Глава 22. Динамика моделей

Как и типология, модель представляет собой построенный на основе обобщения синтезированный образ, используе­мый для объяснения и систематизации результатов срав­нения. Для того, чтобы показать своеобразие моделей, мы решили сравнить их с типологиями.

Типология упорядочивает мир, модель стремится объяс­нить его. В определенном смысле модель позволяет глубже, нежели типология, проникнуть в сущность социальных объектов. Типология может классифицировать все полити­ческие системы, модель может объяснить прогрессивный или регрессивный переход от одной системы к другой. Со­гласно Ж; Бэшлеру, «роль типологии заключается в постро­ении идеализированных типов объектов путем однонаправ­ленного раскрытия одной или нескольких их отличитель­ных особенностей. Такой метод никогда не сможет объяс­нить причин конкретных явлений. Он всего лишь, но это тоже важно, представит объекты на рассмотрение для их последующего, более глубокого исследования»¹.

Проводимое здесь различие не всегда оказывается до­статочно четким. Случается, что динамика процесса прояв­ляется и в типологии. Все типы со временем устаревают и деформируются. Это нам известно с времен Аристотеля. Обычной практикой конституционалистов является опре­деление возможных изменений, присущих каждому типу политического режима. Так, например, Ж. Блондель утвер­ждает, что плюралистические демократии, находясь под по­стоянным воздействием своих избирателей, могут оказать­ся неспособными к выработке долгосрочного политическо­го курса². Коммунистические режимы испытали другие, свойственные только им трудности и часто оказывались пе­ред выбором между либерализацией и подавлением. Типо­логии могут также воплощать идею преемственности. На­пример, когда Ф. Ригге противопоставляет режимы, где

существует лишь исполнительная власть, тем, где имеется также и бюрократический аппарат, а также тем, где есть за­конодательная власть и политические партии, он отмечает, что между этими типами наблюдается определенная про­грессия. Он утверждает, что «нет такого бюрократического правления, где бы власть не обладала исполнительными полномочиями, ни законодательной власти без админист­ративных функций, ни такого правления, где бы политиче­ские партии не имели законодательных полномочий»³.

Это свидетельствует о том, что в свою схему он включает идею развития. Аналогичным образом поступают Э. Шилз и Г. Алмонд, так как они классифицируют режимы в соот­ветствии с тем местом, которое те занимают в системе оп­ределяющих координатных осей. Утверждалось, что типо­логии представляют собой недостаточно развитую ступень определенной области научного знания; они предполагают создание описательной схемы, обладающей ограниченной способностью к обобщению. Однако стоит лишь обратить­ся к лучшим типологиям, чтобы увидеть заложенную в них способность синтезировать знания. Типология также явля­ется творческим построением. Так, например, типология сможет не только объяснить разнообразие военных режи­мов или различие ролей государственных чиновников во Франции и в Бельгии, но также установить возможные формы поведения, без изучения которых никаких заключе­ний о их причинной обусловленности невозможно было бы сделать.

Модель же по самой своей природе ориентирована на анализ причинности. Именно в силу этого она часто пред­полагает строгий методологический подход, построенный на принципах формальной логики или математического анализа⁴. Она выявляет развитие линейной, криволиней­ной и кибернетической причинности. Поэтому обращение к количественным данным оказывается более необходи­мым при разработке моделей, нежели типологий. Тем не менее, следует обратить внимание, что это «правило» допу­скает исключения. Многие типологии социальных актеров созданы на основе обобщения результатов опросов и ис­пользуют сложные методы анализа. В свою очередь, неко­торые модели не опираются на количественную оценку данных. Например, Д. Растоу⁵, С. Хантингтон⁶ и Р. Бен-дикс⁷, изучая процесс формирования государственности, строили свой анализ на сравнительно умеренном использо­вании количественных оценок. Не прибегая к помощи ста­тистики, С. Роккан смог выявить в самом процессе истори­

ческого развития «искривления», которые объясняют поли­тические сдвиги в сегодняшней Европе: национальная ин­теграция не встречала повсюду на периферии одинакового противодействия, укрепляющееся государство не сталкива­лось с одинаковым неприятием секуляризации, а промыш­ленная революция не способствовала повсюду одинаковому ослаблению территориальных споров. Роккан обнаружил в поворотах истории такие элементы, которые стали для соц­иологов ценным инструментом, объясняющим глубинные причины многих современных конфликтов⁸. Он усмотрел величайший парадокс в том, что «так мало было сделано, чтобы создать обобщающие парадигмы для передовых ре­гионов мира, тогда как столь многое, чего мы достигли в области создания теорий развития, относится исключи­тельно к общественным системам, чей путь исторического развития короток и плохо отражен в документах». Его «кон­цептуальная карта» Европы была задумана в качестве схе­мы, обобщающей основные параметры развития политиче­ских систем на континенте. Позднее политические конфи­гурации Западной Европы сравнивались с формами поли­тического развития других регионов мира для того, чтобы выявить основные различия между условиями ранне- и по­слеколониального государственного и национального стро­ительства.

Построение модели обычно определяется необходимо­стью дать объяснение явлений или процессов. То есть ре­зультаты, полученные при анализе процесса развития или модернизации, сами по себе не представляют реального интереса, если они не связаны с изменением ряда перемен­ных, важных при формулировании гипотезы или выводов. Это очень трудная процедура, о чем свидетельствует при­мер многих моделей, которые постепенно трансформиру­ются в абстрактную теорию. Мы имеем в виду, например теорию, разработанную С.Блэком⁹, который с философ­ских позиций объясняет «модернизацию» все возрастаю­щим контролем, который удается получить человеку над природой.

Вместе с тем, когда исследователь проводит тщательный анализ эмпирических данных, часто случается так, что по­лученные им результаты едва ли заслуживают затраченных усилий, поскольку новая информация является бедной со­держанием и вводит в заблуждение. Исследуя причины волнений граждан, Т. Гар показал, что их интенсивность связана с социальными структурами и степенью недоволь­ства населения¹⁰. Но мы были бы поражены неопределен-

ностыо предложенной им модели, если бы попытались с ее помощью установить иерархию социальных структур, кри­тический уровень недовольства и т. д. Д. Маккроун и Ч. Кнад¹¹ провели исследование, устанавливающее зави­симость между урбанизацией и образованием (как и Лер-нер), распространение которого способствовало бы более активному привлечению граждан к политической жизни при помощи различных информационных средств, что в свою очередь способствовало бы демократическому разви­тию. Но их модель носит вневременной характер. Она иг­норирует исторический опыт и социальные контексты, не задается целью выяснить связь между новыми средствами интеллектуального воздействия и формой «демократии», которая могла бы возникнуть.

Поскольку гораздо проще статистически определить по­требление электроэнергии или уровень детской смертно­сти, чем политическую активность, возникает искушение доверять такому анализу, в котором политическая жизнь становится зависимой переменной. Любопытный резуль­тат для науки, которая считает себя политической! Кванти-фикация позволяет провести строгий анализ всех основных связей, которые предполагались существующими на про­тяжении многих веков, но было бы, конечно, ошибкой вы­страивать исследование исключительно в соответствии с четкими количественными данными, имеющимися в на­шем распоряжении. Д. Аптер предупреждает нас, что разви­тие исследований, построенных на основе количественной оценки, создает опасность «неадекватной концептуализа­ции адекватными методами»¹².

Точность, обеспечиваемая десятичными знаками, не за­меняет собой строгости логических построений, особенно, когда сложные модели разрабатываются на основе недоста­точной статистики, или же когда коэффициенты корреля­ции не столь убедительны. Так, по-видимому, происходит в тех случаях, когда используемые данные слишком «рас­плывчаты», чтобы их можно было бы перевести в сТрогие цифры, или вследствие того, что преобразование в концеп­туальные категории носит слишком искусственный харак­тер, или же вследствие сочетания этих двух тенденций. К сожалению, можно привести большое число примеров, иллюстрирующих такое сползание с позиций обоснованно­го поиска причин в сторону создания усложненных моде­лей, все более удаляющихся от реальности.

Типология — более статична, модель — более динамич­на. Трудно предусмотреть изменение и развитие в типоло­

гии, поскольку типы являются эксклюзивными категория­ми. Д. Аптер справедливо советовал компаративистам отойти от создания формальных структур и сосредоточить­ся на осмыслении динамических процессов¹³. Тогда как типология стремится «заморозить» реальность, которую она хочет синтезировать, модель стремится показать про­цессы развивающимися во времени. Типология противо­поставляет различные этапы социального и политического развития, тогда как модель воспроизводит само социальное изменение.

Очень важным методом с этой точки зрения является лонгитюдный анализ. Им обеспечивается возможность ус­тановления порядка и важных фаз развития при изучении квантифицированных данных в течение длительного пери­ода времени. Многие авторы, и среди них Д. Растоу, А. Бэнкс, П. Флора, были сторонниками такой стратегии. Преобразование застывших данных в кривые обеспечива­ет возможность непосредственной визуальной оценки многочисленных ракурсов развития и эволюционных процессов, а также графически фиксирует точки их переги­ба. Многочисленные исследования уровня благосостояния в европейских странах иллюстрируют возможности этой стратегии. В книге, изданной П. Флорой и А. Хайденхайме-ром¹⁴, сфера исследования была расширена путем проти­вопоставления американского опыта европейскому. В опуб­ликованных здесь работах экономистов, политологов, соц­иологов и историков проводится точка зрения, что разви­тие благосостояния является часть общей тенденции свет­ской модернизации, но здесь показано также, что ее детер­минанты в странах по обе стороны Атлантики были раз­ными.

Лонгитюдный анализ облегчает оценку последствий развития событий и позволяет показать ключевую роль, принадлежащую той или иной переменной. Проведенный Бэнксом анализ вначале 36 южно-американских государств за период 1835—1966 гг.¹⁵, а затем 106 стран¹⁶ ставит под сомнение представление о том, что социоэкономическое развитие обусловливает развитие политическое. С истори­ческой точки зрения, по крайней мере, такая причинная связь неочевидна. Напротив, взаимозависимость между «опережающим» политическим развитием и последующим развитием системы информации, урбанизации и образова­ния выражена значительно сильнее, чем связь между более ранним социоэкономическим развитием и последующим демократическим развитием. Бэнкс утверждает, что резуль-

таты анализа такого временного отставания развития пока­зывают также неочевидность того, что экологическое окру­жение является детерминирующим фактором. Бэнкс при­ходит к выводу, согласно которому более вероятно было бы предположить, что изменение демократических показате­лей общества является (или было исторически) определяю­щим фактором социоэкономических изменений¹⁷.

Лонгитюдное исследование позволяет проводить асинх­ронные сравнения. Целью такого исследования может быть, например, сравнение развития Европы в XIX в. с со­временным развитием некоторых стран третьего мира. Не­сомненно, что именно очевидная возможность такого срав­нения вызвала ретроспективный интерес к процессам эко­номической или политической модернизации в Западной Европе. Работы Ч. Тилли¹⁸ и Р. Гру¹⁹ наглядно иллюстри­руют этот растущий интерес. В работе Р. Дора²⁰ исследуют­ся причины того, почему промышленное развитие Велико­британии и Японии происходило столь по-разному. Со­гласно мнению автора, основная причина состояла не столько в том, что этим странам соответствовали различ­ные культурные модели, но что со временем принцип «сво­боды действий» (1ак5ег-Гац-е) утратил свою значимость. Когда Япония встала на путь индустриализации, участие в этом процессе государства, организация управления, созда­ние крупномасштабных промышленных объединений ока­зались более многообещающими рычагами успешного раз­вития. А. Гершенкрон²¹ выступает в том же духе, утверж­дая, что технологии и организационные структуры, направ­ляющие промышленное развитие на современном этапе, не эквивалентны тем, которые преобладали в прошлом. Ко­нечно, такие исследования вызывают интерес, выходящий за рамки его чисто исторической значимости. Большой ус­пех работ Ф. Броделя²² или И. Валлерштейна²³, посвящен­ных начальному периоду развития капитализма, свиде­тельствует об этом. Именно путем такого диахронного (в процессе исторического развития) сравнения мы можем выявить самобытность и специфику развития в двадцатом веке²⁴.

Типология стремится быть исчерпывающей, модель — избирательной. Типология стремится охватить и класси­фицировать множество различных случаев. Модель в той степени, в какой она способствует объяснению процессов, исключает из сферы рассмотрения некоторые случаи с тем, чтобы лучше осветить другие. Модель имеет дело не со всем спектром политических позиций, но лишь с агентами со­

циализации. Ее интересует не весь диапазон политических сил, но лишь их генезис.

Наиболее глубокие модели — это те, в которых удается . воплотить идеи изменения самих факторов, определяющих изменения. Так, например, та самая бюрократия, которая явилась краеугольным камнем модернизации в истории Европы, может теперь оказаться причиной негибкости и замедленности развития. Профсоюзы, которые дали воз­можность рабочему классу улучшить свое положение, были оценены М.Олсоном в качестве основного фактора неуп­равляемости, а следовательно упадка²⁵. Некоторые полит­ологи философской ориентации могли бы усмотреть в этом диалектический процесс. Другие же, более склонные к использованию статистических данных, отметили бы здесь вмешательство новых факторов²⁶.

Компаративисты быстро поняли, что рецепты, пригод­ные для одной страны, не обязательно подходят для других стран, что решения, принятые в Европе вчера, не подходят к странам третьего мира сегодня. В итоге, они согласились, что особенности экономического развития в так называе­мых слаборазвитых странах обусловлены существованием развитых стран. Современный уровень развития последних определяет перспективы развития стран третьего мира, от­крывая перед ними возможности технического прогресса, но в то же время создавая неудобства, связанные с неподхо­дящей для их условий технологией; открывая перед ними зарубежные рынки, но лишь за счет их сельскохозяйствен­ной или промышленной специализации, часто имеющей пагубные последствия. Одним из авторов, особо выделив­ших эти проблемы, является Р. Дюмон. Успехи медицины и улучшение санитарных условий вызывают демографиче­ские проблемы, с которыми никогда не сталкивались за­падные страны. Новые государства перенимают также иде­ологии, которые поощряют их, например, обойти стадию «свободы действий». Новые страны вдруг сразу получили огромное разнообразие новых технических средств, кото­рые непосредственно влияют на их политические системы, таких, например, как радио и телевидение в странах, где большинство населения неграмотно. Средство информа­ции, утверждает М. Маклуган, — это форма передачи и со­общения. Транзисторные радиоприемники и телевизоры, например, не формируют такой же тип гражданина, как га­зеты²⁷.

Какой смысл воплощает парламент в странах, единым махом перенесенных из состояния неграмотности в эпоху

таты анализа такого временного отставания развития пока­зывают также неочевидность того, что экологическое окру­жение является детерминирующим фактором. Бэнкс при­ходит к выводу, согласно которому более вероятно было бы предположить, что изменение демократических показате­лей общества является (или было исторически) определяю­щим фактором социоэкономических изменений¹⁷.

Лонгитюдное исследование позволяет проводить асинх­ронные сравнения. Целью такого исследования может быть, например, сравнение развития Европы в XIX в. с со­временным развитием некоторых стран третьего мира. Не­сомненно, что именно очевидная возможность такого срав­нения вызвала ретроспективный интерес к процессам эко­номической или политической модернизации в Западной Европе. Работы Ч. Тилли¹⁸ и Р. Гру¹⁹ наглядно иллюстри­руют этот растущий интерес. В работе Р. Дора²⁰ исследуют­ся причины того, почему промышленное развитие Велико­британии и Японии происходило столь по-разному. Со­гласно мнению автора, основная причина состояла не столько в том, что этим странам соответствовали различ­ные культурные модели, но что со временем принцип «сво­боды действий» (1ак5ег-Гац-е) утратил свою значимость. Когда Япония встала на путь индустриализации, участие в этом процессе государства, организация управления, созда­ние крупномасштабных промышленных объединений ока­зались более многообещающими рычагами успешного раз­вития. А. Гершенкрон²¹ выступает в том же духе, утверж­дая, что технологии и организационные структуры, направ­ляющие промышленное развитие на современном этапе, не эквивалентны тем, которые преобладали в прошлом. Ко­нечно, такие исследования вызывают интерес, выходящий за рамки его чисто исторической значимости. Большой ус­пех работ Ф. Броделя²² или И. Валлерштейна²³, посвящен­ных начальному периоду развития капитализма, свиде­тельствует об этом. Именно путем такого диахронного (в процессе исторического развития) сравнения мы можем выявить самобытность и специфику развития в двадцатом веке²⁴.

Типология стремится быть исчерпывающей, модель — избирательной. Типология стремится охватить и класси­фицировать множество различных случаев. Модель в той степени, в какой она способствует объяснению процессов, исключает из сферы рассмотрения некоторые случаи с тем, чтобы лучше осветить другие. Модель имеет дело не со всем спектром политических позиций, но лишь с агентами со­

циализации. Ее интересует не весь диапазон политических сил, но лишь их генезис.

Наиболее глубокие модели — это те, в которых удается . воплотить идеи изменения самих факторов, определяющих изменения. Так, например, та самая бюрократия, которая явилась краеугольным камнем модернизации в истории Европы, может теперь оказаться причиной негибкости и замедленности развития. Профсоюзы, которые дали воз­можность рабочему классу улучшить свое положение, были оценены М.Олсоном в качестве основного фактора неуп­равляемости, а следовательно упадка²⁵. Некоторые полит­ологи философской ориентации могли бы усмотреть в этом диалектический процесс. Другие же, более склонные к использованию статистических данных, отметили бы здесь вмешательство новых факторов²⁶.

Компаративисты быстро поняли, что рецепты, пригод­ные для одной страны, не обязательно подходят для других стран, что решения, принятые в Европе вчера, не подходят к странам третьего мира сегодня. В итоге, они согласились, что особенности экономического развития в так называе­мых слаборазвитых странах обусловлены существованием развитых стран. Современный уровень развития последних определяет перспективы развития стран третьего мира, от­крывая перед ними возможности технического прогресса, но в то же время создавая неудобства, связанные с неподхо­дящей для их условий технологией; открывая перед ними зарубежные рынки, но лишь за счет их сельскохозяйствен­ной или промышленной специализации, часто имеющей пагубные последствия. Одним из авторов, особо выделив­ших эти проблемы, является Р. Дюмон. Успехи медицины и улучшение санитарных условий вызывают демографиче­ские проблемы, с которыми никогда не сталкивались за­падные страны. Новые государства перенимают также иде­ологии, которые поощряют их, например, обойти стадию «свободы действий». Новые страны вдруг сразу получили огромное разнообразие новых технических средств, кото­рые непосредственно влияют на их политические системы, таких, например, как радио и телевидение в странах, где большинство населения неграмотно. Средство информа­ции, утверждает М. Маклуган, — это форма передачи и со­общения. Транзисторные радиоприемники и телевизоры, например, не формируют такой же тип гражданина, как га­зеты²⁷.

Какой смысл воплощает парламент в странах, единым махом перенесенных из состояния неграмотности в эпоху

таты анализа такого временного отставания развития пока­зывают также неочевидность того, что экологическое окру­жение является детерминирующим фактором. Бэнкс при­ходит к выводу, согласно которому более вероятно было бы предположить, что изменение демократических показате­лей общества является (или было исторически) определяю­щим фактором социоэкономических изменений¹⁷.

Лонгитюдное исследование позволяет проводить асинх­ронные сравнения. Целью такого исследования может быть, например, сравнение развития Европы в XIX в. с со­временным развитием некоторых стран третьего мира. Не­сомненно, что именно очевидная возможность такого срав­нения вызвала ретроспективный интерес к процессам эко­номической или политической модернизации в Западной Европе. Работы Ч. Тилли¹⁸ и Р. Гру¹⁹ наглядно иллюстри­руют этот растущий интерес. В работе Р. Дора²⁰ исследуют­ся причины того, почему промышленное развитие Велико­британии и Японии происходило столь по-разному. Со­гласно мнению автора, основная причина состояла не столько в том, что этим странам соответствовали различ­ные культурные модели, но что со временем принцип «сво­боды действий» (1ак5ег-Гац-е) утратил свою значимость. Когда Япония встала на путь индустриализации, участие в этом процессе государства, организация управления, созда­ние крупномасштабных промышленных объединений ока­зались более многообещающими рычагами успешного раз­вития. А. Гершенкрон²¹ выступает в том же духе, утверж­дая, что технологии и организационные структуры, направ­ляющие промышленное развитие на современном этапе, не эквивалентны тем, которые преобладали в прошлом. Ко­нечно, такие исследования вызывают интерес, выходящий за рамки его чисто исторической значимости. Большой ус­пех работ Ф. Броделя²² или И. Валлерштейна²³, посвящен­ных начальному периоду развития капитализма, свиде­тельствует об этом. Именно путем такого диахронного (в процессе исторического развития) сравнения мы можем выявить самобытность и специфику развития в двадцатом веке²⁴.

Типология стремится быть исчерпывающей, модель — избирательной. Типология стремится охватить и класси­фицировать множество различных случаев. Модель в той степени, в какой она способствует объяснению процессов, исключает из сферы рассмотрения некоторые случаи с тем, чтобы лучше осветить другие. Модель имеет дело не со всем спектром политических позиций, но лишь с агентами со­

циализации. Ее интересует не весь диапазон политических сил, но лишь их генезис.

Наиболее глубокие модели — это те, в которых удается . воплотить идеи изменения самих факторов, определяющих изменения. Так, например, та самая бюрократия, которая явилась краеугольным камнем модернизации в истории Европы, может теперь оказаться причиной негибкости и замедленности развития. Профсоюзы, которые дали воз­можность рабочему классу улучшить свое положение, были оценены М.Олсоном в качестве основного фактора неуп­равляемости, а следовательно упадка²⁵. Некоторые полит­ологи философской ориентации могли бы усмотреть в этом диалектический процесс. Другие же, более склонные к использованию статистических данных, отметили бы здесь вмешательство новых факторов²⁶.

Компаративисты быстро поняли, что рецепты, пригод­ные для одной страны, не обязательно подходят для других стран, что решения, принятые в Европе вчера, не подходят к странам третьего мира сегодня. В итоге, они согласились, что особенности экономического развития в так называе­мых слаборазвитых странах обусловлены существованием развитых стран. Современный уровень развития последних определяет перспективы развития стран третьего мира, от­крывая перед ними возможности технического прогресса, но в то же время создавая неудобства, связанные с неподхо­дящей для их условий технологией; открывая перед ними зарубежные рынки, но лишь за счет их сельскохозяйствен­ной или промышленной специализации, часто имеющей пагубные последствия. Одним из авторов, особо выделив­ших эти проблемы, является Р. Дюмон. Успехи медицины и улучшение санитарных условий вызывают демографиче­ские проблемы, с которыми никогда не сталкивались за­падные страны. Новые государства перенимают также иде­ологии, которые поощряют их, например, обойти стадию «свободы действий». Новые страны вдруг сразу получили огромное разнообразие новых технических средств, кото­рые непосредственно влияют на их политические системы, таких, например, как радио и телевидение в странах, где большинство населения неграмотно. Средство информа­ции, утверждает М. Маклуган, — это форма передачи и со­общения. Транзисторные радиоприемники и телевизоры, например, не формируют такой же тип гражданина, как га­зеты²⁷.

Какой смысл воплощает парламент в странах, единым махом перенесенных из состояния неграмотности в эпоху

современной аудиовидеотехники? Какое место может при­надлежать национализму в эпоху, когда экономическое жизненное пространство с каждым нем расширяется? Все эти проблемы могли бы быть выяснены путем сравнения, а самый насущный вопрос состоит в том, можно ли рассмат­ривать развитые страны как результат исторического со­зревания в соответствии с обязательными для всех стадия­ми развития.

Некоторые исследователи подчеркивали своеобразие черт, характеризующих развитые страны. Другие авторы отрицают, и не без некоторого основания, «линейность», предполагаемую понятием развития. Несомненно, проще создать линейную модель, чем ту, которая имеет и регрес­сивное направление. Но ни один социолог не стал бы оспа­ривать тот факт, что политические события влияют (и в свою очередь подвержены влиянию) на то, что происходит в областях экономики и культуры. Для исследователя, од­нако, задача состоит в том, чтобы выяснить не только, как социально-экономические условия могли бы способство­вать вмешательству военных в политику, но также, как по­литические силы, в свою очередь, могли бы воздействовать на социальные и экономические факторы, которые вначале определяли их политическую роль²⁸.

Такая оценка различных факторов воздействия затруд­няется, когда отдельные сегменты социальной реальности, искусственно изолированные друг от друга, перестают быть устойчивыми и находятся в движении. Как политика вме­шивается в процессы развития и как достигнутая ступень развития влияет на возникновение новых политических форм? Трудность решения этой проблемы не испугала Д. Аптера. Его основовополагающая гипотеза состоит в том, что поскольку общества в процессе своего развития становятся все более дифференцированными, в них появ­ляются определенные социальные слои, которые благопри­ятствуют некоторым типам политического участия. Преоб­ладание в обществе роли крестьян и землевладельцев не имело таких же последствий, что и господство чиновничье­го аппарата и военных или интеллигенции и профсоюзных лидеров. Модернизация порождает устремления, которые становятся взрывоопасными, если им не соответствует оп­ределенный уровень индустриализации. Следует выяснить, какие типы режимов могут быть созданы путем усиления социальной дифференциации.

Модель, предложенная Д. Аптером, представляет своего рода диалектическую схему, отбрасывающую, как устарев­

шие, системы, которые тем не менее показали свою эффек­тивность на более ранних стадиях развития. Когда обще­ство достигает определенного уровня развития, в нем при­обретают большее значение не средства силового сдержива­ния, а система распространения информации. «Процесс модернизации создает такие проблемы координации и кон­троля, которым демократические политические системы, в обычном понимании этого определения, не вполне соответ­ствуют. Более того, их соответствие, по-видимому, ослабе­вает по мере того, как общество приближается к переходу к индустриализации»²⁹. С одной стороны, промышленно развитые государства, в отличие от менее развитых, нужда­ются в разнообразных источниках информации. Это дает возможность предположить (хотя это еще не проверено эм­пирически), что во всех странах существует отрицательная взаимозависимость между уровнем информационного обеспечения и уровнем силового сдерживания³⁰. Выступле­ния молодежи в крупных городах Алжира в 1988 г. были спровоцированы отчасти обилием информации и вызван­ными ею растущими надеждами, порожденными француз­скими радио- и телепередачами, принимавшимися на тер­ритории Алжира.

Модель Аптера представляет интерес потому, что она интегрирует все экономические, социальные и психологи­ческие изменения в единую концепцию модернизации. С другой стороны, масштабы изучаемого явления порой де­лают анализ слишком абстрактным. Частая опасность, под­стерегающая тех, кто строит модели, заключается в дости­жении такого уровня абстракции, на котором эмпириче­ская проверка этих построений становится больше невоз­можной. Иногда случается и так, что логический ход мыш­ления ученого чрезмерно искажает процессы, которым не обязательно присуща логика развития.

Мы попытались установить пределы возможностей и достоинства таких методов классификации, как дихотомии, типологии и модели. Тем не менее, эти формальные по­строения дополняют друг друга. Они не только способству­ют более глубокому познанию компаративистом явлений и процессов, но сосуществуют и даже взаимодействуют в ра­ботах всех наиболее выдающихся социологов. Типология подводит итог состоянию развития знания в данной обла­сти. Модель действует в рамках этой объясняющей схемы, помогая решить проблемы, определенные типологическим упорядочением, и, возможно, способствуя выявлению но­вых, более точных осей классификации.