Линдси б.

Американский исследователь Брик Линдси возглавляет Центр исследований международной торговли при Институте Катона – один из ведущих американских аналитических центров, разработки которого оказывают существенное влияние на формирование внутренней и внешней политики США. До того как занять этот пост он несколько лет работал юристом в сфере международной торговли, представляя главным образом компании из Юго-Восточной Азии, экспортирующие товары в США.

В своей работе «Глобализация: повторение пройденного. Неопределенное будущее глобального капитализма» Линдси раскрывает свое понимание современной глобализации, вписывая происходящие сегодня процессы в широкий исторический контекст.

<…> Глобализация в современном мире представляет собой чрезвычайно могущественную, практически неодолимую силу. Расхожие представления о глобализации характеризуют ее как некоего джинна, который каким-то образом сумел выбраться из бутылки и теперь диктует свою волю всему миру. <…> Также предполагается, что национальные правительства утратили значительную часть суверенитета в пользу новой верховной власти глобализации. Как сторонники, так и противники глобализации изображают ее как более или менее беспрепятственно одержанную победу рынков над правительствами – экономических сил над политической властью. <…>

<…> Такие распространенные представления о глобализации сильно расходятся с реальностью, так как недостаточно учитывают исторический контекст, а именно, упускается из виду прошлое, породившее глобализацию. <…>

Глобализацию автор трактует в трех различных, но взаимосвязанных смыслах:

<…> во-первых, как экономическое явление – усиливающейся (в связи с политическими и технологическими причинами) интеграции национальных рынков; во-вторых, как чисто политический процесс устранения созданных государствами барьеров на пути международного потока товаров, услуг и капитала; в-третьих, как широкое политическое явление, заключающееся в глобальном распространении рыночной политики на внутреннем и международном уровнях. Глобализация в первом смысле является порождением главным образом глобализации во втором смысле, которая в свою очередь стала возможна благодаря глобализации в третьем смысле. <…> [1]

<…> В своем содержании глобализация предстает в виде сознательно выбранной ответной меры на всемирный провал проектов централизованного планирования и иерархического контроля. В последние два десятилетия правительства самых разных стран столкнулись с серьезными экономическими болезнями, как в форме острого кризиса, так и в виде хронически низкой эффективности, порожденными десятилетиями дисфункциональной антирыночной политики. В ответ на эти процессы правительства ослабили государственное вмешательство в экономику и расширили пространство рыночной конкуренции. В этом аспекте самым значительным событием последних десятилетий является включение в международную рыночную экономику огромных масс населения в советском блоке, Китае, Индии и многих других развивающихся странах, ранее совершенно отрезанных от остального мира. Благодаря этому впервые можно говорить о поистине глобальном разделении труда. <…>

<…> Утверждение, что глобализация вынудила правительства принять прорыночную политику против их воли, не соответствует действительности. Напротив глобализация стала возможна только благодаря провалу политики коллективизма и благодаря решимости правительств, столкнувшись с этим провалом, выбрать рыночную альтернативу. <…> Главная причина «успешного наступления» рынков состоит в том, что других вариантов просто не просматривается. За некоторыми исключениями большинство государственных лидеров, обратившихся к рыночным реформам, сделали это не в силу приверженности идеалам экономического либерализма, но из чистого прагматизма, из-за отсутствия других жизнеспособных альтернатив. <…>

<…> Современный эпизод глобализации является переходной эпохой: с одной стороны – обанкротившиеся упования на централизованное регулирование, с другой – многообещающие перспективы экономической свободы. <…> Любая картина глобализации, которая игнорирует исторический контекст или дает неверное ему толкование, в лучшем случае будет неполной, а в худшем – искаженной и дезориентирующей. <…>

Исходя из этого, Линдси в исторической перспективе трактует глобализацию как событие главным образом политическое.

<…> В широком смысле это одно из последствий краха старого идеала централизованного планирования, контроля и массового от них отречения. В частности, недавние крупнейшие успехи в международной экономической интеграции пришли после крушения коммунизма и ряда этатистских режимов в развивающихся странах. <…> Эти важнейшие политические преобразования устранили системы государственного контроля как внутри страны, так и на международном уровне, в результате чего несколько миллиардов человек включились в систему разделения труда теперь уже в планетарном масштабе. <…> Ошибочно полагать, что глобализация подрывает суверенитет, напротив, это государство отступило и освободило пространство для международных рыночных отношений. Причиной его отступления было не столкновение слепых экономических сил и не порыв либертарианского энтузиазма, а разочарование. <…>

<…> У современного эпизода глобализации был предшественник, развитие которого оборвалось почти сто лет назад. В десятилетия перед Первой мировой войной промышленная революция сделала уровень международной экономической интеграции не только сопоставимым, но и в некоторых отношениях превосходящим наши достижения. <…> В отличие от нынешней, в первой глобальной экономике движущей силой действительно была технология. Политические условия становились все более враждебными, но снижение транспортных расходов и совершенствование средств связи раскрепостило общемировое движение товаров, услуг, капитала и людей в исторически беспрецедентном масштабе. Однако победила политика. Впечатляющий рост богатства в период промышленной революции, ставший возможным благодаря децентрализованному процессу проб и ошибок, функционирующему в рамках рыночной конкуренции, был ошибочно истолкован как триумф централизованного контроля и планирования. Люди поверили, что новые гигантские промышленные предприятия демонстрируют превосходство консолидации и технократического контроля над хаотичной расточительностью рыночной конкуренции. Был сделан вывод, что логика индустриализации требует распространить рациональный характер организации и управления производством на все общество. <…>

<…> Эта трагическая ошибка породила социальное явление, которое я называю промышленной контрреволюцией. Вера в технократический контроль, а особенно в необходимость передачи этого контроля государству, начала набирать силу около 1880 г. и с каждым годом постепенно укреплялась. Ее фундаментальная несовместимость с либеральным международным порядком, сложившимся в ХIХ веке, означала, что кто-то из них должен был уступить. Уступил либерализм. В конце ХIХ века все коллективистские движения пережили подъем, а либеральный космополитический идеал мира и свободной торговли уступил место идее «борьбы народов за существование». <…> В то время как технология расширяла границы международного разделения труда, политика толкала народы к протекционизму, империализму и милитаризму. Именно эти силы одержали верх, результатом чего стала Первая мировая война. Конец старого либерального порядка ознаменовала Великая депрессия, когда казалось, что будущий международный порядок может быть только тоталитарным. <…>

<…> После Второй мировой войны США, Западная Европа, а позднее и Япония начали движение вспять – к либеральному международному порядку. Но значительная часть мира осталась вне возрожденной международной экономики: коммунистические страны и большинство стран так называемого третьего мира проводили экономическую политику автаркии и изоляции. С победой промышленной контрреволюции значительная часть населения мира оказалась исключена из международного разделения труда. <…>

<…> Лишь в конце ХХ начале ХХI в. разочарования и неудачи истощили силу контрреволюционного импульса. С открытием Китая, распадом советского блока и отказом многих развивающихся стран от чрезмерного государственного контроля, рыночные связи начали восстанавливаться. Крах мечты о централизованном регулировании ознаменовал второе рождение глобализации. <…> Хотя вера в централизованное планирование утратила свой утопический накал, ее последствия все еще ощущаются. В битве между возрождением рынков и промышленной контрреволюцией победитель еще не выявлен. <…> Это борьба между «невидимой рукой» и «мертвой рукой». Сковывая и деформируя рынки и социальное развитие, эта борьба временами провоцирует экономические потрясения. Именно поэтому глобализация представляет собой нестабильный и неровный процесс. <…>

Оппонируя критикам глобализации, которые возлагают вину за нестабильность и искажения на вышедшие из-под контроля свободные рынки, Линдси усматривает причины этого в сохранении антирыночной политики и институтов. При этом он не сводит борьбу между «невидимой рукой» и «мертвой рукой» к конфликту между правительством как таковым и рынком.

<…> Корень многих проблем экономики развивающихся и посткоммунистических кроется в неспособности государства надежно защитить права собственности и обеспечить выполнение договоров, что расценивается как одно из наиболее тяжких наследий промышленной контрреволюции. <…>

Таким образом, Линдси характеризует современную глобализацию, как некомфортное сосуществование рынков и остатков коллективистской мечты, причем последние при каждом удобном случае всячески тормозят и мешают первым.

<…> Идет борьба против упорно сопротивляющегося противника, исход которой пока не определен. Однако в долгосрочной перспективе будущее принадлежит либерализму. <…> Поскольку коллективистский идеал централизованного общества мертв, осталась только одна жизнеспособная модель экономического развития – либеральная модель рынков и конкуренции. Сторонники промышленной контрреволюции вели кампанию за то, чтобы снять с централизации соответствующие ограничения и вместо конкуренции главным организующим принципом экономической жизни сделать централизацию. Когда это удалось развитие событий пошло по катастрофическому пути. Гипертрофированная централизация извращала логику индустриализации, деформировала экономическое развитие и в конечном итоге разрушила международный экономический порядок, возникший с началом промышленной революции. Поэтому глобализация – это процесс восстановления после чудовищного коллапса. <…> [2]

Подробно характеризуя глобализацию, начавшуюся в последние десятилетия ХIХ века, Линдси видит в ней результат технологических прорывов промышленной революции.

<…> Первая мировая экономика стала возможной благодаря грандиозным технологическим достижениям. Новые виды транспорта покончили с древней тиранией пространства. <…> Железнодорожный транспорт способствовал формированию подлинно единых национальных рынков и тем самым облегчил проникновение иностранных товаров из портовых городов в глубь страны. <…>

Паровой флот, в свою очередь, соединил национальные рынки в единое целое. Первые паровые суда появились в начале ХIХ в., но лишь изобретения последующих десятилетий – грибной винт, стальной корпус, комбинированный двигатель – породили океанский транспорт, вызвав невероятное падение стоимости фрахта: индекс грузовых тарифов на трансатлантические перевозки в 1840 – 1910 гг. в реальном исчислении упал на 70%. <…>

<…> Спровоцированный промышленной революцией взрыв технологического творчества уничтожил мешавшие торговле естественные географические барьеры. Одновременно появились совершенно новые возможности для взаимовыгодной международной торговли. Заводы североатлантических индустриальных стран стали сердцем новой глобальной экономики, производимые ими товары желал иметь весь мир. Вместе с тем, в менее развитых «периферийных» странах Азии, Африки и Латинской Америки новые технологии позволили дешевле, чем когда-либо прежде, добывать минеральное и выращивать сельскохозяйственное сырье.

Так, отмечает Линдси, была заключена великая сделка, ставшая фундаментом первого глобального разделения труда: центр специализировался на производстве промышленных товаров, периферия – на добыче и выращивании сырья. Однако это продолжалось не долго. Если промышленная революция создала первую глобальную экономику, то промышленная контрреволюция ее разрушила. В конце ХIX в. бурный рост международной торговли и инвестиций формировал посредством рынка глобальный экономический порядок, а набиравший силу бунт против рыночной конкуренции подрывал основы этого порядка. Развитые страны, распространявшие по всему миру новые технологии, новые институты и новую современную культуру, сами стали жертвами атавизма. Протекционизм, национализм, империализм, милитаризм – это те темные силы, которые были выпущены промышленной контрреволюцией на международную арену. Эти силы, сумевшие укрепиться и обрести влияние в недрах внешне мирной и прогрессивной Европы, в конце концов взорвались катаклизмом Первой мировой войны. Она была порождением идей промышленной контрреволюции – идей централизации, вылившихся в этатизм, идей этатизма, в агрессивный национализм, националистических идей, вылившихся в планы войн и завоеваний. Именно в этом конфликте погибла первая мировая экономика. Последовавшие трагедии – тоталитаризм, Великая депрессия и Втора мировая война – завершили падение мира в пропасть огня и хаоса. <…> [3]

<…> Однако Вторая мировая война и ее последствия не привели к триумфу централизованной регламентации. Вместо этого промышленная контрреволюция неожиданно потерпела сокрушительное поражение. После десятилетий неуклонного наращивания интеллектуальной и политической мощи, буквально в двух шагах от полной победы она стала сдавать свои позиции и, в конечном счете, отступила, причем, в первую очередь, в наиболее экономически развитых странах. Оказалось, что в странах, находившихся на переднем крае экономического прогресса, базовые либеральные принципы рыночной конкуренции остались невредимыми. Радикальный проект всеобъемлющего коллективистского планирования был решительно отвергнут. <…>

<…> Несмотря на то, что рыночные послевоенные экономики несли на себе глубокий шрам коллективистской идеологии, экономическая свобода вернула свои позиции, захваченные регулированием цен, карточным распределением и централизованным регулированием труда и капиталовложений. <…> Рыночная конкуренция была восстановлена на международном уровне. Начатое в 1930-е гг. скатывание к автаркии было обращено вспять, и развитые страны постепенно открыли национальные границы для потоков товаров, услуг и капитала. Однако при этом, каким бы многообещающим ни был послевоенный либеральный порядок международной торговли, он все же оставался несовершенным. Ему было далеко до поистине глобального разделения труда, существовавшего до Первой мировой войны. <…>

<…> После Второй мировой войны подавляющее большинство мира проживало в условиях режимов, категорически отвергавших идею международной рыночной экономики. Передний край промышленной контрреволюции переместился из развитых в менее развитые страны. В авангарде находился СССР и его сателлиты в Восточной Европе. Две самые густонаселенные страны мира взяли на вооружение централизованное планирование советского образца. А в Латинской Америке и Африке происходило смешение импортированных и доморощенных идеологий, объединенных преданностью идее ведущей роли государства в экономическом развитии. <…>

<…> Начало кризиса промышленной контрреволюции началось в 1970-х гг., когда казалось, что коллективизм набирает новую силу. Несмотря на неуклонное падение экономической эффективности советского блока, коммунистическая модель продолжала приобретать новых приверженцев в Юго-Восточной Азии, Африке и Центральной Америке. По всему третьему миру провалы проектов экономического планирования вели лишь к еще более ожесточенному осуждению капиталистической эксплуатации. В свою очередь, в развитых странах стагфляция и энергетический кризис заставили многих поверить в то, что остатки рыночной экономики долго не протянут. Как раз когда казалось, что промышленная контрреволюция стоит на пороге новых внушительных успехов, внезапно по всему миру начался ее стремительный распад. В развитых странах трудности 1970-х гг. вызвали двойную революцию в экономической политике, которая пришлась на 1980-е гг. Когда кейнсианская политика «тонкой настройки» окончательно утратила авторитет, главным ориентиром денежной политики стало не условие полной занятости, а стабильность уровня цен. В это же время мир отвернулся от послевоенной смешанной экономики: страны одна за другой распродавали предприятия государственного сектора и отказывались от регулирования цен и доступа к рынку. <…>

<…> Крах промышленной контрреволюции связан с тем, что она изначально была ошибочна, а потому была обречена на поражение. Провалы множились и накапливались до тех пор, пока разрыв между обещаниями и свершениями не стал слишком велик. Когда это случилось промышленная контрреволюция утратила легитимность. Наиболее значимым последствием краха промышленной контрреволюции является восстановление глобального разделения труда. С падением Советского блока, рыночными реформами в Китае и отказом большинства развивающихся стран от политики импортозамещения, либеральная торговая система развитых стран быстро освоила прежде недоступные регионы. В данном контексте глобализация – это не порождение информационных технологий, а крах антирыночной идеологии позволили глобализации вернуться на прежний курс. <…> [4]

<…> Однако предполагаемое всемирное торжество рыночных сил, в равной степени признаваемое как друзьями, так и врагами глобализации, может рассматриваться лишь как чрезмерное преувеличение. Классический инструмент командной экономики – государственные предприятия – продолжают занимать чрезвычайно важное место в экономической жизни большинства населения планеты. Регулирование процветает в десятках стран. Отдельные отрасли: энергетика, транспорт, сельское хозяйство, телекоммуникации, крайне централизованы и монополизированы во всех странах мира. Торговые барьеры серьезно сдерживают потоки товаров в развивающихся странах и в важных секторах экономики развитых стран. За пределами относительно небольшого числа богатых стран основа рыночной экономики – правовая инфраструктура – находится в зачаточном состоянии вследствие злостного пренебрежения этими вопросами на протяжении многих десятилетий. Таким образом, «мертвая рука» продолжает играть существенную роль в экономических делах. <…> Сегодня мы переживаем переходный период – сумеречную эпоху, отделяющую этатистское прошлое от либерального будущего. <…>

В этой связи автор ставит вопрос: не получится ли так, что новый эпизод глобализации окончится так же ужасно, как и предыдущий? И практически с полной уверенностью дает на него отрицательный ответ, связывая существование идей потерпевшей поражение промышленной контрреволюции исключительно с антиглобалистским движением, которое, по его мнению, не представляет собой реальную политическую силу.

<…> Сегодня антирыночные силы не представляют собой жизненно важного истолкования современности; они больше не предлагают правдоподобную версию будущего, которая бы оправдывала реформу или радикальную перестройку принятой политики и институтов. Сегодня антирыночные силы всего лишь цепляются за прошлое – не предлагают свой путь реформ, а сопротивляются либеральным переменам. Они представляют собой силы отрицания и обструкции; они утратили способность выдвигать позитивные идеи. Они все еще сильны, но совершенно бесплодны. Сегодня осталась лишь одна жизнеспособная версия экономического развития – либеральная модель рынков и конкуренции. Нельзя сказать, что она пользуется всеобщим одобрением, но это все, что у нас есть. Поэтому, когда крах существующих институтов делает изменения неизбежными, лидеры, ищущие образец для конструктивных действий, за неимением иной альтернативы обращаются к либеральной модели. Так, шаг за шагом, «мертвая рука» прошлого сдает позиции «невидимой руке» рынке. <…>

Линдси характеризует нынешнее состояние глобализации, как хаотический переход от разочарования в обанкротившихся идеях коллективизма к реализации либеральной альтернативы.

<…> Реакционеры, отвергающие современное благополучие ради других ценностей, составляют меньшинство буквально в любой стране на планете; подавляющее большинство жителей Земли жаждут материального достатка, комфорта и удобств. Политики, желающие получить и удержать власть должны считаться со стремлением народа к процветанию. В демократических режимах за политиков голосуют исходя из экономических результатов, но даже в автократических режимах легитимность власти и общественная поддержка тесно связаны с экономическими успехами. <…> В долгосрочной перспективе массового повышения уровня жизни можно достичь только средствами сравнительно либеральной политики. Более того, рост экономики означает рост налоговых поступлений, а значит, и умножение ресурсов, которыми могут распоряжаться политики. Поэтому совместное действие прямого или косвенного влияния общественного мнения на правительство и эгоистичного желания политиков максимизировать ресурсы, которыми они могут распоряжаться, направляют политику к благим целям. В долгосрочной перспективе надежным политическим фундаментом рыночной конкуренции служит только стабильная демократия. Но одной демократии мало, также необходимы конституционные ограничения, способные обуздать власть влиятельных социальных групп, действующих в собственных узкоэгоистических интересах. <…> [5]

<…> Таким образом, грандиозная драма современной мировой экономики заключается в том, что политический процесс, направленный на раскрепощение рынков, создающих богатство, стакивается с большими трудностями. В платоновской политической пещере народы на ощупь, неуверенно и неравномерно движутся к тому, чтобы политика в большей степени отвечала интересам общества, т.е. к рыночным реформам.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Линдси Б. Глобализация: повторение пройденного. Неопределенное будущее глобального капитализма. М., 2006. С. 35.

2. Там же. С. 16 – 99.

3. Там же. С. 102 – 134.

4. Там же. С. 140 – 183.

5. Там же. С. 364 – 398.

1 Философские мысли натуралиста / В.И. Вернадский. М.: Наука, 1988.С. 503 – 512.

291