До XX века за основу издаваемого

текста принято было брать Ф, а в XX веке, особенно во второй его половине,

наоборот - 2 Кв. И до сих пор редкие издания в сносках комментируют, что,

собственно, взято из 2 Кв, а что - из Ф. Короче говоря, той пьесы, которую

мы три века читаем и ставим на сцене, во времена Шекспира не существовало в

природе. Там и имена действующих лиц были иные, и различных внутренних

неувязок-загадок было меньше. Представим себе, что две разные редакции

пьесы, например, М.А. Булгакова свели в единую пьесу. Появились бы в ней

сюжетные неувязки или нет?

Таким образом, и британская-то публика подлинного Гамлета не знает,

получая различные коктейли из основных версий. Что же тогда говорить о

российской аудитории, если и среди отечественных филологов проблема

текстологии Гамлета по большому счету никогда не ставилась. Тем более этот

вопрос никогда всерьез не возникал перед переводчиками на русский язык. Так,

один из лучших современных специалистов по Шекспиру А.Н. Горбунов пишет в

комментариях к большому тому русских переводов "Гамлета": "Поскольку

русские и советские переводчики пользовались более старыми и традиционными

редакциями, мы включили в настоящую книгу текст, отредактированный в 1899

году Эдвардом Дауденом и многократно переиздававшийся в нашем столетии"

{10}. Разумеется, русской филологии ничего не оставалось в 1985 году, как

идти за переводческой традицией, которая читала не столько текст оригинала,

сколько некий усредненно-обобщенный канон".