7 Марта 1926 года II акт, явления 1 – 5 Хлестаков — Гарин, Осип — Фадеев105

Мейерхольд. Осип сегодня читал лучше, чем когда-нибудь. Важно, очень важно, чтобы все места, которые адресованы к Хлестакову у Осипа, с большей желчностью произносились — «профинтил…». Понимаешь, он сейчас литературно очень говорит, нет озлобленности. Надо {86} добиться, чтоб как можно больше желчности давать в отношении Хлестакова. Нет — «профинтил, голубчик…» — я так акцентирую согласные, такое даю согласным напряжение, согласные так звучат — и уже есть отношение: «голубчик» — окрашено злорадством. Это надо дать порезче. Тогда будет определенно, почему он передразнивает Хлестакова. Дразнение должно иметь уже подступ. Нужно передразнивание подготовить на словах: «Нет, вишь ты…» и т. д., тогда оно возникнет не неожиданно, а с подготовкой. «Ступай посмотри комнату, лучшую, да обед спроси самый лучший». Надо, чтобы «лучшую», «лучший» были бы очень близки друг к другу, чтобы прозвучали одно за одним. Паузу побольше. Благодаря паузе я забираю дыхание. Обязательно все до «елистратишка» с хорошим запасом дыхания, и ничего не надо выделять искусственно, само слово вылезет. Когда ругается человек, бывает, не находит слова, приходит на язык какое-нибудь случайное слово, но благодаря паузе предварительно оно приходит чрезвычайно выпуклым. Эти четыре строчки, которые я сейчас сказал¹⁰⁶, — темп задерживается, а потом все хорошо. Эти четыре строчки он вовлекает в темп большого монолога, а это невыгодно. Тут нужна смена темпов. Перед этим должно быть вступление, как в музыке. […]

«Галантерейное» — хорошо, мне понравилось, а потом в конце мазня. Вот трактовка сказалась. Понял ты, в чем тут штука?

«Гулять» — ему важно сказать, что тот лодырь, шляется, когда надо заниматься. Вчерашнее все пропало. Ты очень кричишь сразу, {87} надо, чтобы постепенно. «Все равно» — понимаешь? Роняешь: «В тюрьму»; понимаешь, надо, чтобы нанизывалось.

Монолог Хлестакова. Насвистывание должно предшествовать монологу, а потом говорит и повторяет свист в конце. Тогда скажите просто. Скуку дадите в насвистывании, а текст скажется громко. «В овощенных лавках» — пожирнее.

Монолог (пятое явление) оттого не выходит, что вы напрасно делаете такого человека, которого публика жалела бы. Забитый гимназист? Этого не надо. Это не верно. Он злой. Он зло говорит. Мы даем его с биографией картежника, авантюриста.

Этот монолог должен выпасть немного и заполниться игрой. Чтобы в этом монологе было больше игры с офицером, а текста — его, в сущности, не надо. […]

Мы решили объятия отменить. Эта девица — коридорная девка, которая моет полы и заходит иногда к Осипу¹⁰⁷. Она должна оставлять впечатление — явная шлюха. Подоткнутая юбка, босые ноги, ведро какое-то, засученные высоко рукава. Она стоит облокотившись, а он лежит или сидит. Не известно, было или будет. Она стоит вроде аиста.

Его «вот мать моя ты божья» — не объятия, а вульгарный, непристойный жест. Ну, это, так сказать, для красочного пятна, чтобы показать, что он тоже не прочь. Он увидел ее и рад, что есть случай. Он тоже научился этому от Хлестакова, и в третьем акте есть сцены с Авдотьей, где он себя покажет. Они вместе проделывают, это не раз бывало. […]

Это была ошибка, что играли Хлестакова изнуренным денди. Это не верно. Его фатовство — это не главное в его биографии. Главное — это то, что говорит о нем Осип: «Батюшка пришлет денежки… все до последней рубашки спустит… останется сюртучишка да шинелишка». Это упускают из виду. А вот из этого монолога я узнаю его питерскую жизнь — он, может быть, фат. Выпивает, ухаживает за женщинами, но это дело второстепенное. Вообще развивайте в сторону волевую. И волевые ноты очень в его характере.

И в сцене с офицером он настоящий картежник, тут тоже волевое начало, и должна быть экспрессия наседания, и ни в коем случае не мальчик. Это энергично. Это не просто оттого, что он денди, тут не дендизм, а физкультура. Поэтому прежде всего — воля, так как энергия большая в построении монолога.

Это все оттого, что его играли фатом — «молодой человек с тросточкой», без биографии, а мы хотим с биографией, и все предпосылки к этому есть в самой пьесе. […]

Все на энергии. Он живуч страшно — он шесть дней не будет есть и энергии не будет терять. А когда городничий придет, он притворяется, он умеет симулировать, а ни в каком случае он не изнеможден.

Все, что делается на сцене, все интонации — с большой волей.

Отменяется — все расплывчатое и фатовство. Какой фат — одна пара брюк да какой-то сюртучишка, и все это очень подозрительное, — и вся одежда.

Мне вообще напевание больше нравится, чем свист. Или уж такой свист дать, чтобы Соловей-разбойник в лесу — вот как. Но чтобы ничего утонченного, деликатного. Ничего деликатного, а резко чтобы все было. […]

{88} Когда с офицером игра будет, определеннее. Весь кусочек пронизан короткими словами.

Тут так — фокус монолога на нанизывании карточных терминов.

Фокус в остроте какой-то, а у вас размазня получается. И сразу получается пустота, если весь текст так.

В этих четырех строках¹⁰⁸, как ни странно, больше характеристики Хлестакова, чем в монологе.

Получаются остановки на ничего не выражающих, ничего не значащих словах. Воля — и пустота, ничего нет.