2. Философское обоснование бакуниным главных положений антигосударственности

Антропологический характер материализма Бакунина. — Кате­гория свободы. Солидарность. — Антитеологизм и позитивизм. — Антиэтатизм и федерализм. — Проблема организации и со­циальной революции. — Наука и революция

 

Доктрина бакунизма как политическая утопия склады­валась наряду с развитием философских воззрений позд­него Бакунина. Эта параллельность была связана с созданием им обоснования анархо-революционной перестройки общества. Ее закономерность он выводил из объективных форм бытия материи. Бесконечное взаимодействие миров вселенной и миров, ограниченных Солнечной системой, природа как всеобщая причинность, «созидающая миры», логика как естественное следствие развития всего живого, объективные природные законы, объединяющие, органи­зующие человеческое общество, — все это служило, по Бакунину, доказательством неизбежности конечного тор­жества безгосударственных форм жизни.

«Все причины, — считал он, — действующие в извест­ных и неизвестных мирах, так же как и на нашем земном шаре, являются материальными» (48). Считая мир природы результатом логики естественного развития вещей, Баку­нин выводил аксиому: «Все, что естественно, — логично, и все, что логично, оказывается уже осуществленным или будет осуществлено, включая социальный мир» (49). Так протягивалась нить от естественных оснований мира при­роды к социальному миру, к законам, общим для всего сущего.

Природные законы естественны и реальны, они исклю­чают идею бога — творца и законодателя, поскольку эта идея в свою очередь исключает мысль об обусловленности вещей законами. Если законы не присущи органически предметам, которыми они управляют, тогда они созданы волею творца, враждебны и чужды людям. «Это не зако­ны, — писал Бакунин, — а декреты, которым подчиняются не через внутреннюю необходимость и естественное тече­ние, а через внешнюю силу, божественную или человече­скую» (50). Так он обосновал противоестественность установ­лении существующего социального строя. Человек может и должен подчиняться лишь природным законам, через знание и разумное применение которых он освобождается «от тяжелого бремени, которое оказывает на него непонят­ный мир материальный и социальный, включающий все вещи и всех людей, которые его окружают» (51).

Человек существует в природе, и смена поколений — это лишь «трансформация неограниченной материи». Дей­ствия людей на природу определены ее же законами. «Человек, таким образом, не может никогда бороться про­тив природы, следовательно, не может ни победить, ни обуздать ее» (52). О победе над природой говорят «теологи», метафизики и всякого рода идеалисты... Они полагают, что существует ум в отрыве от материи, и, разумеется, они фактически подчиняют материю разуму» (53).

Вопрос о первичности материи или сознания Бакунин решал в пользу материи: «существует единственно мате­риальное, а духовное есть его продукт. ... Идеи, — счи­тал он, — материальны иначе, но все-таки материальны, как и другие явления всеобщего характера. Одним словом, все, что называют... божественным в человеческом мире, сводится к комбинированному действию внешнего мира и человеческого тела, которое из всех существующих вещей на земле представляет материальную организацию наиболее сложную и совершенную» (54).

Материалистически решая главный вопрос философии, Бакунин вместе с тем оставался на позициях антропо­логического материализма.

Социальное, доказывал он, появилось не из развива­ющихся отношений людей между собой, а из самой «при­роды человечности». «Природа человечности», бесспорно, имела важное значение для развития социальных отноше­ний людей (55).

Рассматривая проблему соотношения человечности и животности, Бакунин, ссылаясь на Фейербаха, писал о способности знать, думать, абстрагироваться как о чер­тах, отличающих человека от животного.

Говоря об истории, оп определял ее содержание как «революционные отрицания прошлого. ...Именно в про­грессивном отрицании первобытной животности человека, в развитии его человечности она и состоит. ...Человек, хищное животное, двоюродный брат гориллы... вышел из животного рабства и, пройдя через божественное рабство — переходный этап между его животностью и че­ловечностью, — идет ныне к завоеванию и осуществлению своей человеческой свободы» (56). Только таким путем, по Бакунину, и осуществлялся прогресс в человечестве.

В прогрессивно нарастающей потребности знания Бакунин выделял потребность человека познать самого себя. «Человек — существо думающее, и, чтобы реализо­ваться в своей полноте, оп должен сам себя познать» (57). Самовыражение человека как вида, навязанное особенной его природой и необходимо присущей его существу, состояло, по Бакунину, в полной реализации человеческой свободы.

 

* * *

Толкование категории свободы проходит красной нитью через все работы Бакунина анархистского периода. Ввиду важности этого сюжета проследим за его развитием. В 1864 г. в первом программном документе бакунизма (58) он уже формулирует свою точку зрения на происхожде­ние свободы в ходе преодоления человеком животного начала. Мысль эта остается определяющей и в последу­ющих работах, но в первой из них он рассматривает ее развитие во взаимообусловленности с законом солидар­ности. «Человек, — пишет он, — инстинктивно и неизбеж­но является социальным существом и рождается в обще­стве, как муравей, пчела, бобр. Человеку, как и меньшим его братьям, т. е. как всем диким животным, присущ закон естественной солидарности, заставляющий самые примитивные племена держаться вместе, помогать друг другу и править с помощью естественных законов». Бла­годаря тому что человек наделен разумом, отличающим его от животных, благодаря прогрессивному развитию ин­теллекта он создал «вторую природу — человеческое об­щество. И это единственная причина, почему его инстинкт естественной солидарности превращается в сознание, а сознание в свою очередь рождает справедливость». Путем последовательных эволюции и исторических революций человек превращает примитивное общество в организо­ванное, разумное, создает свою свободу.

«Свобода — это не ограничение, а утверждение свободы всех. Это закон солидарности... Разум возгорается от разума, но по одному и тому же закону под давлением глупости он гаснет. Таким образом, разум каждого рас­тет по мере того, как возрастает разум всех других, и глупость одного в какой-то мере есть глупость всех» (59).

Идеализм представлений Бакунина о роли прогрес­сивного развития интеллекта в общественном развитии и в освобождении человека, здесь очевиден. Однако нель­зя не обратить внимания на гуманизм постановки вопроса о солидарности и взаимопомощи и роли их в процессе становления человеческого общества. К этой проблеме в 60-х годах Бакунин обратился одним из первых. Не­сколько позднее она стала достоянием русской публици­стики. В научном же плане роль взаимопомощи в процес­се развития человечества вслед за Ч. Дарвином была раз­работана русскими учеными К. Ф. Кеслером и главным образом П. А. Кропоткиным (60). Плодотворным направле­нием дарвинизма считают эти идеи и ряд советских и за­рубежных ученых-генетиков (61). Нельзя согласиться с Е. Л. Рудницкой и В. А. Дьяковым (62), отрицающими значение ЭТНУ идей в истории человечества. Нет оснований не видеть смысла и в определении Бакуниным главного принципа солидарности как «непрерывной зависимости индивидов и масс» (63).

Но вернемся к представлениям Бакунина о свободе. В позднейших своих определениях он уже не связывал ее непосредственно с солидарностью и взаимопомощью. Ища более широкие основания для анархистской доктрины, он не мог не обусловить «естественной силой вещей» такой важнейший ее компонент.

«Свобода человека состоит единственно в том, что он повинуется естественным законам, потому что он сам при­знает их таковыми, а не потому, что они были ему внешне навязаны какой-либо посторонней волей — божественной или человеческой, коллективной или индивидуальной» (64).

В другой работе Бакунин несколько конкретизирует это определение. «Свобода в ее рациональном смысле, — пишет он, — есть господство над внешними вещами, воз­никшее в результате познания законов природы... это наука, работа, политическое возмущение; это, наконец, организация, одновременно разумная и свободная, со­циального общества, понимающего природные законы, присущие каждому человеческому обществу. Первое и последнее условие этой свободы состоит всегда в наиболее полном подчинении всемогуществу природы, нашей мате­ри, в наблюдении и строгом применении ее законов» (65).

Так, «политическое возмущение», иными словами — революция, и «разумная организация общества» в соот­ветствии с природными законами и есть проявление сво­боды. Такое определение по существу близко к понятию свободы как познанной необходимости.

Связь свободы с коллективизмом — один из важных аспектов этой проблемы. «Человек становится человеком и приходит как к сознанию, так и к осуществлению своей человеческой природы не иначе, как в обществе и только совокупными действиями общества» (66). «Свобода... в объединении» — таков тезис Бакунина. Близкие понятия «объединения», «организации», «совокупных действий общества» он непосредственно соединяет с по­нятием «коллективной свободы». «Истинно свободным я становлюсь только через свободу других, так что, чем многочисленнее свободные люди, тем более обширной, глубокой и широкой становится и моя свобода» (67).

Высшим условием свободы Бакунин считал закон равенства, одинаково прилагаемый «к целым нациям, классам, сообществам, индивидам» (68). Анализируя его в начале 70-х годов, он снова возвращался к проблеме солидарности, «связующей всех людей» и обладающей огромной социальной силой. «Но если это социальное могущест­во существует, — ставил он риторический вопрос, — поче­му его недостаточно было до сих пор, чтобы смягчить, очеловечить людей?

На этот вопрос ответить очень просто: потому что до сих пор эта сила сама не была очеловечена, а не была она очеловечена потому, что общественная жизнь, верным выражением которой она является, основана, как известно, на поклонении божеству, а не на уважении человека; на влас­ти, а не на свободе; на привилегиях, а не на равенстве; на эксплуатации, а не на братстве людей... Следовательно, реальные действия общественности всегда в противоречии с гуманными теориями, которые она исповедует, произво­дили всегда пагубное и развращающее влияние, а не моральное. Она не подавляла пороки и преступления, а создавала их.

Следовательно, ее власть... антигуманная; ее влияние зловредное и гибельное. Хотите вы сделать ее благотвор­ной и гуманной? — Совершите социальную революцию. Сделайте так, чтобы все потребности стали действительно солидарными, чтобы все материальные и общественные ин­тересы каждого стали согласны с человеческими обязан­ностями каждого. А для этого есть только одно средство: разрушьте все учреждения неравенства; установите эко­номическое и социальное равенство всех и на этой основе возникнет свобода, нравственность, солидарная человеч­ность всех» (69).

Итак, на пути человеческой солидарности стоит рели­гия и власть государства. Ликвидация их восстановит действие этого естественного закона, превратит его в могущественную созидательную силу, «очеловечит» об­щественность.

Постановка вопроса о восстановлении человечности, в условиях ликвидации централизации и авторитаризма, характерна для утопии Бакунина. В приведенном тексте есть и иные мысли. Это разоблачение не столько буржуаз­ного государства, сколько общественности, призыв к от­ветственности всех людей за существующий социальный порядок.

Такой аспект проблемы определялся подходом Бакуни­на к личности только как части общества. «Для человека жизнь без всякого общества, вне всякого человеческого влияния, полное отчуждение равняются нравственной и физической смерти» (70). Общественное мнение им рассматривалось как «сумма преобладающих социальных влия­ний», выраженных общим сознанием значительной части людей.

Это вполне рациональное объяснение противоречило одной из важных сторон доктрины Бакунина — его ин­туитивизму. Инстинкт, считал он, «никогда не ошиба­ется» (71). На умозрительном заключении о народном со­циальном инстинкте строились в значительной мере пред­ставления Бакунина о постоянной готовности крестьянст­ва к бунту. Он утверждал, что все человеческие поступ­ки — следствие взаимодействия социальных инстинктов, присущих самой природе человека.

Интуитивизм, воспринятый частично от Шеллинга, а более от Спинозы, представляя собой разновидность ир­рационализма, внес много путаницы и противоречий в систему Бакунина.

Ошибка Бакунина, как и Чернышевского, по сло­вам Ленина, состояла в смешивании «противоположений материализма идеализму с противоположением метафи­зического мышления диалектическому» (72). В то же время Бакунин замечал, что экономические, материальные яв­ления «представляют настоящую базу» (73), что «в основании всех исторических вопросов: национальных, религиозных и политических лежал всегда, не только для чернорабоче­го народа, но и для всех сословий и даже государства и церкви, самый существенный вопрос — экономичес­кий» (74).

Пытаясь осмыслить историю с позиций материализма, высказывая ряд верных положений, Бакунин не постигал до конца реальных противоречий общественного развития. Вместе с том его идеи и пропаганда в области антитеологизма, критики субъективного идеализма позитивистской школы и особенно О. Конта имела важное научное зна­чение.

 

* * *

 

Антитеологизм являлся одной из основополагающих черт социальной доктрины Бакунина. Как верно заметил В. Ф. Пустарнаков, он связывал антитеологизм с осво­бождением людей, организацией труда на основах эконо­мического равенства, с уничтожением политической вла­сти и ликвидацией государства. Исчезновение «божествен­ных призраков» было для него необходимым условием «торжества человечества, с одной стороны, неизбежным следствием его освобождения — с другой» (75).

В религии Бакунин видел одно из главных препятст­вий освобождению человечества. «Признание в мире, вне его и над ним высшего бесконечного существа... — писал Бакунин, — царей, так же как необходимо из них вытека­ющее существование богопоставленных государств, со всем их историческим хламом: с правом государственным, уголовным, гражданским, с наследственною собственно­стью и деспотизмом семейным, с полицейской властью и с военным насилием; все эти темные проявления религии были несомненно продуктом того первобытного рабства, в котором наш род погрязал в начале своей истории... Все эти несомненные следы нашей первоначальной живот­ности человек тащил, постепенно их уменьшая, по мере того, как он сознавал и осуществлял свое человечество, сквозь всю историю, тащил, как освобождающийся Спар­так тащит свою цепь» (76). Тяжестью цепи Бакунин объяс­нял медленность процесса освобождения и развития че­ловека.

И в современном мире народ «своей верой был обречен на рабство». «До тех пор пока религиозные идеи не будут ра­дикально искоренены из воображения людей, полная на­родная эмансипация останется невозможною» (77). Именно поэтому уничтожение народной веры Бакунин считал первейшей задачей революционеров.

Никаких компромиссов в этом вопросе он не призна­вал. Отсутствие определенности или некая теологическая двусмысленность позитивистов, «открывающих двери ми­стицизму», обусловила его критическую позицию по от­ношению к их школе. Но прежде чем объяснить суть этой критики, остановимся на том, что сближало Бакунина с позитивной наукой. Речь шла о проблеме и методе познания всего сущего, о стремлении к синтезу, к универ­сальной единой науке.

Большую роль в осознании этой задачи Бакунин отво­дил «последнему гегельянцу и душеприказчику осужден­ной на смерть метафизики» —JI. Фейербаху. Именно пос­ле него стала ясна необходимость «обращения к действи­тельному миру... необходимость основания целой системы наук, включая сюда, разумеется, всю психологию и всю социологию, основанную на естествознании» (78).

Логика Бакунина при определении задач науки была следующей: мир един, знание и понимание его человече­ским разумом должно быть единым. Но задача эта пре­восходит интеллектуальные возможности человека. Раз­делив науку на множество особых наук со своими методами исследования, человечество не решило проблемы позна­ния. Разделенные науки опять-таки имеют одну цель: «создание универсальной науки, понимания единства уни­версальной реальности миров, постоянного научного пе­реосмысления всего Пространства» (79).

«Объединение всех положительных наук в единое че­ловеческое знание образует позитивную философию или всеобщую науку... Эта философия, предугаданная и подго­товленная всеми благородными умами, была впервые воз­ведена в законченную систему великим французским мы­слителем, набросавшим ее первый план ученой и смелой рукой» (80).

Первое же знакомство с этой системой не прошло бес­следно для Бакунина. Идея синтеза наук вполне соот­ветствовала анархистской доктрине, а середина 60-х годов и была временем ее оформления. Ю. М. Стеклов был не­прав, утверждая, что работы О. Конта стали известны Бакунину в конце 60-х годов, когда его анархистская система была в основном завершена. Письмо его к Герцену от 28 июня 1866 г. свидетельствует о том, что к этому вре­мени он хорошо освоил смысл и значение позитивизма.

Так, рассказывая Герцену о Г. Н. Вырубове, Бакунин пишет, что последний «напомнил ему своею контовскою до­ктриною мою юность, когда я горячку порол во имя Геге­ля, так же как он порет ее теперь во имя позитивизма. Но Конт перед Гегелем впереди, — напрасно только мо­лодой друг наш возводит его на степень абсолюта» (81). И далее он обосновывал превосходство материализма Конта в сравнении с «метафизикой» Гегеля.

Позднее, сосредоточившись на критике позитивизма, Бакунин не отказывался от своей причастности к его философии, называя свою систему «научно-позитивист­ской». Критика же его была основательна и справедлива. Признавая, что философия позитивизма возникла «как солидный атеизм», что базируется она на признании ес­тественных законов, исключающих существование бога, Бакунин вынужден был констатировать, что ни один из ее представителей «никогда не хотел открыто это сказать». Для них бог всегда оставался «непроверенной ги­потезой» (82), проверить которую невозможно. Непознава­емой для человеческого разума считалась в позитивизме и первопричина, созидающая миры.

«Причины не имеют идеального отдельного существо­вания, они не вне вещей... — отвечал на последнее утверж­дение Бакунин. — Вселенная... ансамбль всех вещей — образует сущность, определяет законы их движения и развития и в свою очередь результаты и причины того бесконечного количества действий и частичных реакций, всеобщность которых составляет универсальность, соли­дарность и причинность» (83).

По поводу же утверждения позитивистов о том, что «вещи не подчиняются всеобщим законам», Бакунин замечал, что их «политическое доктринерство ищет опору в ложных выражениях» (84).

Следует отметить и еще один важный и правильный упрек Бакунина в адрес позитивной науки: «Ее предме­том являются и не могут не являться лишь абстракции... Они вынуждены своей природой игнорировать реальных индивидов, вне которых даже самые верные абстракции не имеют реального воплощения» (85).

Еще в 1868 г. Бакунин объяснял Вырубову, что по части «положительной социологии» позитивизм «не более как ребяческий лепет». Он не замечает «действительного и всесильного движения ума в массах — движения, обус­ловленного крупными историческими изменениями... Вы, позитивисты... обращаетесь к этой живой массе, как к мертвому материалу... или как к белому листу, на кото­ром Вы правы будто бы писать все, что Вам внушает учено-книжное направление... Для Вас среда все равно, лишь была бы наука — поэтому-то, любезный Вырубов, я и позволяю себе называть Вас доктринером и немножко попом не Бога христианского, а науки» (86).

Позднее Бакунин, не раз возвращаясь к проблеме науки, продолжал постоянную полемику с «доктринерст­вом» позитивизма. «Жизнь вся быстротечна и преходя­ща, — писал он, — но также и вся трепещет реальностью и индивидуальностью, чувствительностью, страданиями, радостями, стремлениями, потребностями и страстями. Она одна самопроизвольно творит вещи и все реальные существа.

Наука ничего но создает, она лишь констатирует и признает творения жизни.

... То, что я проповедую, есть, следовательно, до из­вестной степени бунт жизни против науки или скорее против проявления науки, не разрушение науки, — это было бы преступлением против человечества, — но вод­ворение науки на ее настоящее место» (87).

На «правление науки» претендовали позитивисты, ут­верждая право познания бытия лишь за положительным знанием, полученным в результате синтеза наук и отрицающим это право за философией. В то же время саму науку они абстрагировали от жизни, ставя задачу поз­нания не сути явлений, а лишь их внешней структуры. Широкое влияние позитивистского подхода к науке вызы­вало резкие протесты Бакунина, служившие не раз пово­дом к несправедливым обвинениям его во враждебном отношении к научному знанию.

 

* * *

Философские посылки антиэтатизма Бакунина опира­лись на всевластие объективных законов природы, исклю­чающих, по его утверждению, законодательство, устанав­ливаемое не через «внутреннюю необходимость», а через внешнюю силу; на объяснении социального естественной сутью человека, его инстинктами солидарности и свободы, которые состоят в разумной и свободной организации об­щества, в непрерывной зависимости индивидов и масс.

Но Бакунин был не только философом, а критика его государственной организации общества не ограничи­валась существовавшими в то время эксплуататорскими государствами. Выступая против этатизма, он боролся и против идеи будущего революционного государства.

В ходе этой борьбы Бакунин не замечал того, что по отношению к институту государства у него и К. Маркса были и общие черты. Очевидно, прав исследователь бакунизма А. Леннинг, полагая, что Бакунин по существу не знал о развитии взглядов Маркса и Энгельса. Он понимал лишь, что в области политической их программа ограни­чивается взятием власти и учреждением диктатуры про­летариата (88). Не замечал он позиции марксизма как по от­ношению к разрушению существующей государственной организации, так и по отношению к ее будущим историче­ским судьбам.

По этому поводу В. И. Ленин писал: «Маркс сходится с Прудоном в том, что они оба стоят за "разбитие" совре­менной государственной машины. Этого сходства марксиз­ма с анархизмом (и с Прудоном и с Бакуниным) ни оппор­тунисты, ни каутскианцы не хотят видеть, ибо они отош­ли от марксизма в этом пункте» (89).

Прудон и левые прудонисты выступали главным об­разом против бюрократизма и централизации государства. «При этом централизация рассматривалась ими как один из неотъемлемых признаков любого государства», — спра­ведливо замечает Е. Е. Козлова (90).

В. И. Ленин пояснял, что государство нужно пролета­риату лишь на время. «Мы вовсе не расходимся с анархи­стами по вопросу об отмене государства как цели. Мы ут­верждаем, что для достижения этой цели необходимо временное использование орудий, средств, приемов госу­дарственной власти против эксплуататоров, как для унич­тожения классов необходима временная диктатура уг­нетенного класса» (91).

Историческую обусловленность государственных форм хорошо понимал и А. И. Герцен. «Из того, что государ­ство — форма переходящая, — писал он в письмах «К ста­рому товарищу», — не следует, что это форма уже про­шедшая... И что значит отрицать государство, когда глав­ное условие выхода из него — совершеннолетие большин­ства» (92).

Но государственные формы не находили себе места в анархистской системе Бакунина. Как же считал он воз­можным осуществить организацию общества в период революции и в последующее время создания основ новой жизни при том отсутствии «совершеннолетия большинст­ва», о котором писал Герцен?

На этот вопрос Бакунин отвечал, что социальная ре­волюция должна привести к уничтожению всякого прин­ципа власти, и тогда правительство станет лишь управ­лять общими делами. С уничтожением политической централизации, с ликвидацией политического государства будет осуществлен принцип добровольной организации снизу вверх, обеспечивающий полную свободу личностей и групп. Проблема "совершеннолетия большинства" опять оставалась за кадром. Без ее решения "полная свобода" становилась утопией.

«Мы не утописты, — писал Ленин, — мы не мечтатели о том, как бы сразу обойтись без всякого управления, без всякого подчинения; эти анархистские мечты, осно­ванные на непонимании задач диктатуры пролетариата, в корне чужды марксизму и на деле служат лишь оттяги­ванию социалистической революции до тех пор, пока люди будут иными. Нет, мы хотим социалистической револю­ции с такими людьми, как теперь, которые без подчине­ния, без контроля, без "надсмотрщиков и бухгалтеров" не обойдутся» (93).

Другое важное теоретическое расхождение марксизма с анархизмом касалось проблемы федерализма.

«Маркс расходился с Прудоном и Бакуниным как раз по вопросу о федерализме (не говоря уже о диктатуре пролетариата), — писал Ленин. — Из мелкобуржуазных воззрений анархизма федерализм вытекает принципиаль­но. Маркс централист. И в его рассуждениях нет никакого отступления от централизма» (94).

В 40-х годах Бакунин проповедовал федерализм, не отрицая при этом принципа государственной власти. С се­редины 60-х годов федералистские идеи вошли в состав его антиэтатизма. Он взял эту форму как единственную, отвечающую потребности человечества в «свободной и разумной» организации, построенной по принципу «снизу вверх». На неизбежность, «принципиальность» федера­лизма для мелкобуржуазной системы анархизма и указал В. И. Ленин.

Модель федералистской организации мира представле­на в первом же программном документе анархистского периода Бакунина (1864 г.). В нем говорится об общине как независимой организации, «основанной на индиви­дуальной и коллективной свободе всех ее членов», о феде­ральном союзе общин, образующем провинцию, о нациях, состоящих из союза последних и, наконец, о междуна­родной федерации.

Е. Л. Рудницкая и В. А. Дьяков видят в этой модели наличие «государственного аппарата» в связи с наличием в разные ее звеньях суда, национальных армий, Высшей международной директории и Высшего совета и пишут о противоречии этой федерации анархистской свободе (95).

Но «разумная организация» всегда сочеталась у Баку­нина с представлением о свободе, о чем упоминалось выше, и о чем сам он писал в том же документе: «...порядок и организация должны... идти снизу вверх от периферии к центру. Это является непременным условием свободы, которой порядок должен служить не основанием, а лишь венцом... Порядок в человеческом обществе должен сла­гаться из как можно более широкого развития всех ин­дивидуальных, общинных, коммунальных, провинциаль­ных и национальных свобод» (96).

Главная же особенность этой модели, мимо которой прошли Е. А. Рудницкая и В. А. Дьяков, состоит в том, что она создавалась Бакуниным не как итог послереволю­ционной организации человеческого общества, а как ва­риант начала его переустройства. Вот как эта идея пред­ставлена в программе «Международного тайного общества освобождения человечества»: Директория и Высший совет будут «представлять великое единство, лагерь, револю­ционную родину свободы в Европе и во всем мире, против лагеря реакции религиозной, политической и социальной» (97). Речь идет здесь о мире, в котором еще предстоит совершить социальную революцию.

Подтверждая это, Бакунин пишет о войне «не на жизнь, а на смерть», которая начнется между этими лагерями. «Направлять, вести эту войну, искать друзей внутри реакционного лагеря и содействовать им, вызывать революционное брожение повсюду посредством активной и мощной пропаганды, раскалывать реакцию, ее уничтожать» (98) — таковы «миссия»... «долг» руководящих органов международной федерации.

Не противоречивость Бакунина видим мы в этой модели, а попытку представить постепенный путь социальных преобразований анархистского толка созданием федерализирующихся общественных единиц, возглавляемых высшим международным советом для дальнейшей борьбы против реакции, конечная цель которой полное осуществ­ление «социальной и политической революции» (99).

Ведь сам Бакунин определенно свидетельствовал, что до победы революции и утверждения новых принципов организации общества «необходимо по крайней мере 50, а может быть, более 100 лет» (100), и оговаривал условия не принимать в тайный Интернационал людей, имеющих «безумную мысль... немедленно» полностью реализовать предложенную им революционную программу (101). Еще одно подтверждение допущения Бакуниным длительности процесса, предшествующего «социальной ликвидации», содержалось в работе «Организация Интернационала» (1872 г.), где он конкретно указывал на подготовительный этап борьбы: «солидарную борьбу рабочих против хозяев, тред-юнионы, организацию организаций и федераций, касс сопротивления» (102).

Не предполагал он в начале 70-х годов, что разрушение всех государств, уничтожение буржуазной цивилизации и создание путем федерации «нового общечеловеческого мира» можно осуществить немедленно. Его формулировки в «Государственности и анархии» в отношении принципов будущего общества не были иными по существу, они лишь звучали более остро по форме, поскольку задачи письма к А. Сульману и книги, призванной стать манифестом бакунизма, были различны. Именно поэтому нельзя согласиться с утверждениями авторов публикации «Международного тайного общества освобождения человечества», о том, что план преобразования общества, изложенный в этом документе, «мало гармонировал с антиавторитарными и анархическими высказываниями Бакунина», поскольку он «вместо известных ранее форм государствен­ности предложил еще одну такую же форму» (103).

В первых своих программных документах 1864-1867 гг. Бакунин достаточно ясно сформулировал свои антигосударственные позиции. Но из этого не следовало отрицания им значения организации и авторитета. От­вергая власть как антипод свободы, он, в известных пре­делах, признавал авторитет. «Я преклоняюсь перед ав­торитетом специалистов, — писал он, — потому, что он мне внушен моим собственным разумом» (104). Из того, что ника­кой ум не в силах охватить все, следует для науки и для промышленности необходимость разделения и ассоциа­ции труда. «Всякий является авторитетным руководи­телем и всякий управляем в свою очередь. Следовательно, отнюдь не существует закрепленного и постоянного авто­ритета, но постоянный взаимный обмен власти и подчине­ния, временный и, что особенно важно, — добровольный». Закрепленного, постоянного и универсального авторитета не должно быть, «ибо не существует универсального человека, способного охватить все науки, все ветви со­циальной жизни» (105). «Единственный великий и всемогу­щий, естественный и одновременно рациональный автори­тет, который мы можем уважать, это — авторитет кол­лективного и общественного духа общества, основанного на равенстве и солидарности, точно так же, как и на свободе и взаимном человеческом уважении всех его членов. «Это власть... вполне человеческая» (106). По суще­ству, в этих словах содержится признание возможности «человеческой власти», основанной на подлинном деловом авторитете. Говоря о руководстве революционным движе­нием, Бакунин тем самым также признавал проявление власти, поскольку ее требовала сама организация рево­люционных сил.

 

* * *

Организация как таковая занимала значительное ме­сто в анархистской системе Бакунина. На этот важный пункт его программных и тактических построений спра­ведливо указывал В. Полонский. «Представление о Баку­нине как о человеке, отрицавшем крепко организованную иерархию и дисциплину, — писал он, — покоятся на не­знании его организационных методов» (107). Частично можно согласиться с Полонским в том, что организа­ционная система Бакунина уходила корнями в заговорщическую деятельность мелкобуржуазных революционе­ров, которую он пытался связать с международным рабо­чим движением и идеей социальной революции. В практи­ческой работе Бакунина действительно видны следы влия­ния заговорщической деятельности французских утопи­ческих коммунистов, форм освободительной борьбы в Италии, Испании.

Исследование этого сюжета не входит в наши задачи, состоящие лишь в том, чтобы указать на наличие у Баку­нина принципов организации и дисциплины. Они явст­вуют из всех его программных документов (108), из книг, статей и писем.

Еще в 1862 г., обращаясь к авторам «Молодой России», он замечал: «Без дисциплины, без строя, без скромности перед величием цели мы будем только тешить врагов наших и никогда не одержим победы» (109).

Одним из наиболее распространенных в литературе примеров отношения Бакунина к проблеме организации является его попытка провозглашения Коммуны в Лионе 26 сентября 1870 г. Шла франко-прусская война. В мас­совых стихийных демонстрациях французских рабочих, после поражения армии и свержения Наполеона III требовавших вооружения народа, Бакунин увидел зарю социальной революции.

Начаться она, по его мнению, могла на юге Франции. «Лион — вторая столица Франции и ключ юга, на нем лежит двойной долг: организовать вооруженное восстание юга и освободить Париж». Лион и Марсель по прогнозам Бакунина должны были стать очагами националь­ного и революционного движения, которое сможет противопоставить себя «по-военному организованным силам нашествия» (110).

По всем этим соображениям Бакунин и счел себя долж­ным откликнуться на призыв лионских революционеров и отправился в Лион. «Я решил понести туда свои старые революционные кости и там, вероятно, сыграю свою по­следнюю игру», — писал он А. Фогту (111).

По приезде он написал воззвание к гражданам Лиона. Приведем его текст. «Плачевное положение, в котором находится страна, бессилие официальных властей и индиф­ферентизм привилегированных классов привели француз­скую нацию на край гибели. Если революционно организованный народ не поспешит действовать, его будущее погибло, революция погибла. Все погибло.

Взвесив размеры опасности и принимая во внимание, что нельзя... откладывать отчаянного выступления народа, делегаты федерированных Комитетов спасения Франции... совместно с Центральным Комитетом предла­гают немедленно принять следующее решение:

Ст. 1. Административная и правительственная госу­дарственная машина, ставшая бессильной, упраздня­ется...

Ст. 2. Все уголовные и гражданские суды закрываются и заменяются народным правосудием.

Ст. 3. Уплата налогов и ипотечные платежи прекра­щаются. Налоги заменяются взносами федерированных коммун, взимаемыми с богатых классов соразмерно пот­ребностям спасения Франции.

Ст. 4. Распавшееся государство не может впредь вме­шиваться в платеж частных долгов.

Ст. 5. Все существующие муниципальные организа­ции распускаются и заменяются во всех федерирован­ных коммунах Комитетами спасения Франции, которые будут осуществлять все виды власти под непосредственным контролем парода.

Ст. 6. Каждый комитет главного города департамента пошлет двух делегатов, которые все вместе составят ре­волюционный Конвент спасения Франции.

Ст. 7. Этот Конвент немедленно соберется в ратуше Лиона, как второго города Франции...

Этот Конвент, опираясь на весь народ, спасет Францию.

К оружию!!!» (112)

Далее следовало 25 подписей, среди которых и под­пись автора воззвания. 25 сентября из Лиона Бакунин писал Огареву: «Старый друг. Немедленно пошлю тебе нашу прокламацию, зовущую народ на низвержение всех оставшихся и мешающих властей. Сегодня ночью арестуем всех главных врагов, завтра последний бой и надеемся — торжество» (113).

Восставшим действительно удалось захватить власть в городе, отстранив представителей правительства, и провозгласить «революционную федерацию». Но измена генерала Клюзере и неорганизованность лионских рево­люционеров привели к поражению. Ф. Меринг считал действия Бакунина «мужественной попыткой пробудить заснувшую энергию французского пролетариата и напра­вить ее одновременно против внешнего врага и против капиталистического общественного строя» (114).

Размышляя о судьбах лионского восстания, Бакунин все более убеждался в значении дисциплины и организа­ции. «В письмах к французу» (1870 г.) он писал: «При всей своей враждебности к тому, что во Франции зовется дисциплиной, я признаю тем не менее, что известная дисциплина, не автоматическая, но добровольная и про­думанная, прекрасно согласуемая со свободой индивидов, необходима и всегда будет необходима, когда многие индивиды, свободно объединившись, предпримут какую-нибудь работу или какие-либо коллективные действия. При таких условиях такая дисциплина не что иное, как добровольное и обдуманное согласование всех индивиду­альных усилий, направленных к общей цели. В момент действия, в разгар борьбы роли, конечно, распределяются сообразно способностям каждого, оцененным и выяснен­ным целым коллективом: одни управляют и распоряжа­ются, другие исполняют распоряжения. Но никакая роль не окаменевает, не закрепляется, не остается неотъемле­мой принадлежностью кого бы то ни было... В этой систе­ме, в сущности, нет больше власти. Власть растворяется в коллективе и делается действительным выражением сво­боды каждого, верным и серьезным осуществлением волн всех... Вот истинно человеческая дисциплина, дисципли­на, необходимая для организации свободы» (115).

В 1872 г. в работе «Организация Интернационала» он замечал, что народу недостает организации. Эта естест­венная организация, считал он, «должна вытекать из повседневной жизни» и сосредоточиваться в Интерна­ционале (116).

Соображения Бакунина о необходимости организации, о дисциплине как сознательной воле всех объединенных в коллективе людей, были не однозначны. Если потреб­ность организации масс стояла в порядке дня, то постанов­ка вопроса о «человеческой дисциплине» была для того времени нереальна и противоречила, по существу, его же представлениям о народе.

«Невежественные массы» с их «окаменелыми представ­лениями» вряд ли могли бы сознательно и согласованно проявлять революционную, а значит, «человеческую дис­циплину». Но в системе бакунинских идей с понятием времени дело обстояло сложно. С одной стороны, он писал об отдаленности революционных преобразований и свя­занных с ними требований к людям, с другой — сиюми­нутно ждал начала революции и социальной ликвидации отжившей, как он полагал, экономической и политической системы. В последнем случае, по концепции Баку­нина, люди менялись сразу и кардинально.

«Гражданская война нарушает, колеблет в массах ба­ранье состояние, столь дорогое правительствам и превра­щающее народ в стадо, которое пасут и стригут по жела­нию... Ум народа возбуждается, порывает со всей вековой неподвижностью и... разбивая иго традиционных и ока­менелых представлений или понятий, которые заменяли ему всякие мысли, он повергает все кумиры страстной, суровой критике» (117). Но и этого было бы недостаточно для полной перестройки человеческого сознания, если бы не все объясняющий социальный инстинкт, на котором в значительной мере основаны представления Бакунина о народе и революции.

«Народ хочет, но не знает». Но раз «в глубине своих инстинктов» он «хочет», тотем самым он — «бессознатель­ный социалист». Причем бессознательный социализм рабо­чих «глубже и социалистичней» социализма ученых-со­циалистов. Рабочая масса социалистическая «в силу всех потребностей своего существа, а не в силу потребности мысли, как это происходит у последних; в действительной жизни потребности первого рода имеют гораздо большую силу, чем потребности мысли» (118).

Такова была логика Бакунина, в основе которой лежал антропологический материализм, сочетавшийся в известной мере с интуитивизмом. Те же основания во мно­гом определяли его учение о социальной революции.

Инстинкт бунта органически, считал он, присущ чело­веку. Мыслью и бунтом начал он свое отделение от животного начала. Но мысль вторична. Поэтому револю­ции, которые шли «не от жизни к мысли, но от мысли к жизни» (119), потерпели поражение.

«...Революции не импровизируются. Они не делаются по воле отдельных личностей, ни даже самых могуществен­ных ассоциаций. Они независимо от всякой воли и от вся­кой конспирации всегда происходят в силу хода самих вещей. Их можно предвидеть, иногда предчувствовать их приближение, но никогда нельзя ускорить их взрыв» (120).

Слова о невозможности импровизации революции, возникновение которой обусловлено «силой вещей», уди­вительным образом противоречат всей практической дея­тельности Бакунина и ряду его последующих теоретичес­ких обобщений. Прежде чем представить это, остановимся коротко на причинах, движущих силах и «механизме» революции в понимании Бакунина.

Помимо инстинктивного чувства бунта, революцион­ной готовности масс содействуют нищета и отчаяние. Они способны довести людей до отдельных или местных вы­ступлений, но недостаточны, «чтобы поднять целые на­родные массы. Для этого необходим еще общенародный идеал, вырабатывающийся всегда исторически из глубины народного инстинкта, воспитанного, расширенного и ос­вещенного рядом значительных происшествий, тяжелых и горьких опытов, — нужно общее представление о своем праве и главная, страстная, можно сказать, религиозная вера в это право. Когда такой идеал и такая вера в народе встречаются вместе с нищетою, доводящей до отчаяния, тогда социальная революция неотвратима, близка и ни­какая сила не может ей воспрепятствовать» (121).

Вопрос о «народном идеале» для Западной Европы Ба­куниным разработан не был. К «идеалу» же русского крестьянина обратимся в следующей главе, а пока про­должим общую схему бакунинской революции.

Живущие в полной нищете, лишенные, по существу, собственности люди «не развращены ею». А потому, когда начнется борьба, они не остановятся перед истреблением «своих собственных селений и городов, а так как собствен­ность большей частью чужая, то в них обнаруживается... страсть к разрушению. Этой отрицательной страсти дале­ко не достаточно, чтобы подняться на высоту революцион­ного дела; но без нее последнее немыслимо, невозможно, потому что не может быть революции без широкого и страстного разрушения, разрушения спасительного и пло­дотворного, потому что именно из него и только посредст­вом него зарождаются и возникают новые миры» (122).

Что должно, по Бакунину, следовать за актами раз­рушения?

«Что же должны делать революционные власти, — и постараемся, чтобы их было как можно меньше, — что они должны делать, чтобы расширить и организовать револю­цию? — спрашивает сам Бакунин. — Они должны не сами делать ее путем декретов, не навязывать ее массам, а выз­вать ее в массах. Они должны не навязывать им какую-нибудь организацию, а, вызвав их автономную организа­цию снизу вверх, под сурдинку действовать при помощи личного влияния на наиболее умных и влиятельных лиц каждой местности» (123).

Ответ этот по-своему замечателен. Он демонстрирует полное бессилие применения утопии к реальной жизни, представляет в сжатой форме суть противоречий бакунизма в вопросах организационных. С одной стороны, по тео­рии не должны, с другой — на практике не могут обой­тись без «революционной власти», и тогда выдвигается совсем уж утопически-иезуитская идея об управлении путем личного влияния анархистов на народных лидеров. При этом возникает еще одно противоречие между пред­ставлением Бакунина о том, что «самопроизвольная дея­тельность самого народа одна может создать народную свободу» (124), с другой — о необходимости «под сурдинку» наладить эту «самопроизвольную» деятельность.

На какой народ в Западной Европе рассчитывал Баку­нин в своих революционных планах? Прежде всего на ра­бочих.

Говоря об «исторических классах» (письмо к Г. Н. Вырубову от 15 февраля 1869 г.), о том, что одни из них жи­вут, другие умирают, он констатировал, что ныне умст­венно и нравственно умирает буржуазия — и скоро по­гибнет физически. «Исторический класс ныне — работник. Вот наш новый мир... Между двумя противоположными мирами — буржуазным и рабочим есть в действительности много оттенков... Я по природе человек не оттенков и потому целиком ушел в рабочий мир» (125).

В период франко-прусской войны и Парижской ком­муны Бакунин не раз обращался и к идее союза рабочих и крестьян как единственной силе, способной противо­стоять контрреволюции (об этом подробнее в гл. IV).

Однако как бы часто он ни обращался к рабочим на Западе (126), в России он не видел никаких тенденций к об­разованию пролетариата. Там единственным «революци­онным» классом для него оставалось крестьянство. «На­род» же как термин и в 70-х годах продолжал оставаться наиболее распространенным в его публицистике, книгах, программных документах.

 

* * *

Остановимся еще на одном аспекте революционной теории Бакунина — соотношении науки и революции. Только в контексте очевидного для него грядущего соци­ального переустройства общества можно понять оценку им роли, места и значения науки.

Буржуазные науки он отвергал, так же как все бур­жуазное богатство. Отвергать их он предлагал в том смысле, «что, разрушая общественный строй, при котором они являются достоянием одного или нескольких классов, мы должны требовать их как общего достояния для всех» (127).

Только после экономического и политического осво­бождения народа, считал Бакунин, возможно его широ­кое всестороннее образование, возможен и расцвет науки. «Единство и самая возможность рациональной науки впервые поставлена. Остается восстановить то же единст­во и тот же разум в жизни» (128). «Восстановить разум» зна­чило совершить революцию. Но сама революция не может, по Бакунину, быть связана с наукой, потому что первая есть высочайший взлет жизни, вторая же лишь ее «мозго­вое отражение», абстракция.

«Наука, самая рациональная и глубокая, не может угадать формы будущей общественной жизни. Она может определить только отрицательные условия, логически вы­текающие из строгой критики существующего общества... Никакой ученый не в состоянии научить народ, не в со­стоянии определить даже для себя, как народ будет и должен жить на другой день социальной революции.

Это определится, во-первых, положением каждого на­рода и, во-вторых, теми стремлениями, которые в них проявятся и будут сильнее действовать, отнюдь же не руководствами и уяснениями сверху и вообще никакими теориями, выдуманными накануне революции» (129).

Отрицая возможности современной ему науки прогно­зировать будущее, Бакунин пишет: «Истории, как дейст­вительной науки, например, еще не существует и в на­стоящее время едва начинают намечаться бесконечно сложные задачи этой науки». И далее спрашивает: «Что может создать она кроме универсальной картины че­ловеческой цивилизации и абстрактной оценки живого, страдающего материала этой истории?» (130).

Бакунин сожалеет о миллиардах безвестных индиви­дов, «раздавленных колесами ее колесницы». «...Эти ин­дивиды не найдут себе ни малейшего местечка в истории. Они жили и они были принесены в жертву, раздавлены для блага абстрактного человечества, вот и все» (131). Но нельзя, считает он, упрекать за это историческую науку. Она неизбежно должна игнорировать индивида. «Все, что мы имели право требовать от нее, это то, чтобы она указала нам верно и определенно общие причины индиви­дуальных страданий... в то же время она должна показать нам общие условия, необходимые для дей­ствительного освобождения индивидов, живущих в об­ществе» (132).

Учитывая уровень современной Бакунину историче­ской науки, нельзя сказать, чтобы требования, предъяв­ляемые к ней, были указаны неверно. Миссию обществен­ной науки он видел в том, чтобы освещать путь. Но только сама жизнь, «которой предоставлена полнота ее само­произвольности, может творить. Как разрешить такое противоречие? — спрашивал он. — С одной стороны, нау­ка необходима для рациональной организации общества; с другой стороны, не способная интересоваться реальным и живым, она не должна вмешиваться в реальную и прак­тическую организацию общества» (133).

Выход из этого противоречия Бакунин видел в ликви­дации корпоративности науки. В будущем обществе необ­ходимо «растворить отдельную социальную организацию ученых во всеобщем и равном для всех образовании ... ... чтобы массы ... могли отныне взять в руки свои собст­венные исторические судьбы» (134). Однако из этих слов не следовало, что Бакунин представлял науку в качестве специальности каждого человека. Наука должна стать доступной всем, но заниматься ею должны будут те, кто будет иметь соответствующие склонности.

Общим достоянием сделается только общее научное образование и, «главное, знакомство с научным методом, привычка мыслить, т. е. обобщать факты и выводить из них более или менее правильные заключения» (135).

В целом проблема науки и революции решалась Ба­куниным в известной последовательности: сначала рево­люция, потом наука. Кроме приведенных выше аргумен­тов он высказывал и еще один, имеющий в известной мере личный характер. «Наука требует всего человека, а ре­волюционное дело также требует всего человека; оба ми­ра, один теоретический, другой практический, равно гро­мадны, и делить между собой одного и того же человека они не могут. К тому же их методы совершенно различны. В науке царствует и должна преобладать критика и со­мнения. В революционном же деле вместе с холодным обсуждением людей и положений, разумеется необходи­мом, без страстной воли и веры не сделать ничего» (136).

Бакунин прошел через абстрактную науку и револю­ционную борьбу. Поочередно служа обоим, он так и не смог разделить себя, но реальная борьба за торжество социальной справедливости более импонировала его на­туре. Возможно, поэтому в его социологии оказались мно­гие положения, основанные не «на критике и сомнении», а на страсти и вере. Во всяком случае, его собственное мироощущение могло повлиять на этот последний аргумент доказательства несовместимости науки и революции.

 

* * *

Анализ круга идей, в той или иной мере повлиявших на создание Бакуниным анархистской доктрины, выявление основных линий ее теоретического обоснования дает возможность сделать некоторые выводы.

Теоретическая основа бакунизма не была оригинальной: его теория возникла на той же социальной базе, что и другие социальные утопии; как и они, она была отражением нарастающего протеста угнетенных, безмерно эксплуатируемых масс, не ждущих более спасения от госу­дарств и стихийно стремящихся к более свободным фор­мам организации жизни. Этим обстоятельством объясня­ется наличие во многих направлениях утопического со­циализма схожих идей децентрализации и федеративной организации общества, стремления к утверждению ассо­циированного труда, к равенству, справедливости, отри­цание политической борьбы. Часто в социальных утопиях присутствуют и протесты против государства, реже — его полное отрицание. Безгосударственный федерализм ста­новится анархизмом.

Революционный путь преобразования общества пред­ставлен далеко не во всех утопических теориях. В ради­кальности же подхода к проблеме социальной революции первенство принадлежит Бакунину.

Им была разработана иная, по сравнению с предыду­щими, модель революционной анархистской утопии, ос­нованной на материалистическом понимании природы и применении ее законов к развитию человеческого общест­ва. И хотя материализм, соединенный с идеалистическими идеями и со значительной долей интуитивизма, создал глубокую противоречивость системы аргументов, соци­альная концепция его в целом имела ряд позитивных сторон. Перспективна бакунинская модель федерализма, важны проблемы народа, его роли в истории, коллекти­визма как важнейшего компонента будущего, неизбежно­сти революционных преобразований, его аргументирован­ная критика государства.

 

1 Бакунин М А. Собр. соч. и писем. М., 1934. Т. II. С 169.

2 Там же Т. III. С.. 212-213.

3 Речи, произнесенные М. Бакуниным в Центральной секции округа Куртлари Международного союза рабочих в мае 1871 г. // ЦГАОР СССР. Ф. 825. Оп. 1. № 301. Л 82.

4 Литературное наследие Г. В Плеханова. М., 1940. Т. VIII. ч. I. С. 156.

5 Плеханов Г В. Избр. философские произведения. М., 1936. Т. 1. С. 532

6 Володин А. И. Утопия и история. М., 1976. С. 168-169

7 Переписка Николая Владимировича Станкевича. М., 1914. С. 669-670.

8 Бакунин М. А. Собр. соч. и писем Т. III С. 146.

9 Там же С. 176.

10 Там же. С. 543-544.

11 Пустарнаков В. Ф. М. А. Бакунин как философ // Бакунин М. А. Избр. философские соч. и письма М., 1987. С. 35

12 Сен-Симон К. А. Избр. соч. М.; Л., 1948. Т. 1. С 433.

13 Кропоткин П. А. Современная наука и анархия. М.; Л., 1921. С. 69.

14 Марухин В. У. Критика К. Марксом и Ф. Энгельсом анархист­ской концепции социальной революции: Дис. ... канд. ист. наук. М., 1982.

15 В. Ф. Марухин в этом случае находит выход. Он пишет, что уче­ние Годвина будто стало известно Бакунину и повлияло на него через Р. Оуэна. См :Марухин В. Ф. Указ. соч. С. 30

16 Бакунин был на 8 лет моложе Штирнера и на 5 лет — Прудона. Доктрина Штирнера была сформулирована им в 1845 г. в книге «Единственный и его достояние»; Прудон приобрел известность в 1840 г. после выхода его книги «Что такое собственность?», Бакунин стал известен как идеолог анархизма в начало 70-х годов.

17 Саводник В. Ницшеанец 40-х годов: М Штирнер и его философия эгоизма. М , 1902; Шельвин Р. Макс Штирнер и Ф. Ницше. М., 1909.

18 Застенкер Н., Итенберг Б. Прудон // Философская энциклопе­дия. М., 1967. Т. 4. С. 412.

19 Там же. С. 411.

20 Герцен А. И. Собр. соч. в 30 т. Т. Х С. 190-191.

21 Бакунин М. Избр. соч. М , 1919. Т. II С 247

22 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2е изд. Т. 16. С. 31.

23 Там же. С. 25.

24 Именно эта сторона революционной теории позднее была разра­ботана П. А. Кропоткиным в его книге «Великая французская революция 1789-1793 гг.» В 1909 г. книга вышла одновременно в Париже, Лондоне, Лейпциге. Последнее изд. — М., 1979.

25 Бакунин М. Избр. соч. М., 1920. Т. III. С 137.

26 Речи, произнесенные М Бакуниным в Центральной секции ок­руга Куртлари Международного союза рабочих. ЦГАОР СССР. Ф. 825. Оп. 1, № 301. Л. 95

27 Там же. Л. 96.

28 Бакунин М. Избр. соч. Т III. С. 137.

29 Материалы для биографии М. А. Бакунина. М.; Л., 1923. Т. 1. С. 109.

30 Вейтлинг В. Гарантии гармонии и свободы. М.; Л . 1962. С 387.

31 Стеклов Ю. М. Борцы за социализм. М., 1923. Ч. 1. С. 258.

32 Меринг Ф. Карл Маркс: История его жизни Пг., 1920. С 327.

33 Archives Bakounine. Leiden, 1967. V. III P. 118.

34 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 18. С 377

35 Меринг Ф. Указ. соч. С 328.

36 Там же С. 329.

37 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 31. С. 14.

38 Там же. Т. 16. С. 429-441.

39 Стеклов Ю. Михаил Александрович Бакунин. М.; Л., 1927. Т. II. С 279

40 Там же.

41 Там же. С. 279-280.

42 Берти Дж. Демократы и социалисты в период Рисорджименто. М., 1965. С. 340

43 Григорьева И. В. Идейные истоки влияния бакунизма в итальян­ском рабочем движении эпохи I Интернационала // Новая и но­вейшая история 1962. № 3. С 97.

44 Там же. С. 106.

45 Там же. С. 101.

46 Кин Ц. И. Италия конца XIX века: судьба людей и теории. М., 1978. С. 67-68.

47 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 12.

48 Bakounine М. Oeuvres. Paris, 1908. V. III. P. 344.

49 Ibid. P. 230.

50 Ibid. P. 233.

51 Ibid. P. 246

52 Ibid. P. 286.

53 Ibid. P. 282.

54 Ibid. P. 346

55 Здесь мы разделяем точку зрения акад. Б Астаурова (Homo Sapiens et Hymanus — человек с большой буквы и эволюционная генетика человечности // Новый мир. 1971. № 10).

56 Бакунин М. Избр. соч. Т. II. С. 156, 157.

57 Bakounine М. Oouvres. V. III. P. 277.

58 Это — «Международное тайное общество освобождения челове­чества», написано в форме письма к шведскому общественному деятелю А. Сульману. Опубликовано E. Л. Рудницкой и В. А. Дьяковым. См.: Революционная ситуация в России в 1859-1861 годах. М., 1974.

59 Там же. С. 330, 331.

60 Кропоткин П. Взаимная помощь как фактор эволюции. СПб., 1907.

61 Астауров В. Указ. статья; Эфроимсон В. П. Эволюционно-генетическое происхождение альтруистических эмоций // Научная мысль Вестник АПН М , 1968 Вып. II.

62 Рудницкая E. Л. , Дьяков В. А. Рукопись М. А. Бакунина «Международное тайное общество освобождения человечества» (1864 г.) // Революционная ситуация в России в 1859-1861 годах.

63 Бакунин М. Избр соч. Т. IV С. 71.

64 Там же. Т. II. С. 166.

65 Bakounine М. Oeuvres. V. III P 246.

66 Бакунин М. A. Бог и государство. М., 1906. С 17.

67 Там же. С. 20

68 Бакунин М. Избр. соч. Т. II. С 167.

69 Там же. С 178-179.

70 Там же. Т IV. С. 57-58.

71 Бакунин М. А. Собр. соч. и писем. Т. III. С. 230 -231.

72 Ленин В. И. Полн. собр. Соч. Т. 18. С. 382.

73 Бакунин М. Избр. соч. Т. III. С. 144.

74 Бакунин М. Наука и насущное революционное дело. Женева, 1870. С. 12.

75 Пустарнаков В. Ф. Указ. статья. С. 28.

76 Народное дело. 1868. № 1. С. 30.

77 Bakounine М. Oeuvres. V. III. P. 397.

78 Бакунин. М. А. Наука и народ II Народное дело. 1868. № 1.С. 31.

79 Bakounine М. Oeuvres. P. 298.

80 Ibid. P. 325.

81 Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. СПб., 1906. (Далее: Письма...).

82 Bakounine М. Oeuvres. V. III. P. 340.

83 Ibid. P. 352.

84 Ibid. P. 353.

85 Бакунин М. Избр. соч. Т. II. С. 199.

86 Бакунин М. А. Письма к Г. Н. Вырубову // Вестник Европы. 1913. Кн. II. С. 76, 77.

87 Бакунин М. Избр. соч. Т. II. С. 193, 197.

88 Lehning Arthur, Introduction, Archives Bakounine. Leiden, 1967. V. III. P. XXVI-XXVII.

89 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 53.

90 Козлова Е. Е. Идейное содержание левого прудонизма // Вопр. истории. 1979. № 12. С. 194.

91 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 60.

92 Герцен А. И. Собр. соч. Т. XX. кн. 2. С. 591.

93 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 49.

94 Там же. С. 53.

95 Рудницкая Е. Л., Дьяков В. А. Возникновение тайного Интерна­ционала Бакунина // Новая и новейшая история. 1971. № 6. С. 123.

96 Революционная ситуация в России в 1859-1861 гг. С. 346.

97 Там же.

98 Там же.

99 Там же. С. 353.

100 Там же. С. 354.

101 Там же. С. 355.

102 Бакунин М. Избр. соч. Т. IV. С. 13.

103 Там же. С. 307.

104 Бакунин М. Избр. соч. Т. II. С. 168.

105 Там же. С. 169.

106 Там же. С. 178.

107 Михаил Бакунин: Сб. статей. М., 1926. С. 77.

108 К ряду этих документов, посвященных русскому движению, мы обратимся в следующей главе.

109 Стеклов Ю. М. Указ. соч. Т. II. С. 83.

110 Бакунин М. Избр. соч. Т. II. С. 18.

111 Стеклов Ю. М. Указ. соч. Т. IV. С. 34.

112 Там же. С. 39-40.

113 Письма... С. 409.

114 Меринг Ф. Указ. соч. С. 377.

115 Бакунин М. Избр. соч. Т. II. С. 24.

116 Там же. Т. IV. С. 69-70.

117 Там же. Т. II. С. 111.

118 Там же. Т. IV. С. 11.

119 Archives Bakounine. V. III. P. 27.

120 Бакунин М. Избр. соч. Т. IV. С. 21.

121 Archives Bakounine. V. III. P. 24.

122 Ibid.

123 Бакунин М. Избр. соч. Т. IV. С. 177.

124 Там же. Т. II. С. 202.

125 Вестник Европы. 1917. Кн. 2. С. 177-178.

126 «"Освобождение рабочих есть дело самих рабочих", сказано в предисловии к нашим общим статусам, — писал Бакунин в 1872 г. — Это тысячу раз правда. Это главная основа нашего Союза. Но рабочие в большинство случаев невежественны, они еще пока совершенно не владеют теорией». Однако он предлагал рабочим не помощь в овладении теорией, а единственный, как он полагал, существующий путь «практического освобождения» (Бакунин М.Избр. соч. Т. IV. С. 13).

127 Там же. С. 48.

128 Бакунин М. А. Наука и народ. С. 26.

129 Archives Bakounine. V. III. P. 164.

130 Бакунин М. Избр. соч. Т. II. С. 199.

131 Там же. С. 200.

132 Там же.

133 Там же.

134 Там же. С. 201.

135 Archives Bakounine. V. III. P. 113.

136 Ibid. P. 199.

 

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ