7 Октября 1926 года XVII эпизод181 Хлопова — Тяпкина, Растаковский — Боголюбов, частный пристав — Башкатов

Мейерхольд. Надо особенно отчетливо произносить слова, лозунгово, простреливать музыку и говорящий фон. Музыка разлилась, и текст поздравлений очень резко надо давать. Бобчинский и Добчинский должны быстро, быстро, тут друг перед другом стараются, наперебой, простреливают.

Монолог Хлоповой размазывается. Из этого, Тяпкина, выберите основное и — выстрелами. Это идет стрельба — текстовая, не legato, а восклицательные знаки, никаких многоточий. Это все разбито. Упражняйтесь, можете повторять, если не дошло. Чтобы начисто, четко. Тут надо вам забить индивидуальность, тут сам черт не разберет — икс или игрек. Тут все строится на «соборности», тут, строго говоря, можно перегримироваться — не свое лицо, а другое. Подводят друг друга, трусят: ах, мне не удалось — пускай не удастся и тебе. Публика не успеет сориентироваться. Пусть даже Растаковскому сто пятьдесят лет, а тут молодой человек вышел.

Тут лейтмотив — «сыплется»: Антон Антонович, Анна Андреевна, Марья Антоновна. Раз сто сыплется. Это не я выдумал, это так написано. Это не доходит только. Надо этому звенеть в ушах. Слова — «Анна Андреевна» — выкрикиваются, а самый текст этажом ниже. Я ору, так как за всех мне приходится. Тут громкая отчетливость, а не орево. Фон пока унимать я не буду.

Начало сцены — некая экстатичность, выплескивание. Вы вяло говорите. Это очень важно, как сказать. Нет ценного начала в эпизоде. Говорят — и входит человек с распростертыми руками: «Верить ли слухам, Антон Антонович?»

{139} Выход Тяпкиной — никакой манерности не играть. Она просто бежит, лупит по всем коридорам, чтобы обалделая, как мышь, выскочила на сцену.

Целует всех, всех, кто попадет, — у вас веселый выход. Ноги на колени всем. Удар веером отменяется. Берет Боголюбова. Вы, Логинов, лупите ее картонкой тогда, когда она других мужчин обнимает. Тяпкина падает на колени к Боголюбову в полуобморочном состоянии. Остановка ударом — одна секунда — отстранила рукой, а не веером, и дальше. «А, прическа» — на одну секунду отвлечена и дальше. Драматическая сцена с рыданием, чтобы была сцена помахивания, а дальше сцена беспамятства, а все — «воды».

Хлопов поздравляет дам, расцеловался с городничим, к частному приставу, и дальше как ни в чем не бывало.

На фоне аккордов перестройка мизансцены.

Старковский смотрит, как гости себя ведут, устроены ли. «Да, признаюсь…» — как Гамлет, один, совершенно один, как монолог.

Старковский только слушает музыку. Он весь в сентиментальных романсах.

Когда: «а сердцу было больно»¹⁸² — все смеются. Как только засмеялись, выходит почтмейстер.

Городничий горячится, а почтмейстер спокоен.

Когда свисток частного пристава — своеобразный шок. Немножко позже выбег полицейских на свисток, большая пауза. Городничий слушает свисток; надо, чтобы свистки были в разных местах.

Старковский — полицейские стоят, не нужно искусственно пятиться. Идет — повернулся, идет — повернулся, идет — повернулся. Фуражку бросил. Большой овал надо сделать.

Надо не только уходить, но и возвращаться.

Надо, чтобы в безумии был уход. Я строю, чтобы было больше безумия, чтобы напялить на вас смирительную рубашку.

Как сел городничий, вас окружили. Нет — «в ладоши». Нужно все на тесном плане, чтобы Старковскому сделать только один шаг вместе.

«В ладоши» — городничий грохнулся. Шаг вперед, назад. Свист — «ррр» — пауза, «ррр» — пауза, «ррр» — пауза. Подающий письмо¹⁸³ — стучит.