{56} 25 Ноября 1925 года V акт

Мейерхольд. Письмо. «Эх, Антон Антонович» — умолять, умолять, чтобы городничий позволил прочитать письмо.

Мухин тихо читает, по-водевильному. Нет того, чтобы со вкусом, сладострастно купаясь в словечках. Он на них смотрит подсмеиваясь, читает медленно, тихо, со вкусом, останавливаясь на деталях письма. Не бойтесь повторять: «Позвольте, позвольте, позвольте». Длинная сцена мольбы, чтобы подготовить эффект. Чтобы вышло: 1. говорит просто, 2. умоляет, повторяя ad libitum. На реплику: «Какой реприманд неожиданный» — все уходят, остаются только те, кто говорит фразы. Такое преддверие монолога — мышиная тревога. Сыпятся глаголы — хотят найти виноватого. Когда все ушли, тогда только городничий в трансе начинает монолог. «Предписанье» — быстренько.

«Отвечайте» — повиснет в воздухе, никто не слышит.

Городничему, при нашей трактовке, когда письмо прочли все, лучше играть немножко обезумевшего. Он немножко в трансе безумия; шорох, чтобы как будто в его ушах звенело. «Кто первый» — не экспрессивно, а как сон немножко… и нет ответа, стоит одиноко. Вопрос в пространстве повиснет. А так больше по-земному. Легко все.

«Вот уж точно, вот беспримерная конфузия».

Бобчинский: «65 рублей…» — говорит так, как будто 65 больше, чем 300.

Когда накидываются на Бобчинского с Добчинским, надо, чтобы все слова звучали отдельно, без темперамента, они выискивают какие-то термины, которые бы к ним подошли. Язык ищет слова, которыми бы можно было приговорить. Не нашли нужного слова.

Пауза. Чтобы подготовить городничему переход к монологу.

У Гоголя ремарка — «в исступлении». Я бы это дал не в том, что он беснуется так, что хоть горячечную рубашку надевай, а тихо, смотрит в пространство. Такое самоистязание дальше будет. А именно лучше на тихости провести.

26 Ноября 1925 года II акт, явления 4, 5 Хлестаков — Мартинсон, слуга — Злобин Явление 4

Мейерхольд. Эту сцену нельзя вести быстро, потому что здесь Хлестаков не знает, как подъехать. Вы не сразу отвечайте на реплики.

Слуга приходит убирать комнату и между прочим спрашивает.

[Хлестаков] не сразу отвечает.

Слуга работает.

Тут в разных планах идет игра. У Хлестакова — как бы заставить дать обед, а для слуги только номер существует. Он метет пол, у него это как правило заведено, и не видит населения. Он только пол видит, и {57} главное для него — пребывать в будничной работе. У него своя жизнь. Таким образом — два плана.

Хлестаков: «Послушай, любезный» — вдруг, ни с того ни с сего. Огорошивает.

Слуга смотрит — усмешка.

Два плана тогда выйдет, а если диалог — провал. Тот лежит, а этот мусор какой-то метелкой коротенькой убирает. Он с ведеркой. Это ерунда — не тщательно прибирает, а видимость одна. В этот час он убирается. Приходит случайно, начинает ходить по номеру. Он своей жизнью живет. «Хозяин велел…» — надо разорвать фразу паузой, а то неживая, мертвая. Литературно выходит, не живая, не действенная. Когда вошел слуга, у Хлестакова — «а». И тогда от «а» до «здравствуй, братец» — цезура будет. Он думает, как бы ему сказать, как подъехать.

Когда пауза, надо чтобы что-то такое было, звук работы: что-то такое делается, стук идет — чтобы живость, энергия была, тогда скажется легче.