Клубная культура. Джексон Ф

телесную и проксемическую позиции и эмоциональное отношение к нему. Ж. Леду так резюмирует эту ситуацию:

Сейчас кажется, что Клапаред обнаружил у своей пациентки функционирование двух различных систем памяти: одна занималась формированием доступных сознательному воспроизведению воспоминаний об опыте, другая действовала вне сознания и контролировала поведение без явного указания на старый опыт [Op. cit. 181].

Действия пациентки указывают на существование дуальной системы памяти, однако мы должны быть очень осторожны, когда применяем эти системы получения знаний к клаббингу. У клабберов функционируют обе системы, хотя свойственный клубам высокий уровень алкогольного и наркотического опьянения может затруднить воспроизведение явных, сознательных воспоминаний. На ум приходит старая поговорка: «Если вы помните шестидесятые, значит, вас там не было».

Социоэмоциональная память о клаббинге может со временем проявиться так же, как телесные техники клаббинга. Воспоминания о клаббинге — это эмоциональная память о приятных ощущениях и яркой жизни, это улыбка, на секунду появляющаяся на лице тусовщика, когда вы упоминаете клаббинг и наркотики, даже если он завязал с этим несколько лет назад. С социальной точки зрения вы можете смотреть на клаббинг как на антипод Клапареда: вместо того чтобы быть уколотыми чьей-то булавкой, люди, особенно друзья, сближаются чистой силой удовольствия, которое они делили, привязываясь друг к другу на телесном уровне.

Э. Клапаред демонстрирует, что эмоциональная память порождает бессознательные действия и отношение к миру, формирующие способ восприятия на эмоциональном уровне. Эта неосознанная эмоциональная реакция важна, так как является первичной, телесной структурой знания, впоследствии упорядочивающей наши фактические знания. Это происходит потому, что они несут в себе эмоциональную память о предыдущих столкновениях человека с «объектами» их мира, определяя физическую и эмоциональную позицию по отношению к этим объ-ектам посредством бессознательных телесных механизмов.

Эмоции устанавливают между нами и миром связь на интуитивном уровне, эмоциональная реакция на «объ-ект» помещает этот «объект» в наши головы и связывает с ним чувства срочности и неотложности, систематизирующие нашу реакцию на него. Она выносит «объект» на передний план и «придает пикантность» нашему опыту взаимодействия с ним, делая его частью наших тел, а следовательно, частью наших умов заявляет: «Эмоции легко вытесняют из нашего поля зрения житейские события, но неэмоциональные события… не способны с легкостью отвлечь наше внимание от эмоций: обычно недостаточно пожелать прекращения беспокойства или де-прессии». Наша эмоциональная связь с миром неразрывна; степень умственного переживания, вызываемого объектом, зависит от силы эмоций, которые он затрагивает [LeDoux J. 1999:19].

А. Дамасио также исследует фоновые эмоции:

Для фоновых эмоций требуется особый термин, потому как названия и определения не входят в традиционное обсуждение эмоций. Когда нам кажется, что человек «напряжен», «раздражен», «уныл», «полон энергии», «печален» или «весел», не произнося ни слова для объяснения этих состояний, мы обнаруживаем фоновые эмоции. Мы обнаруживаем фоновые эмоции в едва уловимых деталях: в положении тела, в скорости и характере движений, в

малейших изменениях частоты и быстроты движения глаз, в степени напряжения лицевых мышц [Damasio A. 1999:52].

Источники фоновых эмоций обычно кроются внутри. Процесс регуляции самой жизни, так же как открытый или скрытый длительный внутренний конфликт, ведущий к продолжительному удовлетворению или подавлению стимулов и мотивации, может вызвать фоновые эмоции.

Фоновые эмоции являются следствием биологических законов жизни и наших взглядов на мир, того, как мы рассматриваем его в своих головах и в какие взаимоотношения с ним вступаем. Как подчеркивает А. Дамасио, внутренняя рефлексия находит отражение в теле — она становится одним из «объектов» телесной природы, который может быть «прочитан» другими людьми. Возможно, именно это подразумевала информантка:

Вы без труда узнаете клаббера. Есть какое-то явное отличие — это не просто их одежда или что-нибудь в этом роде,

ведь я по работе встречалась с людьми, которые казались мне клабберами, и я оказывалась права. Не знаю точно, но в них есть что-то. Это несложно заметить: большие, блестящие, пытливые, живые глаза, то, как они ведут себя с другими.

Есть что-то особенное (32 года, 9 лет клубного опыта).

рассмотреть в области теории, — это то, каким образом эти изменения создают альтернативные формы лингвистического и символического знания.

Причиной одной из проблем понимания клаббинга является тот факт, что порождаемый им опыт довольно сложно внятно описать словами. (Если вы мне не верите, попробуйте кому-нибудь объяснить, каково пережить трип.) Ж. Леду говорит следующее: «Мне очень нравится идея, что эмоциональный мозг и „мировой мозг” могут функционировать параллельно, используя различные коды, и потому необязательно должны сообщаться друг с другом» [Ibid. 99].

Язык чувств и эмоций работает иначе, чем язык знаков. Мы понимаем знаки, несмотря на их случайную природу, потому что они ссылаются на определенные вещи. Так мы узнаем, что корова — это корова. Но язык чувств и эмоций можно понять только эмпатически. Грусть — это не вещь, это сложное состояние; если мы были до-статочно странными, чтобы никогда его не испытывать, мы не сможем по-настоящему понять, что это такое. Говоря о грусти, мы говорим об «упадке», «поникании» и «гнете», и эти слова, по сути, описывают состояние грусти.

Вкниге Metaphors We Live By Дж. Лакофф и М. Джонсон анализируют то, как метафоры ориентируют человеческую речь и мысли, создавая систему связи между несопоставимыми идеями. К примеру, они рассматривали такие ориентирующие метафоры, описывающие счастье, как «я сегодня ощущаю подъем», и пришли к выводу, что эти метафоры имеют вещественный и опытный базис, наделяющий их таким направлением. Итак, «подъ-ем» — это счастье, «упадок» — это грусть. Однако та же самая вертикальная ориентация описывает ряд других опытов. Так, сила считается «возвышением», в то время как слабость — «приземленностью». Нравственность называют «высокой», безнравственность — «низкой». Авторы утверждают:

Вдействительности нам кажется, что никакая метафора не может быть полностью осмысленной или адекватно

представленной и независимой от своего опытного базиса[Lacoff G., Johnson M. 1981:19].

Давая людям новые ощущения, клаббинг создает новые овеществленные метафоры и изменяет язык. Многие выражения, например «улететь» или «приземлиться», основаны на овеществленных метафорах, описанных Лакоффом и Джонсоном. Большинство метафор, исследованных Лакоффом и Джонсоном, происходят от обычных физических и пространственных опытов (положение стоя, положение лежа, движение и т. д.). Метафоры клаббинга, напротив, подразумевают радикальные перемены в теле. Слово раш1 не подразумевает, что вы пытаетесь догнать автобус, — оно скорее фиксирует физические ощущения, появляющиеся после приема экс-тази. Волны экстази проносятся по вашему телу, пропитывая его, изменяя сознание, освобождая плоть, меняя восприятие до тех пор, пока раш не прекращается и во-круг вас не устанавливается та нужная атмосфера всеобщей любви, за которой вы гнались. Хотя слово rush нам знакомо, в данном случае оно приняло другое значение, так как его чувственная структура полностью изменилась.

Язык клаббинга обычно связан с уходом от обыденности. Люди говорят о свободе, освобождении, непринужденности, бесшабашности, безумии и развлечениях на всю катушку. Даже выражения вроде «обдолбанный», «убитый» или «торкнутый» не обязательно несут негативную оценку, так как обозначают состояния, не скованные ограничениями повседневности. Критики клаббинга с готовностью называют чувство ухода от обыденности эскапизмом и объявляют альтернативную чувственносоциальную реальность фальшивкой. Однако в этом также легко усмотреть экспансию повседневной реальности, тогда становится ясно, что чувственно-социальные огра-ничения этой реальности так же непоследовательны, как и культура в целом. (Первое, что понимаешь, изучая антропологию, — это то, что существует великое множество культур, ни одна из которых не лучше остальных.)

Другие метафоры, например «триповый», указывают на сложные ощущения, лежащие за пределами обыденного телесного знания. Я слышал, как люди называли триповыми произведения искусства, телепрограммы или эпизоды в общении. Этот ярлык является точкой отсчета, позволяющей людям осмыслить эти разнотипные явления. Однако он не просто служит лингвистической ссылкой, особенно с социальной точки зрения, так как вы можете непреднамеренно выбрать социальные и эмоцио-нальные линии поведения, приобретенные во время трипа, чтобы действовать в текущей ситуации. Если вы пережили много трипов, то привыкли к тому, что мир выглядит, ощущается и ведет себя странно и причудливо, и умеете обращаться с этим опытом, контролировать свою реакцию и преобразовывать его в позитивное состояние. (В противном случае вы, по крайней мере, умеете убегать и прятаться под кроватью, что может оказаться на удивление действенной стратегией выживания.) Вы научились контролировать крайние эмоциональные состояния, которые может вызвать трип; вы умеете видеть вещи забавными, а не угрожающими; вы знаете, как плыть по течению, ведь если трип начался,

вы не можете прервать его следующие шесть — двенадцать часов. Кроме того, в этом состоянии вы учитесь общаться с людьми.

То же самое можно сказать об атмосфере всеобщей любви, создаваемой экстази. Это необычный опыт. Он не связан напрямую с традиционным использованием слова «любовь» — скорее с определенным социальным состоянием, не имеющим прямых аналогов в по-вседневном мире. Выражение «атмосфера всеобщей любви» охватывает всю гамму соответствующих опытов, связанных с самоощущением и отношениями с другими людьми. Эти сложные овеществленные модели играют роль альтернативных ссылок или, используя термин, употребленный Дж. Лакоффом в работе Women, Fire and Dangerous Things (1987), ИКМ (Идеальной Когнитивной Модели).

ИКМ — это своего рода социальный шаблон, включающий в себя ментальные, физические и эмоциональные образцы, являющийся посредником в передаче знания о мире. Хорошим примером обыденного ИКМ может послужить собеседование о приеме на работу, так как оно включает в себя определенные социальные, эмоцио-нальные и телесные структуры, на которых строится наше поведение: во время собеседования мы знаем, как нужно держаться, что говорить, в какой позе сидеть. Мы также используем разговорную и поведенческую модель собеседования в других случаях, когда у кого-то есть власть над нами, а мы хотим произвести на него впечатление, например в суде.

Если ты однажды испытал всеобщую любовь и разделил это чувство с другими, она становится для тебя новым ИКМ в том смысле, что она превращается в овеществленную модель того, как, по-твоему, отношения между людьми должны проявляться и ощущаться на чувственном и эмоциональном уровне. Это возможно не всегда, но эта модель все же остается тем, к чему ты стремишься, особенно в отношениях с друзьями. Чувство эмоциональной глубины этих отношений, сила общих переживаний и связь между вами становятся альтернативной системой координат, исходящих из точки отсчета, расположенной в вашем социальном пространстве.

Пример2

Следующий пример демонстрирует, как социальное тело, сформированное клаббингом, создает основу для новой ИКМ, закрепляющей изменения опыта людей в их собственном социальном пространстве.

Однажды попробовав спид, я впервые почувствовала себя абсолютно уверенно. Кажется, это было «розовое шампанское» — клевая штука, — и я говорила не затыкаясь. До этого я была очень стеснительной, очень тихой, и я по-

мню, что следующие несколько дней я все время думала: «Так вот что значит быть уверенной в себе и вот что для этого нужно делать. Мне надо научиться чувствовать себя так же без наркотиков». И что действительно отлично, учитывая, что я уже несколько месяцев ничего не принимаю, — это понимание того, что я теперь знаю, как хорошо про-вести время — я вынесла это с вечеринок без наркотиков. Все это очень позитивно (женщина, 32 года, 9 лет клубного опыта).

Ощущение уверенности, испытанное этой женщиной, сделало саму идею уверенности более осязаемой для нее. Она получила модель, позволившую ей понять чувство уверенности, ставшее для нее социальной действительностью. Ранее она нашла для себя вещественную и опытную базу, с точки зрения которой стеснительность была единственным социальным состоянием. Опыт приема амфетамина был физическим и эмоциональным — амфетамин действует на тело, и это воздействие влечет за собой изменение отношения к «установке и обстановке» пространства, в котором оно возникло. Именно в этом новом телесном и эмоциональном состоянии моя информантка начала общаться и испытала чувство уверенности в себе. Клаббинг как не повседневная и не обыденная чувственная практика указывает людям дорогу к альтернативным состояниям, изменяющим опыт их существования в мире.

Та же информантка отвечала на мой вопрос «Изменил ли клаббинг твой стиль общения с людьми?»

В какой-то мере да. Классический пример — это курсы, которые я посещала для работы. Я ходила на эти курсы и ненавидела их. Я там никого не знала, и мне хотелось с кем-нибудь заговорить. Я панически боялась перерывов и ланчей, спрашивая себя: ну и куда ты собираешься пойти? Ты с кем-нибудь подружилась? Или собираешься уныло сидеть в одиночестве? Недавно я снова проходила недельные курсы. Не то чтобы я нашла человека, с которым можно поговорить, как мне хотелось раньше. Вовсе нет. Я просто весело кружилась и знакомилась с толпами народа, и

каждый перерыв и каждый ланч мне было с кем пообщаться, так что к концу курсов я знала большинство людей. Это на самом деле очень отличается от моего прежнего поведения. Оно стало более «клубным» с точки зрения общения.

Мы имеем модель социального поведения, для которой в нашем языке нет специального названия. Эта чувственно-социальная практика была найдена в клаббинге, а затем распространилась за пределы клубной среды. Заметьте, что моя информантка не называет это «всеобщей любовью», так как не говорит о ярком опыте общения внутри клуба, — модель социального взаимодействия, распространенная в клубах, стала прообразом ее социальных отношений во внешнем мире. Ее опыт основан на нескольких телесных и эмоциональных контактах с другими людьми, которые, по ее мнению, изменились в процессе клаббинга.

Мы также должны помнить, что поведение моей информантки на курсах не является результатом приема наркотиков. На мой вопрос «Разве твоя работа не научила тебя взаимодействовать с другими людьми?» она ответила:

Понятно, что это и возраст сыграли свою роль, но я работала там уже четыре года, прежде чем начала ходить в клубы и принимать наркотики, вместо того чтобы банально напиваться и танцевать, и моя работа сама по себе не придала мне уверенности. Сейчас мне, естественно, предлагают место тим-лидера1, хотя четыре года назад я не могла и мечтать об этом, да и никому в голову бы не пришло мне это предложить.

Опыт моей информантки изменил ее телесное и эмоциональное отношение с другими людьми. В клубах она обнаружила и испробовала на практике новый образец социального взаимодействия. Обратите внимание на слово «кружилась», оно дает представление об оптимизме, с которым она обращалась к людям, и теле, через которое она завязывала знакомства. «Кружение» определенно не наводит на мысли о застенчивости или бо-язливости, оно говорит о стремлении к общению, не имеющем никакого отношения к отсутствию энтузиазма, обычно связываемому со скромностью. Моя информант-ка нашла и перенесла в трезвый мир своей работы то состояние, которое было впервые создано наркотиками. Оно дало ей цель, к которой нужно стремиться: чувственно-социальную и эмоциональную модель, которую она в конце концов вынесла из клубов без использования наркотиков. Эта модель была гибридной: она не была ни безумной жаждой общения клубов, ни ее прежней, обычной личностью, скорее — телесной практикой, изученной техникой, позволившей ей найти место в социальном пространстве и установить в этом пространстве связь с окружающими людьми.

ВЫВОД

В данной главе мы рассмотрели телесные структуры, позволяющие нам считать клаббинг формой социального и индивидуального знания, которое способно выйти за пределы клуба. Хотя клабберы сталкиваются с новыми чувственно-социальными моделями, эти модели со временем превращаются в практики и постепенно перетекают в обычную жизнь клабберов, особенно тех, которые ходят в клубы вместе с друзьями. Сложнее этим практикам приходится вне дружеских групп. Однако клабберы, выбирая путь в своем социальном пространстве, создают новые чувственно-социальные модели, гибриды, основанные на практиках клаббинга. Они используют социальное, чувственное и эмоциональное знание, обретенное в клубах, чтобы построить новую телесную форму и переориентировать свои отношения и взгляд на мир, лежащий за пределами клубов.

9. ЧУВСТВЕННЫЕЭКСПЕРИМЕНТЫ ВИСКУССТВЕБЫТЬЧЕЛОВЕКОМ

Клаббинг чем-то похож на прием психоделиков. Это не совсем одно и то же, но психоделики — мощный инструмент:

даже если ты попробовал лишь однажды, эффект длится всю жизнь. Всю свою оставшуюся жизнь ты будешь знать, что есть что-то еще, что где-то там есть иной опыт. Ты перешел поле и узнал, каково на другой стороне. Как поступить с этим знанием, решать тебе, но оно навсегда остается с тобой. Клаббинг — это примерно то же самое. Он дает тебе понять, что существует еще один, гораздо более действенный способ хорошо провести время среди людей (мужчина, 32 года, 14 лет клубного опыта).

В предыдущей главе мы выяснили, как социальные и телесные системы создают и структурируют наше чувственное восприятие мира. В данной главе я хочу рассмотреть то, как эти перемены в области чувственно-социальной практики, создавая альтернативные привычки и мнения, проявляются в жизни человека в виде новых знаний.

ОТРЫВ

Клаббинг показал мне радость отрыва. Ты раскрываешь-ся перед всем миром. Это довольно молодой образ жизни; он

еще развивается (женщина, 32 года, 9 лет клубного опыта).

Отрыв? Что это за стиль жизни? Как это? Отрыв снова и снова всплывает в интервью как ценный позитивный опыт. Однако всегда упоминались степени отрыва; об абсолютном отрыве речь почти не заходит, а ко-гда заходит, оказывается, что все дело шло к передозу или сопровождалось передозом. Но даже когда отрыв был следствием чрезмерного употребления наркотиков, люди все же находили в этом опыте что-нибудь ценное.

Я хочу рассмотреть три типа отрыва, которые в конечном счете связаны между собой. Они накладываются друг на друга и усиливают ощущение присутствия других людей. Отрыв — это мощный опыт, это определенный стиль бытия в мире, сущность которого неразрывно связана с моментом, в который он происходит. Уйти в отрыв — значит отбросить прошлое и будущее и полностью принадлежать настоящему. Ты не думаешь о вчерашнем дне и не беспокоишься о завтрашнем, ты получаешь удовольствие прямо здесь и прямо сейчас. Мир за пределами этого «здесь» перестает существовать. Один из моих информантов описывает это так:

Когда ты в эпицентре по-настоящему взрывной ночи, мир за дверями клуба перестает существовать. Он ничего не значит, потому что ты думаешь только о вечеринке и о своем удовольствии.

Идея жить настоящим, конечно, не нова, однако многим людям было непросто испытать ощущение жизни настоящим. Клаббинг изменил эту ситуацию, создав пространство, заряженное страстью и общением, которое подарило людям «радости отрыва». В ходе этого процесса представления людей об удовольствии изменились, их новая форма была более необузданной и требовала больше общения, ее негативные стороны были сведены к минимуму. Чувственный гедонизм становился для множества людей все более гедонистическим, найдя свой дом и перестав быть прерогативой богатеев и декадентов. Для одних моих информантов поиск удовольствия стал стилем жизни, для других — хобби. Как замечает мой информант:

…многие люди не могут понять, что в наши дни клубы и наркотики — это разновидность досуга, участвовать в этом или нет — дело вкуса. Кто-то любит гольф, кто-то — футбол, кто-то ходит на выставки античного искусства, кто-то — в

театр, некоторые прыгают с парашютом, другие предпочитают танцы и наркотики. Это просто способ повеселиться с друзьями. Я знаю людей, которые расписывают свою жизнь по минутам, потому что обожают это делать. Я также знаю тех, кто хватается за любое интересное дело, а затем в подходящий момент бросает его, потому что хочет еще много чего перепробовать. Я также знаю людей, устроивших свою жизнь так, что большую ее часть они проводят под водой с аквалангом. Я не вижу никакой разницы, за исключением той, что одни действия упрямо продолжают считаться законными, а другие — нет. Это полная чушь — люди не перестанут получать удовольствие от того, что им нравится.

Клаббинг часто называют эскапизмом, но в нем не больше эскапизма, чем в том, что вы в одиночестве читаете в своей комнате, или перелистываете свою коллекцию марок, или слушаете классическую музыку. Никто ведь не называет это эскапизмом, правда? Это просто хобби, любимые занятия людей, способ провести время между жизнью и смертью

(мужчина, 27 лет, 10 лет клубного опыта).

Сточки зрения клаббинга отрыв имеет несколько видов.

ФИЗИЧЕСКИЙ ОТРЫВ

Удовольствие оказаться во власти музыки, танца и водоворота толпы. Энергетика клубов изменчива, экспрессивна и заряжена эмоциями, тело в потрясающем чувственном движении. Однако обычно мы говорим об общем для всех посетителей клуба состоянии отрыва, об удовольствии наблюдать за тем, как люди раскрепощаются, стряхивают мускульные традиции привычного мира, тело становится эмоциональным и чувственным, толпу захлестывает удовольствие, улыбки, смех. Но важнее всего танец, несущий свой собственный смысл. Танцевать — значит физически занимать значащее время и значащее пространство — вот в чем секрет танца. Поэтому все культуры танцуют.

ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ОТРЫВ

Обычные страхи людей практически полностью улетучиваются в клубах. Люди становятся более экспрессивными, они общаются с повышенным энтузиазмом, но это общение преимущественно физическое или основанное на лести. Это «общение ради восхитительного удовольствия общения». Оно редко доходит до спора или содержит глубокие мысли — для интеллектуальных игр в клубах обычно слишком шумно. Это чистая форма обмена эмоциями в атмосфере праздника. Одна из моих информанток высказалась об этом лаконично:

В клубах тебе позволено быть счастливым, ты не обязан объяснять, почему счастлив, тебе не нужно оправдываться, ты можешь просто быть счастливым. В жизни люди обычно не ждут, что ты будешь счастлив, они не верят счастью.

Страдание вызывает куда большее уважение. Если ты счастлив, люди думают, что с тобой что-то не в порядке, они думают, что ты простачок, но это все бред. Конечно, не все идеально, но по сравнению с большей частью мира мы,

западные люди, избалованы, однако если ты рискнешь заявить, что тебе повезло, люди начнут относиться к тебе как к уроду, потому что это ставит под сомнение оправдания, которые они используют, чтобы объяснить свои ошибки и свою собственную убогость. А вот в клубе ты можешь быть счастливым. В общем-то этого от тебя и ожидают. Клуб — это единственное место, где смешно и бессмысленно быть хмурым неудачником (41 год, 19 лет клубного опыта).

Почему людям так важно место, где они просто могут выразить счастье? Объяснением может послужить связь между телом и эмоциями. Эмоциональный ответ напрямую связан со способом выражения эмоций на физическом уровне. М. Мерло-Понти утверждает:

Жест не наводит меня на мысль о гневе — он сам является гневом [Merleau-Ponty M. 1994:184]1.

На языке клаббинга это означает, что вы находитесь в пространстве, которое физически более экспрессивно, чем другие. Ваше тело может выражать эмоции; сила этой экспрессии зависит от опыта выражения эмоций. В клубе вы можете выразить свое счастье, вам не нужно подавлять его, вы можете наслаждаться его сильнейшими проявлениями через эмоциональное тело.

Моя информантка рассказывает:

Клубы и экстази сделали меня более эмоциональной. Однажды в клубе я подбежалак G., обняла его и начала говорить: «О, привет, дорогуша! Как дела? Боже, как здорово, что мы встретились!» Раньше я никогда так себя не вела. Знаю, что это звучало немного слащаво, но мне действительно нравится G., так почему бы не сказать старому другу, как я рада его видеть? Почему я не могу быть в восторге от нашей дружбы? Я говорила то, что чувствовала, и то, как он улыбнулся мне в ответ, дало мне понять, что он чувствует то же самое. Вы должны радоваться своим друзьям и быть честными с ними (32 года, 9 лет клубного опыта).

Мы снова, как и в главе, посвященной экстази, говорим об относительном отрыве, когда с точки зрения важности встречи люди видят явное различие между друзья-ми и незнакомцами.

Физическое усиление ощущений и чувство эмоционального отрыва, которые люди испытывают в

Иногда клаббинг определяет место человека в мире, как с его собственной точки зрения, так и с точки зрения окружающих. Сила ощущений позволяет человеку почувствовать себя непохожим на остальных: он не как все, он не похож на других живущих на Земле, потому что знает настоящую силу клубного безумия, он пережил то загадочное чувство, будто мир меняет свои очертания, и удовольствие от жизни въелось глубоко в его плоть. Людям, которые не пробовали наркотиков, не танцевали и не отрывались, клаббинг может показаться чем-то дурным или эскапист-ским, но, с точки зрения клабберов, эти люди просто многого не пробовали и не имеют представления о том, что можно жить иначе. В глазах клабберов они лишены воображения, они верят, что яркость жизни задается опре-деленными неизменными параметрами, что она не является подвижным и проницаемым свойством плоти. Чем-то, что может меняться по вашему желанию. Один из моих информантов рассказывает:

Что интересовало людей тридцать лет назад? Разговоры в пабе за кружкой пива, недельный отпуск в Богнор Регис1,

проведенный под дождем, или, может быть, пьяная субботняя дискотека и выкуренный косяк в качестве безумного и запоминающегося приключения. Разумеется, некоторые всегда хотели чего-то большего, но таких было немного.

Времена меняются: сейчас удовольствие — это выбраться на две недели на Ибицу, купить авиабилеты на кругосветное путешествие, посмотреть на психоделический рассвет, трахнуться под наркотой. Для нас в Британии изменилось само понятие удовольствия — оно заключается в сильных ощущениях и изменении морали; люди стали иначе воспринимать мир. По правде говоря, мне кажется, что мы всё еще к этому привыкаем, мы еще не совсем научились с этим обращаться (мужчина, 34 года, 16 лет клубного опыта.)

Вот мнение другого информанта:

Возьмите, например, браки — их заключают уже сотни лет. Пару веков назад основным моментом была религиозная церемония. Потом, наверно, к середине прошлого века на первый план вышли поздравительные речи и обед. Свадьба стала социальным событием, посвященным еде и разговорам. Недавно я был одним из диджеев на совершенно роскошной свадьбе, проходившей воскресной ночью. Богатый народ, профессионалы, церемония, потом разговоры и еда. У нас с собой случайно оказалось немного экстази, мы сказали об этом паре ребят и вжжик! — ничего не осталось,

как будто саранча налетела. После этого мы начали играть, и тогда вечер по-настоящему взорвался, все стали танцевать, экстази определенно подействовало, это была отличная ночь. Экстази украсило свадьбу, как глазурь пирожное, стало гвоздем программы. Сейчас даже немолодые люди понимают, что танцы и вечеринки объединяют людей. Дело не в религии или еде — они перестали быть для людей, особенно молодых, кульминацией праздника.

Их место заняли музыка, танцы и, если возможно, наркотики, становящиеся для все большего числа людей точкой отсчета веселья. Люди предпочли этот опыт другим (мужчина, 32 года, 14 лет клубного опыта).

Взгляд британцев на удовольствие меняется; все больше людей приобретают новый опыт и новое понимание удовольствия. Люди, музыка, наркотики, секс, танцы — любой из факторов, существующих в клубах в комбинации с остальными, может сам по себе доставить удовольствие. Они являются базовыми элементами активного чувственно-социального поведения, на котором основывается идея «развлечений с друзьями». Более точным был бы взгляд на эти потенциальные возможности клуба, эти несопоставимые явления, собранные под одной крышей, как на что-то такое, что люди могут разделить между собой, ведь именно разделяя их, люди получают наибольшее удовольствие. В данном случае гедонизм проявляется скорее как общественная, нежели индивидуальная сила, она зиждется на связи, которая в клубе может быть с одинаковой вероятностью установлена как между друзьями, так и между незнакомцами. Эти взаимоотношения являются результатом исключительного обострения чувств. Вот почему экстази оказало сильное влияние на наше представление о хорошо проведенной ночи, оно изменило восприятие ночи обществом.

Взаимоотношения в клубе сперва формируются и функционируют как чувственные — это делает их до-ступными по мере того, как клабберы продолжают проводить время в клубе; чувственные взаимоотношения превращаются в социальные, в их сторону смещается фокус опыта. Важнее всего то, что чувственность становится инструментом изменения и усиления определенного набора социальных взаимоотношений. В одном все мои информанты солидарны: после нескольких лет посещения клубов, приема наркотиков и безумных танцев, впитав чистейшие ритмы один за другим, они нашли кое-что ценное — людей, с которыми они делили этот опыт.

СМЕШЕНИЕ ПОЛОВ

В своей книге, посвященной обществу кабилов, П. Бурдье (1990) называет одной из основных управляющих сил габитуса различие между телесными практиками мужчины и женщины. Их тела устроены противоположно друг другу, и это устройство имеет глубокие социальные последствия, сделавшие возможным существование всех последующих уровней различия у кабилов. Эти различия существуют в любом обществе, в том числе и в нашем. Однако клаббинг на время разрушает телесные законы, так как тело в клубе скорее является дионисийским телом, чем имеет определенный пол. Б. Малбон (1999) в своей работе рассматривает идею о том, что клубы могут служить пространством для освобождения женщин. Он отмечает, что женщины ценят в клубах отсутствие сексуального давления и одновременно могут проявить свою сексуальность, и я с этим полностью согласен. Однако я бы добавил, что, сосредоточившись на женщинах, он исказил объект изучения, поскольку клаббинг освобождает не только тело женщин, но и тело мужчин, и именно это общее раскрепощающее действие формирует клуб как единое целое. То есть раскрепощаются не только женщины, но и мужчины, которые получают возможность по-новому ощутить свое тело.

Один из наиболее важных аспектов изменения телесной практики связан с опьянением. Как было замечено в главах, посвященных алкоголю и наркотикам, на пьющую женщину всегда смотрели более сурово, чем на пьющего мужчину, что породило половое неравенство в отношении опьянения: мужчины и женщины пьют по-разному, предполагается, что женщина должна оста-ваться более трезвой и вменяемой, чем мужчина, что соответствует общественному статусу хранителя добродетели. Более подробное обсуждение этой темы ищите у Д. Жефу-Мадьяну (1992) и М. Макдональд (1994). А потом появилось экстази и устранило неравенство в опьянении, создав общее дионисийское тело, не связанное с социальными моделями, касающимися упо-требления алкоголя. Мужчины и женщины внезапно лишились каких-либо предрассудков в отношении друг друга, однако это произошло в совершенно иной форме, чем могло бы произойти под действием алкоголя, так как культура алкогольного опьянения годами формировалось таким образом, чтобы отражать различие между полами в повседневном мире. Употребление алкоголя было пропитано логикой практики, наполняющей огромный мир отношений между полами, а употребление экстази — нет.

В дни зарождения рейва появились два вида дионисийского тела: мужское и женское. В основе обоих лежало снижение уровня социальных страхов и беспокойств, что в свою очередь послужило фундаментом для создания новой формы социальной практики. Ощущение чувственного равенства выделяет клубы среди других социальных пространств. Все что-то употребляли, и всем казалось, что они разделяют с другими эмоциональный кайф. Мужчины больше не «с Марса», а женщины не «с Венеры» — они все приземлились на планете Экстази, и это исключало любые предположения о различии между полами. Эти изменения не имели ничего общего с исчезновением влечения к противоположному полу: в клубах было слишком жарко, люди слишком распалялись, чтобы не захотеть трахаться. Изменение произо-шло в сфере общения: мужчины и женщины стали больше разговаривать, вместе проводить время на танцполе, ценить компанию друг друга, меньше друг друга бояться.

Теория феминизма содержит допущение, что доминирование мужчин над женщинами всегда скрывало подлинную робость и боязнь, которые во время общения с женщиной испытывают многие мужчины. Во-первых, вращаясь преимущественно среди других мужчин и не зная, что сказать женщине, мужчины чувствовали себя слабаками. Во-вторых, обычно женщина считает, что мужчина во время разговора пытается ее клеить. Дружеские шутки всегда воспринимались как упражнения в совращении, так как общение между мужчиной и женщиной считалось исключительно сексуальным общением, как будто они не могли иметь ничего общего. Однако под влиянием экстази мнение, что секс — это единственная причина, по которой можно говорить с представителем противоположного пола, исчезло. Мужчины и женщины начали общаться ради «восхитительного удовольствия общения». Одна из моих информанток так рассматривает эту ситуацию:

Однажды в клубе ко мне подошел какой-то парень и сказал: «Я просто хотел, чтобы ты знала, что ты великолепно выглядишь». И это было совсем не похоже на попытку меня завалить, а позже я встретила его с подружкой, так что он точно не подкатывал ко мне. Он просто хотел сказать мне что-то приятное. Если парень хочет со мной познакомиться и у него нет скрытых мотивов, я всегда очень рада поговорить с ним, и меня это нисколько не беспокоит. Со временем становишься более проницательной, распознавая истинные мотивы, движущие людьми. Многие из них определяются невербально, о них говорит язык тела, ты понимаешь, когда кто-то пытается тебя снять, а когда он просто хочет хорошо провести время и поболтать (32 года, 9 лет клубного опыта).