2. В кругу «колокола»

Идейная позиция Бакунина в первые месяцы лондонской жизни. — Начало разногласий с Герценом. — Польский вопрос в связи с проблемой общероссийского восстания. — Бакунин и «Земля и Воля»

На пути из Сибири в Европу Бакунин около двух месяцев провел в Америке. Мысль о том, чтобы задер­жаться там далее, у него не возникла. Он стремился в Лондон к старым друзьям — Огареву и Герцену, к ста­рой своей «практической специальности» — «польско-сла­вянскому вопросу» (77).

В Сан-Франциско Бакунин, по рассказу А. Руге (78), «встретил много европейских знакомых, которые более мягко, но все же также были выброшены контрреволю­цией». Один из этих знакомых помог беглецу доехать от Сан-Франциско до Нью-Йорка, куда Герцен перевел ему деньги на дальнейшее путешествие.

В конце декабря 1861 г. Бакунин наконец добрался до Лондона. 4 января 1862 г. он писал в Сибирь Корса­кову: «Я нашел здесь более знания о положении России и более могущества, чем предполагал, и дела горячего, широкого дела здесь много и мне будет здесь славно» (79). Это свидетельство знаменательно: оно говорит о том, что первое время деятельность вокруг «Колокола», казалось, могла удовлетворить Бакунина.

Но так было лишь первые дни. «В наш замкнутый двойной союз, — писал Герцен, — взошел новый элемент, или... воскресшая тень сороковых годов и всего больше 1848 года» (80).

Союз с тенью, даже 1848 г., не мог быть гармоничным. Своим появлением и не знающей границ бурной деятель­ностью Бакунин действительно внес диссонанс в редак­цию «Колокола». Характеризуя создавшуюся обстановку, Герцен писал, что он собрал около себя целый круг сла­вян: чехов, сербов, болгар и поляков всех направлений. «Он спорил, проповедовал, распоряжался, кричал, ре­шал, направлял, организовывал и ободрял целый день, целую ночь, целые сутки... Он бросался за свой пись­менный стол... и принимался писать — пять, десять, пятнадцать писем в Семипалатинск и Арад, в Белград и Царьград, в Бессарабию, Молдавию и Белокриницу» (81).

Описание деятельности Бакунина, не раз встречаю­щееся в литературе, мы приводим лишь для того, чтобы подчеркнуть скептическое отношение Герцена к первым же шагам старого товарища. Именно теперь, в начале 1862 г., впервые стала обозначаться та линия размеже­вания, которой суждено было углубляться и расти все последующие годы. При объяснении серьезных теорети­ческих разногласий, к которым мы еще не раз будем об­ращаться, следует помнить мнение на этот счет Герцена: «Тут дело в личностях, в характерах, в pli * целой жизни» (82).

 

* pli — складе (фр.).

 

Ко времени приезда в Лондон Бакунину было 48, Герцену — 50 лет. Характеры их были противоположны, опыт и склад жизни различны. Не следует забывать и художественную сторону натуры Герцена, склонного к образному видению, порой в ущерб конкретным обстоя­тельствам. Если отбросить внешнюю, действительно шум­ную и обременительную для окружающих форму дея­тельности Бакунина, то останутся факты вполне целе­сообразные и логичные для революционера, стремивше­гося к объединению сил славянских народов. Аспект подробного анализа революционного творчества Баку­нина не входит в нашу задачу, но ирония Герцена по поводу налаживания Бакуниным славянских связей не кажется нам оправданной. Что могло быть для него естест­венней возобновления отношений с сохранившимися дея­телями революции 1848 г.? Ведь среди них были участ­ники как прошлого, так и настоящего освободительного движения: чешский писатель и политический деятель И.Фрич (83); чешский революционер А. Страка, много способствовавший революционным делам Бакунина в Пра­ге, приговоренный австрийским судом к смерти, теперь живущий в Лондоне; сербский публицист В. Иованович, брошюру которого («Сербская нация и восточный вопрос») пропагандировал «Колокол», и многие другие помогавшие налаживанию межславянских революцион­ных контактов. И хотя ставка на всеславянскую, в том числе и российскую, революцию не имела реального основания, но были в этой утопии и положительные сто­роны. Помимо укрепления межнационального освобо­дительного союза на Балканах (84), революционный опти­мизм Бакунина положительно действовал и на русских революционеров, вселяя в них, по справедливому заме­чанию В. Я. Гросула, «энергию и уверенность» (85).

Что же касается утверждения Герцена в том, что Ба­кунин вошел в круг «Колокола» с теми же воззрениями, с которыми покинул европейскую арену в 1849 г., то и тут нужна корректива. Если идея революционного преобразования прежде всего славянского мира действи­тельно оставалась ведущей для Бакунина, то не столь неизменно сохранился он в годы тюрьмы и ссылки, чтобы не осмыслить событий, которыми жил мир в 50-е годы, чтобы читать о них, по словам Герцена, как читал он в «Кайданове о Пунических войнах и падении Римской империи» (86). Об этом свидетельствуют высказывания Ба­кунина о положении дел на его родине в первые недели после бегства из Сибири. Именно этой проблеме в основ­ном и посвящено его обращение, опубликованное в приба­вочном листе к «Колоколу» от 15 февраля 1862 г. «К рус­ским, польским и славянским братьям» (87).

Весьма актуальной для того момента можно считать постановку им вопроса о «партии реформ и партии корен­ного переворота», образовавшихся и действовавших в России после «несчастно-счастливой Крымской кам­пании» (88).

Не надеясь на успех реформаторской деятельности самодержавного государства, Бакунин противопоставлял ей революционно-демократическую программу действий и определял ее цели. Силу, способную осуществить их, он видел в разночинной среде, состоящей из «множества лиц всех сословий... но душою и мыслию, а часто и самой жизнью оторвавшейся от сословий, от всех признанных положений в России, ненавидевших настоящее, готовых отдать жизнь свою за будущее. Живое слово — их ору­жие. У них нет штыков, но есть слова... Они порождают дела и пробуждают народы».

Обращаясь к этой среде и ставя извечный риториче­ский вопрос: «Что же делать?», он предлагал «прежде всего крепко между собой соединиться, дабы образовать народную партию и силу сознательную, целесообраз­ную, действенную, вне и против официальной силы». Он призывал организовываться, создавать «бесчисленное множество деятельных кружков по целой России», с тем чтобы связать их в единое общество.

Цель этого общества — земля и воля. «Вся земля должна сделаться собственностью всего народа, с реши­тельным уничтожением личного поземельного права, что­бы не было на ней ни больших, ни малых помещиков, собственников, монополистов, но чтобы всякий русский человек по одному праву рождения мог бы владеть ею сообща с другими».

Исключительно общинное право собственности на землю должно было, по мысли Бакунина, сплотить как русский, так и все славянские народы в единый брат­ский союз. Но не только вся земля нужна народу, ему нужна и вся воля. А для того, чтобы свобода стала дей­ствительною, ему нужно «самоуправление, устройство которого, дай бог, чтоб произошло не по велению дикта­тора и не по решению верховного парламента... не сверху книзу, как это делалось по сию пору в Европе, но органи­чески, снизу вверх, через вольное соглашение самостоя­тельных обществ в одно целое, начиная от общины, социальной и политической единицы, краеугольного кам­ня всего русского мира — до областного, государствен­ного, пожалуй, до федерального общеславянского упра­вления» (89).

В приведенных отрывках Бакунин сформулировал два важных положения своей будущей социальной докт­рины: принцип «снизу вверх» как основу построения общества и социализацию земли при полном исключении права наследования. До отрицания всех форм государ­ственного устройства дело еще не дошло. Напротив, фе­дерация предполагалась в рамках государства и даже ряда государств. Однако было здесь и нечто иное, давшее повод некоторым авторам говорить о славянофильском характере его взглядов начала 60-х годов.

Наиболее остро Бакунин критиковал петровский пе­риод развития самодержавия в России. Он писал об офи­циальной, «Петром созданной России, где все естествен­ное извращено, где никому нет ни самостоятельного движения, ни свободного места, где все внутреннее и живое пожертвовано в пользу внешней государственной силе». Он говорил о сгнивших «немецких подставах пет­ровского государства», о последнем пробившем для него часе (90).

Петровское государство было здесь для Бакунина синонимом бюрократической централизации самодержа­вия. В эпоху, предшествовавшую реформам Петра, он полагал возможным перспективное развитие начал само­управления, «естественное и живое» «движение жизни». Между самоуправлением общин, областей и федерацией последних на основе принципа «снизу вверх» и славяно­фильской идеей сочетания патриархальной общинности с монархической властью не было сходства.

Еще менее оснований видим мы в утверждениях М. Лемке, В. Полонского, Ю. Стеклова и некоторых других историков в наличии у Бакунина в начале 1860-х годов панславистских идей (91). Поводом для таких утверж­дений послужили слова самого Бакунина, особенно про­звучавшие в «Письме к неизвестному» (92), написанном при­мерно в то же время, что и опубликованное в «Колоколе» обращение к славянам.

«Все славянские народы должны снова уразуметь, что они могут быть сильными только посредством креп­кого союза. Союз этот называется панславизмом» (93), — писал Бакунин, но тут же разъяснял, что, если бы слово это он понимал как подчинение «всех славянских племен русскому царству», он бы первый объявил себя его вра­гом. Союз этот, по его представлению, мог быть только революционным, направленным к всеславянскому осво­бождению.

После революции и «совершенного уничтожения цар­ской бюрократической централизации... Великая Россия сама по себе будет федерацией, управляющей своими провинциями. Провинции или области — федерация округов, а округ — федерация волостей, а волости — федерации общин... И тогда мы... выступим на освобождение вас от всякого постороннего владычества, и тогда только возродится настоящая славянская свобода и превратится в действительность. Это называю я панславизмом».

Славяне должны «подать руку мадьярам», они должны соединить свою борьбу с движением за свободу итальянцев. «Свобода и счастье должны быть правом всех народов, но сила должна принадлежать соединенной федерации» (94).

Зачем понадобилось Бакунину федералистскую модель организации Восточной Европы называть панславизмом? Можно предположить, что термин этот нужен был ему в политических целях, для противопоставления славянской общности угрожающей им немецкой опасности. Причем следует заметить, что его антигерманизм никогда не был связан с какими-либо антипатиями в отношении немецкого народа. Напротив, в 40-х годах он высказывался за революционный союз славян и немцев. Для не­го был неприемлем сам тип прусского государства, немецкого чиновничества, всеподавляющей силы бюро­кратии, централизации власти. Последней он противо­поставлял федерацию.

В заключении своей брошюры «Народное дело. Ро­манов, Пугачев пли Пестель?» он повторил тезисы о брат­ской федерации внутри России (с «Литвой, Украиной, прибалтийскими жителями, с народами Закавказского края»), о федеральном союзе с Польшей, об освобождении от турецкого и австрийского ига всех славянских наро­дов, о союзе с мадьярами и Италией, о стремлении к осуществлению «Великой и вольной федерации Всесла­вянской» (95).

Заключение, по существу, не было связано с самим текстом брошюры, посвященной идее Земского собора и являющейся частью пропагандистской кампании, раз­вернутой в это время издателями «Колокола» и широко распространяемой в России как в демократических, так и в либеральных кругах (96).

Если Герцен говорил, что Бакунин «революционизи­ровал "Колокол"», то на примере «Народного дела» можно было бы доказывать обратное, однако лишь в том случае, если бы пропаганда Земского собора не носила тактического характера. То же можно сказать и о подго­товке адреса царю. Наибольшую роль здесь играл Ога­рев, но к этому делу примкнул и Бакунин.

В. Ф. Лугинин, участник организации адреса (под которым должны были стоять подписи представителей различных общественных направлений), вел, в частности, переговоры с И. С. Тургеневым. В письме Лугинину по этому поводу Бакунин довольно точно определил полити­ческую роль адресной кампании и линию размежевания в этом вопросе с либеральным направлением.

В связи со словами Лугинина о том, что его убежде­ния ближе к Тургеневу, чем к Огареву, Герцену, Баку­нину, последний разъяснял: «Вы разумели под этим то, что Вы называете нашим социализмом. Но в деле адреса о нем не должно быть помину, потому что адрес имеет цель исключительно политическую, созвание Земского собора... Разница между Вами и И. С. Тургеневым со­вершенно другая: он правительственный реформатор, он принимает основы правительственные и не согласен только с настоящим способом их осуществления. Между ним и Кавелиным нет никакой разницы... кроме темпе­рамента и таланта; оба хотят революции с сохранением империи... Разница между Вами и Тургеневым с Каве­линым в том, что они идеалисты, верующие в возмож­ность существенных реформ, Вы же революционеры-реалисты, убежденные в том, что это правительство... ничего путного и живого сделать не может и что пере­рождения России должно единственно ждать от народа, т. е. от Земского собора, если правительство на него согласится, или от революции, которую необходимо готовить» (97).

Адресная кампания 1862 г., обращения с требованиями к царю должны были стать, по словам Е. Л. Рудницкой, «средством политического воспитания народа... подвести массы к революционному действию» (98).

Бесспорно, что доведение до крестьянства идеи Зем­ского собора служило цели его политического воспита­ния, но «революционное действие» предполагалось лишь в случае невозможности разрешения проблемы мирным путем, т. е. волею самодержца. Обращения к царю с тре­бованиями созыва Земского собора (либо земской думы), исходившие из революционно-демократических кругов, помимо политических и тактических расчетов, базиро­вались и на преувеличении возможностей воли царя.

Неясные представления о причинной связи экономики и политики, о классовой обусловленности последней вели к непониманию пределов возможного для импера­тора и его правительства.

На издателей «Колокола», а особенно на Бакунина, в вопросе о Земском соборе в некоторой степени повлиял и П. А. Мартьянов, приехавший в Лондон к Герцену. Недавно еще крепостной крестьянин, «человек, испытан­ный всеми горями и бедствиями русской жизни, одарен­ный необыкновенным умом, энергический, глубоко страст­ный, Мартьянов сосредоточился весь на вопросе о судьбе русского народа; тут была его поэзия, его религия, любовь и ненависть» — так характеризовал его Герцен (99).

Свое письмо Александру II (15 апреля 1862 г.) Мартья­нов кончал словами: «Государь! Я говорю голосом на­рода, моя обязанность — свобода, мое право — кровь и страдания. Мне поверил народ и его люди; мы ждем от Вас созвания Великой Земской Думы для постоянных совещаний вокруг Вас» (100).

«Народная монархия» как реально существующая крестьянская иллюзия заставила Бакунина и Огарева не только много спорить с Мартьяновым, но и прислуши­ваться к его доводам. В. И. Кельсиев свидетельствовал, что «Огарев постоянно советовался с Мартьяновым о крестьянском вопросе... задумывался над его словами, что крестьянам царь нужен, но что царь должен быть предан исключительно интересам низших сословий, что он должен жертвовать для большинства — меньшин­ством» (101).

Статья Огарева «Что надо делать народу» (102), вышед­шая почти в то же время, что и брошюра Бакунина, носила на себе явные следы разговоров с Мартья­новым и была также частью общей пропагандистской кампании.

«Пора народу самому о себе подумать, как устроить­ся, да просить царя, чтоб приказал все порядки учредить по-народному... Для этого надо народу по деревням и селам, по волостям, посадам и городам сходиться, стол­ковываться и просить царя миром, чтобы не верил своим генералам военным и штатским... а собрал бы земский собор из выборных людей от всего народа, от всего зем­ства, их бы спросил и с ними бы столковался — как учре­дить порядки, какие по правде следует» (103).

Если статья Огарева была рассчитана на крестьян­скую или вообще народную аудиторию, то Бакунин в своей брошюре обращался к разночинной среде и вы­сказывал ряд вполне рациональных соображений. «Рус­ский народ, — писал он, — хотя и главная жертва ца­ризма, не потерял веры в царя... Как ни горько сознать­ся в этом, но я думаю, что для будущего успеха револю­ционного дела мы должны громко высказывать то убеж­дение, что до сих пор влияние нашей партии на народ было близко к нулю. Революционная пропаганда еще не нашла к нему доступа и не умела еще потрясти его безумной, его несчастной веры в царя. Никогда еще не чувствовался так сильно разрыв, существующий между народом и нами, и никто из нас не перешел еще пропасть, отделяющую нас от него».

Ощущение разрыва между народом и теми, кто стре­мился к его освобождению, было особенно характерно для времени, когда невозможность действий вне народа стала очевидна, но время соединения с народом (хотя бы в виде позднейшей народнической практики) еще не пришло.

В этой ситуации Бакунин и высказывал предположе­ние о возможности мирного разрешения векового кон­фликта между властью и народом в том случае, если бы «Романов мог превратиться из петербургского импера­тора в царя земского. Мы потому охотно стали бы под его знаменем, что сам народ русский еще его признает и что сила его создана, готова на дело и могла бы сде­латься непобедимою силою, если бы он дал ей только крещение народное. Мы еще потому пошли бы за ним, что он один мог совершить и окончить великую мирную революцию, не пролив ни одной капли русской или сла­вянской крови» (104).

Последние слова демонстрировали слабость теорети­ческой концепции Бакунина, но были ли они в те годы политическим просчетом? В обстановке, когда вера в воз­можность расширения и углубления реформ еще не была исчерпана в обществе, когда конституционные идеи имели достаточно широкое распространение в различных его слоях, когда народу предстоял еще долгий и трудный путь изживания царистских иллюзий, обращение герценовской вольной печати к идее Земского собора в из­вестной мере оправдано. Формы же, в которых воплоща­лась эта идея: статьи, брошюры и даже организация адреса царю (105), подписанного представителями различ­ных политических направлений и лишенного сословного характера, — все это отвечало политической задаче мо­мента, консолидации оппозиционных царизму сил. Другой вопрос, сколь искренен был Бакунин в своей брошюре, посвященной идее Земского собора. Сопоставление ее с вышедшими из-под его пера в 1862 г. письмами и ста­тьями говорит о том, что брошюра «Народное дело» была для него скорее тактикой, проявлением его позиции и места «возле» «Колокола». Сам он спустя несколько лет писал: «То было время компромиссов... время нелепых надежд... Мы все говорили, писали в виду возможности Земского собора... и делали, я по крайней мере делал, уступки не по содержанию, а в форме, чтобы только не помешать, в сущности, невозможному созванию Земского собора. Каюсь и вполне сознаю, что никогда не следовало отступать от определенной и ясной социальной револю­ционной программы» (106).

Вот эта «революционная программа», казавшаяся Ба­кунину столь ясной, и стала основной линией размеже­вания между ним и Герценом.

* * *

Бакунин и Герцен в начале 60-х годов представляли различные направления революционной мысли. С одной стороны, была подготовка сил, размышления о средствах, расчет на разум и понимание, постоянный поиск револю­ционной теории; с другой — уверенность в революцион­ной готовности народа, в необходимости его немедленной организации, стремление представить действительность соответствующей задачам революционной перестройки, не учитывая при этом исторически сложившиеся обстоя­тельства жизни.

Революционная борьба на Западе в 60-х годах, так же как в конце 40-х годов, была для Бакунина органически связана с освободительной борьбой народов славянских стран. Наибольшего накала эта борьба достигла в Поль­ше. С февраля 1861 г. политическая обстановка в Коро­левстве Польском все более обострялась. В октябре этого года образовался нелегальный Комитет, принявший ле­том 1862 г. название Центрального национального коми­тета. В то же время (осенью 1861 г.) в русских войсках, находящихся в Польше, Литве, Белоруссии, революци­онно настроенным офицерством был создан «Комитет русских офицеров в Польше». Общая численность этой организации в 1863 г. достигла 400 человек. Во главе ее были Я. Домбровский и А. Потебня. Многие поляки-офицеры входили в обе организации: как в польскую, так и в русскую (107).

Редакция «Колокола», с самого начала поддерживав­шая польское движение, пользовалась большим автори­тетом среди поляков. Воззвание Бакунина «К русским, польским и всем славянским друзьям» было переведено па польский язык, хотя и встречено с известной насто­роженностью. И. С. Миллер и Т. Ф. Федосова справед­ливо указывают на то, что федералистские планы русского революционера не соответствовали «исторической тен­денции этого периода, тенденции образования отдельных самостоятельных национальных государств» (108).

В сентябре 1862 г. в Лондоне состоялись переговоры членов польского комитета (Геллер, Падлевский, Милович) с Герценом, Огаревым, Бакуниным и Потебней. Отношение к готовящемуся в Польше восстанию с рус­ской стороны было сложным. Издатели «Колокола» опа­сались преждевременного взрыва, противоречий между консервативным «белым» и демократическим «красным» направлениями польского движения, и вытекающей от­сюда невозможностью соединения интересов русских ре­волюционеров с интересами польской шляхетской партии.

Имея в виду претендующее на полное руководство шляхетское крыло движения, а также антирусские на­строения, бытующие среди поляков, Бакунин позже не раз говорил о недоверии к русским революционерам, о «глубокой разнице» программ. Он вспоминал и объяс­нял неудачную попытку декабристов, пытавшихся по-своему преодолеть эти противоречия, писал о том, что поляки «естественным образом смотрели на русскую военную организацию в Царстве Польском лишь только, как на средство для достижения своих исключительно польских целей и не только были равнодушны, но даже относились враждебно к целям русской революции». Иллюстрируя последнее, Бакунин рассказывал о своем разговоре (весной 1863 г.) с одним из эмиссаров поль­ского правительства. «На мое предложение поднять лифляндских и курляндских, а затем уж и литовских и нов­городских, равно как и белорусских, крестьян против ненавидимых ими помещиков [он] воскликнул: "Да ведь это будет социальная революция!". — "Разумеется — дру­гой в России быть не может..." — "Так я вот вам что ска­жу, — отвечал он с негодованием: — Если б мне пришлось выбирать между новым поражением и между победой посредством социальной революции, то я не задумываясь говорю, что соглашусь скорее на новое поражение, чем на такую победу!"» (109).

Действия Центрального национального комитета не могли удовлетворить партию «белых». Отвечая редактору польской эмигрантской газеты «Przeglad» M. Соколов­скому, Бакунин писал: «Вы спрашиваете, не согласен ли я с тем, что, заключивши сделку с партией, представляю­щей энергию Вашей страны, мы должны войти в согла­шение и с тою партией, которая представляет ее ум... Но убеждены ли Вы сами... в том, что этого ума недо­стает партии, которая первая подала нам руку?

Вдобавок есть два рода ума. Есть ум партийный, ко­торый смотрит только назад; он достоин уважения... но в большинстве случаев бессилен и бесплоден. Я сильно опасаюсь, что именно таков ум шляхты. Она в деле спа­сения Польши рассчитывает на папу и на турецкого сул­тана... Есть ум будущего; он-то и живет как интерес — в народе и как страсть — в молодежи... Наш выбор или, лучше, сказать, выбор наших друзей из русской ар­мии в Польше... уже сделан и не подлежит перерешению. Позвольте же нам остаться верными первой польской руке, которая братски пожала нашу; принимая ее, мы поклялись в верности не какой-либо партии, но свободе Польши» (110).

В отстаивании этой линии у Бакунина с издателями «Колокола» не было разногласий, хотя порой, торопя события, он и склонен был к сглаживанию противоречий. Главное же, с чем не мог согласиться Герцен, состояло в преувеличении готовности народа и революционных организаций к революционному взрыву как в Польше, так и в России.

Вот как, например, Бакунин изображал ход перего­воров в письме к польскому эмигранту И. Амборскому:

«Наши дела двигаются. Если бы достигнуть полного соединения с Вашими, тогда бы мы разрушили всю ад­министрацию. Но ... союз вожделенный еще не состоялся. Может быть, события решат и сблизят. Польша негодует, в России сотни наших пробегают деревни и призывают к крестовому походу против монархии. Крайнее неве­жество наших крестьян и слепая преданность романовцам ослабляют пропаганду... Партия наша и фонд ра­стут. В последнее время прибыло 2 т. фунтов. Если так пойдет, то составится колоссальный капитал для пред­приятия» (111).

Сведения о «сотнях» пропагандистов среди крестьян Бакунин сообщал спустя примерно два месяца после того, как изобразил совсем иную картину в брошюре «Народное дело». Столь же фантастичны были сведения об «общем фонде» и надежда на «колоссальный» капитал для революционных целей.

Не менее преувеличений допускал Бакунин и во время переговоров с поляками, но здесь акценты были другими: он говорил о существующих будто бы реально возмож­ностях российской революции. «Он увлекал не доводами, а желаниями, — писал Герцен, — он хотел верить и верил, что Жмудь и Волга, Дон и Урал восстанут, как один чело­век, услышав о Варшаве...

Он шагал семимильными сапогами через горы и моря, через годы и поколения. За восстанием в Варшаве он уже видел свою "славную славянскую федерацию... видел красное знамя "Земли и Воли", развевающееся на Урале и Волге, Украине и Кавказе, пожалуй, на Зимнем дворце и Петропавловской крепости, и торопил­ся... затушевать противоречия, не выполнить овраги, а бросить через них чертов мост» (112).

В противоположность Бакунину Герцен был весьма реалистичен. Во время переговоров он требовал у поля­ков конкретных гарантий обеспечения в будущем крестьян землей и отсутствия притязаний на украинские и белорус­ские земли. «Если в России, — заявлял он, — не увидят надел земли и волю провинциям, то наше сочувствие вам не принесет никакой пользы, а нас погубит» (113).

В итоге Центральный национальный комитет решил «признать право крестьян на землю, обрабатываемую ими, и полную самоправность всякого народа распола­гать своей судьбой».

В связи с этим Бакунин в письме к В. Ф. Лугинину справедливо отметил: «Никогда не было до сих пор объ­явлено поляками публично: "право народов распоряжать­ся собой". В применении к Литве, Украине право, так ясно высказанное в письме Центрального комитета, — это огромный шаг, вызвавший против них бурю в большей части польской эмиграции» (114). Действительно, разногла­сия обострились еще более, но не остановили переговоров.

Об успешном завершении их Бакунин рассказывал польскому эмигранту И. Коссиловскому (115). Он писал, что Комитет «Земли и Воли» выслал своих представите­лей в Варшаву и пригласил в Петербург депутатов от Польского Центрального комитета, «равно как и депу­татов от Русского Военного комитета, на общее совеща­ние и на заключение союза оборонительного и наступа­тельного во имя целой России, говорить за которую этот комитет действительно имеет право. Таким образом, союз, заключенный поляками с нами, ратифицирован на тех же самых основаниях в самой России. Союз наш теперь составляет более не мечту, а грозную для импе­рии и спасительную для обоих народов действительность, которая выразится, надеюсь, скоро, в солидарности тор­жественных, победоносных действий» (116).

Для оптимизма, звучавшего в последней фразе, осно­ваний не было, но «спасительность» для обоих народов революционного союза была бесспорна.

Остановимся коротко на участии Бакунина в делах «Земли и Воли» периода польского восстания.

Середина 1862 г. была временем становления этой революционной организации, объединявшей на федера­тивных началах ряд кружков в столицах и на местах. В конце лета был создан русский Центральный народный комитет. С самого начала (конец 1861 г.) руководители организации были связаны с редакцией «Колокола» и особенно с Огаревым, статья которого «Что нужно на­роду?» была принята как общая идейная платформа для федерирующихся кружков.

Репрессии правительства, значительное ослабление либерального движения, ранее учитываемого в тактике «Землей и Волей», усиление революционно-освободитель­ной борьбы в Королевстве Польском изменили общую ситуацию в стране. Присоединение «Комитета русских офицеров в Польше» к «Земле и Воле» способствовало росту сил организации. Однако к решительной револю­ционной борьбе она не была готова. По свидетельству одного из руководителей польского движения и его исто­рика О. Авейде, когда Подлевский ввиду готовящегося восстания приехал для переговоров в конце 1862 г. в Пе­тербург, то члены русского Центрального комитета от­кровенно объявили ему, что организация в России «толь­ко еще вначале... Касательно срока революции они ска­зали, что об этом еще не подумали, но во всяком случае революция в России немыслима прежде мая месяца 1863 г.» (117)

Визиту Подлевского предшествовали контакты с «Зем­лей и Волей» по польскому вопросу А. Потебни. При­ведем рассказ об этом участвовавшего в этой встрече Бакунина: «Приехавший в Лондон Потебня обратился к нам, т. е. к издателям "Колокола" Огареву и Герцену, а также и ко мне, стоявшему подле "Колокола". Мы при­няли его горячо, согласились даже по его требованию быть временными посредниками между русской военной органи­зацией в Царстве Польском и между польской органи­зацией, до тех пор, пока не отыщется в России комитет настоящий. И вместе с тем мы объявили ему, в чем он, разумеется, и согласился с нами вполне, что этот комитет в Лондоне существовать не может, а должен существо­вать и действовать в России... Наконец, мы просили его съездить в Петербург, — разумеется, тайно — и по некоторым адресам, отчасти данным ему нами, отчасти полученным помимо нас в Варшаве, отыскать будто бы образовавшийся там Комитет революционной органи­зации» (118).

После возвращения Потебни в «Колоколе» появилось приветствие, обращенное к новой революционной орга­низации (119).

На позиции Герцена в отношении «Земли и Воли» останавливаться здесь не будем, скажем лишь, что, под­держивая молодых людей, ее представлявших, издатель «Колокола» не имел никаких иллюзий насчет реальных возможностей этой организации (120). Отметим также упор­ное и справедливое сопротивление Герцена всем попыт­кам молодых русских революционеров и немолодого Бакунина превратить редакцию «Колокола» в орган, руководящий революционными делами в России (121). Здесь же скажем, что позиция Огарева в этих разногласиях часто бывала на стороне молодых и Бакунина. «Я б[оль­шей] частью имел на своей стороне Ог[арева]», — свидетельствовал Бакунин в своем письме от 9 июля 1863 г. Русскому центральному народному комитету (122).

В «Землю и Волю» Бакунин, по его словам, был при­нят А. А. Слепцовым. Серьезность этой организации и масштабы ее деятельности не вызывали у него сомнений. Быть агентом ее комитета представлялось ему вполне естественным. Вся последующая его деятельность в связи с восстанием в Польше и Литве была для него деятель­ностью члена революционной организации, стремившейся к всероссийскому восстанию. Полномочия выступать от имени «Земли и Воли», данные ему Слепцовым, он вос­принял как конкретное дело, хотя позже, выступая перед шведской общественностью в Стокгольме, сильно пре­увеличил силы и возможности этого «обширного патрио­тического общества» (123).

Помимо полномочий, Слепцов обещал Бакунину при­слать представителя для постоянных сношений. Обеща­ние это осталось невыполненным (124), а связь была нужна. Поэтому он вынужден был писать письма, пользуясь редко представлявшейся оказией.

В письме от 9 июля 1863 г. Бакунин счел нужным сказать определеннее о своих разногласиях с редакцией «Колокола». Он писал, что в течение предыдущего года направление журнала казалось ему слишком отвлечен­ным ввиду «поры дела», наступающей в России. «Мне казалось, что он отставал месяцем назад от обстоятельств, в то время, как он должен был идти месяцем вперед их... Наконец, встретились мы с польским вопросом. Тут рознь наша стала еще глубже и яснее. Не входя в подробности наших прений по этому предмету, скажу только, что, сознавая в одинаковой мере с моими лондонскими друзь­ями огромную разницу, существующую между началами польским и русским, я все-таки был и остаюсь того мне­ния, что мы по мере сил и возможности должны принять непосредственное участие в польском восстании, так как оно есть восстание против нашего общего врага — рус­ского императорского государства» (125).

Цель письма Бакунина была не только в подчеркивании своей особой позиции. Он просил у комитета сведений о программе и принципах организации, их «чаяниях и надеж­дах», необходимых для того, чтобы войти «в правильные и постоянные отношения и особенно получить... опре­деленное поручение и постоянную работу» (126).

Те же настоятельные просьбы повторял он и в следую­щем письме от 17 августа 1863 г.: «Мне надо знать и положение ваших дел и ваше настоящее направление. И потому, ради бога, пишите и дайте адрес. Неужели же, имея на то все средства, мы не сумеем устроить между собой правильных и постоянных сношений?.. Ради бога, скажите, что у вас делается, что за границей делать прикажете, и дайте с вами соединиться теснее и ближе» (127).

Чем же объяснялось упорное молчание землевольцев?

Частичный ответ на этот вопрос давал Слепцов. Говоря о «роли Лондона» в первоначальных планах организации и о незнании весной 1862 г. того, как отнесется к участию в ней Герцен, Слепцов писал о наличии в то же время «сведения о готовности содействия со стороны Огарева и Бакунина. Но оба были неавторитетны и зна­чительно менее популярны, а второй, кроме того, вну­шал нам опасения своим стремлением к другому уклону работы — соединению всего славянства... Мы боялись — и думаю, что были правы, — погнавшись за его програм­мой, упустить свое, чисто русское дело. Когда Бакунин выпустил и широко распространил свою брошюру "На­родное дело", мы все-таки не переставали опасаться: русский вопрос тонул у него в другом, большем, а мы обслуживать его не могли» (128).

Опасения землевольцев были не напрасны. Бакунин в дальнейшем действительно мог вовлечь их и в свои всеславянские планы, но в конце 1862 — начале 1863 г. все его конкретные революционные стремления были направлены прежде всего на Россию и Польшу. В эн­тузиазме его, готовности следовать указаниям коми­тета, во влиянии его личности, хотя еще малоавто­ритетной для молодых землевольцев, но достаточно известной в Западной Европе, можно было не сомне­ваться. Очевидно, были и другие обстоятельства, обуслов­ливавшие отсутствие ответа комитета на обращения Ба­кунина. К числу их можно отнести то, что в разгар ре­волюционных событий 1863 г., когда и писались упомя­нутые здесь письма комитету, один из его главных дея­телей и единственный из его членов, в то время лично знавший Бакунина, — Слепцов находился за границей и был болен.

Вернулся он в Россию только в 1868 г. 4 марта 1864 г. Бакунин писал Герцену: «В Вене я встретился опять с Слепц[овым], которого уже видел в Париже, и нашел в нем того же хорошего, преданного, но страшно, почти до сумасшествия, нервозного человека, которому нужно будет много ведер холодной воды, чтобы сделаться дель­ным человеком» (129).

Впрочем, отсутствие в России Слепцова было част­ностью, главное же состояло в том, что в обстановке нарас­тающей реакции, нереальности ставки на всероссийское вос­стание, слабости самой организации предложения реши­тельных действий, связанных с русско-польским револю­ционным союзом, не могли встретить положительной реакции у членов комитета.

Ни до начала восстания в Польше, ни во время его землевольцы не могли предпринять никаких революци­онных акций. Сообщение Падлевского (в конце 1862 г.) о скором начале восстания в Варшаве, по словам Л. Ф. Пантелеева, произвело на них «ошеломляющее впечатление: нам казалось, что поляки идут на верную гибель. Какую же помощь можем оказать им? Никакой; у нас нет ни малейших средств сделать в их пользу хотя бы самую незначительную диверсию» (130).

После начала восстания в комитет «Земли и Воли» революционное польское правительство отправило всего одно письмо с вопросом: может ли он в чем-нибудь со­действовать восстанию? Члены комитета отвечали, «что ни в чем не могут помочь нам, за исключением влияния на общественное мнение» (131).

Бакунин не знал о подобной позиции комитета. На­против, он полагал свое личное участие в революцион­ных событиях в Польше делом, отвечающим интересам организации, к которой был причастен. Еще в октябре 1862 г. он писал И. Цверцякевичу: «Как только Варшава поднимется, я, если доживу до того дня, непременно буду там» (132).

2 февраля 1863 г. в обращении к Центральному пра­вительству восставшей Польши он просил ответить «со всей откровенностью, которая прилична людям, сражаю­щимся за свободу», хотят ли они его присутствия. Здесь же он сообщал о своем намерении «создать в самом лагере польской революции русский легион» (133).

В то же время В. Милович, член повстанческого пра­вительства, ведавший покупкой и транспортировкой ору­жия, писал в Польшу о готовности Бакунина присоеди­ниться к восстанию и просил указать место, куда он дол­жен его направить. «Вы, конечно, поймете, — добавлял он, — что национальная честь предписывает нам принять все меры, чтобы обеспечить ему благополучное путешест­вие и не дать с самого начала попасть в руки москалей, я полагаю, что его присутствие может быть очень полез­ным для нас... Пришлите мне также распоряжение и поручение о том, что я должен делать по окончании пе­реправы оружия и Бак[унина]» (134).

Объясняя свое стремление в Польшу агенту по приоб­ретению оружия А. Гутри, Бакунин писал, что участие в этой борьбе принадлежит к самым «задушевным надеж­дам» всей его жизни (135). Однако снова, как в 1848 и 1849 гг., попасть на баррикады ему не удалось. Его точка зрения на превращение национально-освободитель­ной борьбы в социальную революцию крестьянских масс, которая, «следуя своему естественному течению», должна распространиться на Литву, Украину и всю Россию, не нашла поддержки у польских руководителей.

С начала марта Бакунин был в Швеции, «открывая пути в "Землю и Волю" через Финляндию, слаживая посылку "Колокола" и книг и видаясь с представителя­ми всех польских партий» (136). Но, кроме перечисленного, здесь имел он и другие серьезные планы.

В том же письме к А. Гутри он частично сообщал о них: «Между тем я отправлюсь в Стокгольм... и упот­реблю все мои усилия, чтобы возбудить движение в Фин­ляндии, которого желаем не только мы, но и наши друзья в Петербурге... Если мне только удастся побудить славо­любивых шведских патриотов начать восстание в Финлян­дии, то я буду совершенно доволен и счастлив. Подобная диверсия имела бы громадное влияние на русское прави­тельство, на Европу и даже на самую Россию» (137).

В отношении к освободительному движению в Финлян­дии Бакунин проявлял ту же нетерпеливость, что и во всех других случаях, связанных со сроками и готовностью революционных выступлений.

Самостоятельность Финляндии, так же как и Польши, отстаивалась редакцией «Колокола», но тактика здесь была иной. Предлагая финскому деятелю Э. Квантену демократический союз, Огарев в мае 1863 г. писал: «При современных условиях ни вы, ни мы не можем действо­вать иначе, как путем слияния наших тайных обществ и их пропаганды, вплоть до того времени, когда мы станем достаточно сильны, чтобы выступить открыто и на глазах у всего света начертать на нашем знамени: славяно-русско-финско-скандинавский союз, основанный на незави­симости и равноправии» (138). Целью этого союза должно было стать в будущем превращение России, по словам Огарева, «из Петербургской в народную и федеративную» (139). Но Огарев предупреждал своего финского кор­респондента о постепенности всего процесса, призывал лишь к пропаганде до времени, когда появится достаточ­но сил, Бакунин же стремился ускорить события.

В письме А. А. Герцену (сыну) он излагал план дейст­вий: «Квантен и Норденшёльд немедленно основывают в Финляндии тайную организацию, целью которой должна стать дисциплинированность общественного мнения, аги­тация в Финляндии и в заключение организация там вос­стания против русского владычества. Для этой цели мы уже вызвали одного друга из Финляндии в Стокгольм». Далее он предлагал А. А. Герцену, который должен был заменить его в Стокгольме (в связи с предполагаемым отъ­ездом Бакунина в Польшу и Литву), вызвать и предста­вителя от «Земли и Воли» из Петербурга, очевидно, для связи всех революционных акций и отстаивания «русского народного дела», причем требовал сделать это «не теряя времени, пока мир еще не нарушен» (140). Последние слова свидетельствовали об ожидании революционного взрыва в России буквально в ближайшее время. Однако в данном случае момент был таков, что «оптимизм, — как пишет Е. Л. Рудницкая, — и вера в близость русской револю­ции» (141) были оправданны.

Бакунин не мог более откладывать своего личного уча­стия в вооруженной борьбе. 28 марта он выехал из Сток­гольма, чтобы присоединиться к экспедиции Т. Лапинского. «Цель Бакунина, — писал Герцен, — состояла в том, чтобы, установивши все в Швеции, пробраться в Польшу и Литву и стать во главе крестьян» (142).

Сам Бакунин нигде не упоминал о намерении именно возглавить крестьянское движение. По предварительному плану он вместе с повстанцами, прибывшими в Литву на пароходе «Уорд Джексон» (143), должен был примкнуть к от­ряду 3. Сераковского, но если бы обстоятельства потре­бовали, он мог бы и возглавить восстание. Очевидно, эту возможность и имел в виду Герцен.

В целом картина получалась внушительная. Одновре­менное восстание в Польше, Финляндии и Литве действи­тельно могло бы иметь «громадное влияние на русское правительство», тем более что по логике Бакунина оно «все внутри подкопано» (144). Так искаженное представление о природе власти, ее материальной силе, с одной стороны, постоянное преувеличение потенции революционного ла­геря — с другой, ставка на силу и зрелость национально-освободительного движения — с третьей, приводили Бакунина к мысли о возможности успеха русской рево­люции.

Нельзя, однако, не учитывать и тех реалий, которые давали определенное основание для преувеличений и на­дежд. В феврале 1863 г. вслед за Польшей началось вос­стание в Литве, охватившее по существу всю территорию края. Среди русских революционеров не изжили еще себя надежды на крестьянское восстание в этом же году в Центральной России. «Недовольство в Финляндии» (145) было весьма значительным. Наконец, в России была соз­дана революционная организация, заявившая о себе пере­говорами в Лондоне и Варшаве. Таковы были основания для утопических построений Бакунина.

Несмотря на все издержки темперамента Бакунина, деятельность его, направленную на создание путей для революционных изданий через славянские и скандинав­ские страны в Россию, на организацию межславянских и вообще международных революционных связей, попытки личного участия в борьбе восставших поляков можно признать действенной формой революционно-демократи­ческого движения. В том, что его призывы к молодежи не нашли отклика в то время, что «Земля и Воля» (самолик­видировавшаяся в 1864 г.) не могла воспользоваться его революционной энергией, что поляки не предоставили ему возможности погибнуть за их освобождение, а экспе­диция в Литву потерпела неудачу, Бакунин виноват не был.

Конец революционной ситуации обусловливал неудачу многих революционных начинаний. Но он этого не пони­мал и осенью 1863 г. уехал в Италию не потому, что поте­рял веру в дальнейший успех дела. Напротив, как пока­зывают его письма начала 1864 г., он ждал в ближайшем будущем в Польше революцию «хлопскую», крестьянскую, которая должна была, по его расчетам, последовать за «неуспехом шляхетской демократии». «Если не будет по­головного восстания польских, литовских и украинских (провинций) нынешним летом, — писал он Е. В. Салиас 18 марта 1864 г., — Польша хлопская, пожалуй, и не пропала, но то, что называется теперь польским делом, потеряно. Начнется тогда, может быть, новое польское дело, из которого разовьется и русское крестьянское дело» (146).

В Италию Бакунин поехал затем, чтобы там служить делу польской, русской и славянской свободы: от Гари­бальди он ждал помощи полякам. Им еще двигала вера в спасительную силу национально-освободительных дви­жений, призванных, по его расчетам, положить начало социальной революции. Но славянские страны далеко еще не были готовы ни к социальной революции, ни к славян­ской федерации. К концу 1864 г. и Бакунин убедился в тщетности своих надежд на национальные движения как движущую силу социальных преобразований.

Политическая действительность Западной Европы, а особенно Италии, объединение рабочих Международ­ным товариществом толкнули Бакунина на новые построе­ния революционной теории и новую тактику борьбы. Но это уже новая страница его истории и исторических су­деб его идей.

 

* * *

В главе этой мы рассмотрели два разных этапа жизни Бакунина, совпавших по времени с годами наивысшего для той эпохи подъема освободительного движения в России.

Сибирский период, по существу, дал мало материала для определения его участия в общероссийском движении тех лет. Это произошло не потому, что он находился в ссылке. Напротив, он имел там все возможности печатать­ся как в местной, так и в центральной прессе, более дея­тельно участвовать в местных кружках, объединявших ссыльных и разночинную интеллигенцию, глубже вник­нуть в столь близкую ему по духу проблему областничест­ва. Но он всецело был занят мыслями о полном освобож­дении и возвращении к борьбе. За четыре года он добился условий, в которых побег стал реальностью.

Первые годы свободы были связаны для Бакунина с редакцией «Колокола» и новым этапом его славянской деятельности. Национально-освободительная борьба в Польше, крестьянское движение в Литве, создание «Зем­ли и Воли» в Петербурге служили основанием для рево­люционного оптимизма Бакунина, нового этапа его на­дежд на осуществление сначала всеславянской, а затем и европейской революции. Социальная база его револю­ционной программы оставалась той же, что и в конце 40-х годов. Справедливо отмечая связь двух периодов, Ю. М. Стеклов писал: «В начале 60-х годов Бакунин тоже принимал участие лишь в движениях земледельческих славянских народов, — польского и русского,— у которых основным социальным классом было крестьянство» (147).

 

1 Бакунин М. А. Собр. соч. и писем. М., 1935. Т. IV. С. 366.

2 Полонский В. Бакунин. М., 1922. Т. 1. С. 260.

3 Мы имеем в виду прежде всего книгу Ж. Дюкло «Бакунин и Маркс. Тень и свет» (М., 1975), в которой много страниц посвя­щено одностороннему изображению «Исповеди» и резкой крити­ке ее автора как человека, потерявшего «всякое достоинство» (с. 49).

4 Блок А. Михаил Александрович Бакунин (1814—1876) // Собр. соч. 1962. Т. 5. С. 32.

5 Там же. С. 33.

6 Материалы для биографии М. Бакунина. М.; Пг., 1923. Т. 1; Т. 2. М.; Л., 1933; Т. 3. М.; Л., 1928 (Далее: Материалы...). Т. 1. С. 163.

7 Там же. С. 165.

8 Там же. С. 183.

9 Там же. С. 178.

10 Там же. С. 153.

11 Бакунин М. А. Указ. соч. Т. IV. С. 551.

12 Там же. С. 245.

13 Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. СПб., 1906. (Далее: Письма...) С. 186.

14 Бакунин М. А. Указ. соч. Т. IV. С. 282.

15 Николай Николаевич Муравьев был сыном статс-секретаря Ни­колая Назарьевича Муравьева — двоюродного брата Варвары Александровны Бакуниной и приходился Михаилу Александро­вичу троюродным братом. В 1834-1845 гг. Бакунин был дружен с семьей Николая Назарьевича. См.:Корнилов А. А. Молодые годы Михаила Бакунина. СПб., 1915. С. 61-62.

18 Ю. М. Стеклов несправедливо, с нашей точки зрения, называл увлечение Н. Н. Муравьевым «темной страницей жизни Баку­нина» (Стеклов Ю.Михаил Александрович Бакунин. Его жизнь и деятельность. М., 1926. Т. 1. С. 501-530). Полонский призна­вал отношение Бакунина к Муравьеву искренним, но считал «умонастроение» его этого периода результатом пережитого в заключении падения революционности (Полонский В. Бакунин. Т. 1. С. 328). В отношении резко отрицательной оценки Мура­вьева между Полонским и Стекловым разногласий не было.

17 Рукопись Б. Г. Кубалова хранится в его личном фонде № 2873 в Госархиве Иркутской области (Далее: ГАИО).

18 ГАИО. Ф. 2873. Оп. 1. № 2. С. 59. В. Полонский обвинил Баку­нина во лжи, когда он сообщал Герцену, что столы III отделе­ния «завалены доносами» Петрашевского и Завалишина. Б. Г. Кубалов, возражая Полонскому, писал: «Доносы — прошения как Петрашевского, так и Завалишина — в большом числе мы лично встречали в делах III отделения, Главного управления Восточной Сибири. С содержанием этих бумаг Бакунин, как стоящий близко к Муравьеву и Корсакову, был, конечно, зна­ком и имел право об этом писать Герцену» (ЦГАЛИ СССР. Ф. 1328 (Полонского). Оп. 2. № 57. С. 10).

19 Бакунин М. А. Указ. соч. Т. IV. С. 362.

20 Там же. С. 305-306.

21 Там же.

22 Материалы для биографии М. Бакунина. Т. 1. С. 200.

23 Бакунин М. А. Указ. соч. Т. IV. С. 314.

24 Сесюнина М. Г., Г. Н. Потанин и Н. М. Ядринцев. Идеология сибирского областничества. Томск, 1974. С. 27. Приводя эти слова, Сесюнина высказывает, с нашей точки зрения, неоправ­данное сомнение в искренности Потанина.

25 Бакунин М. А. Указ. соч. Т. IV. С. 297.

26 Потанин Г. Н. Письма. Иркутск, 1977. Т. 1. С. 19. Позднее письмо было найдено. Оригинал — в Гос. архиве Омской обл. Ф. 3. Оп. 15. Карт. 1077. Ед. хр. 2. Л. 44.

27 Грум-Гржимайло А. Г. Кто был автором статьи «К характерис­тике Сибири», напечатанной в «Колоколе» за I860 г. // Изв. Всесоюзного географического общества. Л., 1963. Т. 95. С. 458-459.

28 Бакунин М. А. Указ. соч. Т. IV. С. 314.

29 Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 г. М., 1954-1956. Т. XVIII. С. 300.

30 Коваль С. Ф. Характер общественного движения 60-х годов XIX в. Сибири // Общественно-политическое движение в Сибири в 1861-1917 гг. Иркутск, 1971. С. 36 39.

31 Кубалов Б. Г. А. И. Герцен и общественность Сибири. Иркутск, 1958. С. 61.

32 Русские пропилеи. М., 1916. Т. 2. С. 89.

33 В недалеком будущем отец его жены, Антонины Ксаверьевны, и еще двух дочерей и двух сыновей. Бакунин вначале давал уро­ки старшим дочерям Квятковского. Народоволец Александр Квятковский был двоюродным братом жены Бакунина. О нем см.: Сухотина Л. Г. Народоволец-томич А. А. Квятковский // Томску — 375 лет: Сб. ст. Томск, 1979. С. 53—67.

34 Бакунин М. А. Указ. соч. Т. IV. С. 343—344.

35 Белоголовый Н. А. Воспоминания и другие статьи. М., 1898. С. 537.

36 «Амур»— газета, выходившая в 1860—1869 гг.  Редактор М. В. Загоскин. См.: Кубалов Б. Г. Первенец частной сибирс­кой печати — газета «Амур» // Зап. Иркут. Област. краевед. музея. Иркутск, 1961. Вып. II.

37 Первая статья перед текстом имеет цифру I (№ 29 от 1 апреля 1861 г.); вторая, не повторяя названия, имеет перед текстом лишь цифру II (№ 33 от 25 апреля 1861 г). Обе статьи подписа­ны псевдонимом Бакунина — Ю. Елизаров.

38 Амур. 1861. № 33. 25 апр. С. 260—262.

39 ГАИО. Ф. 2873. Оп. 1. № 2. Рукопись Б. Г. Кубалова. С. 10.

40 Факты эти, впервые установленные Б. Г. Кубаловым, важны по­тому, что объясняют, почему письмо к Герцену было отправлено из Томска, когда Бакунин жил в эго время в Иркутске, а также проливают свет на обстоятельства написания этого письма. Там же. С. 5.

41 Там же. С. 14.

42 Там же. С. 16.

43 Разоблачение «Колокола» или его поддержка играли, как из­вестно, немалую роль для лиц, занимавших правительственные посты. И не без основания Бакунин сообщал Корсакову, что гу­бернатор А. Д. Озерский «дрожит, услышав, что соединившиеся враги его Анненский и Гернгрос собираются написать против него в "Колоколе"» (ГАИО. Ф. 2873. Оп. 1. К. 4. №4. Письмо Бакунина М. С. Корсакову от 14 февраля 1860 г.).

44 Письма Бакунина А. М. Унковскому до настоящего времени не обнаружены. Б. Г. Кубалов предполагал, что они были унич­тожены Унковским.

45 Полонский Вяч. К вопросу о побеге Бакунина из Сибири // Ка­торга и ссылка. 1926. Кн. 25. С. 161.

46 ГАИО. Ф. 2873. Оп. 1. № 39. С. 48-49.

47 Бакунин М. А. Указ. соч. Т. IV. С. 364-365.

48 Письмо Герцену от 8 декабря 1860 г. Бакунин заканчивал сло­вами: «Прошу вас, присылайте ваши письма через верных путе­шественников в Петербург или на имя Николая Павловича Игна­тьева» (Там же. С. 369).

49 ГАИО. Ф. 2873. Оп. 1. № 39. Л. 00.

50 Муравьев — Корсакову 2 октября 1860 г.: «Перед Европою ни Завалишин, ни Петрашевский не могли убить Амура и уничто­жить, как и в России, то уважение, которым мне обязаны совре­менники» (Там же. Л. 38).

51 ГАИО. Ф. 2873. Оп. 1. № 2. С. 6.

52 Бакунин М. А. Указ. соч. Т. IV. С. 6.

53 Пирумова Н. М. Бакунин в Сибири//Вопр. истории. 1986. № 9.

54 Бакунин М. А. Указ. соч. Т. IV. С. 289.

55 «Говорить о моей глубокой, тревожной радости при виде твоего драгоценного почерка было бы лишним», — писал Бакунин Герцену 8 декабря 1860 г.(Бакунин М. А. Указ. соч. Т. IV. С. 359). Письмо Герцена не найдено.

56 5 февраля 1854 г. Герцен сообщал М. К. Рейхель: «От Бод[иско] из Вашингтона получил письмо, ему очень правится Америка, зовет туда, но мы еще погодим. Дела все интереснее становятся и ехать теперь — похоже на бегство» (Герцен Л. И. Собр. соч. Т. XVIII. С. 627).

57 См.: Герцен и Огарев. Литературное наследство. М., 1953. Т. 1. С. 95-114.

58 Герцен А. И. Указ. соч. Т. XI. С. 353.

59 ГАИО. Ф. 2873. Оп. 1. № 4. Материалы, собранные Б. Г. Кубаловым к работе «Сибирские годы Бакунина». Письмо Кукеля Корсакову от 2 октября 1861 г.

60 Общий морской список. СПб., 1897. Ч IX. Во время побега Д. М. Афанасьев временно исполнял обязанности начальника штаба в Николаевске.

61 Афанасьев Д. По амурскому вопросу: Амурский край и его зна­чение // Морской сборник. СПб., 1863; Он же. Николаевск-на-Амуре // Там же. 1864; и др.

62 ГАИО. Ф. 2873. Оп. 1. № 4. С. 2.

63 Центр. Госархив РСФСР Дальнего Востока. Томск. Ф. 842. Оп. 1. № 15. Л. 19.

64 Находясь в заключении, Афанасьев получал с места службы жа­лованье. Так, 25 августа «за майскую сего года треть» ему было выдано в крепости 171 р. 93 коп. (ЦГИА СССР. Ф. 1280. Оп. 1. № 265. Л. 17).

65 Там же. Л. 10 об.

66 В письме брату от 15 сентября 1861 г. Казакевич сообщал, что он «сместил» Хитрово, бывшего ранее правителем канцелярии, так как он «сделался очень волен, назначил г. Бодиско. Я в нем на­шел большую перемену... Очень ретиво принялся за дело. Дай Бог, чтобы не охладел» (ЦГА ВМФ СССР. Ф. 1191. Оп. 1. № 20. Л. 274 об.).

67 Общий морской список. Ч. IX. С. 143.

68 ГАИО. Ф. 2873. Оп. 1. № 4. С. 2. «Сохатый» и «Казанова» — про­звища Бакунина.

69 Там же. С. 36.

70 Там же. С. 3.

71 Меринг Ф. Карл Маркс: Его жизнь и деятельность. Пг., 1920. С. 402.

72 Гаагский конгресс Интернационала. 2-7 сентября 1872 г.: Про­токолы и документы. М., 1970. С. 403-406. По докладу Утина о Бакунине пишет и Ж. Дюкло. См.: Указ. соч. С 57-58.

73 Меринг Ф. Указ. соч. С. 327.

74 Блок А. Указ. соч. С. 31.

75 Стеклов Ю. М. Указ. соч. Т. 1. С. 501-548.

76 Carr Е. Н. Bakunin's Escape from Siberia // The Slavonic and East European Review. L., 1937. Vol. XV. N 44.

77 Письма... С. 189.

78 Отрывки воспоминания А. Руге опубликованы М. П. Драгомановым в «Биографическом очерке М. А. Бакунина». См.: Пись­ма... С. 71-72.

78 ГАИО. Ф. 2873. Оп. 1. № 10.

80 Герцен А. И. Указ. соч. Т. XI. С. 353.

81 Там же. С. 360.

82 Там же. Т. XX, кн. 2. С. 661.

83 И. Фрич с 1861 г. издавал в Швейцарии журнал «Чех», где опуб­ликовал «Основы славянской политики», был адресатом письма Бакунина «К неизвестному» (1862).

84 См : Кун М. М. А. Бакунин и венгерское национально-освободительное движение (1847-1864) // Hung. XIX. 1973. Р. 190-192.

85 Гросул В. Я. Российские революционеры в Юго-Восточной Ев­ропе (1859-1874 гг.). Кишинев, 1973. С. 107.

86 Герцен А. И. Указ. соч. Т. XI. С. 354-355.

87 Колокол. 1862. 15 февр. Приложение. С. 1021-1022.

88 Там же. С. 1021.

89 Там же. С. 1024, 1025.

90 Там же. С. 1022. Близкую оценку преобразованиям Петра давал Герцен, увидевший «разрыв единства русской жизни», создание двух России, «из которых одна не народ, а только правительст­во, а другая — народ, но вытолкнутый вне закона и отданный в работу» (Герцен А. И. Указ. соч. Т. XIV. С. 52).

91 Лемке М. К. Очерки освободительного движения шестидесятых годов. СПб.. 1908. С. 485; ЦГАЛИ СССР. Ф. 1328. Оп. 2. № 2. Рукопись: Полонский В. М. Бакунин. Т. II. С. 30; Стеклов Ю.М. Указ. соч. Т. II. С. 267.

92 Былое. 1906. № 2; Лемке М. К. Указ. соч. «Письмо к неизвест­ному» (адресованное И. Фричу) было, по существу, статьей, предназначенной для обсуждения в кругу деятелей славянского движения. По адресу она не дошла, так как была отобрана авст­рийской полицией у А. И. Нечипоренко.

93 Лемке М. К. Указ. соч. С. 488.

94 Там же. С. 490, 494. Приведем определение панславизма Совет­ской исторической энциклопедией: «Общественно-политическое течение, в основе взглядов которого лежало представление о стремлении славянских народов к противопоставлению себя дру­гим народам и к государственному единству с царской Россией» (СИЭ. М., 1967. Т. 10. С. 791).

95 Герцен А. И. Полн. сбор. соч. / Под ред. М. К. Лемке. Пг., 1920. Т. XV. С. 407.

96 Приведем фрагменты из одной литографированной листовки, распространявшейся в то время: «Государь, просим и хотим, мо­лим и требуем, чтобы народ был спрошен об общих нуждах через своих избранных людей и призван на общий Земский собор... Чтобы по всем губерниям были учреждены в волостные и город­ские сходы для избрания посланцев на общий Земский собор... Чтобы выбирали все совершеннолетние люди без различия сосло­вий и вероисповедания... Чтобы для устранения недоверия со стороны крестьян дворяне для подачи голосов приписывались к любой волости своего уезда, кроме той, к которой принадлежат крестьяне, бывшие у них в крепости... Чтобы местные власти были устранены при подаче голосов...» (ЦГАОР СССР. Ф. 2197. Оп. 1. № 559).

97 Летописи марксизма. 1927. Т. XII/XIII. С. 123-124.

98 Рудницкая Е. Л. Огарев в русском революционном движении. М., 1969. С. 266.

99 Герцен А. И. Указ. соч. Т. XVIII. С. 11.

100 Лемке М. К. Указ. соч. С. 348.

101 Кельсиев В. И. Исповедь // Литературное наследство. М., 1941 Т. 41/42. С. 285.

102 Общее вече. 1862. 22 авг. № 2. С. 9-12.

103 Огарев Н. П. Избр. социально-политические и философские про­изведения. М., 1952. С. 580.

104 Герцен А. И. Полн. собр. соч. и писем/Под род. М К. Лемке. Т. XV. С. 405-406.

105 Рудницкая Е. Л. Указ. соч. С. 268-272. Участие Бакунина в агитации за подписание этого адреса представлено в его письме Михайлову, приведенном Стекловым Ю. М. (Указ. соч. Т II С. 71-72).

106 Письма... С. 283.

107 История создания польско-русского революционного союза подробно, представлена в книгах: Дьяков В. А., Миллер И. С. Революционное движение в русской армии и восстание 1863 г. М., 1963; Очерки революционных связей народов России и Поль­ши, 1815-1917. М., 1976. Глава IV: В совместной борьбе против феодализма и самодержавного гнета. С. 130-188.

108 Очерки революционных связей России и Польши, 1815-1917. М., 1976. С. 151.

109 Бакунин М. К офицерам русской армии. Женева, 1870. С. 14-15.

110 Летописи марксизма. 1926. Т. IV. С. 83-84.

111 Там же С 78

112 Герцен А. И. Указ. соч. Т. XI. С. 368, 371, 372.

113 Колокол. 1862. 1 окт. С. 1203.

114 Летописи марксизма. Т. VII/VIII. С. 122.

115 Капитан И. Коссиловский был одним из руководителей польской военной школы в Париже и примыкал к консервативному крылу движения.

116 Летописи марксизма. Т. IV. С. 67.

117 Авейде О. Показания и записки о польском восстании 1863 г. М., 1961. С. 459.

118 Бакунин М. К офицерам русской армии. Женева, 1870. С. 11.

119 «Приветствуем вас, братья на общем пути! — писал Герцен в статье «Земля и Воля».— С жадностью будем мы следить каждый ваш шаг, с трепетом ждать от вас вестей, с любовью будем пере­давать их, с бескорыстной любовью людей, радующихся раз­витию стремлений, целей своей жизни» (Указ. соч. Т. XVII. С. 56).

120 Приведем два из высказываний Герцена по этому поводу: Гер­цен — Огареву 15 февраля 1863 г.: «Пусть же они докажут, что они — сила. Что мы с ними, со всеми, кто идет том же путем, это они знают. Но стоя на построенном нами фундаменте одиноко, пока не убедимся, что их прочнее, мы не будем увлечены в фиаско или нелепость. Служить им я буду, но прежде, чем брать соли­дарную ответственность, хочу видеть их журнал... Ведь "Земля и Воля" не все, и в "Молодой России" то же было» (Указ соч. Т. XXVII. С. 290). Герцен — Огареву 28 апреля 1863 г.: «Миф "3. и В." должно продолжить потому уже, что они сами поверят в себя. Но что теперь «З. и В.» еще нет, это ясно» (Там же. С 316)

121 Позицию автора по всем этим вопросам см.: Пирумова Н. М. Герцен — революционер, мыслитель, человек. М , 1989.

122 Герцен А. И. Полн. собр. соч. и писем / Под ред. М. К. Лемке. Т. XVI. С. 231. М. К. Лемке считал это письмо адресованным Н. И. Жуковскому, предполагая тем самым членство последнего в «Земле и Воле». Ю. М. Стеклов, справедливо опровергая это, называет адресата «представителем "Земли и Воли"». Мы пола­гаем, что ото, как и предыдущее и последующие письма, Баку­нин адресовал именно комитету. Первое письмо, по сообщению Стеклова, было послано в июне 1863 г. «с прямой оказией... второй раз — через агента общества в Швейцарии, в третий раз, по получении от последнего короткого ответа» он написал 9 ию­ля и, наконец, четвертое письмо — от 17(29) августа 1863 г. (Стеклов Ю. М. Указ. соч. Т. II. С. 97).

123 Бакунин М. Речь на банкете в Стокгольме // Письма... С. 248-249.

124 Члены «Земли и Воли» или близкие к организации лица — В. Ф. Лугинин, С. А. Усов, В. И. Бакст, А. Ф. Погосский, А. А. Черкезов, Н. И. Утин, П. И. Якоби, с которыми Бакунин встречался осенью 1863 г., находясь за границей, не могли помочь установить связь с Петербургом.

125 Герцен А. И. Полн. собр. соч. и писем / Под ред. М. К. Лемке. Т. XVI. С 231.

126 Стеклов Ю. М. Указ. соч. Т. II. С. 98.

127 Там же. С. 47-48.

128 Герцен А. И. Полн. собр. соч. и писем / Под ред. М. К. Лемке. Т. XVI. С. 83

129 Письма... С. 261.

130 Пантелеев Л. Ф. Из воспоминаний прошлого. М., 1934. С. 288.

131 Авейде О. Указ. соч. С. 450.

132 Летописи марксизма. 1927. Т. IV. С. 80.

133 Письма... С. 217-218.

134 Материалы... М.; Л., 1933. Т. II. С. 565.

135 Там же. С. 567.

136 Герцен А. И. Указ. соч. Т. XI. С. 382. Вопросы, связанные с налаживанием путей в Швеции и Финляндии, проанализирова­ны в работах Е. Л. Рудницкой. См.: Рудницкая Е. Л. Новые ма­териалы о связи редакции «Колокола», Михаила Бакунина с финским национально-освободительным движением // Вопр. ис­тории. 1967. № 12; Она же. О деятельности революционеров 60-х годов в Скандинавии // Революционная ситуация в Рос­сии в 1859—1861 гг. М., 1970; Она же. Неизвестное письмо Ми­хаила Бакунина // Прометей. М., 1968. № 2.

137 Материалы... Т. II. С. 568.

138 Литературное наследство. Т. 63. С. 149.

139 Там же. Т. 61. С. 521.

140 Революционная ситуация в России в 1859-1861 гг. С 284

141 Там же. С. 275.

142 Герцен А. И. Указ. соч. Т. XI. С. 381.

143 Неудачная экспедиция на пароходе «Уорд Джексон» имеет большую литературу. Наиболее конкретно она представлена Стекловым Ю. М. (Указ. соч. Т. II. С. 215-243).

144 Слова из письма Бакунина А. Гутри приводятся здесь по оригиналу (Отдел рукописных фондов ГПБ. Ф. 629. Ратч В. Н. № 290), поскольку в переводе, опубликованном Полонским, го­ворится менее удачно: «Правительство страдает внутренним расстройством» (Материалы... Т. 2. С, 567).

145 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 29.

146 Летописи марксизма. 1927. Т. III. С. 114.

147 Стеклов Ю. М. Указ. соч. Т. 2. С. 275.

 

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ