Глава 21 типологии политических режимов

Типологии социальных актеров часто вырабатываются в контексте одной страны, тогда как типологии систем, режи­мов и общественных структур с самого начала предполага­ют более широкий, межгосударственный охват процессов и явлений. Тот, кто занимается изучением поведения отдель­ных индивидов или групп, может сравнивать их, не выходя за рамки одной страны. Он может провести чисто внутрен­нее сравнение, построить типологию лидеров или избира­телей, ограничившись изучением страны или даже одного города. Когда объектом анализа являются группы, институ­ты или структуры, число которых очень невелико, такое сравнение становится трудновыполнимым, или даже со­всем невозможным. Сравнение различных стран приобре­тает больший смысл, когда объектами анализа становятся классы или партии, а не семьи или отдельные индивиды;

это способствует пониманию позиций групп давления, профсоюзов в целом, а не установлению различий между их лидерами.

Как и типологии социальных актеров, типологии поли­тических режимов могут быть оценены по активности вы­зываемых ими споров. Чтобы разработанная типология стала действительным орудием сравнения, очень важно до­стигнуть определенного согласия. Можно проиллюстриро­вать то, каким образом постепенно из дискуссий и споров рождалось представление об авторитарных типах правле­ния. Дихотомическое противопоставление демократии и тоталитаризма утратило значительную часть своего анали­тического интереса с того самого момента, когда увеличи­лось число так называемых «гибридных» стран. Поскольку так много стран третьего мира стали независимыми, ком­паративисты, изучающие эти новые страны, быстро обна-ружили, что понятие тоталитаризм не отражает их подлин­ной сущности, хотя бы по причине отсутствия в них техни­ческой инфраструктуры, дающей возможность осуществ­лять контроль за индивидуумами. Реальное сходство между той или иной странами Азии или Африки или сталинским и нацистским режимами невелико. Л. Стросс справедливо охарактеризовал тоталитаризм двумя чертами. В отличие от тирании классического типа, писал он, современный то­талитарный режим обладает технологией и идеологией¹. Это означает, что для преобразования государства в тотали­тарное одного стремления мобилизовать все население (идеологического фактора) недостаточно. Чтобы это оказа­лось возможным, развитие страны должно находиться на таком уровне, который бы сделал возможным глубокое проникновение политического аппарата во все сферы обще­ства. Необходимо, чтобы в руках центральной власти были сосредоточены такие каналы, орудия и механизмы воздей­ствия, как средства массовой информации, система образо­вания, инструменты планирования, которые бы позволяли ей эффективно контролировать занятость, доходы, транс­порт, силовые структуры, многочисленные военные и по­лицейские силы.

Совершенно очевидно, что Иди Амин, Батиста, Бокасса и даже Нкрума, Сукарно или Секу Туре и другие лидеры, смысл революционных действий которых не вызывал ни­какого сомнения, не обладали такими средствами.

К этой чисто технической слабости присоединяются эт­нические, религиозные, языковые и культурные расслое­ния, которые могут поддерживать своего рода эмбриональ­ный плюрализм. Небезынтересно напомнить, что эти стра­ны иногда демонстрировали явное стремление воспроизве­сти у себя различные институты по образцу западных де­мократий. Новые лидеры, которые усваивали плюралисти­ческие модели в Лондоне, Париже, Брюсселе, Гааге, а позд­нее в университетах Америки, пытались приспособить к своим странам такие институты. В то же время лидеры, вы­бравшие социалистическую модель развития, утверждали, что их «социализм» является самобытным. Так, Кениата и Ньерере заявляли, что в черной Африке не существует со­циальных классов; они стремились увидеть в традицион­ной клановой или семейной спаянности источник новых самобытных политических форм. Обращаясь к изучению стран Южной Америки, компаративисты установили, что урбанизация и образование способствовали появлению и развитию новых социальных сил, стремящихся к участию

в политическом процессе в соответствии с новыми нарож­дающимися тенденциями.

Вначале такие понятия, как харизма и популизм, были использованы для заполнения вакуума, вызванного неадек­ватностью понятия тоталитаризм. Но и это скоро оказалось неудовлетворительным. Сохраняющийся концептуальный вакуум способствовал проведению многих исследований, которые привели к созданию новых типологий. Ничто так не стимулирует, как пустое место в таблице. Нам всем хо­рошо известно, что пробелы в классификации являются не менее значимыми, чем заполненные клетки. Активность изучения этих ранее неисследованных областей красноре­чиво свидетельствует об этом.

Большое разнообразие новых независимых государств породило многочисленные, часто перекрывающие друг друга, типологии. Примечательно, что в конечном итоге между крупнейшими компаративистами был достигнут консенсус. Пионером в этом направлении была типология, разработанная Э. Шилзом². Шилз установил два промежу­точных типа режимов, находящихся между крайними по­люсами — демократией и тоталитаризмом: «демократия под опекой» (1и1е1агу аетосгасу), характеризуемая гипер­трофией исполнительной власти, и «модернизирующаяся олигархия», которой свойственно доминирующее положе­ние военной или бюрократической группировки, безраз­личной к демократизации страны. К этим четырем типам политических режимов Шилз добавил пятый, который сей­час быстро исчезает: «традиционную олигархию». В 1960 г. Д. Колеман установил три различных типа развивающихся стран соответственно характеру существующих в них поли­тических режимов: построенный на основе соперничества (состязательный) (сотре1Шуе), полусостязательный (аепи-сотреЙг/е) и авторитарный. Ориентация на модерниза­цию позволила ввести вторую координатную ось и опреде­лить на ее основе пять типов режимов. В итоге в процессе более глубокого анализа, учета роли армии, системы управ­ления, партий, религии и т. д. типология была доработана".

В последующие годы были опубликованы многочислен­ные исследования, охватывающие отдельные континенты или даже все страны третьего мира и завершившиеся выра­боткой различных типологий. Можно упомянуть об одной из них, предложенной Алмондом и Пауэллом в 1966 г. Ти­пология была построена на основе двух классификацион­ных осей, представляющих структурную дифференциацию ролей и культурную секуляризацию. Была учтена и третья

классификационная ось, заимствованная у Р. Даля, которой определялась автономия подсистем. Созданная на основе этих пересекающихся осей сравнительно сложная типоло­гия установила три типа авторитарных режимов: готовый к мобилизации или предмобилизационный (ргетоЬШгей), консервативный и модернизирующийся. Постепенно был достигнут консенсус и относительно понятия авторита­ризм, которое позднее X. Линц отработал в духе веберов-ской традиции.

Столкнувшись с проблемой выбора аналитической оси для классификации различных форм авторитаризма, Линц отказался от критерия — содержание идеологии — как не имеющего реальной значимости. Приоритет им был отдан тем структурным формам, которые он назвал «ограничен­ным плюрализмом». Участие различных групп в политиче­ских властных структурах, утверждал он, контролируется определенными социальными силами и направляется раз­личными организациями. В соответствии с такой линией изменения степени доступа к власти различных групп он определил восемь типов авторитарных режимов".

Сосредоточившись на изучении авторитарного типа по­литического режима, компаративисты отработали различ­ные его типы, подпадающие под это определение. В отдель­ных случаях путем ограничения сферы изучения опреде­ленным географическим регионом им удалось выделить различные формы внутри каждого типа. Так, обращаясь к странам африканского континента, Р.Скляр выделил три типа нарождающихся демократий: «направляемый (§и1йей), социальный (яооа!) и с активным участием» (раг(1с1ра1огу)⁶. М.Хадсон выявил несколько различных уровней легитимности в арабских странах. Таким образом, расширение сфер своих исследований позволило компара­тивистам выработать более совершенные типологии.

Весьма показательно, что всесторонний анализ однопар­тийных систем позволил сделать общий вывод о необходи­мости подчеркнуть разнообразие таких режимов. Три ком­паративиста — Д. Сартори, X. Линц и Д. Виатр в конце кон­цов признали существование различий между действитель­но однопартийными системами и системами с господству­ющей или руководящей партией⁷. В этом смысле социали­стическая Польша непохожа на Испанию Франко.

Другие компаративисты пытались выявить новые раз­личия между однопартийными системами, связанные, на­пример, с ролью в них военных. Так, С. Хантингтон пред­ложил различать «революционные» однопартийные систе­

мы и «исключающие» (ехсшяюпагу) однопартийные систе­мы (термин характеризует политические режимы, исклю­чающие из политической жизни целые сегменты населе­ния страны, например, этнические меньшинства)⁸. Он предложил также различать «революционные» и «завоевав­шие официальные позиции» партии (еа^аЬиаЬей) в зависи­мости от того, институционализована революционная власть или нет.

Разработка типологий политических режимов требует включения в анализ многих переменных. Число партий яв­ляется недостаточным критерием для характеристики по­литической системы; необходимо также принимать во вни­мание структуру партий (жесткую или гибкую) и их приро­ду (массовые партии или кадровые партии). Естественно, общую конфигурацию политической системы установить труднее, нежели определить ее отдельные элементы. Это становится очевидным при переходе от идентификации от­дельных типов партий к формализации типологии партий­ных систем.

Д. Сартори утверждает также, что количественные кри­терии никогда не являются достаточными при дифферен­циации политических систем. Повсюду существуют пар­тии, число членов которых столь невелико, что они не явля­ются политически значимыми. Но не существует универ­сального принципа, который бы позволил отделить те из них, которые бы следовало учитывать, от тех, которые сле­довало бы исключить. Следовательно, показатель числа су­ществующих партий недостаточен, чтобы решить, принад­лежит ли режим к категории двухпартийных систем. На­пример, в Австрии, где политические приверженности рас­пределялись между «черными» и «красными», до 1966 г. действовала политическая модель, не имевшая ничего об­щего с классическим порядком смены власти, поскольку популисты и социалисты делили власть между собой.

Политические системы нельзя анализировать на основе единственного простейшего критерия. Для разработки своей типологии Д. Сартори использовал также идеологи­ческое измерение — устойчивость доктрины (Дос(тша1 пеиЦ1у) в дополнение к чисто количественным показателям. Такое пересечение двух координатных осей позволило ему установить весьма существенные различия, скрытые об­манчивым внешним сходством. В рамках широкой катего­рии однопартийных систем он выделил тоталитарный, ав­торитарный и прагматический типы⁹. Идеолого-прагмати-ческий критерий был уже ранее применен М. Вейнером и

Д. Лапаломбарой¹⁰. Но Сартори расширил его значение, перенеся его из «соревновательных» на «несоревнователь­ные» контексты. Каким бы ни было представительство ли­бералов или националистов Уэльса или Шотландии в анг­лийском парламенте, Великобритания уже давно служит более убедительным примером двухпартийной системы, нежели Германия*, где почти всегда оказывалось необхо­димым создание коалиций. Бесспорным является то, что стратегические и культурные элементы всегда помогают определить реальную значимость и роль небольших пар­тий.

Нетрудно было бы показать, как можно построить типо­логию политических режимов на основе перекрестного вза­имодействия двух переменных. Обратимся вновь к типоло­гии демократических систем, предложенной Липгартом. Располагая по одной оси координат показатели политиче­ской культуры, а по другой — поведение элиты, Липгарт выделяет четыре типа режимов, которые он определяет как «центробежный» (сеп1пги@а1), «центростремительный» (сеп(г1ре1а1), «деполитизированный» (аерои1млге<1) и «де­мократия социального согласия»**. Здесь мы должны прежде всего подчеркнуть ключевую роль, которую выпол­няет классификационная схема. Ее логическая структура наглядно способствует выявлению различий, которые в противном случае могли бы остаться без внимания. Вве­денная Липгартом категория «деполитизированная демок­ратия» проливает, например, новый свет на опыт австрий­ской «большой коалиции». «Существует принципиальное различие между деполитизированной демократией и де­мократией социального согласия... но оба типа этих демок­ратических режимов можно успешно сравнить друг с дру­гом. Отказ от ярко выраженной политики состязательности в демократиях социального согласия является хорошо про­думанным ответом на напряженность, характеризующую разобщенное общество, тогда как проведение политики больших коалиций в деполитизированных демократиях яв­ляется реакцией на естественное слияние идеологий. В по­следнем случае деполитизация происходит как естествен­ное следствие все большего консенсуса, в то время как в первом случае деполитизации должна подвергаться по су­ществу высокополитизированная система. И значительно более важное различие между ними состоит в том, что

* У автора — Западная Германий (прим. перев.).

** См. главу 11.

большие коалиционные структуры в демократиях социаль­ного согласия обычно возникают на высшем уровне; лиде­ры партий являются их центральными актерами. С другой стороны, в демократиях деполитизированного типа приня­тие решений в больших коалициях происходит на более низких уровнях: представители групп по интересам и пред­ставители бюрократического аппарата являются здесь глав­ными действующими лицами»¹¹.

Иногда авторы, стремясь сделать свой анализ более со­вершенным, используют более двух переменных. Так, на­пример, С. Файнер предлагает проводить различие режимов по трем осям координат, т. е. определить: «а) в какой степе­ни широкие массы населения допускаются к участию в процессе управления или исключаются из него — это так называемое измерение «участия — исключения» (рагИс!-ра1юп — ехс1и5юп); б) в какой мере массы подчиняются своим правителям, не выполняющим своих обязательств или не внушающим к себе чувства боязни; это измерение может быть определено как «принуждение — убеждение» (соегсюп — регвиааоп); и, наконец, в) какие и насколько да­леко идущие предусмотрены меры, чтобы заставить прави­телей реагировать на каждодневные ценности народных масс, или же насколько они могут игнорировать их ради обеспечения преемственности и ради будущих ценностей;

это измерение можно определить как «порядок — предста­вительность» (огйег — герге5еп1а1г/епе55)¹².

Каждое измерение позволяет автору построить ряд воз­можных комбинаций: идущих от абсолютного подчинения субъекта-индивида — к активному контролю со стороны граждан, от физического принуждения — к воздействию на чувства или же к разумному убеждению, от абсолютного господства большинства — к системе взаимозависимости и взаимоограничения (сЬескя апД Ьа1апсе5) законодательной, исполнительной и судебной власти, гарантирующей мень­шинству некоторую автономию. Проводя типологизацию по основной оси «принуждение — убеждение», Файнер раз­личает пять типов режимов. Помимо либеральных демок­ратий и тоталитарных систем он включает сюда военные режимы, основанные скорее на чувстве страха, нежели на введении строгой регламентации, «показные демократии» (демократии с фасада — Гасайе (1етосгас1е5), где олигархия обладает всей полнотой власти; и квази-демократии (дчаа!-аетосгас1е5), построенные на привлечении масс путем воз­действия на их чувства.

Более сложные по своей структуре, более основательные

и более абстрактные, чем типологии социальных актеров, эти глобальные типологии занимают ключевое место в сравнительных исследованиях. Начиная с Аристотеля и кончая М. Вебером, история была отмечена такими постро­ениями, лучшие из которых явились подлинными орудия­ми прогресса социологического знания. Именно благодаря стремлению заполнить белые пятна, оставшиеся в различ­ных концептуальных построениях, исследователь создает все новые и новые. И не существует лучшего генератора но­вых понятий, чем хорошо разработанная типология.