Различия в коммуникативных стратегиях

Выбор коммуникативной стратегии - линии коммуникативного поведения, направленной на достижение поставленных целей, –может оказывать решающее воздействие на успех/неуспех МК. Рассматривая дипломатическую коммуникацию, Т. А. Колумбус и Дж. Х. Вульф утверждают, что даже независимо от содержания, исход переговоров зависит от манеры, тона и стиля преподнесения информации. Послы и их помощники, не знакомые со стратегиями коммуникации, принятыми в определенной стране, нередко вызывают по отношению к себе враждебный настрой (Couloumbis, Wolfe 1990: 144).

Что включают коммуникативные стратегии? С. А. Сухих и В. В. Зеленская выделяют в качестве механизмов речевых стратегий целеполагание, целеобразование, оценку ситуации, вербализацию и интеракцию, а в качестве их конституентов - аргументацию, мотивацию, оценку, выражение эмоций, размышление вслух, оправдание и т. д. (Сухих, Зеленская, 1998: 16).

Как правило, ученые, исследующие коммуникативные стратегии, подчеркивают прямоту как характерную черту американцев. Представляется, что поскольку прямота – понятие многозначное, следует рассмотреть его в нескольких аспектах, с тем, чтобы не оказаться в плену стереотипов.

Во-первых, под прямотой можно понимать скорость перехода к основной теме общения. Стратегия "ближе к делу", типичная для американцев, принята далеко не во всех других культурах. Так, Ю. А. Сорокин отмечает, что “быстрый переход к основной теме диалога считается у многих народов невежливым” (Шаховский, Сорокин, Томашева, 1998: 75). Вот как С. Д. Джонс рассказывает об опыте переговоров американцев с русскими: "На первой встрече с русским партнером вы коротко и ясно изложили суть сделки, которую вы хотели бы заключить. Ваш партнер ответил сорокапятиминутной речью об истории своей организации, о политической ситуации в Москве и истории здания, в котором проходит встреча. <…> Ваш визит не дал никаких конкретных результатов, и вот, во время вашего второго приезда, ваш партнер двадцать минут говорит о первой встрече – и ничего о вашем предложении. <…> В чем же дело? Да ни в чем. Обе стороны пытаются достичь успеха в своем понимании – проблема лишь в том, что русские и американцы по-разному понимают, что такое успех". Американский подход, пишет Джонс, выражается словами: get in, get it done, and get out of the way (Jones).

В других культурах, включая русскую, присутствует бóльшая роль ритуальности. Делясь своим опытом деловых переговоров, Й. Ричмонд отмечает, что когда русские приходят на встречу (как правило, с опозданием), ритуальная часть, предваряющая переговоры, включает чай или выпивку, сопровождаемую светской беседой о семье или личных проблемах. Деловая часть беседы с русскими также длительна, поскольку подход к основным проблемам осуществляется не прямо, а "окольными путями". Нетерпеливые американцы не могут дождаться, когда русская сторона, наконец, приступит к обсуждению ключевых проблем (Richmond, 1997: 129). В связи с этим американским и русским бизнесменам бывает нелегко достичь взаимопонимания. Американцы склонны разграничивать деловые и личные взаимоотношения. Русские же рассматривают установление личных контактов как необходимую часть переговоров. С. Д. Джонс объясняет это отсутствием институциональной стабильности и слабостью российских юридических основ, в результате чего деловые контакты основываются на личном доверии, в то время как в американском обществе деловые люди защищены законом (Jones). Можно отчасти согласиться с этим утверждением, однако представляется, что большую роль также играют другие факторы: русская соборность, эмоциональная потребность в личных контактах, в противовес американскому прагматизму, рациональности и деловитости, а также многократно описанные традиции русского гостеприимства, в значительной степени основанные на личностных подходах. Тем не менее, как показывают исследования, интерпретируя причины коммуникативных неудач, обе стороны объясняют их по-своему: американцы – недостатками российской системы, а русские – неспособностью американцев к установлению межличностных отношений.

Прямота может также рассматриваться как высокая степень эксплицитности. В США как в низкоконтекстной культуре предметы и явления обретают свои очертания, лишь будучи обозначенными словом. В России требуется меньшая степень эксплицитности; возрастает роль контекста, пресуппозиций, намеков и т. д. Объясняя склонность американцев к прямоте, К. Сторти отмечает их приверженность к эффективности действий (efficiency), а также то, что они, в отличие от других народов, не боятся "потерять лицо" и потому в большей степени готовы нести ответственность за последствия прямолинейности (Storti, 1994: 76). Выражение beat about/around the bush – ходить вокруг да около – имеет в английском языке отрицательную коннотацию. Русские, со своей стороны, отличаются долготерпением. Кроме того, для русского дискурса характерна более богатая "затекстовая" нагруженность.

Иностранцы нередко отмечают, что американцы в ответ на свои предложения хотят услышать однозначный ответ - "да" или "нет". Образное выражение мыслей приводит американцев в замешательство. Для русских, привыкших к абстрактным отступлениям и философским рассуждениям, уровень американской конкретики часто видится как отсутствие воображения и творческого подхода. Русские студенты жалуются, что при обучении в США им не с кем поговорить "на своем языке" (имеется в виду язык мысли). Американцы же с подозрением относятся к уклончивым фразам и не умеют читать "между строк".

Однако, несмотря на то, что американская речь тяготеет к максимальной эксплицитности, очередной парадокс заключается в том, что в американском дискурсе намного выше, чем в русском, роль фатической коммуникации. Задача фатического общения – не столько сообщить информацию, сколько открыть каналы коммуникации. В связи с тем, что"значение фатических высказываний в очень малой мере "вычитывается" из значений языковых единиц, и фатические высказывания, в этом смысле, высоко метасемиотичны" (Дементьев, 2000, 36), они трудны для межкультурной интерпретации. Поэтому нередки случаи, когда неносители лингвокультуры воспринимают фатические высказывания в прямом смысле, не понимая их истинной сущности.

Русские, оказавшиеся в США, могут привести немало случаев, когда их вводят в заблуждение фразы типа "Let's have dinner together sometime". Еще большая степень недоумения возникает, когда во фразе имеется достаточная, с точки зрения русского, степень конкретизации: "Let's have dinner together next week". Русские нередко жалуются, что после такой фразы они в течение всей недели ждут приглашения на ужин и очень огорчены или оскорблены, когда такового не дожидаются.

Предложив эту тему для обсуждения в электронной конференции CRTNET Национальной коммуникативной ассоциации США, мы получили следующий ответ от американской исследовательницы Д. Уигналл (Dennis Wignall): "<…> с американской точки зрения, фраза "Let's go to dinner" не лишена смысла – она, скорее, являет собой намерение встретиться когда-нибудь в будущем. Тот факт, что на поверхности она весьма неопределенна, дает неверное представление о ее значении. Настоящий смысл этой фразы: 1) она сигнализирует о желании дальнейшего взаимодействия; 2) взаимодействие это должно произойти вечером, а это предполагает бóльшую степень открытости, близости и симпатии; 3) неопределенность фразы – это бессознательная попытка вызвать ответную реакцию собеседника, свидетельствующую о том, что он готов к последующему взаимодействию; 4) предшествующее взаимодействие было достаточно положительным, для того, чтобы отношения были продолжены <…> В результате высказывания американцев кажутся русским двусмысленными, а американцы считают русских сверхчувствительными и понимающими все буквально".

Осмелимся также утверждать, что разная степень фатической нагруженности наблюдается даже в таких традиционно контактоустанавливающих фразах, как "Как дела?" и "How are you?" Хотя русские, задающие такой вопрос, не ожидают от собеседника длинного отчета об их делах, они все же рассчитывают на краткий, но правдивый ответ. В русской культуре намного вероятнее услышать ответ типа "Ничего хорошего" или "Не очень". Если двое встречаются на бегу, они все же, по российскому этикету, останавливаются на секунду, чтобы услышать ответ собеседника. Американцы же, как правило, отвечают "Fine", а поскольку они не ожидают от собеседника другого ответа, то, и не останавливаются, чтобы выслушать ответ. Поэтому "Fine" часто звучит, когда вопрошающий уже скрылся из виду. Н. Л. Шамне, М. В. Милованова также пишут о высокой степени десемантизации и клишированности актов извинения в американской культуре по сравнению с русской (1998: 395). Кроме того, возникает противоречие между высокой долей фатики, которая первоначально заставляет русских думать, что американцы – люди теплые, доброжелательные и эмоциональные – и последующим общением, когда выясняется достаточно высокая степень их индивидуализма и прагматичности.

Американцы же, находясь в России, считают русских, пренебрегающих столь высокой доли фатики, недостаточно воспитанными и культурными, Их также огорчает то, что русские оказываются не в состоянии за фатическими формулами "прочитать" сигналы их истинного эмоционального состояния. Одна американка, например, рассказывала, как подавала русским сигналы того, что чувствует себя несчастной и нуждается в разговоре "по душам": "Я говорила "I’m fine" и ждала от своих друзей разрешения: “What’s wrong?” “Is everything all right?”. Но напрасно. <…> Русские друзья удивляются, почему американцы не говорят о своих чувствах, а американцы в отчаянии ждут от русских сигнала о том, что такой разговор не будет для них в тягость <…> Я научилась ловить русских на слове - теперь, если они говорят: "Приходи ко мне, когда тебе что-нибудь нужно", я прихожу, не дожидаясь письменного приглашения" (Life Is Not All Differences by Ariel Hart // English, 1998, #3, p.4).

Еще два примера из писем Е. Г. Юревича – российского эмигранта, достаточно долго преподававшего в Орегонском университете. Эти примеры хорошо иллюстрируют роль фатической коммуникации в американской культуре.

"Вскоре по приезде мне устроили интервью в местном колледже. <...> Когда всё закончилось, я осторожно спросил, когда можно позвонить, чтобы узнать результат. Мне ответили, что они мне вскоре позвонят. И я не один день сидел утром у телефона и ждал. Представляете ли вы, что это значит - приехать и получить надежду на работу по профессии? Они не позвонили. А потом я узнал, что это здесь ФОРМА ОТКАЗА и существует даже такая ходячая фраза: don't call us, we will call you. Вот вам и конфуз. Или, как я сказал бы теперь, culture shock.

Однажды я получил в университете письмо из ректората. Пробежав глазами, вижу, что поздравление - с чем? Ersted Award for Distinguished Teaching. Иду по коридору с открытым письмом, навстречу декан. Я без слов протягиваю ему письмо, он читает и говорит: "О, поздравляю, это надо внести в ваше личное дело". Правда, хорошо? Да, а когда я поднялся в свой кабинет и стал читать, то увидел, что я runner-up (самого этого слова там, кажется, не было). Это означает, что меня поздравляли с тем, что я НЕ получил премию, и это тоже считается кое-что (потом узнал, что иногда отмечают даже nomination). По-настоящему я получил эту премию в следующем году, но тогда я уже никому не показывал поздравление".

Сомнения в американской прямоте возникают также в связи со склонностью американцев к эвфемии и политическоий корректности (см. соответствующий раздел), а также преувеличениям. А. Мерфи в книге Cultural Encounters in the U. S. A. указывает на то, что американцы нередко преувеличивают комплимент, чтобы сделать его более убедительным: “fantastic grades”, “perfect accent”, “the nicest jacket” (Murphy, 1992: 99). То же самое наблюдается на уровне невербального общения. Немало уже было написано о том, что американская улыбка воспринимается русскими как неискренняя. Таким образом, утверждение об американской прямоте как составляющей коммуникативной стратегии не является бесспорным. В некоторых отношениях американцы проявляют при общении большую, а в некоторых меньшую прямоту, чем русские.

Важным фактором достижения взаимопонимания при общении также является симметрия. Это понятие приобретает особую роль в МК, в особенности при общении представителей России и США, которые традиционно являются соперниками на международной арене. В таких ситуациях личные качества собеседников уходят на второй план, и стремление доминировать в ситуации общения может быть интерпретировано как высокомерие. Американцы замечают, что русские очень чувствительны к любым намекам на недостаточное уважение чувства их собственного достоинства со стороны собеседника (Richmond, 1997:151).

В стратегиях коммуникации симметрия выражается в :

• позиции коммуниканта – отношении к себе и собеседнику, проявляющемся в вербальной и невербальной форме;

• очередности мены коммуникативных ролей;

• длине/объеме репликового шага;

• длине пауз между репликами;

• перебивании друг друга (если таковое имеет место) и т. д.

В этой связи мена коммуникативных ролей может рассматриваться как компонент коммуникативной стратегии, так как отражает степень активности коммуникантов, их видение собственной роли в дискурсе, вклад в ситуацию общения, отношение к себе и собеседнику и является средством достижения коммуникативной цели. Индивиды различаются с точки зрения порядка вступления в коммуникацию, размера/объема репликового шага, перебивания друг друга либо способности выслушать реплику собеседника и т. д. В процессе МК трудно определить, являются ли какие-либо особенности присущими конкретному собеседнику или же они присущи всей представляемой им культуре.

Д. Таннен указывает на специфические особенности разных этнических групп американцев в использовании коммуникативных стратегий. Почти всем жителям Нью-Йорка, в особенности евреям, свойственна высокая степень вовлеченности в коммуникацию, в результате чего жители других мест, например калифорнийцы, считают, что они всех перебивают во время беседы. Но калифорнийцы, в свою очередь, делают более короткие паузы в диалоге, нежели, например, жители Среднего Запада, и последним кажется, что калифорнийцы все время перебивают их в беседе. В результате человек, который считается очень вежливым в Нью-Йорке, может восприниматься как грубиян в Калифорнии, а вежливый калифорниец будет считаться грубым в Вермонте. В то же время жители Среднего Запада воспринимаются как невежливые представителями индейцев, в разговоре которых предполагаются еще более длительные паузы. В некоторых культурах, пишет Таннен, специально создается эффект "перебивания" - предполагается "нахлест" конечной фразы одного собеседника и начальной другого, так как именно это считается свидетельством вовлеченности собеседников в общение. Американские антисемиты, пишет Таннен, приписывают евреям склонность к шумному поведению, агрессивности и беспардонности. Негров нередко изображают как шумных, невоспитанных и напористых (там же, 202 – 206). Со своей стороны, вспомним русские анекдоты про "горячих эстонских парней", которые делают часовые паузы между репликами в беседе. Это означает, что в разных культурах коммуникативные стратегии или их составляющие могут стать основой для создания стереотипных представлений.

Коммуникативные стратегии также являются средством выражения в дискурсе собственного "я" участников общения. Высокая степень индивидуализма, принятого в США, приводит к тому, что американцы в беседе более эгоцентричны, чем русские. В США считают, что коммуникативное поведение во время интервью при приеме на работу должно отвечать фразеологизму blow your own horn "хвалить самого себя". "Для американцев интервью – это упражнение дара убеждения, - пишет К. Сторти. - Если ты сам себя не хвалишь или, по крайней мере, не указываешь на свои сильные стороны, то ты или не слишком заинтересован или не достаточно квалифициорван для должности, на которую претендуешь" (Storti, 122). Таким образом, для американского коммуникативного поведения свойственна своего рода "агрессивная саморепрезентация" (Очерк американского коммуникативного поведения, 2001: 181). Русские, со своей стороны, считают неприличным заниматься самовосхвалением. Поэтому, приходя наниматься на работу в американские компании или участвуя в интервью для получения грантов, они нередко терпят неудачу, поскольку американцы расценивают их поведение как недостаточно "агрессивное".

Еще одним параметром коммуникативных стратегий является конфликтность/неконфликтность общения. Как утверждает М. Стаббс, в американском обществе существует правило, которое требует, чтобы коммуникация осуществлялась гладко, без затруднений, поэтому моменты недопонимания должны быть максимально сглажены. Собеседники моментально реагируют на всякого рода отклонения от ведения беседы в этом ключе, в случае необходимости предпринимая отчаянные попытки, чтобы восстановить ритуальное равновесие. При общении между американцами действует механизм саморегуляции интеракции, представляющий собой, по образному выражению М. Стаббса, “тщательно отрегулированный термостат, поддерживающий коммуникацию в желательном температурном режиме” (Stubbs, M.; цитируется по: Орлов, 1993; 126).

Американские стратегии коммуникации предусматривают компромисс как неотъемлемую часть переговоров, а неспособность его достижения – как поражение. Русские, в свою очередь, рассматривают компромисс как свидетельство слабости, отступление от нравственно обоснованной позиции. Как свидетельствуют участники деловых переговоров, русские в критических ситуациях готовы "высиживать" до победного конца. Терпение позволяет им добиваться многочисленных уступок со стороны нетерпеливых американцев.

Исследователями замечено, что русские в большей степени, чем американцы, склонны направлять свои речевые акты на модификацию поведения и состояния собеседника. При этом суверенитет участника общения достаточно уязвим, потому что российские культурные нормы допускают возможность коррекции поведения собеседника, если оно неправильно с точки зрения инициатора замечания. В американской культуре, в отличие от русской, суверенитет коммуниканта защищен культурными нормами: ограничениями на открытое выражение отрицательного отношения к поведению собеседника, предпочтительным использованием косвенных форм воздействия и т. д. (Шилихина, 1999: 158). Если к перечисленному добавить большую степень эмоционального накала в русском речевом общении, то можно сделать вывод о том, что вероятность возникновения коммуникативного конфликта среди русских оказывается более высокой, чем среди американцев

Применительно к межкультурной коммуникации между русскими и американцами, особенно на институциональном уровне, надо отметить, что она в значительной степени определяется долгими годами соперничества двух стран на международной арене, благодаря чему обрела специфические черты. Т. А. Колумбус и Дж. Х. Вульф пишут о том, что в периоды холодной войны и обострения международных отношений советские и американские дипломаты считали продуктивным лишь жесткий стиль общения, полагая, что вежливость будет интерпретирована другой стороной как слабость и что только язык силы способен вызвать у другой стороны уважение (Couloumbis, Wolfe, 1990: 144).

На то, что русские могут выбирать жесткие коммуникативные стратегии в деловом общении, указывает Й. Ричмонд. Русские повышают голос, выражают негодование, высказывают угрозы. Ричмонд считает это театральностью, отражающей борьбу за власть. В связи с вышесказанным Ричмонд цитирует бывшего посла США в Москве Ллюэлина Томпсона: "Не загоняйте русского медведя в угол – он может разозлиться" (Richmond, 1997: 156).

С другой стороны, очень типичным показателем жестких коммуникативных стратегий является поведение сотрудников американского посольства, особенно в периоды обострения взаимоотношений между Россией и США и моменты кипения шпионских страстей. Можно предположить, что эти коммуникативные стратегии являются следствием определенной установки со стороны начальства: недружелюбный тон, жесткие невежливые вопросы, резкое "нет" в ответ на запрос о визе, угрозы ("Вы ее никогда не получите"), презумпция виновности (согласно вебсайту посольства, его сотрудники исходят из того, что все, кто желает получить визу, намерены эмигрировать в США).

Чрезвычайно важным для адекватной коммуникации также является правильный выбор жанра и регистра общения. Американцам бросается в глаза глубокое различие, существующее в России между институциональным и персональным дискурсом. Так, например, Д. Карбо отмечает, что русская беседа, как и русская жизнь в целом, зиждется на остро осознаваемом различии между общественными и личностными контекстами, а также глубине и объеме дискурса. С его точки зрения, русский дискурс становится общественным, когда присутствуют посторонние или ощущается воздействие извне. Для личностного дискурса характерны больший объем и глубина, в этом контексте страстность и сентиментальность озвучиваются через посредство задушевных бесед – того, что Карбо называет soul-to-soul exchange (Carbauh, 1993: 194).

Американцев в России, с одной стороны, приводит в отчаяние то равнодушие и безразличие, с которыми к ним относятся в общественных местах, а, с другой стороны, удивляет та теплота и доверие, которое они испытывают, оказавшись у кого-нибудь дома. Они обращают внимание на то, что краткость и отрывистость, с которой русские отвечают по служебным телефонам, резко контрастирует с их манерой личного общения. Русские вообще предпочитают живое общение телефонному. Беседа даже между незнакомцами в условиях личностного общения завязывается легко, льется гладко и неторопливо. "Каждый русский – прирожденный оратор", - пишет Й. Ричмонд (Richmond, 1997: 135). Он также отмечает, что лучшие беседы с русскими происходят за кухонным столом (там же: 142). Длительная ритуальная часть, свойственная для официального общения, при личной коммуникации может почти полностью отсутствовать. Так, Ф. Монтейн отмечает, что, путешествуя в поезде на Западе, можно вступить в контакт с незнакомцем, начав разговор о погоде. В России же сосед по купе может сразу начать говорить о беспорядках в стране или перипетиях собственной жизни (Montaigne, 1998: 121).

Коммуникативные стратегии также включают сигналы желания или нежелания вступать в коммуникацию, а также использование молчания. При нежелании одной из сторон вступать в коммуникацию выделяются три возможных стратегии: 1) невступление в коммуникацию, 2) неохотное вступление, сопровождающееся пассивным речевым поведением, 3) попытка дисквалифицировать общение (Gamble and Gamble, 1990: 21 - 22). Рассмотрим эти три пути подробнее.

В МК ситуация, когда одна из сторон пытается избежать коммуникации, инициируемой другой стороной, может возникать по разным причинам: из боязни общения с представителем другой культуры, из-за политических, идеологических, социальных причин, предвзятости, боязни нового опыта и т д. Как правило, она приводит к конфликту интересов и создает атмосферу психологического напряжения, неловкости, обиды или враждебности. Выбор такой коммуникативной стратегии в МК в высшей степени нежелателен. Неправильно думать, что это средство избежать коммуникации, поскольку поведение такого рода представляет собой очень явную форма коммуникации, которая шлет "сообщение" другой стороне. Если до сих пор между сторонами не было никаких отношений, то невступление в коммуникацию, как правило, создает негативное взаимоотношение между ними.

Если, не желая вступать в общение, коммуникант все же принимает попытку другой стороны установить с ним контакт, то он, как правило, выбирает путь наименьшего сопротивления в надежде, что общение это будет непродолжительным. При попытке дисквалифицировать коммуникацию человек предпринимает усилия, чтобы создать впечатление ее неадекватности, например, притворяясь, что у него болит горло, он закашлялся, устал, нервничает, пьян и т. д. В МК, например, люди притворяются, что не понимают иностранного языка.

Формы невступления в коммуникацию могут пониматься и более широко – как стремление создать иллюзию общения, передав при этом как можно меньше информации. Типичным примером являются некоторые формы политического дискурса – использование общих слов или запутанной терминологии, для того, чтобы утаить истинную информацию от народа. Слово gobbledygook как по форме, так и содержанию как нельзя лучше отражает суть явления. В МК такая форма общения нередко наблюдается на дипломатических встречах или пресс-конференциях для иностранных журналистов.

Коммуникативные стратегии также включают умение слушать. Американцы очень часто жалуются, что русские не умеют слушать. Вот лишь некоторые мнения, приводимые Л. М. Милхаус:

"I can't understand how Russians can hold aside conversations through an entire group meeting and not see that it is rude."

"I hate it that Russians talk all the time during meetings" (Millhous, 1999: 304)

В заключение раздела хочется подчеркнуть, что коммуникативные стратегии должны использоваться сознательно и целенаправленно. Для этого на протяжении всего дискурса должна проводиться верификация между поставленными в МК целями и формой их достижения, а также реакцией адресанта. Необходимо также принимать во внимание различия между стратегиями, принятыми в разных культурах.