67.3 М29

Мартышин О. В.

М29 Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. — М.: Российское право, 1992. — 384 с.

ISBN 5-7260-0212-1

Читателю предлагается первое монографическое историко-право-вое исследование крупнейшей русской средневековой республики. Рас­сматриваются государственный и общественный строй, суд и процесс, гражданское, семейное, наследственное и уголовное право, а также вклад Новгорода в формирование международного права XII—XV вв. В книге имеется большое историографическое введение, показываю­щее, в частности, место новгородской темы в идеологической борьбе вокруг прошлого нашей страны.

Для ученых-юристов и историков, студентов и аспирантов, а так­же всех интересующихся отечественной историей.

М

КБ-25-71-91

67.3

1203010000-028 012(01)-92

Isbn 5-7260-0212-1

йевзене 21 о&ластнйя

БИБЛИОТЕКА им. М. Ю. Лермонтова

Редактор

Н. В. СТРУННИКОВА

Художник Е. А. ЗУЕНКО Художественный редактор А. Б. БОБРОВ

Технический редактор А. А. АРСЛАНОВА

Корректоры

Л. Г. КУЗЬМИЧЕВА,

В. А. КУЛИКОВА

ОРЕСТ ВЛАДИМИРОВИЧ МАРТЫШИН

ВОЛЬНЫЙ НОВГОРОД

Общественно-политический строй и право феодальной республики

ИБ № 2174

Сдано в набор 13.05.91. Подписано в печать 27.01.92. Формат 84Х108¹'₃:. Бумага газетная. Гарнитура литературная. Печать высокая. Объем: усл. печ. л. 20,16; усл. кр.-отт. 20,33; учет.-изд. л. 22,12. Тираж 4500 экз.

Заказ № 2695.

Издательство «Российское право> 121069, Москва, Г-69, ул. Качалова, д. 14.

Областная типография управления печати и массовой информации Иванов­ского облисполкома, 153628, г. Иваново, ул. Типографская, 6.

© Издательство «Российское право», 1ь>-

Введение

«История Новгорода сос­тавляет любопытнейшую часть всей древней рос­сийской»¹, — писал Н. М. Карамзин. Ряд обстоя­тельств определил круп­ный вклад Новгорода в отечественную историю, его особое место в ней. Новгород был одним из центров, где начиналась русская государствен­ность. Именно там проис­ ходили незаметные, но наполненные большим смыслом сдвиги и переходы от родового строя к государственно­ му. Памятник Тысячелетию России по праву украшает Новгородский кремль. Велика роль Новгорода в коло­ низации обширных районов до Урала и Белого моря, в их приобщении к русской культуре и социально-полити­ ческой жизни.

(С XIII века особое значение для русских земель при­обрела оборона западных рубежей. Успешно решая эту задачу, Новгород выполнил миссию, важную для буду­щей России. Ее право именоваться европейской держа­вой, ее право на выход к Балтийскому морю впервые было заявлено и героически отстаивалось именно Нов­городом .

Но не только силой оружия в столкновениях с Ли­вонским орденом, шведами и датчанами доказывал Нов­город свою принадлежность к Европе^⁷ Не меньшее зна­чение имели его постоянные и тесные'Торговые связи с городами средневековой Прибалтики, Швеции, Герма­нии, Фландрии. Это был плодотворный обмен и взаимо­выгодное сотрудничество, внесшие огромный вклад не только в развитие материальной культуры обеих сторон, но и в выработку форм, в том числе правовых, между­народных отношений на основе общности интересов и традиций, близости уровня социально-экономического, политического и правового развития. Новгород несколь­ко веков был связующим звеном между русскими зем­лями и Западной Европой, центром экономического и

¹ Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. VI. СПб., ДО. С. 84.

культурного обмена¹. И в эпоху, поставившую с крити­ческой остротой проблему единой Европы, нельзя не вспомнить с благодарностью вклад Новгорода, наряду с ганзейскими городами, в историческое формирование европейского сотрудничества.

Новгород — единственная русская земля, не пережив­шая татарского нашествия и почти не затронутая татар­ским игом. Болота ли, холода, усталость ли ордынски* ханов или гордость новгородцев уберегли его от покоре­ния, факт остается фактом: внутренняя жизнь Новгоро­да, за исключением избрания своим князем того, кто получал в Орде ярлык на великое княжение, и время от времени уплаты тамги, иногда под давлением того же князя, не подверглась влиянию завоевателей. Это спо­собствовало эволюции древней русской культуры, в том числе политической и правовой. Не случайно имен­но в Новгороде сохранились многие древнейшие памят­ники русского права, прежде всего Русская правда. В Новгороде же удержались и получили своеобразное раз­витие в условиях падения великокняжеской власти в Киеве и последовавшей феодальной раздробленности традиции политической жизни Киевского периода.) Мы привыкли говорить о Киевской Руси. Некоторые специ­алисты по русскому средневековью на Западе (А. Экк, М. Шефтель) говорят о Новгородско-Киевской Руси, новгородско-киевской цивилизации². Отнюдь не отказы­ваясь от традиционного термина, четко определяющего древнейший период истории России, которому на смену пришла феодальная раздробленность, отметим, однако, рациональное зерно в таком подходе.

Уникальное место Новгорода в русской истории и исключительный интерес к нему определяются, главным образом, сложившейся там формой государства. Это бы­ла первая и самая крупная республика в истории Рос­сии. Республиканские учреждения Пскова и Вятки при всем их своеобразии в немалой мере следовали новго­родскому образцу. Новгород обогатил нашу историю го­сударства и права и в более широком смысле — нашу

¹ См.: Покровский В. С. Договор Великого Новгорода с Гот­ландом и немецкими городами 1189—1195 гг. как памятник между­народного права//Правоведение. 1959. № 1. С. 90—100.

² См.: Eck A. Le moyen age Russe. Paris, 1938. P. 1, 8; Szeftel M. Russian Institutions and Culture up to Peter the Great. London, 1975. P. IV, 375.

социальную и политическую историю развитыми, хорошо продуманными, удивительно^ стабильными институтами республиканского правления/унаследованные от родо­вого строя, от периода перехода к государственности, они приспосабливались к складывавшемуся феодализму и стали способом обеспечения гегемонии бояр. Но/при последовательно феодальном характере власти полити­ческий строй Новгорода создавал постоянные возмож­ности для непосредственного участия народа в делах уп­равления, совершенно несравнимые с тем, что наблюда­лось в княжествах, он воспитывал чувство гражданст­венности и гордости положением жителя вольного горо­да, вовлеченности в общую жизнь земли и тем самым содействовал росту общей и политической культуры.

Успехи Новгорода в торговле, строительстве, ремес­лах, распространении грамотности неотделимы от его политического строя, основанного на борьбе и сосущест­вовании различных социально-политических сил, на вы­борности и смене по желанию граждан всех должност­ных лиц, их подотчетности и подсудности народному собранию. Несмотря на бурную, кажущуюся подчас бес­порядочной политическую жизнь, эти._чпринципы прочно вошли в сознание и быт новгородцев) Видимо, именно это имел в виду А. С. Пушкин, отличавшийся порази­тельным проникновением в суть национальной истории: «Новгород на краю России и соседний ему Псков были истинные республики, а не общины (communes), удален­ные от Великокняжества и обязанные своим бытием сперва хитрой своей покорности, а потом слабости враж­дующих князей»¹.

После Новгорода и пережившей его на десять с не­большим лет Вятки Россия не знала республиканского правления вплоть до Февральской революции 1917 года. Вольный Новгород пал в борьбе с самодержавной Москвой, и противоположность их политических систем придавала особую остроту и живописность конфликту, заставляя иногда забывать, что коренной причиной его были не различия в формах правления, а отношение к объединению Руси, что сталкивались не монархия и рес­публика, а центростремительные и центробежные силы, сторонники образования единого русского государства и защитники феодальной раздробленности и сепара­тизма.

¹ Пушкин А. С. Поли. собр. соч. Т. 7. М., 1958. С. 621.

Судьба Новгорода

в русской общественной мысли

и исторической литературе

России и Запада

Мимо новгородской темы не прошел ни один крупный историк России. Более того, судьба вечевой республики волновала общественное мнение и нашла отражение в русской художественной литературе, публицистике и по­литической мысли¹.

С XVIII века в русской дворянской историографии и литературе складывалась традиция интерпретации нов­городских политических институтов с воинствующе мо­нархических позиций. В. Н. Татищев считал, что абсо­лютная монархия была установлена в России Рюриком. Республиканские обычаи Новгорода изображались им как узурпация прав древнерусских князей, якобы являв­шихся «самовластными монархами»².

Вскоре после выхода в свет «Истории Российской» В. Н. Татищева, но еще до публикации «Записок каса­тельно российской истории» Екатерины II, в Копенгаге­не на французском языке была издана небольшая книж­ка «почетного советника ее Величества императрицы всея Руси» И. Г. Лизакевича «Краткий очерк истории Новгорода»³, не замеченная позднейшими исследовате­лями. Очерк, составленный, как говорит автор, «рус­ским путем извлечений из русских источников», разви­вает монархическую традицию в русской исторической литературе применительно к Новгороду. Лизакевич свя­зывает начало новгородских вольностей с пожалованием Ярославом Мудрым «многих льгот и изъятий из общего правила» во время посещения им Новгорода в 1036 го­ду. И хотя он следует в этом вопросе за новгородски­ми источниками, ссылка на пожалования Ярослава при­обретает в рамках общей монархической концепции не­сколько иной смысл. Для новгородцев, упоминающих мифические грамоты Ярослава и в летописях и в дого-

¹ В изложении новгородского вопроса в русской юридической литературе и общественно-политической мысли XVIII—XIX веков автор пользовался консультациями С. И. Штамм и П. С. Грациан­ского и любезно предоставленными ими материалами.

² См.: Татищев В. Н. История Российская. М., 1962. Т. I. С. 365, 366.

³ См.: Lizakevitz J. G. Essai abrege de I'histoire de Novgorod. Copenhagues, 1771.

ворах с князьями, главное было в давности вольностей, в согласии с ними великого киевского князя. У Лизаке­вича на первый план выступает момент «пожалования», он объявляет своеобразие новгородского строя в исто­ках его производным от власти князя, которая представ­ляется ему неограниченной. Становление республики после изгнания князя Всеволода Мстиславича в 1136 году Лизакевич воспринимает как «продолжение мятежа новгородцев», воспользовавшихся уменьшением власти великих князей и «притязавших на избрание князей по своей прихоти и изгнание их под предлогом малейшего недовольства». Последующие отношения Новгорода с князьями подаются им как показатель того, что власть князя не была прочно установлена. Что же касается ве­чевой свободы, то Лизакевич считает ее «часто вредной для магистратов и приводящей к большим мятежам»¹.

Императрица Екатерина II изложила свои взгляды на ранний период истории Новгорода в «Записках каса­тельно российской истории» и в драме «Историческое представление... из жизни Рюрика». Она опиралась на Иоакимовскую летопись в изложении Татищева.

«Екатерина II затушевывала хорошо известные по летописям факты, связанные с народными движения­ми,— пишет Г. Н. Моисеева. — Она пыталась замолчать о «вольностях» и древних правах новгородцев, хотя... хо­рошо знала договоры Новгорода с великими князья­ми...»². Позиция императрицы сводится к следующему. Еще до призвания варягов в Новгороде существовала монархия. Старейшину Гостомысла, которого поздней­шие новгородские источники, не менее тенденциозные, чем сочинения монархистов, называют первым новгород­ским посадником, она объявляет князем. Варягов-де призывают по предсмертному распоряжению Гостомыс­ла, понимающего, что без князей, сами собою, славяне править не могут. Легендарный новгородец Вадим, вос­ставший против Рюрика, изображен неуравновешенным честолюбцем, не выдерживающим сопоставления с муд­рым и великодушным Рюриком, олицетворяющим мо­нархическую власть³.

¹ См.: Lizakevitz J. G. Op. cit. P. 10, 12—13, 16. 66.

² Моисеева Г. Н. Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России XVIII века. Л., 1980. С. 93.

³ См. там же. С. 96—97; Грацианский П. С. Политическая и правовая мысль России второй половины XVIII века. М., 1984. С. 239.

Мысли Екатерины II о Новгороде получили выраже­ние и в составленном ее секретарем А. В. Храповпцким «Журнале высочайшего путешествия императрицы Ека­терины II в полуденные страны России в 1787 году»¹, причем пассаж об утверждении республиканских поряд­ков в Новгороде почти дословно воспроизводит соответ­ствующее место из «Очерка» Лизакевича. Возможно, Храповицкий, компилируя «Журнал», воспользовался им.

История Вадима представлена с монархических по­зиций и в поэме М. М. Хераскова «Царь, или Спасен­ный Новгород» (1800), в которой выступление против Рюрика уподобляется Великой французской революции, а также в пьесе А. А. Плавильщикова «Рюрик», пред­ставляющей Вадима вельможей, под флагом вольности защищающим только свои интересы. Мысль о том, что республиканские обычаи были выгодны одному боярст­ву, что они обеспечивали ему господство над массами, ставшая характерной чертой подхода русских монар­хистов к Новгороду, получила у Плавильщикова очень четкое выражение:

«Вельможи первенства со властию алкают, Раздора яд в сердцах народа тем питают. Вельможи рабствуют борющим их страстям. Народ порабощен строптивым сим властям, Везде славянами славянска кровь лиется — Вот иго страшное, что вольностью зовется»².

Сходную картину новгородских вольностей в момент их падения рисовал М. М. Щербатов: «Ясно видно нам, что правление новгородское тогда в такой беспорядок впало, что всякий, не повинуяся ни законам, ни обыча­ям, делал насилием все, что мог; бедные и слабые сте­нали от нападков сильных, которые не устыжалися яв­ным образом грабить и разорять... наглость и насилие владычествовали в Нове городе». Щербатову принадле­жит идея, что простой люд, уставший от своеволия бо­яр, сам решил просить защиты у Ивана III. «Низкий народ, хотя не продолжительно, но чувствительнейший по самой своей недальновидности к благодеяниям, пер­вый предлагал, чтоб самодержавным Великого князя признать в Нове городе», бояре же не стали этому пре­пятствовать, ибо «их сопротивление могло народ к пу-

¹ См.: Моисеева Г. Н. Древнерусская литература... С. 97—98.

² Подробнее см. там же. С. 161—165.

щему роптанию привести, яко почитающему, что лишь для исполнения прежних своих наглостей они совершен­но под власть Великого князя покориться не хотят»¹.

Законченное выражение монархический подход к республиканским учреждениям Новгорода нашел в «Ис­тории государства Российского» Н. М. Карамзина. «Опасность и вред народного правления», «польза само­державия»— с такими критериями подходит Карамзин к истории Новгорода. Для него так же вечевые поряд­ки — результат узурпации законных прерогатив князей (Новгород «присвоил себе власть избирать князей», «ве­че гражданское присваивало себе не только законода­тельную, но и высшую исполнительную власть»), а рес­публиканский строй в Новгороде — синоним постоян­ных смут и неустройства («несогласие в делах внутрен­него правления, основанного на определениях веча или на общей воле граждан, естественным образом рождало сии частые смуты, бывающие главным злом свободы, всегда беспокойной», «осторожная рассмотрительность не свойственна мятежному суду народному»)².

Легкомыслие, упрямство, ветреность — вот 'Качест­ва, которые Карамзин чаще всего подчеркивает в новго­родцах. Вероятно, придворный историк, посвятивший свой труд самодержцу, не мог писать иначе. Правда, он говорил и о гордости новгородцев, хотя всегда в связи с ее унижением, и о том, что «летописи республик обык­новенно представляют нам сильное действие страстей человеческих, порывы великодушия и нередко умили­тельное торжество добродетели среди мятежей и беспо­рядка, свойственных народному правлению». Именно утрата добродетели, доблести, воинского мужества в со­четании с разлагающим влиянием успехов в торговле и обогащения привели, по мнению Карамзина, к подчине­нию Новгорода Москве³.

В повести «Марфа Посадница, или Покорение Нов­города» (1803) Карамзин устами московского воеводы князя Холмского высказывает вслед за Плавилыцико-вым мысль о том, что только бояре пользовались в Нов-

¹ См.: Щербатов М. М. История Российская. Т. IV. Ч П. СПб., 1783. С. 97, 109.

² См.: Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. I. СПб., 1833 С. 51; Т. III. СПб., 1892. С. 126; Т. VI. СПб., 1892. С. 83; Т. IV. СПб., 1982. С. 143, 183.

³ См.: Карамзин Н. М. История... Т. II. СПб., 1833. С 265, 312; Т. IV. С. 45—46, 151, 166; Т. VI. С. 85, 87.

городе благами свободы: «Вольность!., но вы тоже раб­ствуете... Бояре честолюбивые, уничтожив власть госу­дарей, сами овладели ею. Вы повинуетесь — ибо народ всегда повиноваться должен, — но только не священной крови Рюрика, а купцам богатым... Привыкшие к выго­дам торговли торгуют и благом народа». Правда, затем он опровергает эту мысль страстной апологией новгород­ской вольности, вложенной им в уста главной героини¹. В раннем художественном произведении симпатии Ка­рамзина раздваиваются более явно, чем в «Истории го­сударства Российского». Образ Марфы в повести совсем не похож на то, что говорится о ней в «Истории...»².

Параллельно монархической оценке новгородской го­сударственности и в полемике с ней в русской литерату­ре развивалась республиканская традиция. Основопо­ложниками ее были А. Н. Радищев и Я. Б. Княжнин. Интерес и симпатия противников самодержавия к вече­вым порядкам естественны.

Для А. Н. Радищева самодержавие — «наипротив-нейшее человеческому естеству состояние». В отличие от Татищева и Екатерины II он считает вечевую респуб­лику первоначальной формой политической жизни всех древних славян, которая в Новгороде получила наибо­лее яркое развитие. «Известно по летописям, — читаем в «Путешествии из Петербурга в Москву», — что Нов­город имел народное правление. Хотя у них были князья, но мало имели власти. Вся сила правления зак­лючалась в посадниках и тысяцких. Народ в собрании своем на вече был истинный государь»³. В варягах Ра­дищев видит завоевателей, лишивших народ власти и свободы. Присоединение Новгорода к Москве рассмат­ривается им примерно с тех же позиций — как победа силы над правом.

Я. Б. Княжнин закончил трагедию «Вадим Новгород­ский» за год до издания радищевского «Путешествия...», представление трагедии не состоялось, а напечатана она была спустя три года после главного произведения Ра­дищева. Историческая основа трагедии — та же, что в пьесе Екатерины II, но по духу своему они противопо­ложны. Императрица восхваляет благородного монарха,

¹ См.: Библиотека всемирной литературы. Т. 63. Русская проза XVIII века. М., 1971. С. 618—627.

² Карамзин Н. М. История... Т. VI. С. 17—18.

³ Радищев А. Н. Поли. собр. соч. Т. I. М. — Л., 1938. С. 262.

________________ 10 _______________

драматург — свободу и республиканскую добродетель. Монархия, по Княжнину, неизбежно ведет к попранию закона, превращается в тиранию. Вадим предстает в пьесе не необузданным честолюбцем, а отважным бор­цом за сохранение свободы новгородцев. Это был пря­мой вызов императрице, и она расценила публикацию трагедии как распространение произведений, опасных для ее власти, — Княжнин изобразил республиканцев «такими благородными, так самоотверженно преданны­ми идее, что они оставались опасными, даже потерпев полное поражение»¹.

Идеи А. Н. Радищева и Я- Б. Княжнина были вос­приняты декабристами. В. К- Кюхельбекер свидетельст­вовал, что «Путешествие...» Радищева и «Вадим...» Княжнина с жадностью переписывались, и в них доро­жили «каждым дерзким словом»². П. И. Пестель гово­рил, что в республиканском образе мыслей наряду с греческой и римской историей его утверждала также история Великого Новгорода³. М. С. Лунин, выступая против воспитания в народе «чувственной любви» к го­сударям, обвиняет Рюрика и его потомков не только в утверждении своей власти путем насилия и коварства, но и в том, что они ввели уделы, раздробили единый народ: «Ум юного народа затих от постоянного дейст­вия раздробленного самодержавия. Народный дух, пос­тепенно угасая, заменился равнодушием. Следы такой же гражданской жизни заметны у нас даже теперь... Только Новгород и Псков устояли против общей зара­зы. Несмотря на все усилия властителей, они сохранили право избирать и судить князей. 30 из числа избранных были отрешены и изгнаны»⁴. Высоко ценили республи­канский строй Новгорода Н. А. Бестужев, Н. И. Турге­нев, М. А. Фонвизин, А. Е. Розен и другие декабристы.

К- Ф. Рылеев, В. Ф. Раевский, А. И. Одоевский зало­жили в русской поэзии традицию обращения к Новгоро­ду как к символу народной вольности и борьбы с тира­нией. Эта традиция прослеживается целое столетие от

¹ Плеханов Г. В. Сочинения. Т. 22. М. — Л., 1925. С. 231; о трагедии Я. Б. Княжнина см.: Моисеева Г. Н. Древнерусская ли­тература... С. 157—161; Грацианский П. С. Политическая и право­вая мысль... С. 239—242.

² Восстание декабристов. Т. II. М. — Л., 1926. С. 167.

³ См.: Декабристы. Поэзия, драматургия, проза, публицистика, литературная критика. М. — Л., 1951. С. 504.

⁴ Лунин М. С. Сочинения и письма. Пг., 1923. С. 79.

__________________ 11 ___________________

лермонтовского «Новгорода» и «Последнего сына воль­ности» до есенинской «Марфы Посадницы», опублико­ванной в 1917 году. В связи с падением самодержавия не только поэты, но и политики обращались к истории Новгорода. В 1917 году московское издательство «Зем­ля и воля», принадлежавшее эсерам, опубликовало популярную брошюру Е. Эфруси «Новгородская респуб­лика (Господин Великий Новгород)». Цель этого изда­ния раскрывалась в предисловии. Автор опровергал утверждение сторонников монархии, будто «республи­канские порядки противоречат самой природе русских людей и исконным русским обычаям», и полагал, что «теперь, когда предстоят выборы в Учредительное соб­рание... особенно полезно ознакомиться с вольными по­рядками Господина Великого Новгорода»¹.

Республиканскую традицию в оценке Новгорода про­должил А. И. Герцен. Вечевой строй воспринимался им как воплощение свободы и общинного духа Древней Руси и противопоставлялся княжеской власти, тяготею­щей к самодержавию. Герцен тоже не избежал исполь­зования новгородской символики в борьбе с самодержа­вием и не дал социально-исторической оценки полити­ческого строя Новгорода. Новгородская республика су­ществует у него, как и у декабристов и Радищева, не сама по себе, а лишь в соотношении с московским са­модержавием, и не столько XVI, сколько XIX века. Говоря о Новгороде, он решает не исторические, а поли­тические проблемы. Как и декабристы, в данном случае он более публицист, чем историк. Поэтому социально-экономическая база новгородской государственности ос­тается вне его внимания. Но вопрос о необходимости централизации Руси для свержения монгольского ига и спасения единства государства Герцен все же поставил.

Отдавая дань романтизму, он писал в 1850 году: «Россия могла быть спасена путем развития общинных учреждений или установлением самодержавной власти одного лица... В XV и даже в начале XVI века ход со­бытий в России отличался еще такой нерешительностью, что оставалось неясным, который из двух принципов, определяющих жизнь народную и жизнь политическую в стране, возьмет верх: князь или община, Москва или Новгород... Москва одержала верх, но у Новгорода так-

¹ Эфруси Е. Новгородская республика (Господин Великий Нов­город). М., 1917. С. 3.

________ 12 ________________-

же были основания надеяться на победу, этим и объяс­няется ожесточенная борьба между обоими городами, как и зверства, совершенные Иваном Грозным в Нов­городе... События сложились в пользу самодержавия, Россия была спасена, она стала сильной, великой — но какой ценою? Это самая несчастная, самая порабощен­ная из стран земного шара. Москва спасла Россию, за­душив все, что было свободного в русской жизни»¹. Гер­цена можно упрекнуть в невнимании к социальным ас­пектам и полемическом преувеличении элемента неопре­деленности в ходе формирования централизованного русского государства. Но конечный результат и этиче­ский (колорит событий схвачены им верно.

Спустя 11 лет Н. П. Огарев дал более взвешенную оценку и внутреннего строя Новгорода, и его роли в объединении Руси. В статье «По поводу проекта о при­сяжных поверенных» (1861) он писал: «Выражал ли Новгород тайную мысль целой Руси, мысль правления и суда мирского, вечевого, или, добиваясь свободы тор­гового города, он был способен создать только городс­кую олигархо-буржуазную республику, — это едва ли можно решить с достоверностью... Освободить Россию можно было только сосредоточив все силы, этого не мог сделать прибрежный торговый город. Центральная Москва сосредоточила силы на освобождении, она стала во главе государственной организации»².

Историк-демократ А. П. Щапов пошел в своих сим­патиях еще дальше — он идеализировал не только рес­публиканские учреждения, но и социальный строй Нов­города. «Была полная демократическая свобода самовы­ражения народной жизни, — писал он в 1862 году в статье «Городские мирские сходы». — Демократизм мас­сы всецело преобладал над аристократизмом боярства. И вот почему всякий раз, как случалась в новгородском вече борьба меньших и вятших людей, черни и боярст­ва, черные люди всегда выходили торжествующими... Следовательно, нравственно-жизненные были и юные зачатки, ростки вечей. В них самих заключались могу­чие, неистощимые, свежие, здоровые силы к дальнейше­му саморазвитию и самоусовершенствованию»³.

¹ Герцен. А. И. Сочинения. Т. 3. М., 1956. С. 403—405.

² Новгород в русской литературе XVIII—XX веков. Новгород, 1959 С 149

³ См.: Щапов А. П. Собр. соч. Т. 1. СПб., 1906. С. 785—793.

_______________ 13 _______________

Идеализация Новгорода у А. И. Герцена и его пос­ледователей была связана не только с интересами поли­тической борьбы с самодержавием, но и с эволюцией их мировоззрения от западничества к вере в русскую общину. Некоторым представителям другого крыла ре­волюционной демократии в России, менее подвержен­ным общинным иллюзиям, свойственно критическое от­ношение как к социальной, так и к политической струк­туре Новгорода.

Уничтожающую характеристику древнему Новгоро­ду дал В. Г. Белинский в «Статье о народной поэзии» (1841—1842). По его мнению, там «не было на малей­шего понятия о праве личном, общественном, торговом», «не было и тени» того «духа европеизма», который «все­му определял значение», «там все были купцами слу­чайно и торговали на авось, да наудачу, по-азиатски», Новгород как средоточие роскоши, удальства и разгула «для тогдашней Руси был тем же, чем теперь Париж для всей Европы». Но наряду с явными эксцессами «за­паднической» критики отечественной истории отметим безошибочное определение врожденного порока новго­родских порядков — некоторую их застойность, слабость исторического движения при всем обилии политических конфликтов и переворотов: «Новгородская жизнь была каким-то зародышем чего-то, по-видимому, важного, но она и осталась зародышем чего-то: чуждая движения и развития, она кончилась тем же, чем и началась... Что не развивается, то не живет, а что не живет, то умира­ет: таков мировой закон всех гражданских обществ. В Новгороде не было зерна жизни, не было развития, а потому, повторяем, из него ничего не могло выйти»¹. И здесь не обошлось без гиперболизации. Белинский не­дооценил энергичную борьбу новгородцев за утвержде­ние республики, их вклад в защиту рубежей Руси, в торговлю и контакты с Европой и т. п., он распростра­нил на всю новгородскую историю элементы застойнос­ти, возникшие к ее концу. Но в то же время нельзя не признать, что в XIV—XV веках Новгород действительно оставался в стороне от главного дела объединения Ру­си, что такой движущей пружины, как у Москвы (созда­ние централизованного государства), у него не было, что процесс объединения обрекал его на гибель.

¹ Белинский В. Г. Собр. соч. Т. 4. М., 1979. С. 233—235.

___________________ 14 ___________________

Статья Н. В. Шелгунова «Русский романтизм», поя­вившаяся спустя 30 лет, в чем-то созвучна мыслям В. Г. Белинского, а в чем-то оставляет его позади. Ав­тор четко ставит вопрос о социальной сути республики, но решает его противоположно А. П. Щапову: «Действи­тельного народоправства в Новгороде никогда не было. Учреждения Новгорода были аристократические. Прави­ли бояре, богатые и лучшие люди, только в их руках была вся сила и власть... «Великий Новгород» был аб­солютным государем своих земель, каким был и мос­ковский князь своих владений. В сущности, одна идея лежала в основании московского единовластия и новго­родского народоправства». Столь же беспощаден Шел-гунов и в оценке значения для России связей Новгоро­да с Западом: «Новгород в своих сношениях с Европой имел, по-видимому, возможность усвоить ее гражданс­кие познания, ее дух, ее направление... Новгород не вно­сит ничего. Новгород был русским окном в Европу, и, однако, через это окно не прошло к нам ни единого лу­ча света, ни одной европейской идеи»¹.

И у Н. В. Шелгунова причудливо переплетаются ин­тересные мысли, содержащие зерно истины, с тенденци­озными утверждениями. С одной стороны, здравые вы­воды о фиктивности народоправства, сосредоточении власти в руках богатых, приводящие его к констатации противоречий между аристократией и плебеями, между городом и волостью, к выявлению закрепощения смер­дов. Метко его указание на общность идеи, лежавшей в основе московского самодержавия и новгородского на­родоправства, под которой можно понимать не только совпадение отношений столицы с периферией, но и со­циальное родство новгородских бояр и московского кня­зя. С другой стороны, мало обоснованный нигилизм в оценке исторической роли Новгорода, его вклада в ис­торию русской государственности и культуры, уровня его правовых установлений и политических учреждений, преувеличение стихийности политической жизни, уверен­ность в том, что свет мог распространяться только из «Европы», неверные суждения о неравноправии торго­вых отношений с Ганзой и т. п.

В русской историографии XIX века, не относящейся к революционно-демократическому лагерю, нашли отра-

¹ Шелгунов Н. В. Русский романтизм//Дело СПб. 1873 № 8. С. 96—102.

15

r\

жение обе тенденции в оценке Новгорода, нетерпимость монархистов и романтический подход к вечевому строю.

Сторонник «православия, самодержавия и народнос­ти» М. П. Погодин видел в русской средневековой рес­публике «досадную игру истории», пытался, насколько возможно, возвеличить положение князя в Новгороде, утверждая, что ему принадлежала верховная исполни­тельная власть¹. В его исторической повести «Марфа» мы не найдем колебаний между симпатией к защитни­кам республики и пониманием необходимости централи­зации Руси, свойственных раннему произведению Н. М. Карамзина на тот же сюжет.

Наиболее характерный пример идеализации Новго­рода с либеральных антимонархических позиций пред­ставляют сочинения Н. И. Костомарова — двухтомник «Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада» и лекция «О значении Великого Новго­рода в истории России»², с которой он выступил в Нов­городе в 1861 году на празднованиях в честь тысячеле­тия России.

В древней русской истории Костомаров выделяет два периода и два уклада «по развитию внутренней на­родной жизни» — удельно-вечевой и единодержавный. Отметим сразу,некоторое смешение этих понятий, кото­рые явно не совпадают полностью. Удельно-вечевой пе­риод, выделяемый по отношениям между разными зем­лями или князьями Руси, или, говоря современным язы­ком, период феодальной раздробленности³, сам вклю-

¹ См.: Погодин М. П. Начертание русской истории. Изд. 2-е. М., 1837. С. 136.

² См.: Костомаров Н. И. Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. Т. I, II. СПб., 1886; Он же. Собр. соч. Кн. 1 (Т. 1—3). СПб., 1903. С. 199—214.

³ И. Я. Фроянов и А. Ю. Дворниченко видят содержание рас­пада Киевской Руси «не в развитии феодализма, а в смене родо-племенного строя общественной организацией, основанной на тер­риториальных связях и являющейся переходной ступенью от до­классового общества к классовому». См.: Фроянов И. Я., Дворни­ченко А. Ю. Города-государства "Древней Руси. Л., 1988. С. 87; см. также с. 265. Обсуждение этого вопроса выходит за рамки дан­ной работы. Отметим лишь два обстоятельства. Мысль, что феода­лизм и государственность на Руси возникли позже рубежа, уста­новленного для них в советской литературе с 30-х годов, плодо­творна. В то же время, поскольку феодальный характер отношений, складывавшихся в XII—XIII веках, не вызывает сомнений, пред­ставляется возможным по-прежнему пользоваться понятием «фео­дальная раздробленность».

16

чал в себя оба уклада, ибо с точки зрения внутренней конституции, а не отношений между отдельными земля­ми, для него княжество, тяготеющее к укреплению мо­наршей власти, более характерно, чем республика. К этой нечеткости приводит Костомарова, как и большин­ство дореволюционных русских историков, выбор крите­риев для определения периодов и укладов исключитель­но в сфере надстроечных явлений —государственных от­ношений, идеологии.

Костомаров видит идеал удельно-вечевой жизни в самостоятельности земель русского мира во внутренних делах при сохранении связи между всеми ними. Это стремление к связи он явно преувеличивает или, во вся­ком случае, переносит его из сферы идеальной в сферу государственную, характеризуя удельно-вечевой уклад как «эпоху господства федеративного строя русской об­щественной жизни» и придавая тем самым отношениям между княжествами правильный, точно установленный характер, который в разгар феодальных усобиц как раз не был им свойствен. Характер удельно-вечевого уклада, продолжает Костомаров, нигде не выразился полнее, чем в Новгороде. Мимоходом отметим нюанс, не имею­щий прямого отношения к теме нашего исследования. Среди причин политической самобытности Новгорода Костомаров первой называет этническую. Он предпола­гает, что новгородцы были южного происхождения, пе­реселились с берегов Днепра, на севере нашли уже сла­вянских поселенцев, но южная народность осталась над ними «первенствующею», отсюда «нравственная связь Новгорода с отдаленным Киевом»¹. Здесь чувствуется определенное влияние национализма.

Идеализация новгородских устоев проявляется у Костомарова по-разному. Он видит в них «механизм не­зависимости и гражданской свободы» и распространяет эту свободу на всех одинаково: «В Новгороде все исхо­дило из принципа личной свободы. Общинное единство находило опору во взаимности личностей. В Новгороде никто, если сам не продал своей свободы, не был прико­ван к месту». Заметим, что в холопы в Новгороде, как и в других русских землях, обычно попадали не добро­вольно, а процесс феодализации все ощутимее приковы­вал к месту и смердов, о чем свидетельствуют новгород-

¹ См • Костомаров Н. И. О значении Великого Новгорода в истории России. С. 200, 202, 203, 207.

17

ские источники. «Свобода, — продолжает Костомаров,— выдвигала бояр из массы, но тогда эгоистические побуж­дения влекли их к тому, чтобы употребить свое возвы­шение себе в пользу, в ущерб оставшихся в толпе; но та же самая свобода подвигала толпу против них, пре­пятствовала дальнейшему их усилению и наказывала за временное господство — низвергала их, чтобы дать место другим разыграть такую же историю возвышения и падения»¹. И здесь — тот же односторонний, поверхно­стно-политический подход. «Свобода» могла скинуть одного боярина с поста посадника и посадить на его место другого, могла даже разграбить его двор, но от­нюдь не свобода, а происхождение и богатство возводи­ли в боярское достоинство, и власть боярства, а не пре­бывание конкретного боярина в должности, была пос­тоянной и незыблемой с момента консолидации бояр в качестве стойкой социальной группы до падения респуб­лики. Пребывая в сфере идеалов и политических отно­шений, Н. И. Костомаров не замечает изменений в со­циальной основе «севернорусского народоправства». Новгород все еще представляется ему воплощением еди­ного для всей Древней Руси общинного духа. Вытесне­ние общинного строя феодальным игнорируется. Поэто­му в конфликтах, вытекающих из противоположности бедности и богатства, ему чудятся всего лишь выступле­ния народа против зазнавшихся и обманувших его до­верие должностных лиц.

Свобода, гражданственность и общинный строй рас­пространяются Костомаровым не только на главный город, но на все поселения, на всю новгородскую во­лость: «Во всей политической деятельности Новгорода не видно домогательства централизующей власти»². И это далеко от истины. Земля Новгородская не была фе­дерацией самоуправляющихся общин. В нее назначались кормленники, менявшиеся по воле главного города. Гнет его был достаточно тяжел, о чем говорят сохраненные источниками проявления недовольства, восстания и стремление отделиться.

И наконец, Костомаров явно переоценивает стремле­ние Новгорода к единению с Русской землей. Оно, безус­ловно, было, но диктовалось не столько идеальными со-

¹ См.: Костомаров Н. И. О значении Великого Новгорода... С. 205, 211, 212.

² Там же. С. 211.

18

ображениями, сколько экономическими, политическими и военными интересами. Необходимости объединения новгородцы не осознали, — во всяком случае, это не нашло воплощения в их политике. Новгород был погло­щен собой и думал, главным образом, о сохранении все­ми средствами своей самостоятельности.

Костомаров и сам это косвенно признает, говоря, что удельно-вечевой уклад не дошел до своего полного раз­вития, не осуществил своего идеала единства, что Нов­город не мог «идти со своею свободою по пути истори­ческого прогресса», ибо удельно-вечевой уклад в других русских землях рухнул, что, следовательно, Новгород не мог повести их за собой, а ни условий, ни средств утвердить себя в качестве отдельной державы он не имел¹. Костомаров добавляет, что Новгород и не стре­мился к этому, но такое утверждение сомнительно. ^

Вывод Костомарова: хотя Новгород и был обречен на гибель вместе с удельно-вечевым укладом, принципы его важны, они не прошли бесследно для народной ис­торической жизни: «Нельзя сказать, чтобы эти начала были бесплодны по своему существу, если б продолжа­ли возрастать в целой Руси, и что, напротив, другие, их заменившие, были и выше, и благодетельнее... Государ­ственность объединила русский народ, саморазвитие на­родных сил было поглощено делом этого единства, сво­бода общины и мира приносилась ему в жертву»². В этой оценке при всем различии либеральной и револю­ционной критики самодержавия он перекликался с Гер­ценом. Победа самодержавия привела, по Костомарову, к отделению государства от народа, апогеем чего яви­лось крепостное право (вновь характерное выведение социально-экономических условий из политических).

Свою лекцию о значении Новгорода Костомаров за­канчивает выражением надежды, что отмена крепостно­го права «есть начало новой русской истории: государ­ственность примиряется с народностью», но и призывом не обольщаться на сей счет³. Иногда видят в этом ком­промисс с теорией официальной народности. Действи­тельно, элементы национализма и православия не чуж­ды исторической концепции Костомарова, но они соче­таются у него с критикой самодержавия. Финал его речи

¹ Костомаров Н. И. О значении Великого Новгорода... С. 212.

² Там же. С. 213.

³ Там же. С. 213—214.

________________ 19 _______________-

в Новгороде можно расценить и как приспособление к духу официальных торжеств, как желание подсластить пилюлю. Пойдя на такую уступку, он смог довести до сознания слушателей и читателей остро оппозиционную мысль о том, что вся история русского самодержавия ос­нована на отрыве власти от народа, причем в отличие от классиков славянофильства Костомаров возводит этот процесс не к эпохе Петра I (реформы Петра для него лишь апогей самодержавия), а к XIV—XV векам. Это никак не вяжется с концепцией «самодержавия, пра­вославия и народности».

Н. И. Костомаров был, пожалуй, последним крупным выразителем тенденции идеализации новгородской госу­дарственности. К середине XIX века в русской литера­туре начинает укрепляться более глубокий научный, ис­торический подход к этой теме. Один из первых опытов оценки Новгорода с точки зрения представлений о все­мирном историческом процессе — «История русского на­рода» Н. А. Полевого (20—30-е годы XIX века). Попыт­ка автора применить к нашему прошлому методологию французских историков была раскритикована А. С. Пушкиным, писавшим о втором томе сочинения Полево­го: «Поймите же и то, что Россия никогда не имела об­щего с остальною Европой, что история ее требует дру­гой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, вы­веденные Гизетом из истории христианского Запада»¹. Полемичность соображений Пушкина показывает, как нова и своевременна была постановка вопроса у Поле­вого. Историзм позволил ему в немалой мере избежать преувеличений и отказаться от модернизации в оценке Новгорода. Он видит в республиканских учреждениях и торговле с Западом «жизненные силы» Новгорода, пов­лиявшие на развитие всех русских земель, и в то же время признает его детищем своей эпохи, обреченным на гибель в столкновении с самодержавием. В статье «Великий Новгород» он писал, что его строй «не должно сравнивать с республиками древних, а тем менее можно относить... (к нему. — О. М.) мечтательные понятия о гражданском равенстве и мнимой свободе новейших вре­мен»².

¹ Пушкин А. С. Поли. собр. соч. Т. 7. С. 1-м.

² Полевой Н. А. Великий Новгород//Описание Российской им­перии в историческом, географическом и статистическом отношени­ях. Новгородская губерния. СПб., 1844. С. 6.

________________ 20 ________________

Элементы историзма получили некоторое развитие в 40-х годах во взглядах западников и славянофилов, что не мешало им приспосабливать новгородский материал к своим историческим концепциям. При разности мето­дологии и у тех и у других (речь не идет о революци­онном крыле западников) обнаруживается немало обще­го во взглядах на Новгород. Это результат влияния ли­берализма, который постепенно стирал грань между двумя направлениями.

Для славянофилов Новгород в первые века своего существования — олицетворение древнерусской общины с традиционным для нее единством .мира и князя. Эта посылка, подаваемая не применительно к определенно­му историческому периоду, который мы бы назвали пе­реходным от родового строя к государству, а как посто­янная и прочная основа национальной самобытности, сразу же ведет к искажению характера республиканс­ких институтов. По определению Ю. Ф. Самарина, «в Новгороде было двоевластие: идеал новгородского быта, к которому он стремился, можно определить как согла­сие князя с вечем»¹. С определением идеала можно бы­ло бы согласиться, но двоевластие означает не только согласие властей, но и их известное равенство, незави­симость друг от друга. Такая ситуация складывалась крайне редко и явно не типична для зрелых форм нов­городской государственности, превративших князя в должностное лицо. Да и идеал, сформулированный Са­мариным, требует уточнения: не просто согласие, а сог­ласие «на всей воле новгородской».

По Самарину, в новгородских грамотах значение князя определяется через отрицание, т. е. они содержат только ограничения княжеской власти, тогда как поло­жительные принципы пребывают в «живом сознании всей земли» и исходят из понимания необходимости кня­зя. «А почему Новгород не возвел их в правильную го­сударственную форму, — объясняет Самарин, — тому причина простая: Новгородская земля была часть Рус­ской земли, а не вся Россия; государство же должно было явиться только как юридическое выражение един­ства всей земли». Новгород пал, как и все уделы, из-за «необходимости идее о Русской земле облечься в госу­дарственную форму»².

¹ Самарин Ю. Ф. Собр. соч. Т. I. СПб.. 1877. С. 56.

² Там же.

21

И. Д. Беляев (второй том его «Рассказов из русской истории» посвящен истории Новгорода Великого с древ­нейших времен до падения республики) дополняет этот подход указанием на разложение основ общинной жиз­ни в Новгороде XV века, где, по его мнению, царили своеволие и неправда. Даже в утверждении на вече Судной грамоты, в естественном акте систематизации обычаев, показателем правовой культуры он видит свиде­тельство того, что в обществе «не было уважения ни к суду, ни к закону, и, чтобы восстановить это уважение, нужно было прибегнуть к искусственным принудитель­ным мерам»¹. Из этого делается вывод, что Новгороду, «по его тогдашнему внутреннему состоянию, нужна бы­ла новая, крепкая и непреклонная сила для обуздания своеволия и неправды, нужно было стеснение и ограни­чение старых прав и вольностей, уже отживших свое время, а не их обеспечение и признание»².

У западника К- Д. Кавелина встречаем мысли, во многом перекликающиеся с идеями славянофила Сама­рина. И здесь Новгород — «община в древнерусском смысле слова, какими были более или менее и все дру­гие общины, только особенные исторические условия да­ли формам ее резче обозначиться, продлили гораздо до­лее политическое существование». И здесь утверждение, будто «верховная власть находилась в одно и то же время в руках князя и веча». Преувеличивая неопреде­ленность форм вечевого правления, видя в заключении договора с каждым князем отсутствие постоянного го­сударственного устройства, Кавелин считает, что «своим долгим существованием Новгород вполне исчерпал, впо­лне развил весь исключительно национальный общин­ный быт Древней Руси» и показал, «как мало было в нем зачатков гражданственности, твердого, прочного, го­сударственного устройства»³.

Сходные соображения высказывает и С. М. Соловь­ев, в 40-х годах переходивший от славянофильских на­строений к западническим. Его магистерская диссерта­ция «Об отношениях Новгорода к великим князьям», опубликованная в 1845 году, весьма тенденциозна и" искусственно толкует новгородские грамоты как доказа-

¹ Беляев И. Д. Рассказы из русской истории. Кн. вторая. Изд. 2-е. М.. 1866. С. 525.

² Там же.

³ Кавелин К. Д. Собр. соч. Т. 1. СПб., 1897. С. 32—36.

________________ 22 ________________

тельство всевластия князей¹. Соловьев видит в новгород­ском строе народовластие и относится к нему отрица­тельно. Необходимость призвания князей для него — результат банкротства народовластия. Он строит новго-родско-княжеские отношения периода республики по летописной схеме призвания варягов: раз народовластие беспомощно, не может обеспечить порядка, ему остает­ся только покориться власти князей. В борьбе Ивана III с Новгородом все симпатии Соловьева на стороне Моск­вы. В торжестве Москвы он видит не только «движение русских земель к единству», но и победу государствен­ного начала над родовым.

Для большинства русских либеральных историков середины прошлого века характерны признание Новго­рода носителем общинного (родового) быта, утвержде­ние, что этот быт себя исчерпал, зашел в тупик, что Новгород обречен был на падение вместе со всеми уде­лами, преувеличение власти князя в Новгороде. Силь­ные и слабые стороны русских либеральных историков нашли здесь свое выражение. С одной стороны, элемен­ты историзма, сказавшиеся в понимании неизбежности замены удельно-вечевого быта единым государством, от­каз от схематического противопоставления двух форм правления — республики и монархии. С другой — пол­ное пренебрежение к эволюции общественно-политичес­кого строя Новгорода, если не считать рассуждений о своевольстве, беззаконии и упадке добродетелей или о том, что община изжила себя. Новгород объявляется народовластием, но не на государственной, а на общин­ной основе. Переход от общины к республике, от перво­бытно-общинного строя к государственности, с социаль­ным расколом, который этот переход обусловил, остал­ся незамеченным. Лишь революционный демократ Н. В. Шелгунов отметил внутренние конфликты между бед­ностью и богатством, между властью и бесправием, свойственные новгородской общине. " Следующий крупный шаг в изучении новгородской темы был сделан В. О. Ключевским. С его именем свя­зано обращение русской исторической науки к социаль­но-экономическим проблемам. Будучи буржуазным ли­бералом, противником как самодержавия, так и револю­ции, Ключевский дал во многом реалистическую оценку

¹ Подробнее см. в разделе о князе. _________________ 23 _______________——

политической истории Новгорода, стремясь вывести ее из экономических условий. Следуя уже сложившимся в русской литературе традициям историзма, он исходил из прогрессивности и неизбежности объединения Руси, и это уберегло его, несмотря на явную антипатию к по­литическому строю России конца XIX века, от абстракт­ного противопоставления республиканского и монархи­ческого принципов. Он объясняет слабости государст­венных учреждений Новгорода глубоким антагонизмом между имущими и неимущими, столкновениями между центром и периферией, распылением власти. Для Клю­чевского Новгород не является символом народоправст­ва. За формами вечевой демократии он различает кон­туры боярского совета, скрытой пружины власти¹.

Полагая, что древнерусские города «были созданы успехами внешней торговли Руси»², Ключевский видит главным образом в торговле и основу политических уч­реждений Новгорода. Это не помешало ему отметить ус­коренные темпы закрепощения крестьян в Новгороде, но все же процессы феодализации до известной степени ото­двигались на второй план.

Интерес к социально-экономическим проблемам — характерная черта русской исторической науки конца XIX века. Следует отметить две капитальные моногра­фии профессора Варшавского университета А. И. Ни­китского, посвященные истории экономического быта и церкви в Новгороде³.

Переход к марксизму в русской историографии свя­зан с именем ученика Ключевского М. Н. Покровского. Его «Русская история с древнейших времен», написан­ная накануне первой мировой войны и неоднократно пе­реиздававшаяся при Советской власти, представляет со­бой первую попытку создания марксистского курса оте­чественной истории. Придерживаясь близких Ключевс­кому взглядов по вопросу о происхождении и характере русских городов, Покровский обогащает их марксистс­кими представлениями о классовой борьбе и общих за­кономерностях исторического процесса. Ему принадле­жит немало интересных и поучительных соображений,

¹ См.: Ключевский В О. Сочинения. Т. П. М., 1957. С. 75—76, 87—92, 97—102.

² Там же. С. 127.

³ См.: Никитский А. И. Очерк внутренней истории церкви в Новгороде. СПб., 1892; Он же. История экономического быта Вели­кого Новгорода. М., 1893.

_______________ 24 ________________

касающихся социального и политического строя Новго­рода. Он поднял важную проблему сравнительного ана­лиза Новгородской республики и вольных городов За­падной Европы. Однако увлечение торгово-капиталисти-ческой теорией не позволило ему оценить значение фео­дальных устоев, а с ними и своеобразие русской фео­дальной республики, в частности, в том, что касается эволюции государственного строя. Специально примени­тельно к Новгороду и периодизации его политической истории взгляды Покровского были подвергнуты крити­ке А. В. Арциховским¹.

Советские историки стремились применить к изуче­нию средневековой Руси представления о феодальной общественно-экономической формации, о закономернос­тях и этапах ее развития. Эта методология дает ориен­тиры и для определения исторической роли Новгородс­кой республики.

Отказавшись от эксцессов теории торгового капитала, подчеркивали последовательно феодальный характер средневекового Новгорода Б. Д. Греков, С. В. Юшков, М. Н. Тихомиров, А. В. Арциховский, Б. А. Рыбаков, Л. В. Черепнин и др. Они показали, что при всем зна­чении торговли основу его хозяйства составляло земле­владение, и именно крупная земельная собственность обеспечивала господствующее положение боярства. Эта тема специально разрабатывалась в монографиях С. А. Таракановой-Белкиной, Л. В. Даниловой, В. Н. Вернад­ского, В. Л. Янина, а также в общих работах по истории Новгорода (Н. Л. Подвигина и др.)². Ряд исследовате­лей последних лет (И. Я. Фроянов и др.) справедливо отмечают, что в нашей литературе с 30-х годов возник­ла тенденция преувеличивать зрелость феодальных отно­шений на Руси и относить к слишком далекому прош­лому момент возникновения феодальной собственности на землю, сказавшаяся и в интерпретации самых ранних

¹ См.: Арциховский А. В. К истории Новгорода//Исторические записки. 1938. № 2. С. 108—109.

² См.: Тараканова-Белкина С. А. Боярское я монастырское землевладение в новгородских пятинах в домосковское время. М., 1939; Данилова Л. В. Очерки по истории землевладения и хозяйст­ва в Новгородской земле XIV—XV веков. М. — Л. 1955; Вернад­ский В. Н. Новгород и Новгородская земля в XV веке. М., 1961; Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. М., 1981; см. также: Подвигина Н. Л. Очерки социально-экономической и политической истории Новгорода Великого в XII—XIII вв. М., 1976.

—————————————— 25 ______________

известий, касающихся новгородской земли. Этот воп­рос ставится далее. Сейчас же речь идет не о вре­мени возникновения феодальных отношений в Новгоро­де, а о степени их развития в период республики, ины­ми словами — об экономической основе могущества боярства.

В советской литературе нет единого взгляда на сте­пень развития и характер феодализма в Новгороде. С. В. Юшков вслед за В. О. Ключевским и А. И. Ни­китским считает, что феодальные отношения в Новгоро­де были более зрелыми, чем в других землях, и отмеча­ет раннее в сравнении с Москвой прикрепление кресть­ян. Б. Д. Греков и некоторые его последователи пола­гают, что Новгород не выделялся среди своих соседей темпами процесса феодализации¹. В. Н. Вернадский, признавая справедливой позицию Грекова, идет еще дальше и говорит о медленности хода обояривания зе­мель. «Расцвет Великого Новгорода в XIV веке (а зна­чит, между прочим, и особенно интересующий нас рас­цвет политических форм. —О. М.), — указывал Вернад­ский,— опирался не на высокий уровень развития феодальных отношений»².

По нашему мнению, источники свидетельствуют о весьма раннем развитии феодализма в Новгороде, нес­мотря на отсутствие сильной княжеской власти, которая в Киеве в значительной мере стимулировала феодализа­цию и определяла ее характер. В Новгороде был дру­гой ускоритель процесса — размах товарно-денежного оборота. Новгородские грамоты поражают высокой раз­работкой института частной собственности на землю, и особенно боярской собственности. Купля-продажа, да­рение, завещание земли были очень распространенными явлениями. В результате уже в XIII веке наблюдается отмеченное А. И. Никитским «сильное движение к сос­редоточению земли в руках крупных собственников, уч­реждений и отдельных лиц». О сильной степени фео­дальной зависимости крестьянства говорят не только устанавливающие выдачу и наказание беглых смердов договоры с князьями и шведами, значение которых для суждения об уровне феодализации подвергается сомне­нию Б. Д. Грековым, но и упоминания грамот о неотхо-

¹ Подробнее см. в разделе об общественном строе.

² Вернадский В. Н. Новгород и Новгородская земля... С. 29.

______________ 26 ______________

жих местах, о повинностях к монастырям, о юрисдик­ции землевладельцев и т. п. ¹

Слабое развитие отработочной ренты в Новгороде — главный аргумент В. Pi. Вернадского в пользу замед­ленного процесса феодализации — является, по нашему мнению, показателем не столько «сохранения дофеода­льных и раннефеодальных форм эксплуатации», сколь­ко своеобразия зрелого новгородского феодализма. Климатические условия делали малопроизводительным земледельческий труд. Новгороду не хватало своего хлеба, поэтому он не мог служить предметом широкой торговли. Собственные запашки крупных землевладель­цев были очень невелики (1—3 крестьянских запашки). Поэтому среди источников обогащения новгородских феодалов существенное место занимали рыболовство, охота и другие промыслы. Но они по самой своей эко­номической природе делали более выгодной, единствен­но применимой оброчную форму ренты. Мысль о том, что преобладание натурального оброка в Новгороде объясняется своеобразием экономики, а не недоразви­тостью феодализма, подтверждается и отмечаемым Вернадским на основе значительного фактического ма­териала переходом в XV веке к высшей форме феодаль­ной ренты —денежному оброку, минуя барщинную стадию.

Слабость княжеского землевладения и власти бла­годаря противодействующему влиянию торговых связей не затормозила процесса феодализации, а лишь при­дала ему особую в сравнении с Киевом форму. Перед исследователем Киевской Руси стоит труднейшая зада­ча размежевания отношений, вытекающих из осущест­вления княжеской власти и отношений, вытекающих из права собственности на землю, иными словами дани-на­лога и феодальной ренты,— настолько тесно был связан киевский феодализм с Киевским государством, настоль­ко феодальные отношения порождались из одного цент­ра за счет княжеских пожалований, настолыко иерархия феодалов совпадала с иерархией княжеских слуг. В Новгороде же мы встречаемся с экономическим процес­сом в более чистом виде. Феодализация идет посредст­вом выделения богатейших членов общины одновре-

¹ В соответствующих разделах дается более подробное изложе­ние упоминаемых здесь лишь вскользь норм гражданского права и правового пэложения групп населения.

_______._.________ 27 ________________

менно из многих центров. Летописи говорят о боярах земских, новоторжских, двинских, князе копорейском и т. п., отнюдь не имея в виду новгородских бояр, владе­ющих вотчинами в соответствующих землях. Разумеет­ся, и в Новгороде имела место передача земель госу­дарством отдельным лицам для сбора дани, а позже в кормление, что содействовало установлению разных форм зависимости крестьян хотя бы вследствие сосре­доточения в руках данников и кормленников значитель­ных средств.

Другая особенность новгородского феодализма — его теснейшая связь с торговлей, своего рода симбиоз тор­говли и эксплуатации сельского населения. Интересы торговли тянули новгородских бояр к городу. Крупней­шие феодалы имели здесь свои дворы, принимали актив­нейшее участие в политической жизни. Доходы с вотчин давали средства для ведения городской жизни. Бояр­ская экономика заключалась в сбыте продуктов вотчин­ного хозяйства.

Указанными важнейшими отличительными чертами новгородского феодализма определяются в первую оче­редь и особенности его политического строя. Новгород был политическим и торговым средоточием многочис­ленных самостоятельно возникших и независимых фео­дальных центров. Общий интерес соединяет совершенно автономные и не способные поглотить друг друга эконо­мические единицы в границах одного города. Их вынуж­денному сожительству в политической сфере соответст­вует республика.

Внимание исследователей привлекала проблема ста­новления в Новгороде самобытных государственных уч­реждений. Заметным явлением в этом плане стала ста­тья Б. Д. Грекова «Революция в Новгороде Великом в XII веке»¹, вышедшая в 1929 году. К сожалению, она привела к появлению упрощенных представлений, будто вечевой строй установился в 1136 году. Несколько лет спустя в докладе «Основные задачи истории Новгорода» Б. Д. Греков как бы задал тон в резко негативном от­ношении к политическим институтам Новгорода. С ве­чевым строем он связывал только отрицательные пос­ледствия, особую тяжесть эксплуатации народных масс:

¹ См.: Ученые записки Института истории Российской ассоциа­ции научно-исследовательских институтов общественных наук. Т. IV. М., 1929.

28

«Наша задача — показать конкретнее своеобразие этой «республики» бояр, при которой трудящиеся были угне­тены более чем где-либо»¹. Методологически правиль­ный подход к формированию республиканских учреж­дений как к процессу длительной борьбы с властью киевских князей содержит интересная работа И. М. Троцкого «Возникновение Новгородской республики»², незаслуженно забытая многими более поздними иссле­дователями.

В 1938 году появилась статья А. В. Арциховского «К истории Новгорода», в которой давалась общая ха­рактеристика республики и в связи с критикой позиции М. Н. Покровского ставился вопрос о ее этапах.

«Не могуществом крупных торговцев надо объяс­нять политическое своеобразие Новгорода, а взаимодейс­твием двух сил, — писал Арциховский. — Одна из них — это землевладельческое и военное могущество местных бояр-крепостников, одолевших князей и корпоративно управляющих государством. Другая — развитие ремес­ленно-торгового демократического города, отвоевавшего себе у князей и бояр серьезные политические права. Первая сила неизменно преобладала, и Новгород был боярской республикой. Он погиб тогда, когда оказался препятствием для прогрессивного исторического процес­са собирания Руси»³.

В ряде вопросов на статье лежит печать времени. Как и многие историки той поры, Арциховский вынуж­ден был отождествлять феодализм с крепостничеством. Но причины новгородских вольностей определены им верно. Пожалуй, можно было бы только подчеркнуть связь между «двумя силами», указав, что бояре исполь­зовали народные выступления в борьбе с княжеской властью и часто организовывали их. Полемизируя с М. Н. Покровским, утверждавшим, что с XI по XV век в Новгороде сменялись последовательно родовая арис­тократия, демократия купцов и ремесленников (XIII век) и денежная аристократия, Арциховский про­водит мысль, что Новгород всегда оставался боярским государством и что даже в XIV — XV веках аристокра-

¹ Историк-марксист. 1936. Кн. 4. С. 159.

² Троцкий И. М. Возникновение Новгородской республики//Из-вестия АН СССР. VII серия. Отделение общественных наук Л, 1932.

³ Арциховский А. В. К истории Новгорода. С. 131.

________________ 29 ________________

тические элементы усилились не за счет демократичес­ких, продолжавших играть в политической жизни боль­шую роль («вечевая демократия, вопреки утверждению М. Н. Покровского, не была пустой формальностью»), а за счет князя. Он обратил внимание, что в XIV — XV веках князья в Новгороде практически не живут.

В той же статье отмечалось, что Новгород все еще остается практически неизученным археологически. Именно Арциховский основал и стал первым руководи­телем новгородской археологической экспедиции, кото­рая уже более 50 лет питает и стимулирует советскую историческую науку. Подлинный расцвет новгородских исследований связан с именами Б. А. Колчина, В. Ф. Андреева, М. X. Алешковского, Е. Н. Носова, Н. Л. Под-вигиной, А. Н. Казаковой, М. Г. Рабиновича, А. Л. Хо-рошкевич, И. Э. Клейненберга, И. Я. Фроянова, Я. Н. Щапова, А. С. Хорошева, А. А. Севастьянова, Б. М. Ко­накова, С. В. Завадской, В. Д. Назарова, Е. А. Рыбиной и др. Представляют интерес работы Ю. Г. Алексеева, в первую очередь его монография о Псковской судной грамоте¹, содержащая анализ процесса феодализации на землях, принадлежавших бывшему пригороду Нов­города.

Крупный вклад в изучение Новгорода внес нынешний руководитель экспедиции академик В. Л. Янин. Его монография «Новгородские посадники» (1962) далеко выходит за пределы темы и представляет собой анализ всей политической истории Новгорода. Много ценных материалов для изучения истории государства и права Новгорода содержат и более поздние его работы «Я пос­лал тебе бересту» (2-е изд., 1975), «Очерки комплексно­го источниковедения. Средневековый Новгород» (1977), «Новгородская феодальная вотчина» (1981) и др. В них анализируются и трактуются подчас по-новому, ори­гинально, смело, хотя в ряде случаев спорно или недос­таточно аргументирование, важнейшие вопросы социаль­ной структуры, происхождения и периодизации респуб­лики, становления ее исполнительных и судебных орга­нов, датировки важнейших памятников права и т. п.

Большое значение для расширения новгородских ис­следований имела публикация источников. Это «Нов­городская первая летопись старшего и младшего изво-

¹ См.: Алексеев Ю. Т. Псковская судная грамота >и ее время. Развитие феодальных отношений на Руси XIV—XV вв. Л., 1980.

_____________ 30 _______________-

дов» 'под редакцией А. Н. Насонова (М.— Л., 1950), «Грамоты Великого Новгорода и Пскова» под редакци­ей С. Н. Валка (М. — Л., 1949), серия изданий берес­тяных грамот, начатая А. В. Арциховским¹.

Исторические исследования последних двух-трех де­сятилетий значительно обогатили представления о госу­дарстве. Правда, не все выводы историков безукориз­ненны в юридическом отношении. Иногда наблюдается не совсем точное использование государственно-право­вых категорий, таких, например, как форма государст­ва или суверенитет, допускается смешение социально-политических и формально-правовых характеристик. Нужно, конечно, учитывать, что историческая литерату­ра не затрагивает целый ряд проблем, принципиально важных для историка-юриста. Если государственному праву уделяется значительное внимание, то обязатель­ственное, семейное, наследственное, уголовное, процессу­альное право остаются, как правило, вне сферы внима­ния историков. Между тем они важны не только сами по себе, но и как показатель уровня правовой культуры и как ценное дополнение социально-политических харак­теристик.

Историческая литература ценна не только расшире­нием источников наших знаний, новыми фактами и ги­потезами, но и своей методологией. В ней вновь и вновь ставятся вопросы об общих закономерностях развития общества и государства в Древней Руси. В последние годы наметилась многообещающая тенденция критичес­кого пересмотра стереотипов, сложившихся в 30—50-х годах. Яркое и обобщенное выражение эта тенденция нашла в исследованиях И. Я. Фроянова о Киевской Ру­си, непосредственно затрагивающих начальный период новгородской истории, а также в книге И. Я. Фроянова и А. Ю. Дворниченко «Города-государства Древней Руси».

¹ См.: Арциховский А. В., Тихомиров М. Н. Новгородские гра­моты на бересте (из раскопок 1951 г.). М., 1953; Арциховский А. В. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1952 г.). М., 1954; Арциховский А. В., Борковский В. И, Новгородские грамоты на бе­ресте (из раскопок 1955 г.). М., 1958; Они же. Новгородские гра­моты на бересте (из раскопок 1956—1957 гг.). М., 1963; Арцихов­ский А. В. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1958— 1961 гг.). М., 1963; Арциховский А. В., Янин В. Л. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1962—1976 гг.). М., 1978; Янин В. Л., Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1977—1983 гг.). М., 1985.

И. Я- Фроянов отмечает, что советских исследовате­лей, в частности Б. Д. Грекова, привлекала генеральная линия развития Древней Руси — феодализация, «меж­ду тем, институты старого порядка, восходящие к пер­вобытнообщинному периоду, а также рабовладельчес­кий уклад не были им достаточно изучены»¹. Можно сказать сильнее — элементами доклассового, догосудар-ственного общества пренебрегали, подгоняли их под мерки феодализма, давая им тенденциозную интерпре­тацию.

«Что касается политических институтов, — пишет Фроянов, — то они предстают насквозь пронизанными феодальным началом. Для народа в них нет или почти нет места»². Напомнив взгляды В. Н. Татищева и Н. М. Карамзина, считавших Рюрика и его потомков самодер­жцами, М. Н. Покровского, частично согласного с ними, а также оценки советских ученых (Б. Д. Греков, С. В. Юшков, Л. В. Черепнин), по которым русский князь конца X века представлял собой раннефеодального мо­нарха, Фроянов формулирует свой вывод: «Мы не можем принять эту точку зрения. Она нам кажется неверной уже потому, что Русь X — начала XI века к феодализ­му еще не пришла»³. В это время, по мнению И. Я. Фро-янова и А. Ю. Дворниченко, происходило «завершение распада родоплеменного строя»⁴. Обратив внимание на то, что вече и старейшины существенно ограничивали возможности князя, И. Я. Фроянов продолжает: «Все это не укладывается в рамки раннефеодальной монар­хии, а скорее соответствует политической организации родоплеменного общества в последний период его суще­ствования, когда рушились родовые устои и старые по­литические институты, модифицируясь, приспосаблива­лись к новой обстановке»⁵.

В самом деле, в советской литературе 30-50-х годов наблюдалось явное стремление преувеличивать древ­ность феодализма и государственности на Руси. В этом

¹ Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-экономиче­ской истории. Л., 1974. С. 4.

² Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политиче­ской истории. Л., 1980. С. 6.

³ Там же. С. 31—32.

⁴ Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древ­ней Руси. С. 39.

⁵ Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политиче­ской истории. С. 32.

32

видели своего рода признак патриотизма. Считалось, что, чем государство древнее, тем больше ему чести и тем надежнее наше будущее. Эта тенденция странным образом перекликалась с концепциями русской дворянс­кой историографии. Н. М. Карамзин, в частности, пола­гал, что «вместе с верховною княжескою властью ут­вердилась в России, кажется, и система феодальная, по­местная или удельная»¹.

Отвергая упрощенные представления, Фроянов вновь ставит проблему разграничения подданства и феодализ­ма, дани, кормления и феодальной ренты, возникшую еще в дореволюционной литературе (Ф. И. Леонтович в полемике с Б. Н. Чичериным доказывал, что кормление относится не к частно-правовым, а к публично-право­вым отношениям)². Проводимая Фрояновым дифферен­циация вполне убедительна, хотя, пожалуй, в пылу оп­ровержения концепции «окняжения земли» он несколько недооценил роль князя и дружины в процессе феодали­зации³.

Личные и даннические отношения были тесно связа­ны, а сбор дани и кормление, как и другие функции уп­равления, всегда служили одним из важнейших путей классообразования. В работе Фроянова и Дворниченко эта связь нашла отражение применительно к частному случаю из новгородской истории. «Итак, — пишут они, — передача права сбора доходов с волости Буице Юрьеву монастырю не являлась актом земельного фео­дального пожалования. Она создавала лишь возмож­ность эволюции пожалованной волости в феодальную собственность»^ (выделено мной.— О. М.).

Работы И. Я. Фроянова послужили предметом ост­рой критики со стороны ряда советских историков (Ю. А. Лимонов, В. Т. Пашуто, А. П. Пьянков, Б. А. Рыбаков, М. Б. Свердлов и др.). Однако убедительных аргументов выдвинуто не было. Установление Ольгой погостов по-прежнему рассматривалось как показатель феодальных отношений, а попытки дифференцировать дань и феодальную ренту отметались. В качестве подт-

¹ Карамзин Н. М. История... Т. I. С. 117.

² См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-эконо­мической истории. С. 8, 69.

³ См. там же. С. 9—12.

⁴ Фроянов И. Я-, Дворниченко А. Ю. Города-государства...

ч*. 1У4.

33

3 Заказ 2696

верждения далеко зашедшего социального неравенства вновь приводилась Русская Правда, якобы ценившая жизнь смерда в 16 раз дешевле жизни боярина¹, <как будто не было интерпретации М. А. Дьяконова, пока­завшего, что в древнем источнике речь идет не о при­равнивании смерда к холопу, а о «смердьем холопе» Одним из главных аргументов, которому придавалось явно политическое значение, служило утверждение, что, по Фроянову, получается, будто «Древняя Русь задер­жалась в своем общественно-политическом развитии на целые столетия»² (в сравнении с Западом). Оппоненты Фроянова исходили из недопустимости пересмотра нас­ледия школы Б. Д. Грекова, «который распространил ленинскую методику на сравнительно-исторический ана­лиз раннефеодального периода»³.

Однако тенденции обновления, возникшие в нашей общественной жизни и науке в середине 80-х годов, ли­шали почвы подобные методы критики. В ходе дискус­сии по проблемам исторической науки в условиях перес­тройки, проведенной журналом «Вопросы истории» в январе 1988 года, это стало вполне очевидным⁴. На встрече историков за «/круглым столом» говорилось о «зубодробительных рецензиях» на книги Фроянова, став­ших возможными в атмосфере администрирования в на­уке и монополизации права на истину (Е. В. Анисимов) и прозвучал призыв «привыкнуть к наличию разных взглядов и подходов на основе марксизма-ленинизма» (Ю. А. Поляков). Отмечался чуждый марксизму «лже­патриотизм» попыток «приподнимать» нашу историю до уровня передовых стран Запада (П. В. Волобуев), про­извольно отодвинуть в глубь веков становление славян­ства и Древнерусского государства (А. П. Новосель­цев). Кстати сказать, попытки искусственного выявле­ния предшественников Древнерусского государства, по мнению А. П. Новосельцева, ведут к отрицанию роли Новгорода в процессе его формирования. В этой связи критическое переосмысление трудов Б. Д. Грекова, С. В. Юшкова и других видных исследователей стано-

¹ См.: Пашуто В. Т. По поводу книги И. Я- Фроянова «Киев­ская Русь. Очерки социально-политической истории»//Вопросы исто­рии. 1982. № 9. С. 176.

² Там же. С. 186.

³ Там же. С. 177.

⁴ См.: Круглый стол: историческая наука в условиях перестрой-ки//Вопросы истории. 1988. № 3.

вится необходимым. Высказав уважение к «настоящим ученым», творцам утвердившейся в советской литерату­ре концепции феодализма на Руси, Н. И. Павленко за­явил, что они создавали эту концепцию на базе «Крат­кого курса» в условиях конца 30-х годов и «то, что они выдвинули, с небольшими модификациями, фактически, существует и поныне»¹.

Значительный вклад в разработку проблем общест­венно-политического строя и права Новгорода внесли историки-юристы. Хотя не было написано ни одной мо­нографии, охватывающей весь комплекс государственно-правового развития республики, почти все аспекты этой проблемы рассматривались в капитальных общих работах по истории русского права. М. Ф. Владимирс-ким-Будановым, М. М. Михайловым, И. Д. Беляевым, А. Н. Филипповым, П. Н. Мрочек-Дроздовским, В. И. Сергеевичем, А. Е. Пресняковым, М. А. Дьяконовым за­ложена основа трактовки памятников права Новгорода². Достаточно сказать, что М. Ф. Владимирский-Буданов впервые разбил дошедший до нас фрагмент Новгородс­кой судной грамоты на статьи и сделал это настолько убедительно, что предложенная им разбивка почти без изменений признавалась всеми последующими исследо­вателями. Историки-юристы восполнили существенный пробел в литературе по древнему Новгороду. Ими де­тально проанализирован правовой материал, институты права, имеющие неоценимое значение для изучения со­циально-экономических процессов. Большой интерес по сей день представляют монографические исследования дореволюционных юристов по истории отраслей права: гражданского (Ф. Морошкин, А. Кранихфельд, К. А. Неволин), семейного (О. Пергамент, О. Ф. Ланге, В.

¹ Круглый стол... С. 19—20.

² См.: Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского пра­ва. Разн. изд.; Он же. Хрестоматия по истории русского'права. Разн. изд.; Михайлов М. М. История русского права. СПб., 1871; Беля­ев И. Д. Лекции по истории русского законодательства. М., 1888; Филиппов А. М. Учебник по истории русского права. Ч. I. Юрьев, 1914; Мрочек-Дроздовский П. Н. Главнейшие памятники русского права эпохи местных законов/ДОридический вестник. М., 1884. № 5—6; Сергеевич В. И. Вече и князь. Русское государственное устройство и управление во времена князей Рюриковичей. М.. 1867; Ом же. Лекции и исследования по древней истории русского права. Изд. 3-е. СПб., 1903; Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Ру­си. СПб., 1909; Дьяконов М. А. Очерки общественного и государст­венного строя Древней Руси. СПб., 1903.

——————————————— 35 _______________

Шульгин), судопроизводству (А. Куницын, Н. Л. Дю­вернуа, С. Пахман), широко использующие новгородс­кие материалы. Торговые отношения Новгорода с Запа­дом, включая их правовые аспекты, рассматривались в монографиях И. Андреевского, М. Бережкова.

В первые годы после Октября продолжалась деятель­ность историков права, сформировавшихся в теорети­ческом и политическом отношении в дореволюционное время. А. Е. Пресняков писал о «народоправстве» в Новгороде в связи с сильным ограничением княжеской власти, противопоставлял «княжое право» Московской Руси, связанное с землевладением как основой княжес­кой власти, и Новгорода, где князю и его приближен­ным запрещалось обзаводиться земельной собствен­ностью¹.

Профессор Ярославского университета, заведующий кабинетом русского права Н. Н. Пчелин подразделял историю России до XVI века на древнейший период (с IX по XIII век) и удельный период, или феодализм (XIII—XV века). Для древнейшего периода характерно повсеместное распространение веча, в удельный период в старых городах (Новгород, Смоленск, Полоцк) вече сохраняется, а новые (Суздаль, Ростов, Москва) обхо­дятся без него. Пчелин обращал внимание на усиление организованности вечевых собраний в Новгороде, на на­меренное отчуждение князя от жизни республики. Он называл Новгород «торговой республикой», что не поме­шало ему отметить сочетание в боярском хозяйстве тор­говли и землевладения и говорить о возникновении осо­бого вида феодальных отношений — «муниципального феодализма»².

М. А. Дьяконов в переиздании «Очерков обществен­ного и государственного строя Древней Руси» подчерки­вал, что вече представляло собой орган, через который народ проявляет свою волю в решении государственных дел³.

¹ См.: Пресняков А. Е. Образование великорусского государст­ва. Пг., 1918. С. 66; Он же. Удельное владение в княжом праве Великороссии и власть московских государей//Дела и дни. Пг. 1920. Кн. I. С. 7.

² См.: Пчелин Н. Н. История России (с древнейших времен до преемников Петра Великого). Тифлис, 1924. С. 78, 108, 112 и др.

³ См.: Дьяконов М. А. Очерки общественного и государствен­ного строя Древней Руси. С. 94.

Переход советской науки истории государства и пра­ва СССР на марксистские позиции связан с именем С. В. Юшкова¹. У него есть небольшие работы, специаль­но посвященные некоторым проблемам правовой истории Новгорода и Пскова, — это статьи об уставе князя Все­волода и о положении крестьян в Пскове и Новгороде² (этой же теме ранее была посвящена статья П. А. Аргу­нова³, ученика С. В. Юшкова). Ряд вопросов дореспуб-ликанского и раннереспубликанского периода рассмот­рен в работах С. В. Юшкова по Киевской Руси. Ему принадлежит и первый учебник по истории государства и права СССР с разделом о Новгороде⁴. Последующие публикации юристов на эту тему сводились в основном к главам в учебниках. Редкими исключениями являют­ся статьи М. М. Исаева об уголовном праве Новгорода и Пскова (1948), В, С. Покровского о договоре Новгоро­да с Готландом и немецкими городами 1189—1195 го­дов (1959) и И. Э. Клейненберга (историк, специально коснувшийся юридической темы) по вопросу о наличии в Новгороде X—XII веков берегового права (1960). Нов­городу уделено некоторое внимание в работах Е. А. Ко­ровина, Ф. И. Кожевникова и Д. Б. Левина по истории международного права. Назовем также работу И. Д. Мартысевича о Псковской судной грамоте (1951).

Советские юристы совместно с историками продол­жили традицию публикации источников права. Первый опыт такого рода представляет восьмитомное издание «Памятники русского права» (1952—1963). Новгородс­кие материалы содержатся во втором выпуске (под ред. С. В. Юшкова). В настоящее время заканчивается из­дание «Российского законодательства X—XX веков» в 9 томах. Новгородская судная грамота и новгородские

¹ См. об этом подробно: Штамм С. И. Серафим Владимирович Юшков (1888—1952)//Правоведение. 1988. № 1. С. 57.

² См.: Юшков С. В. Устав князя Всеволода//До зовнишноТ исторп памятники. Юб1лей»ий зб!рник на пошану акад. Д. I. Бага-Л1я. КиТв. 1927; Он же. Псковская «аграрная» революция в конце XV века//3аписки научного общества марксистов. 1928. № 3. С. 34—42.

³ См.: Аргунов П. А. Крестьянин и землевладелец в эпоху Псковской судной грамоты//Ученые записки Саратовского государ­ственного университета. 1925. Т. IV. Вып. 4. С. 22—25.

⁴ См.: Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. Киев, 1939; Он же. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949; Он же. История государства и права СССР. Ч. 1. М., 1947.

_______________ 37 _______________

княжеские уставы и грамоты вошли в первый том (под ред. В. Л. Янина, 1984). Эти материалы подготовлены и прокомментированы В. М. Клеандровой, Я. Н. Щапо­вым и В. Л. Яниным. Интересный материал для срав­нения права Новгорода и других русских земель содер­жит коллективная монография «Развитие русского пра­ва XV — первой половины XVII века» (М., 1986). Обзор юридической литературы по Новгороду дается С. И. Штамм в книге «Советская историко-правовая наука. Очерки становления и развития» (М., 1978).

Все же вклад советских юристов в изучение государ­ственно-правовых институтов в Новгороде явно недоста­точен. Значительные накопления исторической науки в этой области остаются не освоенными и не оцененными с государственно-правовой точки зрения. Это относится как к фактам, так и к методологии. Развитие и пере­смотр концепций, сложившихся в этой области в 30-х — первой половине 50-х годов, происходит крайне медлен­но. Между тем в ряде принципиальных вопросов необ­ходимость его очевидна. Такой пересмотр никак не свя­зан с отрицанием заслуг наших известных историков-правоведов, в частности С. В. Юшкова. Более того, он должен сопровождаться обращением к тем их сейчас уже плохо известным работам, в которых содержалась более гибкая оценка общественно-политического строя Киевской Руси, учитывающая его переходный характер, прежде всего к идее Юшкова о дофеодальном периоде Киевской Руси, характеризующемся сочетанием трех ук­ладов— первобытнообщинного, рабовладельческого и феодального¹. Заметный шаг к реалистической оценке степени феодализации, сделанный С. А. Покровским в его очерке об общественном строе Киевской Руси², от­меченный историками как положительное явление, а также обращение ряда юристов на рубеже 50—60-х го­дов вслед за историками к идее военной демократии как важного этапа на пути превращения родового строя в государственный пока не получили должного развития со стороны историков права.

Несколько слов об освещении новгородской темы в зарубежной литературе. Интерес к русской истории на

¹ Юшков С. В. К вопросу о дофеодальном («варварском») го-сударстве//Вопросы истории. 1946. № 7.

² См.: Покровский С. А. Общественный строй Древнерусского государства//Труды ВЮЗИ. Т. 14. Ч. I. M-, 1970.

Западе стал приобретать осязаемые формы в XVIII ве­ке. Приоритет принадлежал Германии. Этому содейст­вовали и высокий уровень немецкой учености, и геогра­фическая близость, и давние связи между двумя стра­нами. Нет ничего удивительного и в том, что с давних времен немецкие историки уделяли особое внимание Новгороду как торговому партнеру немецких городов, архивы которых хранили немало ценных источников. Еще Н. М. Карамзин при описании торговли Новгорода с Западом пользовался «Историей Ганзейского союза» Сартория, хотя и относился критически к его сведениям о внутренней жизни Новгорода: «Справедливо сомне­ваясь о мнимых несметных богатствах тогдашнего Нов­города, Сарторий прибавляет, что там до 1383 года не было даже и моста через Волхов! Сей ученый историк не сказал бы того, если бы знал новгородскую лето­пись»¹.

Традиция новгородских исследований в немецкой ли­тературе сохранялась. Тема немецко-русской торговли оставалась в них одной из центральных (монографии Л. К- Гетца и В. Реннкампа, между которыми пролег­ло 70 лет, статья П. Йохансена²). В последние десятиле­тия диапазон работ по Новгороду в ФРГ значительно расширился. К. Герке, К. Р. Шмидт, К. Цернак анали­зируют проблемы социальной структуры и политической организации республики³. Заметным явлением стала обобщающая книга И. Лойшнера «Новгород. Исследова­ние некоторых вопросов его конституционной и социаль­ной структуры»⁴. Все названные авторы пользуются пер­воисточниками, и многие их наблюдения представляют бесспорный интерес. Политико-методологических прин­ципов подхода некоторых из них к проблеме мы коснем-

¹ Карамзин Н. М. История... Т. III. С. 92.

² См.: Coetz L. К- Deutsch-russische Handelsvertrage des Mitte-lalters. Hamburg, 1916; Rennkamp W. Studien zum deutsch-russischen Handel bis zum Ende des 13 Jahrhunderts. Bochum, 1977; Johan-sen P. Novgorod und die Hanse//Gedachtnisschrift fur F. Rorig. Ltibeck, 1953. S. 121 — 148.

³ См.: Goehrke C. Die Sozialstruktur des mittelalterlichen Nov­gorod. — Untersuchungen zur gesellschaftlichen Struktur der mittel­alterlichen Stadte in Europa. Reichnau-Vortrage 1963—1964. Konstanz, Stuttgart. 1966. S. 357—378; Schmidt K. R. Soziale Ter-minologie in den russischen Texten des fruhen Mittelalters. Kopen-hagen, 1964; Zernack K. Die burgstadtischen Volksversammlungen bei den Ost-und Vestslaven. Wiesbaden. 1967

⁴ См.: Leuschner /. Novgorod. Berlin, 1981.

—————:____________ 39 —————————————————

ся далее. Естественно, Новгороду уделяется внимание и в общих работах по истории средневековой Руси. Упо­мянем одно из последних изданий такого^ рода — «Рус­ская хозяйственная и социальная история*. Киевский и Московский периоды» Клауса Хеллера¹.

В англоязычной и франкоязычной литературе почти нет специальных работ по Новгороду, и тем более по правовым вопросам. В качестве исключения назовем статью известного специалиста по русскому средневе­ковью М. Шефтеля о правовом положении иностранцев в Новгородско-Киевской Руси, в которой рассматрива­ются договоры Новгорода с Западом, и предисловие ан­глийского археолога М. Томпсона к сборнику «Новгород Великий», представляющему собой обзор материалов Новгородской археологической экспедиции². Разумеется, Новгороду уделяется некоторое внимание в работах по истории России или средневековых городов А. Экка, А. Пиренна, М. Шефтеля, Дж. Вернадского, М. Флорин-ского, В. Дмитришина и др. (как видно даже по фами­лиям, многие из них написаны выходцами из нашей страны)³. Д. Кэйзер в книге по истории права в средне­вековой Руси⁴ лишь вскользь упоминает о Новгородской и Псковской судных грамотах, что не уберегло его от широких обобщений.

Отметим ряд характерных черт западной литерату­ры, так или иначе связанной с Новгородом, имея в ви­ду, что эти черты свойственны не всем авторам и прояв­ляются в разной форме и мере.

Имеет хождение мысль о застойности новгородской истории, переносимая и на правовой материал и сказы­вающаяся, в частности, в нигилистическом отношении к политической и правовой культуре республиканской эпо-

¹ См.: Heller, Klaus. Russische Wirtschafts—und Sozialgeschichte. Band I. Die Kiever und die Moskauer Periode (9—17 lahrhundert). Wissenschaftliche Buchgesellschaft. Darmstadt, 1987.

² См.: Szeftel M. Russian Institutions and Culture up to Peter the Great. London, 1975, P. IV, 375—430; Novgorod the Great. Excavations at the medienal city directed by A.. V. Artsikhovsky and B. A. Kolchin. Complied and Written by M.W.Thompson. N.Y., 1967.

³ См.: Eck A. Le moyen age russe. Paris, 1933; Pirenne H. Les villes au moyen age. Brussel, 1927; Pirenne H. Medieval cities. New York, 1956; Vernadsky G. A History of Russia. N. Y., 1967; Florin-sky M. T. Russia: a short History. N. Y., 1964; Dtnytryshyn В. А History of Russia. New Jersey, 1977.

⁴ См.: Kaiser D. H. The Growth of the Law in Medieval Russia. Princeton, 1981.

______________ 40 _______

хи. «Средневековое общество в Новгороде, кажется, ис­пытывало страх перед нововведениями», — пишет М. То­мпсон. Если в X веке, по его мнению, различия между русским и западным средневековым обществом были, вероятно, невелики, то уже к XII веку они далеко ото­шли друг от друга, «потому что первое избегало нов­шеств, а второе приветствовало их»¹. Стойкость тради­ций и сознательное стремление их увековечить — отли­чительная черта всякого древнего и средневекового об­щества, как западного, так и восточного. Достаточно вспомнить цеховые обычаи. Заключение о том, что уже к XII веку Запад якобы вырвался вперед, ни на чем не основано.

Д. Кэйзер, по существу, солидаризируется с мыслью М. Томпсона на правовой основе. «Период, отделяющий пространную редакцию Русской Правды — русский ко­декс XIII столетия от Судебника — московского кодекса конца XV столетия, был с юридической точки зрения застойным, насколько можно судить по дошедшим до нас источникам права». Он говорит о «скоплении сим­волов», сопротивлявшихся введению новых норм не по­тому, что старые были лучше, а просто потому, что ста­рые нормы были старыми»². При этом Кэйзер отметает документы частного права, сохранившиеся, по его мне­нию, лишь с конца XIV века, и «статутное право Нов­города и Пскова», т. е. судные грамоты, ибо они, види­те ли, появились лишь в момент коллизии с Москвой. Лишь мимоходом обмолвившись о том, что грамоты со­держат следы более ранней кодификации, он вычеркива­ет таким образом из истории русского права самые важ­ные памятники, относящиеся как раз к изучаемой им эпохе и заполняющие мнимую пустоту между Русской правдой и московским Судебником. Хотя Кэйзер и на­зывает судные грамоты документами статутного права, ясно, что их источником был обычай и что такие доку­менты, благодаря тому же противодействию символов, не могли возникнуть в один день или даже год. То же следует сказать и о частных грамотах. Относясь к XIV веку, они, бесспорно, донесли до нас традиции, склады­вавшиеся длительное время. Умолчал Кэйзер, касаясь стагнации XIII—XV веков, и о нашествии Золотой Ор-

¹ Novgorod the Great. P. XVI.

² Kaiser D. H. Op. cit. P. 3, IX.

ды, также не содействовавшем расцвету правовой куль­туры коренного населения.

Своеобразной формой столь же легкомысленно пре­небрежительного отношения к государственным институ­там являются замечания М. Флоринского о политичес­ком строе Новгорода. Вече, по его мнению, было «анар­хическим учреждением, не сдерживаемым какими-либо конституционными положениями или процедурными пра­вилами». Отсюда вся история Новгорода XII—XV веков представляется ему «путаной и сбивающей с толку кар­тиной внутренних неурядиц и внешних стычек с его за­падными и восточными соседями»¹. Между тем эта «путаница» просуществовала более трех веков. Будь оценка Флоринского верной, Новгород оказался бы, ве­роятно, единственным в своем роде историческим фено­меном, доказывающим принципиальную жизнеспособ­ность анархии. Но в Новгороде мы имеем не безгосудар­ственное состояние, а своеобразную форму республикан­ского устройства. И те смуты, о которых пишет Флорин-ский и которые в самом деле хорошо известны по лето­писям, представляли собой эксцессы, а не нормальный ход государственной жизни.

Ряд исследователей определяют новгородский госу­дарственный строй как демократию. По Дж. Вернадско­му, Новгород представлял собой «демократию, ограни­ченную в определенной степени интересами высших классов», Б. Дмитришин пишет, что Новгород «в дейст­вительности был демократической республикой»².

Большинство западных исследователей отвергают классовый подход к анализу политической истории Нов­города, определившийся в советской литературе. Как отмечалось, некоторые советские историки и историки права допускали преувеличение степени феодализации древнерусского общества. На Западе до сих пор наблю­дается противоположная крайность. Дж. Вернадский, например, считает, что «между различными группами свободных людей не было непреодолимых барьеров, не было никаких наследственных классов или каст, и пе­рейти от одной группы или занятия к другим было лег­ко» (представить себе это «легкое дело», например пе­реход из «группы» свободных крестьян — смердов или небогатых ремесленников и торговцев в «группу» бояр,

1 Florinsky М. Т. Op. cit. P. 33—34.

² См.: Vernadsky G. Op. cit. P. 51; Dmytryshyn В. Op. cit. P. 94.

„_______________ 42 _______________

очень трудно). Отсюда «только с оговорками можно го­ворить о наличии общественных классов в России того времени. Бояре и другие собственники больших земель­ных владений вместе с богатыми купцами в городах мо­гут быть названы высшим классом этого периода»¹. По нашей периодизации, речь идет не только о Киевской Руси, но и о начальном этапе феодальной раздроблен­ности, т. е. времени становления и укрепления респуб­лики в Новгороде.

Дж. Вернадскому вторит И. Лойшнер. Русские бур­жуазные исследователи, отмечает он, выявили в новго­родских источниках социальное раздвоение, а советские авторы восприняли идею раздвоения и приспособили ее к классовой модели, в которой бояре и черные люди на­ходятся в антагонистическом противоречии. Примени­тельно к Новгороду XII—XIII веков такая «схема» ка­жется Лойшнеру очевидно ложной, ибо четкой социаль­ной дифференциации и иерархии в то время еще не су­ществовало². Ясно, что в XIV—XV веках классовое рас­слоение приобрело более законченные формы. Но как можно отрицать, что корни этого процесса уходят в предшествующую эпоху?

Недооценка степени развития феодализма в Новго­роде связана с представлениями о преимущественно тор­говом характере русских городов, которые были воспри­няты западными исследователями от В. О. Ключевского и, возможно, при посредничестве русских историков-эмигрантов.

В книге «Средневековая Россия», вышедшей в Па­риже в 1933 году, А. Экк писал, что «организация Киев­ской Руси, как она определилась к началу XI века, чет­ко отмечена торговым и городским характером ее циви­лизации»³. Воспитанник Варшавского университета Экк, по характеристике М. Шефтеля, проводил в этой книге взгляды, «считавшиеся бесспорными большинством рус­ских историков накануне революции 1917 года... глав­ным образом взгляды исторической школы Соловьева — Ключевского»⁴. В 1921 году Экк по приглашению рек­тора Гентского университета (Бельгия) А. Пиренна воз­главил там кафедру русской истории. Книга Пиренна

Vernadsky G. Op. cit. P. 52—53.

² См.: Leuschner J. Novgorod. S. 33.

³ Eck A. Op. cit. P. 12.

⁴ Scheftel M. Op. cit. P. V. 261.

«Средневековый город» увидела свет в Брюсселе в 1927 году, а затем переводилась на английский язык. В ней автор проводит грань между Западной и Восточной Ев­ропой в раннем средневековье. С его точки зрения, им­перия Каролингов, отрезанная арабами от средиземно­морской торговли, превратилась в страну без городов. Главным источником богатства служила земля, и арис­тократия была земельной. Восточная же Европа, напро­тив, сохраняла возможности торговли с цивилизованным восточным Средиземноморьем и рост ее городов был вызван именно этим. Там аристократия была торговой, а земля сравнительно с Западом не имела большого значения¹.

Удивительно, как долго держится на Западе эта кон­цепция! Через 40 лет после выхода книги Пиренна М. Томпсон, обобщая итоги раскопок в Новгороде по ра­ботам А. В. Арциховского, Б. А. Колчина и других, имея четкие данные об огромных земельных владениях бояр и крестьянских повинностях (почерпнутые, в част­ности, из берестяных грамот, на которые сам же он ссылается), заключает, что противопоставление Запад­ной и Восточной Европы в раннее средневековье у Пи­ренна не противоречит результатам раскопок, что пос­ледний, может быть, лишь слегка преувеличил значение южной торговли для городов и что Новгород пал не из-за того, что Орда отрезала его от арабов и греков, а из-за собственной военной слабости. В качестве вели­чайшей уступки Томпсон готов признать, что «что-то смутно напоминающее феодальные отношения сущест­вовало» в Новгороде, но при этом предостерегает: «Ког­да советские археологи употребляют слово «феодаль­ный», следует делать кое-какие оговорки относительно его применения»².- Причем это уже говорится не о XII веке, а о всей истории независимого Новгорода.

Правда, есть в западной литературе по вопросу о фе­одализации в Новгороде и некоторые исключения. М. Флоринский пишет, что «постоянно ухудшающееся положение некогда свободного крестьянства» вело к ослаблению сопротивления Новгорода натиску как с За­пада, так и с Востока³.

Наконец, нельзя пройти мимо еще одной черты, свой-

¹ См.: Pirenne H. Op. cit. P. 32—37.

² Novgorod the Great. P. XV.

³ См.: Florinsky M. Op. cit. P. 34.

._________________ 44 _________________

ственной многим авторам, пишущим о Новгороде на За­паде, — мимо использования темы в политико-идеологи­ческих целях. Достигается это двумя путями — обвине­нием советских историков в беспринципном приспособ­лении истории к потребностям момента и навязыванием искусственных ассоциаций с современностью.

Б. Дмитришин объявляет «принципиальной характе­ристикой» советской исторической литературы «преобла­дание политических соображений»¹. И. Лойшнер, серь­езный исследователь, так представляет себе эволюцию взглядов на Новгородскую республику в русской лите­ратуре за последние 100—150 лет: «С середины XIX ве­ка часть антицаристаки настроенной русской интеллиген­ции идеализировала вечевые порядки в Новгороде как демократическую форму правления. После 1917 года эти антицаристские демократические устремления не мог­ли больше в России сохраниться (?); вместо них устано­вились исторические воззрения, в соответствии с кото­рыми московская политика собирания Руси интерпрети­руется как преодоление феодальной раздробленности, как прогрессивный процесс, а поэтому специфическое автономное развитие и республиканско-демократичес-кий характер новгородской вечевой республики деваль­вируются»². Если сопоставить это наблюдение с пред­шествующим ему фактически верным заявлением, что победа Москвы над Новгородом была одновременно и победой московского самодержавия над новгородским самоуправлением, ход мысли автора станет предельно ясным. Демократические и антимонархические традиции после Октября исчезают, республиканское самоуправле­ние в Новгороде оказывается девальвированным, зато всячески превозносится прогрессивная роль московско­го самодержавия. Политический подтекст этого заклю­чения очевиден: Москва после 1917 года, как и в XV веке, стремится к самодержавию. Методология его, мо­жет быть, не сразу бросается в глаза. Как было отме­чено в начале нашего историографического обзора, речь идет о неумении или, в данном случае, сознательном нежелании расчленить две системы понятий и, по суще­ству, два исторических конфликта, хотя они и вылились в столкновение одних и тех же лиц: объединение Ру­си— сохранение удельной системы, монархия — респуб-

Dmytryshyn В. Op. cit. P. 16. 2 Leuschner J. Op. cit. S. 12.

лика. Главный исторический конфликт заключался в борьбе центростремительных сил с центробежными. Борьба с вечевым строем была ее побочным продуктом. До вечевого Новгорода Москва поглотила не одно кня­жество со строем, вполне соответствующим московским порядкам. Но признание прогрессивным процесса объе­динения Руси вовсе не означает симпатий к самодержа­вию и девальвации республиканских традиций.

Общий обзор русской и советской литературы по Новгороду у И. Лойшнера страдает тенденциозностью. Признание исторической неизбежности и благотворнос­ти собирания Руси — вовсе не открытие советских исто­риков. Оно прочно сложилось в дореволюционной лите­ратуре всех направлений — от дворянского и либераль­но-буржуазного до революционно-демократического, хо­тя, как мы видели, бывали и исключения. У А. И. Гер­цена оно уживалось с идеализацией Новгорода, боль­шинству же русских авторов с середины XIX века такая идеализация была несвойственна. Идею, выношенную всей дореволюционной русской исторической школой, прекрасно выразил либерал В. О. Ключевский, которо­го трудно заподозрить в любви как к самодержавию, так и к революции: «К половине XV века образование великорусской народности уже завершилось, ей недос­тавало только единства политического. Эта народность должна была бороться за свое существование на восто­ке, на юге и на западе. Она искала политического цент­ра, около которого могла собрать свои силы для этой тяжелой и опасной борьбы. Мы видели, как таким цент­ром сделалась Москва, как удельные династические уст­ремления московских князей встретились с политичес­кими потребностями всего великорусского населения. Эта встреча решила участь не только Новгорода Вели­кого, но и других самостоятельных политических миров, какие еще оставались на Руси к половине XV века. Уни­чтожение особности земских частей независимо от их политической формы было жертвой, которой требовало общее благо земли, теперь становившейся строго цент­рализованным и однообразно устроенным государст­вом...»¹. Не правда ли, это суждение совпадает с теми «историческими воззрениями», которые, по Лойшнеру, возникли после 1917 года? Но в нем нет ни идеализа-

¹ Ключевский В. О. Сочинения. Т. II. С. 102.

__________________ 46 __________________

ции самодержавия, ни девальвации самоуправления, за­то есть сознание трагизма исторического процесса, столь ярко выраженного применительно к Новгороду еще А. И. Герценом, сознание того, что прогресс требует жертв и, как правило, не бывает так однозначен и без­укоризненно прогрессивен, как хотелось бы.

Впрочем, мысль Лойшнера об известной девальвации республиканско-демократического строя Новгорода в со­ветской литературе, вероятно, не совсем лишена основа­ний. Разумеется, нельзя усматривать девальвацию в том, что Новгород для советских историков — не наро­довластие, а феодальная республика, в которой господ­ствовало боярство. Таково общее мнение советских ис­следователей, и оно так же не является их открытием. Об этом писали и наиболее проницательные дореволю­ционные авторы. Однако некоторых советских специа­листов по Новгороду увлечение прогрессивностью фор­мирования централизованного государства привело к преувеличениям и схематизму. Считалось, что если в Новгороде восторжествовал сепаратизм, то, значит, его учреждения были плохи, что носитель прогресса Иван III не мог разрушить ничего ценного, что если респуб­лика выступила против Москвы — значит, она оконча­тельно переродилась в олигархию, и т. д. Появились ут­верждения, будто за_ сохранение вольности выступали только бояре, что присоединение к Москве явилось классовой антибоярской акцией плотников, сапожников и кузнецов, что вече стало в XV веке пережитком и т. п. Д. М. Балашова, автора исторического романа «Мар­фа-посадница», упрекали в том, что он пробуждает со­чувствие к Марфе и неприязнь к Ивану III, что у него «проступают ностальгические картины новгородской вольности»¹. Должен ли советский писатель смотреть на новгородские вольности глазами носителя официальной идеологии самодержавия М. П. Погодина?

Надо сказать, что исследователи, которые отдали дань односторонним оценкам, нередко высказывали и противоположные суждения, признающие позитивное влияние республиканских учреждений. Односторонние взгляды на Новгород подвергались критике в советской исторической литературе. «Историки, готовые видеть вместо классовой борьбы одну только «централизацию

¹ Государство все нам держати. М., 1985. С. 19.

_________ 47 __________________

власти» как всеобъемлющий процесс русской истории XIV—XV веков, не замечают того, что вечевые традиции Новгорода опирались на «черных людей», — писал ака­демик М. Н. Тихомиров. — «Мужи-новгородцы», свобод­ные люди, составляли основу новгородского ополчения. Это было «бюргерство» русского средневекового города, устойчивое, крепкое население, имевшее значительные права, подтвержденные официальными документами Ве­ликого Новгорода, дававшего грамоты и от имени «чер­ных людей», основной массы новгородского населения»¹. Упрекая советских исследователей в пренебрежении демократическими ценностями новгородского строя, Лойшнер впадает в другую крайность. Для него глав­ное— в столкновении республики с самодержавием. Од­ну из своих целей он видит в том, чтобы проследить отношение различных социальных слоев Новгорода «к экспансионистской политике Москвы»². Вот в чем поли­тический подтекст его интересной (с чисто научной точ­ки зрения) книги. Не образование централизованного государства, закономерный процесс, который примерно в то же время переживали многие страны Европы, а «экспансионистская политика Москвы», сокрушающая вечевую республику. Ассоциации с политическим жарго­ном XX века, возникшим или, во всяком случае, возобно­вившимся на новой основе после 1917 года и получив­шим особое распространение в определенных кругах после второй мировой войны, очевидны. То, что Лойш­нер выразил почти в подтексте солидной монографии, лингвист А. В. Исаченко изложил в откровенно публи­цистической статье, озаглавленной «Если бы в конце XV века Новгород одержал победу над Москвой». Во­зомнив себя историком, Исаченко вслед за А. И. Гер­ценом, но не ссылаясь на него, утверждает, что исход борьбы между Новгородом и Москвой не был предопре­делен. Вопреки всякой достоверности он наделяет Нов­город способностью стать «руководящей политической силой в деле объединения русских земель»,³. Победа Новгорода привела бы к тому, что он стал бы разви-

¹ Тихомиров М. Н. Великий Новгород в истории мировой куль-туры//Новгород. К 1100-летию города. М.. 1964. С. 27.

² Leuschner J. Op. cit. S. 255.

³ Исаченко А. В. Еси бы в конце XV века Новгород одержал победу над MocKBoft//Wiener Slavistisches Jahrbuch. Achtzehnter Band. 1973. S. 48.

ваться, как Рига или Стокгольм, «европейский образ жизни стал бы проникать на Русь не в конце XVII, а в середине XVI века», не нужно было бы «прорубать окно в Европу». С победой Москвы Исаченко связывает толь­ко отрицательные и притом страшные последствия: уна­следовав от Византии роль блюстителя «чистоты веры», Москва вступила не только в идеологическую полемику с западным христианством, но и в «ожесточенную борь­бу с прогрессом во всех его духовных, практических и бытовых проявлениях». «Не «татарским игом», не кос­ностью и консерватизмом, а духом активного реакцио-нерства объясняется отставание Московского государст­ва на всех поприщах науки, техники, государственной и военной организации, финансового дела и правовых норм, наконец, искусства и даже богословия». Нужно ли удивляться, что это воплощение мракобесия оказалось душителем вечевой свободы? В филипииках Исаченко Москва Ивана III утрачивает временные измерения и становится символом Москвы второй половины XX ве­ка. Чтобы устранить всякие сомнения в направленности своей статьи, он называет Новгород и Псков «центрами средневековых ревизионистов»¹. Вот прискорбный при­мер модернизации истории и использования прошлого в интересах идейно-политической борьбы.

Новгородская республика

и вольные города Европы

(постановка вопроса)

Заманчиво сопоставить государственный строй Новго­рода и так называемых вольных городов средневековой Западной Европы. Тема эта, конечно, требует специаль­ного сравнительного исследования. Ограничимся самыми общими замечаниями о социально-политической приро­де двух во многих отношениях близких явлений.

Известны попытки отождествления новгородских по­рядков с городским самоуправлением на западе Евро­пы. И. Лизакевич писал, что «Новгород и Псков управ­лялись, как имперские ганзейские города»². П. А. Кро­поткин рассматривал Новгород и Псков наравне со сред­невековыми свободными городами Европы³. М. Н. Пок-

¹ Исаченко А. В. Если бы в конце XV века... С. 54, -48, 53.

2 Lizakevitz Y. A. Op. cit. P. 64.

³ См.: Кропоткин П. Взаимная помощь как фактор эволюции. Пр.—М., 1922. С. 179, 182, 183, 203, 215.

49

4 Заказ 2695

N

ровский, говоря об эволюции политических институтов Новгорода от родовой аристократии происхождения че­рез демократию к аристократии торгового капитала¹, также, по-видимому, брал за образец путь, пройденный многими европейскими городами. Внесли свою лепту в подобную интерпретацию вечевой республики и некото­рые советские юристы. Новгород был объявлен даже «первым из известных нам вольных городов»².

Дореволюционный историк М. Д. Затыркевич и академик М. Н. Тихомиров полагали, что русские горо­да вели в XII веке борьбу против феодального гнета, хотя и не достигли таких результатов, как на Западе. Иными словами, речь идет о явлениях однопорядковых, но не получивших на Руси законченного выражения, в частности в сфере политических учреждений³.

Иной раз новгородские политические институты пря­мо объясняли влиянием его торговых партнеров. По М. Шефтелю, особенности государственного строя Нов­города вызваны в первую очередь многочисленностью городского населения вследствие иностранной торговли и «косвенным влиянием контактов с вольными города­ми Ганзы»⁴. Сходство и в самом деле немалое: городс­кое самоуправление, выборные магистраты, народное собрание. Совпадает в общих чертах и хронология. Пер­вые успехи городских вольностей и в Европе и в Нов­городе приходятся на рубеж XI и XII веков. XIII век — пора расцвета городского самоуправления и в Новгоро­де и на севере Европы (образование Ганзы). С формиро­ванием централизованных государств в XV веке насту­пает закат вольных городов.

Этот подход справедливо отвергался русскими ис­ториками начиная с Н. М. Карамзина. «Не в правлении вольных городов немецких — как думали некоторые пи­сатели — но в первобытном составе всех держав народ-

¹ См.: Покровский М. Н. Русская история с древнейших вре­мен. Т. I. M., 1933. С. 67, 104, 110.

² См.: Моджорян Л. А. Статус зольного города//Советское го­сударство и право. 1962. № 3. С. 66; Егоров Ю. А. К истории воль­ного города//Ученые записки Тартуского государственного универ­ситета. Выпуск 272. Труды по правоведению. XIII. Тарту, 1971 С. 122.

³ См.: Затыркевич М. Д. О влиянии борьбы между народами и сословиями на образование русского государства в домонгольский период. М., 1874. С. 290; Тихомиров М. Н. Древнерусские города М., 1956. С. 185—186.

⁴ См.: Szeftel M. Op. cit. P. JX, 624.

——————————————— 50 _______________

ных от Афин и Спарты до Унтервальдена или Глариса надлежит искать образцов новгородской политической системы, напоминающей ту глубокую древность наро­дов, когда они, избирая сановников вместе для войны и суда, оставляли себе право наблюдать за ними, свер­гать в случае неспособности, казнить в случае измены или несправедливости и решать все важное или чрезвы­чайное в общих советах»¹, — писал он. «На Новгород долго смотрели как на какое-то странное исключение из жизни Древней России. Объяснить его старались иноземным влиянием, — развивал ту же, по существу, мысль К- Д. Кавелин. — Теперь, когда старая Русь сде­лалась известнее, этот исторический предрассудок ма­ло-помалу исчезает. В этом устройстве нет ни одной не­русской, неславянской черты»².

Корни новгородского самоуправления выявлены Ка­рамзиным и Кавелиным верно. Эта своеобразная форма сохранилась при переходе от первобытнообщинного строя к государственному. Вольный город в Западной Европе возник примерно в то же время, что и Новго­родская республика, но на совсем иной социально-эко­номической основе — сложившегося феодализма. Отсю­да-^принципиальные различия не столько формально-правового (республиканские принципы всюду в чем-тп (одинаковы, и это давало поеод дореволюционным эру­дитам-историкам сравнивать новгородские учреждения |с древнеримскими), сколько социально-пол.итического характера.

Городские вольности в средневековой Европе завое­вывались в суровой борьбе с феодальными сеньорами и были результатом самоопределения торгово-промышлен­ного населения. «Ядром свободного городского населе­ния было городское купечество, стоявшее во главе ос­вободительного движения, а в некоторых городах вы­несшее борьбу целиком на себе, — писал А. К. Дживе-легов. — Оно и занялось переустройством города после того, 'как освобождение стало фактом, оно создало го­родские учреждения, и, естественно, на этих учрежде­ниях лежала классовая печать купеческих интересов... Естественно, что и руководящая роль в городах будет принадлежать купцам и ремесленникам... Город — соз­дание буржуазии. Она там стоит во главе правления,

¹ Карамзин Н. М. История... Т. VI. С. 83—84.

² Кавелин К. Д. Собр. соч. Т. I. СПб., 1897. С. 32—33.

_______________ 51 __________.————

она вырабатывает законы и заведует администрацией»¹. В Новгороде этого не случилось. Мы знаем, что от на­чала до конца республики господство в ней принадле­жало практически безраздельно боярству — сословию по преимуществу феодальному, а не торгово-промыш­ленному. Как это произошло?

Дело, видимо, в том, что за вольности в северо-за-/ падной Руси боролись не только купцы и ремесленни-( ки, а все политически активное население, и речь шла \о судьбе не только города, а всего удела. Причем борь-тба шла не с местными феодалами, хозяйничающими в ^ороде, а с центральной государственной властью, с ки­евскими великими князьями, борьба не за внутреннюю автономию города, а за отделение обширной волости. Расстановка сил принципиально иная. На Западе бюр­геры воюют с сеньорами и при этом нередко пользу­ются если не прямой поддержкой, то покровительством королей. В России бояре, сами являющиеся горожанами, выступают заодно с купцами и ремесленниками, больше того — возглавляют их, и все вместе они борются с княжеской властью. Здесь речь идет не о вольном горо­де, островке самоуправления, окруженном со всех сто­рон феодальной сеньорией, а о возглавляемой самоуп­равляющимся городом республике с обширными вла­дениями. Это различие тонко уловил А. С. Пушкин. В ранней редакции уже цитировавшейся нами незавер­шенной статьи о втором томе «Истории русского наро­да» Н. А. Полевого сказано: «Освобождение городов не существовало в России»². Современные исследователи согласны с этим. А. Я. Гуревич видит в завоевании не­зависимости и самоуправления городами Западной Ев­ропы «одно из наиболее существенных и чреватых пос­ледствиями отличий западноевропейского феодализма от византийского и вообще восточного»³. И. Я. Фроянов и А. Ю. Дворниченко подчеркивают, что в отличие от Западной Европы на Руси города были «правящими, а не самоуправляющимися»⁴.

Приведенное различие между городской коммуной

¹ Дживелегов А. К. Вольный город в Европе. М., 1922. С. 15, 25.

² Пушкин, А. С. Поли. собр. соч. Т. 7. С. 621.

³ Гуревич А. Я. Феодализм. Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 721.

⁴ См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-поли­тической истории. С. 221; Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Горо­да-государства Древней Руси. С. 3, 16.

________________ 52 ________________

(общиной) и республикой, т. е. государством с большой территорией, не ограниченной городскими стенами, от­носительно. Некоторые итальянские города-государст­ва были в этом смысле такими же республиками, как Новгород, хотя и не со столь обширной территорией. «Итальянские города... — отмечают американские иссле­дователи Дж. Манди и П. Ризенберг, — были столица­ми своих провинций, а слово «civitas», или город, озна­чало не только город сам по себе, но и район, располо­женный вокруг него, графство или епархию». Север Ев­ропы в этом отношении отставал от Юга. Там города также стремились распространить свою власть на ок­рестности, и иногда это им удавалось до некоторой сте­пени. Но сравняться с огромной территорией, включав­шей как деревни, так и города, находившейся в XIV ве­ке под управлением Милана, они не могли¹.

Главное отличие Новгорода от вольных городов Ев­ропы заключалось не в величине подвластной террито­рии, а в характере участия феодалов в городской жиз­ни. Из этого проистекал ряд особенностей, в том числе и масштабы сельских владений. И в этом отношении го­рода Западной Европы не были едины. Городское пра-| во Севера, как правило, запрещало сельским рыцарям\ и магнатам жить в городах, а итальянские города, нап- \ ротив, часто обязывали их жить в своих стенах. Там ] на феодальную аристократию распространялась обя- / занность службы, которая, естественно, соизмерялась с / их достоинством и богатством. Это приводило к опреде-/ ленному сближению рыцарства с верхушкой горожан./ Нечто подобное происходило и в ряде старых и наибо^ лее процветающих городов Севера, особенно в тех, kotoj-рые были основаны римлянами. Более молодые, мелкие^ небогатые города .не способны были сразу выделить из\ своей среды прослойку, которая послужила бы связуюЛ щим звеном между феодальной аристократией и купе­чеством. Впоследствии это сращивание все же происхо- \ дило, но носило единичный характер. Наиболее состоя- \ тельные горожане приобретали земли и дворянские звания. Однако в целом для Севера оставался харак­терным раскол между рыцарями и бюргерами так же, как размежевание между городом и сельской мест­ностью, не входившей обычно в орбиту городского само-

¹ См.: Mundy J. Н., Riesenberg P. The medieval town. N. Y., 1979. P. 44—45.

___________________ 53 ___________________

управления¹. Эти различия объяснимы исторически. Го­рода Италии и Юга Франции возникли раньше и их стремление к автономии вполне вписывалось в картину феодальной раздробленности, обособления феодальных сеньоров. Северные города, в частности ганзейские, при­обретали силу, когда система феодальной раздроблен­ности, уже полностью сложившаяся, стала препятстви­ем для их торговой и экономической деятельности, отсю­да изначальная направленность их борьбы против феодальных сеньоров.

Как будто Новгород в плане участия бояр в город­ской жизни, как и в обширности своих сельских владе­ний, близок к итальянским городам и противостоит не­мецким. Но это поверхностное впечатление. Независимо от того, где жили рыцари — в городах или замках, на западе Европы их единство с бюргерами носило кратко­временный характер, обычно в самом начале борьбы за самоуправление, а затем их пути расходились. Борьба бюргеров с феодальной знатью постоянно шла не толь­ко за городскими стенами, но и в их пределах. Это от­личительная черта политической жизни средневекового западноевропейского города. Выступали ли на первых порах феодалы вместе с горожанами и даже во главе их против государей или вольности начинались борьбой с сеньорами, бюргеры и аристократия скоро оказыва­лись во враждующих лагерях.

Восставая против монархической власти, аристокра­тия нередко опиралась на поддержку бюргерства, но стоило аристократическому правлению заменить кня­жеское, как аристократия сталкивалась с горожанами, заявлявшими о своих правах на сей раз вполне самос­тоятельно. В Милане в 1037 году рыцари восстали про­тив государя-прелата. Через семь лет против них под­нялись неродовитые горожане и добились участия в архиепископском совете. Затем последовали совместные выступления рыцарей и горожан, в результате которых самоуправление Милана было утверждено. Но раскол между феодальной аристократией и простым народом уже наметился.

Аристократическое правление, как правило, стало в Западной Европе, как на Юге, так и на Севере, первой

¹ См.: Mundy J. П., Riesenberg P. The medieval town. P. 45—46, 51-52.

54

формой городских вольностей. Исследователи средневе­ковых городов Европы считают, что Север несколько отставал в своем развитии от Юга, но в общем следовал тем же курсом, хотя не все политические тенденции и смены государственных форм получили там такое же законченное воплощение, как в Италии¹. В XII—XIII веках аристократия постепенно превращается в олигар­хию. Привилегии патрициата становятся наследственны­ми. Проникновение в разряд первостатейных граждан все более затрудняется. Выборность органов самоуправ­ления вытесняется кооптацией.

Но эти явления вызывают протест горожан, остав­шихся, по существу, за чертой самоуправления. Они вступают в борьбу, успех которой был обеспечен их со­вершенно независимой от аристократии цеховой органи­зацией. Цехи впервые выступили с политическими требо­ваниями на рубеже XII и XIII веков. В XIII и XIV ве­ках они добиваются участия в правительстве. Первы­ми к власти приходят старшие цехи, затем их начинают теснить младшие. Такая смена цехов, приобщающая к власти все более широкий круг горожан, особенно яр­ко проявилась во Флоренции XIII — XIV веков. Куль­минацией этого процесса явилось восстание флорентий­ского предпролетариата — чьомпи в 1378 году.

Выступления средних и низших слоев городского на­селения были проникнуты сознанием цеховых интересов. Всем им свойственна явная антиаристократическая нап­равленность. Против знати принимаются специальные, в том числе законодательные, меры. Знать исключали из числа 'полноправных граждан, за покушения .на личность и собственность горожан для дворян были установле­ны особо тяжелые наказания, их связали круговой по­рукой и т. п.²

Основу этих событий представляла четкая социаль­ная дифференциация городского населения, нашедшая выражение в самоопределении торговцев и ремесленни­ков, в их цеховой организации. Всего этого не знал Нов­город. Социальные противоречия и там проявлялись не раз в острой форме, но выступления трудящихся про­тив бояр как сословия, а не против отдельных его пред­ставителей, были крайне редки, нестойки, быстротечны

¹ См.: Mundy J. H., Riesenberg P. Op. cit. P. 94.

² См.: Дживелегов А. К. Вольный город... С. 26—29.

_______________ 55 _______________

и не имели политических последствий. Как правило, борьба велась не между социальными слоями, а между улицами, концами, сторонами. Серьезных политических последствий она не имела. Народные массы шли за сво­ими боярами против чужих. Боярство надежно конт­ролировало всю общественно-политическую жизнь, хотя периодически, на непродолжительное время она и ста­новилась неуправляемой.

Эта вездесущность боярства имела важные последст­вия для политического строя. Он отличался, как спра­ведливо отмечал академик М. Н. Тихомиров, редкой стабильностью. «Государственный строй Великого Нов­города,— писал он, — настолько был устойчивым и проч­ным, что за всю свою историю Новгород не знал попы­ток создания в нем тиранического режима, восторжест­вовавшего в ряде итальянских городов»¹.

Города-государства не только Италии, но и всей За­падной Европы за несколько веков своего существова­ния прошли весь цикл политических форм. Начав с ари­стократии, они перешли к демократическому правле­нию, которое сменила тирания, или правильная монар­хия.

История Новгородской республики не знала круго­ворота политических форм. Жизнестойкость ее порази­тельна. При исключительно бурной истории, очень частой смене властей государственный строй оставался в ос­новных чертах неизменным, хотя классовые противоре­чия нарастали и это побуждало боярство консолидиро­вать свою власть (возникновение боярского совета). Причина подобной стабильности заключается, вероятно, в длительном естественном ходе становления республи­ки, выросшей из переходных форм от родового строя к государственности. Республика возникала на более низ­ком уровне классовых противоречий и классовой борьбы, чем большинство самоуправляющихся европейских го­родов. Это привело к редкому сочетанию элементов мо­нархии, аристократии и демократии, которое позволяло укреплять фактическую власть бояр, не упраздняя де­мократических форм и используя их в борьбе с князья­ми. Секрет прочной власти боярства в том, что оно суме­ло монополизировать все стороны экономической, соци­альной и политической жизни, врасти в жизнь города и лишить другие слои населения политической самостоя-

¹ Новгород. К 1100-летию города. С. 27. _______________ 56 ______________

тельности. Боярские междоусобицы создавали види­мость борьбы, которая, наряду с могуществом бояр и сохранением пережитков патриархальных отношений, мешала другим слоям населения осознать свои собствен­ные интересы. Конечно, есть все основания говорить о противоречиях между аристократией, богатыми торго­выми слоями и социальными низами в Новгороде, но в четкие формы они не вылились. Больше того, они тор­мозились и затушевывались повседневным совпадением бытовых интересов, поддерживаемых давними традици­ями клановости, родства и соседства.

Республика, порожденная эпохой раздробленности, была обречена на гибель в ходе образования центра­ лизованного русского государства. Но это не значит, что ее опыт прошел бесследно и был навсегда утра­ чен. Сепаратизм боярской республики вовсе не основа­ ние, чтобы недооценивать целый ряд ее позитивных мо­ ментов, унаследованных от первобытной демократии, хотя и извращенных феодализмом. Когда главным во­ просом национальной жизни стала борьба с самодер­ жавием, именно в Новгороде передовые люди России увидели символ свободы. И это тоже вклад .средневеко­ вой республики в национальную историю. /

Не впадая в идеализацию вечевого строя, напомним' еще раз, что для русской революционной интеллигенции от А. Н. Радищева до А. И. Герцена (а кое для -кого и в 1917 году) Новгород служил аргументом в пользу то­го, что не самодержавие (в различных формах), а рес­публика является для нашей страны естественной госу­дарственной формой.