2Мир Детства – неотъемлемая часть образа жизни и культуры любого отдельно взятого народа и человечества в целом.

Отдельные элементы истории Детства имеются в любых хороших трудах по социальной истории, истории семьи, культуры и быта, а также в исторических биографиях. Однако эти данные фрагментарны, несистематичны и теоретически слабо осмысленны.

Исторически понятие Детства связывается с определенным социальным статусом. Много интересных фактов было собрано французским демографом и историком Ф. Ариесом. Благодаря его работам, интерес к истории детства значительно вырос, а исследования признаны классическими.

Ф. Ариеса интересовало, как в ходе истории в сознании художников, писателей и ученых складывалось понятие Детства и чем оно отличалось в различные исторические эпохи. Он впервые конкретно показал, что Детство – не просто естественная универсальная фаза человеческого развития, а понятие, имеющее сложное, неодинаковое в разные эпохи социальное и культурное содержание.

Ф. Ариеса и его многочисленных последователей интересует не столько исторический ребенок или реальное прошлое Детства, сколько социальные установки, отношение взрослого к детям и Детству. То, как общество воспринимает и воспитывает своих детей, по Ф. Ариесу, - одна из главных характеристик культур в целом.

Американский психоаналитик, социолог и историк Ллойд Демоз подразделяет всю историю Детства на шесть периодов, каждому их которых соответствует определенный стиль воспитания и форма взаимоотношений между родителями и детьми.

Инфантицидный стиль (с древности до IV в. н. э.) характеризуется массовым детоубийством, а те дети, которые выживали, часто становились жертвами насилия. Символом этого стиля служит образ Медеи.

Бросающий стиль (IV–XIII вв.). Как только культура признает наличие у ребенка души, инфантицид снижается, но ребенок остается для родителей объектом проекций, реактивных образований и т. д. Главное средство избавления от них – оставление ребенка, стремление сбыть его с рук. Младенца сбывают кормилице, либо отдают в монастырь или на воспитание в чужую семью, либо держат заброшенным и угнетенным в собственном доме. Символом этого стиля может служить Гризельда, оставившая своих детей ради доказательства любви к мужу.

Амбивалентный стиль (XIV–XVII вв.) характеризуется тем, что ребенку уже дозволено войти в эмоциональную жизнь родителей и его начинают окружать вниманием, однако ему еще отказывают в самостоятельном духовном существовании. Типичный педагогический образ этой эпохи – "лепка" характера, как если бы ребенок был сделан из мягкого воска или глины. Если же он сопротивляется, его беспощадно бьют, "выколачивая" своеволие как злое начало.

Навязчивый стиль (XVII в.). Ребенка уже не считают опасным существом или простым объектом физического ухода, родители становятся к нему значительно ближе. Однако это сопровождается навязчивым стремлением полностью контролировать не только поведение, но и внутренний мир, мысли и волю ребенка. Это усиливает конфликты отцов и детей.

Социализирующий стиль (XIX – середина XX в.) делает целью воспитания не столько завоевание и подчинение ребенка, сколько тренировку его воли, подготовку к будущей самостоятельной жизни. Ребенок мыслится, скорее, объектом, чем субъектом социализации.

Помогающий стиль (с середины XX в.) предполагает, что ребенок лучше родителей знает, что ему нужно на каждой стадии жизни. Поэтому родители стремятся не столько дисциплинировать или "формировать" его личность, сколько помогать индивидуальному развитию. Отсюда – стремление к эмоциональной близости с детьми, понимаю, эмпатии и т.д.

История детства не может существовать вне широкого социокультурного контекста, учитывающего эволюцию способов производства, половозрастной стратификации, типов семьи, системы межличностных отношений, а также ценностных ориентаций культуры.

(Все выделенное розовым, как мне кажется, не имеет отношения к работе, это все следует удалить)

В каждом обществе и на любом этапе его развития сосуществуют разные стили и методы воспитания, в которых ясно прослеживаются многочисленные сословные, классовые, региональные, семейные и прочие вариации.

Образ ребенка и тип отношения к нему неодинаковы в разных обществах, причем это зависит как от уровня социально-экономического развития, так и от особенностей культурного символизма.

¹В западноевропейской культурной традиции налицо несколько разных образов, "моделей" ребенка: а) традиционный христианский взгляд, что новорожденный уже имеет на себе печать первородного греха и спасти его можно только беспощадным подавлением его воли, подчинением родителям и духовным пастырям; б) точка зрения социально-педагогического детерминизма, что ребенок по природе не склонен ни к добру, ни к злу, а представляет собой нечто, на котором общество или воспитатель могут написать то, что угодно; в) точка зрения природного детерминизма, согласно которой характер и возможности ребенка предопределены до его рождения; г) утопическигуманистический взгляд, что ребенок рождается хорошим и добрым и портится только под влиянием общества; эта идея обычно ассоциируется с романтизмом, но ее защищали также некоторые гуманисты эпохи Возрождения, истолковавшие в этом духе старую христианскую догму о детской невинности.

У просветителей намечается интерес к детству, но, скорее, прозаический, воспитательный, чем поэтический. Это проявляется в возникновении специальной детской литературы, преследующей назидательные, дидактические цели. Детские и юношеские годы занимают все больше места в просветительских автобиографиях и "романах воспитания", изображаясь как период становления, формирования личности героя.

И. С. Кон, который говорит о том, ²что культ идеализированного детства не содержал в себе интереса к психологии подлинного ребенка. (Проверьте формулировку, фраза как-то повисает, кажется не законченной) Объективное изучение детства даже показалось бы романтику кощунственным, а повзросление выглядело, скорее, потерей, чем приобретением. Постулировав существование и самоценность мира Детства, романтизм идеализировал его, превратив ребенка в миф, который последующим поколениям предстояло исследовать и тем самым развенчивать.

(Абзацы, выделенные желтым, надо выровнять по ширине)

Повествуя об образах Детства в художественной литературе и искусстве нового времени, И. С. Кон отмечает, что они меняются и развиваются. У сентименталистов и романтистов "невинное детство" выглядит безмятежной порой счастья. В реалистическом романе 1830–1850 годов, особенно у Диккенса, появляются образы бедных обездоленных детей, лишенных домашнего очага, жертв семейной и, особенно, школьной тирании, однако сами дети остаются одномерно наивными и невинными. Художественному исследованию подвергается семейное "гнездо" и выясняется, что под теплой оболочкой здесь часто скрываются жесткое рабство, гнет и лицемерие, калечащие ребенка.

В статье М. Эпштейна и Е. Юкиной интересно прослеживаются образы детства в России, которые наделяются глубокой значимостью. Детство у Лермонтова, например, представляется зыбким цветущим островком посреди пустынного моря жизни. Душевное постарение у него опережает физический возраст, и это трагическое несоответствие требует порыва назад, в утраченную гармонию детства. У Пушкина же душевное расположение каждого возраста соответствует его физическому состоянию, детство, как и старость, есть просто момент в круговороте времен.

Авторы статьи пишут, что интерес к детству отчетливее всего выражен у русских писателей, которые наиболее преданы идее старины, почвы, патриархального уклада (Аксаков, Достоевский, Толстой, Бунин и др.): "Любовь к прошлому придает самозамкнутость и самоценность прожитой жизни, выступающей уже не как средство для настоящего, но как цель в себе; сберегая прошлое, личность тем самым сохраняет непрерывность своего развития как личности, целостность духовного бытия".

М. Эпштейн и Е. Юкина в детских образах у Толстого отмечают, что он первый в русской литературе показал текучее, незастывающее вещество души, обнажил вечно детское, неготовое, что в глубине своей сохраняет всякий человек. Детство не подчиняется "линии", оно живет разнонаправленно, многомерно, жадно соприкасаясь со всем, что его окружает.

Ребенок у Достоевского, по словам авторов, "традиционный христианский символ святости и существо демоническое, готовое попрать все христианские святыни". В нем абсолютнее, чем во взрослом, выражены полюса человеческой нравственности – божественное и сатанинское. Высший идеал Достоевского – это взрослый, сохранивший в себе черты детской невинности, непосредственности, но прибавивший к ним опыт нравственного сознания.

Исследуя тему детства в Западном искусстве XX века, М. Эпштейн и Е. Юкина указывают на популярный мотив дегуманизации детства как некой чужеродной и даже враждебной человечеству инопланетной цивилизации (рассказы Р. Бредбери). "Среди всех бесчисленных форм иноположной жизни дети, может быть, страшнее всего, ибо они порождены нами, вроде бы всецело зависят от нас, но по внутреннему складу совершенно для нас непроницаемы". Детство у Э. Бредбери оказывается чем-то вроде метафоры таинственного и непредсказуемого, как "если бы прилетело бы с острова, где не ступала нога человека". Тема детства в определенной западной культуре, констатируют М. Эпштейн и Е. Юкина, прошла путь от романтической умиленности к мистическому страху и трепету, от идиллии к фильмам ужасов.

В статье М. Эпштейна и Е. Юкиной интересно сопоставляются детские образы Аксакова и Толстого, Диккенса и М. Твена. Ф. Дольто подчеркивает, что твеновский герой – первые симптомы того, что произошло открытие ребенка как такового, ребенка как человека, пытающегося приобщиться к жизни посредством своего собственного опыта.

По мнению М. Эпштейна и Е. Юкиной, тема детства в советской литературе изначально была наделена особым художественным и нравственным значением, ребенок стал одним из главных положительных героев.

Образ сиротства у М. Шолохова символизирует коллизии в судьбах целой страны; история, вторгаясь в жизни людей, отчуждает их от почвы, в которую они веками были укоренены, от земли, от семьи. Беспризорников А. С. Макаренко исторические коллизии выбросили из семейных гнезд на каменные мостовые. А. С. Макаренко показал другой путь - заменить разорванные связи человека со своим прошлым связями в коллективе сверстников. Он показал, какие труднейшие проблемы ставит "бессемейное воспитание", бросающее ребенка в мир подвижных общественных отношений, прежде чем он успевает сформироваться как родовое существо.

Прослеживая тему детства, авторы пишут, что в 40–50 года в произведениях Пришвина, Паустовского возникает иной образ детства, скорее сентиментальный, чем героический. Ребенок окружен реальностью природы и атмосферой сказки, и в нем любовно освящены черты наивности, простоты и детскости. Надо сказать, что и в американской литературе у Хемингуэя, Фолкнера, Вульфа образ детства нерасторжимо сплавляется с образом природы.

Для советской литературы 60–70 годов, как пишут авторы статьи, характерен образ ребенка в рамках семейного портрета. Дети не совершают подвигов, не приносят никакой общественной пользы, они не играют во дворе, не собирают марки…Все события их жизни затрагивают очень тесный семейный круг и ничего не значат за его пределами. Романтика скитальчества, странничества, неустроенности заменяет поэзия домашнего очага.

Завершают обзор образов детства в литературе М. Эпштейн и Е. Юкина словами: ¹"Выстраданная сопричастность детству, ощущение неразделенной в ним судьбы – необходимая правда, стоящая выше и отчужденного любования детством и отчужденного страха перед ним". (Проверьте правильность написания)

(Здесь должно быть начало параграфа о Бунине. Предыдущие исследования понятий необходимо убрать в другой параграф)

Как мы можем заметить, большинство писателей обращались к теме Детства, не стал исключением и И.А.Бунин, именно его произведения о Детстве являются объектом нашего исследования.

Но прежде чем мы перейдём непосредственно к произведениям и проследим в них мотив становления детской души, необходимо заметить, что становление (¹выявление определённых признаков и форм в процессе развития, формирования) детской души происходит в период, начинающийся с рождения ребёнка и заканчивающийся двенадцатью годами.

В соответствии с этим мы и выбираем произведения.

²Роман «Жизнь Арсеньева» - итоговое произведение Бунина. В нём высказаны все самые сокровенные размышления писателя о смысле человеческого существования. Значительное место в романе отведено изображению детства. Детство – определяющая пора в формировании личности, поэтому Бунин бережно собирает все слабые отзвуки и крохотные воспоминания детства. Именно «мелочи» детства приближают к пониманию смысла жизни и предназначения человека.

Рассказ о детстве Арсеньева – творчески одарённого русского человека – должен объяснить миру, не знающему бунинской России, из чего, как и каким образом вырастала высокая русская духовность. По Бунину она складывалась из первых впечатлений: ³« Пустынные поля, одинокая усадьба среди них…Зимой безграничное снежное море, летом – море хлебов, трав и цветов…И высокая тишина этих полей, их загадочное молчание…», из первых чувств. Первые чувства ребёнка – печаль и одиночество. Они возникают в детской душе, когда начинают устанавливаться связи «нежной души» с окружающим миром. Бунин определяет круг связей детской души в такой последовательности: связь с Богом, природой, родным домом, родными людьми. Детский мир изначально узок и беден, но он расширяется посредством первых событий (путешествие в город), которые открывают новый уровень отношений хрупкой души с окружающей её действительностью.

В детстве скрыто много таинственного, трудно разгадываемого и объяснимого, в чём есть глубокий смысл. Эта таинственность становится своеобразным художественным приёмом. Бунин «заставляет» читателя вспомнить тайны своего детства и обращаться к сокровенности своей жизни.

Главная тайна – тайна рождения души. Душа « вдыхается» в тело ребёнка Богом: «всем и всему ещё чуждая, робкая и нежная» душа «привыкает к своей новой обители». Потом душа ребёнка постигает прелесть божьего мира. Недаром первое воспоминание детства, самое сокровенное и, казалось бы, бессмысленное, мгновенное, - о красоте мира; ничего более поэтичного уловить невозможно: ¹« Я помню большую, освещённую предосенним солнцем комнату, его сухой блеск над косогором, видным в окно, на юг…»

Душа ребёнка обладает высоким божественным знанием. Так, она знает, земной мир не вечен, преходящ, поэтому детская душа видит печальную прелесть мира, воспринимает его красоту с болью. Детская душа, обретая новые привязанности и устанавливая новые связи, как бы отделяется от божественного знания, «забывает», но не теряет его: ²«Детская душа моя начинает привыкать к своей новой обители, находить в ней много прелести уже радостной, видеть красоту природы без боли, замечать людей и испытывать к ним разные, более или менее сознательные чувства».

Детская душа приобретает человеческие привязанности: так, она замечает «родное существование отца». В дальнейшем Арсеньев придёт к ощущению связи со всеми умершими Арсеньевыми и, шире, русскими людьми – «други и сродники», его душа обогатится этой связью, чтобы остаться с ней навсегда.

³Сама жизнь Арсеньева предстаёт как сложный процесс формирования своего героя. Бунин сохраняет всю свежесть восприятия им мира и вместе с тем дополняет и углубляет всё то, что откладывалось в сознании ребёнка, полростка юноши. (проверьте написание)

Ребёнок, видя окружающий его мир, познаёт его шаг за шагом.

«Почему же остались в моей памяти только «минуты полного одиночества?»

Процесс духовного формирования Арсеньева можно уложить в формулу: «Я и моё понимание жизни».

Он и начинал с почти целиком самостоятельного видения окружающего мира. То, что мальчик получил от отца, матери учителей, (не хватает запятой) лишь дополняли его собственное видение мира. Он сам открывал для себя вечный мир и сам находил ответы на вопросы, возникающие в ходе познания.

Арсеньев не задавал вопросов отцу, матери, разговоры с ними носили узкий, бытовой характер, который мало что давал для воспитания эстетических чувств.

По-настоящему интересных людей, с широкими интересами, рядом с Арсеньевым – ребёнком не было, если не считать учителя Баскакова.

Но и тот был очень далёк от действительности, а его вклад в воспитание чувств мальчика ограничивался развитием мечтательности и любви к прошлому, с его увлекательными обычаями и нравами.

Подлинными нравственными наставниками юного Арсеньева были любимые книги, он жадно их поглащал. (проверьте написание) С ними можно было беседовать молчаливо. Они говорили ему многое и отвечать им было не надобно. Они научили его отделять прекрасное от уродливого, и прекрасное становилось для него добрым, а уродливое милым. Так постепенно возникало критическое отношение к действительности.

На восприятие героя наибольшее влияние оказали Пушкин и Гоголь.