Глава 12 политические кризисы: исторические феномены или стадии развития

Когда ученые исследуют социальные, экономические и гю-литические изменения, связанные с процессом истори' -ского развития, они, как правило, обращают больше внима­ния на их причины нежели на следствия. И в самом дые, значительно легче делать обобщения на уровне целых структур, нежели на уровне отдельных явлений, которые по определению являются единственными и неповторимыми. Между историками и социологами по молчаливому согла­сию происходит разделение задач: первые сосредотачивают свое внимание на отдельных событиях, социальных взры­вах и спадах; последние — рассматривают кризис как со­путствующее явление (эпифеномен), как стадию созрева­ния скрытых сил.

Такая ориентация четко обнаруживается, если мы рас­смотрим многочисленные попытки изучения историче­ских событий с социологической точки зрения. Цель иссле­дователей в данном случае состоит не столько в том, чтобы проанализировать природу или последствия кризисных яв­лений, сколько в том, чтобы выяснить их причины. При подходе к таким явлениям исследователи-социологи редко задают вопрос «что это за кризис» или «каков его резуль­тат», а скорее «почему он возник».

На этот вопрос уже было предложено много ответов. Аристотель рассматривал бунт как требование равенства, когда большинство восстает против меньшинства, владею­щего богатствами, пользующегося почестями и обладаю­щего всеми прерогативами власти. Ставя понятие классо­вой борьбы в зависимость от эксплуатации, К. Маркс мо­дернизировал этот фундаментальный подход. Но делая ак­цент на «сознании» в классовой расстановке сил, он, по-ви­

димому, склонен был признать, что психологическое разо­чарование может также служить питательной средой напря­женности и беспорядков, как и реальная несправедливость. А. Токвиль также признавал такую возможность; он пока­зал, что накануне Великой революции французы начали воспринимать свое положение как невыносимое, несмотря на то, что правление Людовика XVI было более удачным, нежели правления предыдущих монархов. В своем труде «Старый порядок и революция» Токвиль показал, что рево­люционные взрывы происходят не обязательно в результа­те ухудшения ситуации в обществе; действительно, несча­стье, которое считается неизбежным, терпеливо переносит­ся; но оно становится невыносимым, как только осознается возможность его преодолеть.

Разрабатывая свою теорию революции, Д. С. Дейвис¹ предлагает модель, которая учитывает все эти субъектив­ные и объективные факторы. Наиболее нестабильный пе­риод в развитии общества — это тот, когда возникает не­стерпимый разрыв между тем, что народ надеется полу­чить, и тем, что он на самом деле получает от своего прави­тельства. Тем самым, главное место в своем толковании ав­тор отводит «революции растущих экспектаций» (геуоШйоп оСп8т@ ехрес1а1юп5). Причиной напряженности и социаль­ных взрывов является разрыв между тем, чего ждут от сис­темы, и тем, что система способна предложить. Такой под­ход мог бы помочь объяснить периодичность и силу кризи­сов в развивающихся странах, которые часто страдают от непосильного груза преждевременно «импортированных» запросов.

В своей ранней работе К. Бринтон предпринял «анато­мическое исследование революции» и как истинный ком­паративист попытался выяснить, что общего между собой имеют различные революционные ситуации — в пуритан­ской Англии, Америке в период президентства Вашингто­на, во Франции 1789 г. и России — в 1917 г.². В своих выво­дах он отметил несколько главных причин, которые часто подчеркиваются в современных исследованиях. То, что он назвал некомпетентностью элиты или институциональны­ми препятствиями, можно было бы сегодня квалифициро­вать как «неэффективность»; а отступничество интеллиген­ции можно было бы объяснить с более широких позиций снижения «легитимности».

Однако все эти объяснения в действительности не помо­гают нам понять подлинный смысл и природу историче­ской драмы. В них ничего не говорится о том, каковы же

фундаментальные различия между восстанием американ­цев против своего отечества и революцией в Париже или мятежом в Санкт-Петербурге. Они не помогают нам ни ус­тановить эти различия, ни выявить аналогии между преж­ними и недавними кризисными явлениями, между очевид­ным проявлением кризисов и едва намечающимися тен­денциями.

Лишь совсем недавно ученые осознали необходимость систематизированного подхода к данной проблеме. Расту­щее число кризисных ситуаций в развивающихся странах вызвало оживленные теоретические дискуссии, самое ак­тивное участие в которых приняли Э. Шилз, С. Хантингтон, С. М. Липсет, Л. Пай и Л. Биндер. Выступая с позиций функционализма, эти ученые на среднем уровне концептуа­лизации определили несколько полезных «операциональ­ных» категорий. С их точки зрения, кризис — это вызов по­литической и социальной системам.

Они сделали такие обобщения, которые проливали свет в большей степени на глубокий исторический смысл этих событий, нежели на их причины. Для всех этих исследова­телей кризисы соответствуют возникновению фундамен­тальных проблем в развитии государства. Теперь остается лишь определить, в чем же состоят эти фундаментальные проблемы.

Это очень трудная задача, поскольку теоретическое а рпоп может задать направление эмпирическому анализу и значительно повлиять на него. Ученые, проводившие обоб­щающие исследования кризисных ситуаций, не всегда вы­являли одни и те же категории, характеризующие эти явле­ния. Так, по мнению авторов труда «Кризисы и их чередо­вание в процессе политического развития»³ («Спася апй 8едиепсез ш Роийса! Оеуеюртети»), развитию кризиса спо­собствуют несколько процессов: дифференциация структур, движение ко все большему равенству и увеличение способ­ности политической системы к адаптации и интеграции. Эти линии развития часто приводят к кризисным явлени­ям, присущим самой природе «современных» или «модер^-низирующихся» систем. «До тех пор, пока традиционный социальный порядок не сможет быть избавлен от внутрен­ней напряженности и противоречий, основным смыслом модернизации будет динамическое состояние, основанное на необходимости регулировать и ослаблять неизбежную напряженность отношений, свойственную синдрому разви­тия»⁴. Такой подход, поясняет Л. Пай, позволил «прибл ' зить проблемы современных развивающихся стран Афр¹¹'

ко все бош

ки и а:!ии к существующим проблемам развитых промыш­ленных стран более, чем к положению дел, связанному с их традиционным порядком».

Поскольку развитие — это процесс, который никогда не кончается, включение стран третьего мира в категорию «со­временных» придает всеобщий характер анализу кризис­ных явлений. Соединенные Штаты, как и Нигерия, а Фран­ция, как и Индонезия, подвержены воздействию этих глу­бинных движений. Различие между ними объясняется тем, что странам, находящимся на высокой ступени развития, гораздо легче мобилизовать большие ресурсы, чтобы про­тивостоять той напряженности, которую они испытывают.

Рассматривая воздействие кризисных ситуаций, авторы работы «Спася апй '^иепсеа т РоИ11са1 Оеуе1ортеп1» выде­лили пять различных по своей природе категорий кризи­сов: идентификации, легитимности, проникновения, рас­пределения и участия. Анализ этих кризисов, которые ис­пытала каждая страна в процессе своего исторического раз­вития, несомненно, позволил бы установить некоторые все­общие тенденции, которые представляют собой переход от узкоместных или клановых приверженностей к националь­ному самосознанию, замену религиозного права более ра­циональной законностью, распространение требований бо­лее равноправного распределения благ, растущее стремле­ние к политической активности и т. д.

Можно было бы, естественно, поставить под сомнение оправданность такой концептуальной схемы. Так, напри­мер, включение в одну и ту же аналитическую категорию «проникновения» военного вторжения на периферийные территории и институционального проникновения могло бы привести к смешению совершенно различных видов действий. Существует также ряд перекрывающих друг дру­га признаков, например, характеризующих кризисы иден­тичности и политического участия. Так, М.Вайнер рас­сматривает сепаратистские движения как выражение требо­вания более активного политического участия⁵, что совсем не очевидно.

Все указанные категории можно было бы принять при Условии добавления к ним еще одной, сыгравшей решаю­щую роль в Европе. Ее можно было бы назвать «кризис се-^'ляризации». С. М. Липсет подчеркивает важность этой категории. «В настоящее время три основных социальных аспекта приобрели особое значение в странах Запада: во-"ервых, роль церкви и (или) различных религиозных тече-"ий в обществе; во-вторых, доступ более низших слоев,

особенно рабочих, к полному выражению своей политиче­ской и экономической «гражданственности» (сикепкйр) посредством всеобщего избирательного права и права вести коллективные переговоры; и, в-третьих, продолжающаяся борьба за справедливое распределение национального до­хода»⁶.

Интерес компаративиста к таким категориям очевиден. Они, несомненно, смогут помочь ему лучше понять исто­рию; связать бурно проявляющееся событие с тихими скрытыми процессами, установить взаимозависимость со­бытий, объясняющих друг друга. «Кризис демократии», как только он стал ощутимым, показывает, что так называемые сверхразвитые страны, по-видимому, на самом деле явля­ются менее развитыми, чем некоторые полагают. Эти стра­ны не защищены от глубоких противоречий, существую­щих между выдвигаемыми требованиями более активного участия в жизни общества или распределения благ, с одной стороны, и имеющимися средствами для их удовлетворе­ния, с другой. Кризис «эффективности» циклически повто­ряется, кризис легитимности всегда остается неявным. Это наглядно показано в работе X. Линца и А. Стипэна⁷, где рассматривается упадок демократии.

Попытка установить различие между кризисами, кито-рые можно «разрешить» раз и навсегда, и теми, которые циклически повторяются, оказалась бы искусственной. Со­вершенно очевидно, что некоторые виды напряженности проявляются более явно, нежели другие. Но никакая закон­ность не может существовать столь незыблемо, никакая на­циональная идентичность не может укорениться столь ' лу-боко, чтобы никогда ей ничто бы не угрожало. Возрождение этнических движений в недрах старой Европы являете то­му красноречивым свидетельством.

Всестороннее осмысление кризисных явлений могло бы помочь выбрать варианты их разрешения — от мирных до революционных — не забывая и о возможности просто от­ложить принятие решений. Когда новые требования спо­собствуют возникновению более соответствующих им институтов, устойчивость системы и ее способность к адаптации еще более укрепляются. Отсрочка решений иногда может оказаться фактором неустойчивости, кото­рый уже сам по себе служит симптомом более серьезных несоответствий. Так, неспособность французской Четвер­той Республики решить проблему своих колоний может с полным основанием рассматриваться как одна из причин ее падения.

'^с' ^

* Социальный взрыв может принять различную форму. форма восстания или революции, утверждает Ж. Эллюль⁸, зависит от того, ведет или нет этот взрыв к переменам. Но и сами перемены могут развиваться в направлении прогресса или регресса. Без сомнения, перед исследователем-компа­ративистом встает весьма притягательная задача выяснить, какие факторы в конкретный момент развития политиче­ской системы определяют ее полную или недостаточную «развитость».

История свидетельствует о том, что кризисы могут рас­пространяться подобно эпидемиям. Стоит лишь обратить­ся к периоду Реформации в конце средневековья, или же оживить в памяти события революции 1848 г., охватившей всю Европу, пробуждение национальных чувств во второй половине XIX столетия, или же вспомнить о фашистских выступлениях в 30-х годах, о национально-освободитель­ном движении, возникшем одновременно в 40 странах в 50-е годы, о студенческих волнениях, разразившихся в 12 промышленных странах в 1967—1968 гг., о неожиданном пробуждении ислама или же о распространении революци­онных движений в 1989 г. в семи восточноевропейских странах. Все эти явления, распространяющиеся подобно настоящей инфекции, побуждают компаративиста, даже весьма мало расположенного оценивать их в «микробной» терминологии, к изучению генезиса и механизмов кри­зисов.

Аналитики выделяют два основных критерия, определя­ющих их возникновение: во-первых, необходимость соот­ветствующей почвы и присутствие нужного «фермента». Сколько ситуаций, явно созревших для возникновения кризиса, не получают дальнейшего развития, поскольку от­сутствуют эти критерии? И напротив, сколько существует случаев, когда «фермент» бесследно разрушается, поскольку почва не подготовлена соответствующим образом? Движе­ние за независимость в Соединенных Штатах в XVIII сто­летии и идеи младотурков в начале XX столетия не получи­ли распространения, поскольку потенциальные «реципиен­ты» оказались незрелыми. Мы должны также особо подчер­кнуть, что почва может оказаться бесплодной по причинам не социального или экономического характера, а исключи­тельно по политическим. Мощный полицейский или воен­ный контроль может помешать распространению кризиса, Даже если такое сильнодействующее лекарство дает худшие результаты, нежели сама болезнь. То, каким образом кри­зисы время от времени проявлялись в Восточной Европе за

последние десятилетия — то в Берлине, то в Варшаве, то в Будапеште, то в Праге, Познани или Гданьске — показыва­ет силу этих блокирующих механизмов.

Нам следовало бы также подчеркнуть стимулирующую роль политических факторов в возникновении кризиса. Об­ратимся, например, к китайской культурной революции, инициированной сверху для очищения системы. Но имен­но против верхов и взбунтовались в свою очередь сыны и дочери «культурных революционеров» весной 1989 г. на площади Тяньаньмынь. На этот раз взрыв произошел сни­зу. Революции порождают ритуалы, но эти ритуалы, даже тоталитарные, порой оказываются неспособными регули­ровать ход социальной жизни. Очень интересной пробле­мой для сравнительного исследования могло бы стать оп­ределение роли государства в качестве «генератора» кризи­сов.

То, каким образом каждая страна переживает кризисные явления, представляет собой еще одно благодатное поле ис­следований. Общество, развивающееся от кризиса к кризи­су, во многом отличается от такого общества, которое раз­решает свои напряженные ситуации более мирным путем. Важно было бы выяснить, все ли системы одинаково спо­собны разрешать кризисы, или же эта способность меняет­ся в зависимости от характера кризиса. М.Фуко отме­чал невероятную способность «буржуазной власти» к со­противлению и адаптации в отличие от феодальной⁹. Не­сколько с других позиций журналисты и даже политологи из лучших побуждений пытались, как известно, выяснить, не может ли в некоторых развивающихся странах режим сильной власти противостоять кризисам «идентичности» или «участия» лучше, нежели либеральная плюралистиче­ская система.

Большой интерес для сравнительного исследования представляет также определение различной последователь­ности событий в ходе развития кризисов, что позволило бы оценить динамику процесса их созревания. Очень важно знать, как указывает С. М. Липсет, может ли общество ре­шить все проблемы одновременно, или же старые причины конфликтов объединяются с новыми источниками напря­женности. Распределяются ли кризисы во времени таким образом, что их можно постепенно устранить, или же не­разрешенные кризисные явления накапливаются, создавая взрывоопасную ситуацию? Большинство европейских го­сударств успешно справились с проблемами, возникавши­ми в процессе государственного строительства, консолида­

ции I осударства, политической интеграции менее привиле­гированных слоев общества и налогового перераспределе­ния благ. Напротив, вновь возникшие государства Африки и Азии могут столкнуться со всеми этими проблемами сразу, на протяжении жизни одного поколения. Страны, в которых национальная идентичность и легитимность об­щественных институтов упрочены до того, как, например, рабочий класс начинает требовать расширения своих изби­рательных прав, в корне отличаются от тех стран, где воз­можность активного участия в общественной жизни предо­ставляется прежде, чем будет окончательно утверждена ле­гитимность режима и завершена национальная интегра­ция. Одновременность возникновения и развития кризи­сов, их накопление служит фундаментальным объяснением политической нестабильности во многих странах третьего мира.

Часть Ш ВЫБОР СТРАН

Согласно словарному толкованию, сравнивать — это значит устанавливать сходство и различия. Но научный сравни­тельный анализ имеет целью не только приобретение тако­го относительного знания, но и выведение общих законов из огромного разнообразия изучаемых отдельных явлений. Процесс индукции лежит в основе сравнительного метода, и осуществить его будет значительно легче, если правильно выбрана область исследования.

Приступая к изучению социальных образований с слож­ным переплетением составляющих их элементов, компара­тивист должен определить для себя такой угол видения, ко­торый позволит ему воспринять все те переменные, в пони­мание которых он хотел бы внести наибольшую ясность. Он должен найти путь выражения оптимального суждения, позволяющего ему сделать строгие и убедительные выводы. Иными словами, он должен выбрать такую область иссле­дования, которая бы усилила значимость его изысканий и прогнозов.

Когда мы говорим о выборе «области» сравнительного анализа, мы фактически имеем в виду два ее измерения. С одной стороны, — это та часть социальной или политиче­ской системы, которая в данном случае подлежит сравни­тельному анализу. Процедура, которую мы определяем тер­мином «сегментация» и с которой мы начинаем сравни­тельный анализ, соответствует именно этому измерению. С другой стороны, — это некоторое число и определенные ви­ды стран, которые сравнительный анализ должен охватить. Эта проблема рассматривалась целым рядом авторов. Г. Алмонд предложил региональный подход к ее решению, против которого позднее выступил Д.Растоу. Х.Экштейн составил перечень достоинств и недостатков такого про­блемного подхода. А. Пржеворски и Г. Тойне предложили

две аналитические схемы: одну для «наиболее похожих сис­тем» и другую для «наиболее отличающихся систем». Одна­ко, что отсутствует в литературе, так это оценка различных возможностей, открывающихся перед исследователем, ко­торому предстоит четко определить сферу анализа и сде­лать выбор стран, которые должны быть в нее включены.

Наша задача здесь состоит именно в том, чтобы выде­лить различные стратегические направления анализа, ко­торые могут быть выбраны компаративистом, и обсудить соответствующие им достоинства и недостатки. Мы после­довательно рассмотрим особенности сравнительного ана­лиза, построенного на основе изучения отдельного случая (саве 51ш1у), «бинарного анализа» (с двумя объектами), сравнения похожих стран, сравнения различающихся стран, а также концептуальную гомогенизацию гетероген­ного поля исследований.

Решения, принятые компаративистами при определе­нии области исследования, несомненно, окажут влияние на выбор ими методов соответствующего анализа или необхо­димых концептуальных средств. Применение методов ко­личественной оценки, несомненно, окажется полезным как при сравнении схожих между собой стран, так и при анали­зе сильно различающихся между собой систем. Но их зна­чимость при сравнении Франции и Бразилии, например, не будет такой же, как Франции и Западной Германии. Если социоэкономическим данным и придается столь большое значение в некоторых очень широких сравнительных исс­ледованиях, то именно потому, что только такие данные имеют сравнительно одинаковый смысл во всех странах мира. Различия в уровне рождаемости, протяженности же­лезных дорог и потреблении энергии являются важными показателями при сравнении Японии с Китаем или Анго­лой. Но компаративист, занимающийся сравнительным изучением стран Западной Европы, несомненно, устано­вит, что точные данные, характеризующие процесс урбани­зации, уровень грамотности или детской смертности, не слишком заметно различаются в этих странах. Способ­ность выявления различий на основе некоторых перемен­ных ослабевает, когда компаративист вместо проведения всеобъемлющего исследования выбирает для своего анали­за более ограниченную и однородную область. Так, в двух из наиболее значительных работ, опубликованных недавно по проблеме плюралистических демократий, не слишком широко использованы количественные данные¹.

К Выбор стран для сравнения также определяет и уровень

абстракции применяемого комплекса понятий. Нет необхо­димости подниматься в заоблачные высоты, чтобы полу­чить сравнительную картину результатов голосования )а коммунистов во Франции, Италии, Испании и Португалии. Даже на этом уровне такие понятие, как «отстраненное по­ведение» (аНепаНоп ЬеЬауюг) или же «позиции протеста», могут оказаться полезными. Но получение более абстракт­ного представления становится реальной необходимостью, когда сравниваются сильно различающиеся между собой системы. Так, в Польше 80-х годов голосование за комму­нистов можно было бы истолковать как конформистское, тогда как участие в союзе «Солидарность», по-видимому, представляло собой поведение протеста. Политическое со­держание католических обрядов в Испании при кардина'с Сегуле и в Венгрии при правлении Ракоши было неодин ,-ковым; значение мечети в Иране и Турции также неодин >-ково. Для того, чтобы дать сравнительную оценку значен] я такой религиозной практики, необходимо подняться на о I-ределенную ступень абстракции; это совершенно обяз I-тельно, если мы хотим выделить систему понятий, спосоч-пых объединить кажущиеся различными явления.