Краткая суть категорий «психологическая борьба» и «психологические операции»

Категория	Краткая суть категории
Психологическая борьба	Комплекс мероприятий, направленных на изменение поведенческих и эмоциональных установок определенных групп людей и отдельных лиц по тем или иным вопросам в желательном направлении. В вооруженных силах данные мероприятия осуществляются в целях подрыва морально-психологического состояния войск и населения противника, противодействия аналогичным акциям с его стороны, укрепления морально-психологических качеств своих войск и населения. Они рассматриваются как специфическое оружие, с помощью которого повышается эффективность боевых действий. Психологическая борьба осуществляется с помощью психологических операций. Ведется в мирное и военное время
Психологические операции	Совокупность взаимосвязанных по целям, задачам, месту и времени мероприятий, информационно-психологического воздействия на войска и населения противника

Опыт военной истории также учит: значимость морального духа тех, кто воюет, особенно рельефно прослеживается в межгосударственных войнах. Подобное обусловлено в значительной мере тем, что в межгосударственных войнах, как правило, все ясно: кто есть кто.

«Я не буду ценить жизнь больше свободы и не кину полководцев ни живых, ни мертвых», — проникновенно звучат из глубины веков слова из клятвы спартанцев.

Ведь когда сапог чужеземца топчет родную землю, то сила духа тех, кто встал на защиту родных очагов, становится очень высокой. И уже 65-летний изможденный старик, бывший царский офицер и советский генерал, прекрасный военный ученый Дмитрий Михайлович Карбышев, находясь в фашистском плену в концлагере Маутхаузен, перед мученической смертью гордо бросает в лицо своим палачам, пытавшимся купить его душу, что его убеждения «не выпадают подобно зубам от недостатка витаминов в лагерном рационе».

А Николай Гастелло, Зоя Космодемьянская, Александр Матросов, тысячи им подобных уходят в бессмертие.

Намного сложнее дело обстоит с гражданской войной, то есть войной внутри государства, имеющей множество специфических особенностей по сравнению с войной «внешней».

Не случайно, в «Международной энциклопедии социальных наук» гражданские войны разделяются на стихийные и планируемые.

Причем, последние кратко характеризуются как «патология в политике»⁵⁹.

История мировых цивилизаций свидетельствует: в отличие от обычных войн гражданская война не имеет четких границ — ни временных, ни пространственных. Трудно установить определенную дату ее начала, четко провести линию фронта. Становится затруднительным четко провести грань между «своими» и «чужими» — гражданами одного государства.

Это тонко подметил в свое время Ленин — один из исторических деятелей, несущих ответственность за то, что Отечество наше впало в безумие братоубийства в не столь уж далеком (конечно, по историческим меркам) прошлом — 1917 – 1920 гг.

Он писал, что гражданская война отличается от обыкновенной войны неизмеримо большей сложностью, неопределенностью и неопределимостью состава противоборствующих сторон — в силу переходов «из одного лагеря в другой…, в силу невозможности провести грань между «комбатантами» и «некомбатантами», т.е. между числящимися в рядах воюющих и нечислящимися»⁶⁰.

Однако и в гражданских войнах моральный фактор, как показывает военно-исторический опыт, также занимает одно из ведущих мест. Не является исключением и Гражданская война в России.

Но нельзя отрицать, что здесь налицо и серьезная специфика, порожденная тем, что наша Гражданская война — сложное, уникальное явление, во многом не имеющее аналогов во всемирной истории, ибо она явилась ничем иным, как трагической страницей истории нашей Отчизны — цивилизационным разломом, положившим начало болезненному процессу смены цивилизационных парадигм.

Раздел 3

В ЛАБИРИНТАХ ИСТОРИОГРАФИИ: КРОКИ МАРШРУТА

Отечественная историография: «то взлет, то посадка». Историография времен Гражданской войны (1917 – 1920 гг.). «Красная» историография проблемы. «Белая» историография проблемы. Советская историография (1921 – 1991 гг.). Постсоветская историография (с 1992 г.). Историография русского зарубежья. Собственно зарубежная историография.

Работа историографа во многом напоминает работу землекопа. Отжитая, жизнь лежит перед историком как сложный ряд слоев, скрывающихся один за другим. Историография начинает свое изучение с верхнего и постепенно углубляется внутрь.

В. О. Ключевский

Аксиоматично, что любое историческое исследование, если оно претендует на высокое качество, не может состояться без корректного, вдумчивого изучения имеющихся наработок предшественников. Таковы правила игры для тех, кто служит музе Клио.

Только ясный историографический анализ рассматриваемой проблемы дает ученым нить Ариадны. Именно при ее помощи ученые могут выйти из лабиринта фактов, суждений, оценок на дорогу обобщений, приближающих их к подлинной исторической правде. А такой лабиринт бывает настолько запутан, что лабиринт мифического царя Миноса — просто прогулка по Невскому проспекту.

Непреходящая ценность добротного историографического анализа состоит в том, что он позволяет проследить развитие логики и уровень разработки исследуемой проблемы в исторической науке, в том числе выявить все важнейшие аспекты, основные тенденции, позитивные и негативные стороны исторического опыта укрепления морального духа Красной и Белой армий в Гражданской войне, а также определить перспективы дальнейшего исследования данной темы.

Авторский замысел историографического анализа проблемы монографии подразумевал кропотливую работу с огромным количеством источников, литературы, защищенных диссертаций, имеющих как прямое, так и косвенное отношение к теме монографии.

Встал в данной связи с особой остротой вопрос о преемственности исследований по исторической проблематике. А он, как известно, в научных кругах воспринимается, начиная с 90-х гг. XX в., крайне противоречиво.

Поэтому я старался подойти с максимально возможной объективностью, корректностью ко всему, что уже сделано учеными. Здесь заключается большой смысл: бережное отношение к историческому наследию — надежный залог того, что святая связь времен не будет нарушена, а преемственность идей в развитии сохранится.

Анализ различной многоаспектной литературы, источников, защищенных диссертаций по предмету исследования позволяет заключить: тема монографии нашла отражение как в отечественной, так и в зарубежной историографии.

Отечественная историография. Ее анализ следует предварить рядом суждений принципиального характера.

I. Гражданская война в России, эта величайшая трагедия братоубийства в истории российской цивилизации, постоянно находилась и находится в поле зрения отечественных ученых. Ей посвящены десятки тысяч книг, монографий, обобщающих трудов, очерков, статей, учебников, учебных пособий, научно-справочных изданий, материалов научных конференций, диссертационных исследований, библиография которых заняла бы не один том⁶¹.

Однако в советский период исключительно отрицательное влияние на изучение истории российской Гражданской войны оказало засекречивание огромного пласта источников, чрезмерное затруднение доступа исследователей к архивам, функционирование так называемых спецхранов, где находилась запрещенная, по идеологическим и политическим мотивам, литература.

Нельзя без горечи не вспомнить, что ряд историков стали жертвами сталинских репрессий. Им не простили попыток взглянуть непредвзято на историю Гражданской войны.

В то же время, было бы покушением на историческую истину пройти мимо такого факта: в советский период тема Гражданской войны нашла отражение в крупных обобщающих трудах собственно историографического и источниковедческого плана. И отдельный материал, несмотря на то, что изложен в подобных трудах в системе координат методологии исторических исследований, господствовавших в советское время, до конца не потерял научной значимости. И сегодняшние историки-специалисты по Гражданской войне при новом прочтении таких трудов, оценивая их с современных подходов, утверждающихся в постсоветской исторической науке, увидят множество неординарных аспектов проблемы⁶².

II. В современных условиях, благодаря снятию цензурных барьеров, рассекречиванию огромного пласта архивных документов, исследователи исправили некоторые искажения истории Гражданской войны, допущенные в свое время в советской, зарубежной историографии, а также и в историографии русского зарубежья⁶³.

Однако выходили и, к сожалению, продолжает выходить в свет политически ангажированная литература о Гражданской войне. На данном фоне нельзя не отметить, что именно в постсоветский период наметилась тенденция к выполнению обобщающих трудов собственно историографического и источниковедческого характера, в которых освещена тема российской Гражданской войны. А это уже новый уровень исторического синтеза⁶⁴.

III. Предмет исследования данной монографии интересовал советских историков в той связи, что тема военного строительства в молодой Республике Советов рассматривалась как многоаспектная проблема советской исторической науки.

Одним из таких аспектов, интересовавших, в первую очередь, военных ученых, в том числе и военных историков, стал анализ взглядов руководства молодой Советской республики и командования Красной армии на проблему морального духа личного состава, его сплоченности вокруг правящей коммунистической партии. В то же время, такая проблема применительно к белым военно-политическим режимам, командованию Белой армии, практически не изучалась.

IV. Обстоятельной истории изучения рассматриваемой проблемы пока что нет. И это в определенной мере отражается на качестве исторических исследований в указанной выше области.

Отечественная историография рассматриваемой проблемы включает в себя следующие составные части:

1. Историография времен Гражданской войны (1917 – 1920 гг.).

2. Советская историография (1921 – 1991 гг.).

3.Постсоветская историография (с 1992 года).

1. Историография времен Гражданской войны (1917 – 1920 гг.). Наивно полагать, что когда гремят пушки, то музы замолкают. История исторической науки свидетельствует: в промежутках между сражениями и боями уже предпринимались первые, пусть робкие, далекие от академизма, но все же попытки осмыслить происходящие события, в том числе и в сфере, исследуемой в этой монографии. Здесь можно выделить две составные части, условно названные «красная» и «белая» историография. Почему введено такое условное деление?

У исторической науки есть одна особенность: то, что сегодня является предметом, далеким от истории, входит в ведение специалистов, назавтра уходит в прошлое и становится компетенцией истории. Для «детей страшных лет России»⁶⁵ реалии действительности еще не стали историей в академическом понимании данного термина. А историография, как известно, наука дистанционная, требующая относительно больших временных интервалов для осмысления анализируемой исторической действительности, определенного количественного накопления массива источников и литературы.

Но именно в непосредственном соприкосновении с реальными событиями, в прямом участии в них в качестве и субъекта, и объекта⁶⁶ кроется особенный колорит осмысления явлений окружающей действительности теми, кто брался за перо в промежутках между сражениями и боями.

В российской Гражданской войне, несмотря на пестрый состав ее субъектов, самыми мощными конфронтирующими силами выступили красные и белые. Поэтому резонно посмотреть реакцию на события братоубийственной бойни исследователей из двух, стоящих насмерть враждебных лагерей — красных и белых.

Развитие «красной» историографии и «белой» историографии в обстановке жесточайшей братоубийственной войны было отмечено общим своеобразием, а именно:

— исключительно бескомпромиссным конфронтационным стилем изложения всех трудов, ярко выраженным агитационно-пропагандистским характером публикаций;

— проблематичностью достоверности фактического материала, имеющегося в источниках и литературе, ибо в агитационно-пропагандистских целях противоборствующие стороны допускали преднамеренные фальсификации в рамках информационно-психологического противоборства с противником.

Естественно, в таких условиях невозможно было выполнить академические исследования.

«Красная» историография проблемы. Она развивалась под воздействием ряда специфических условий.

Во-первых, дефицит источникового материала. 1 июня 1918 г. приняли декрет «О реорганизации и централизации архивов в Российской Социалистической Федеративной Советской Республике»⁶⁷. В развитие его положений был проведен ряд мероприятий, позволивших создать стройную систему государственных архивов Советской России. В 1919 г. издали декрет Совнаркома, в котором на основании закона о централизации архивного дела указали, что все оконченные дела советских учреждений, профсоюзных и кооперативных организаций после пяти лет хранения передаются ими в исторические архивы⁶⁸. Данным документом решался вопрос о создании в стране исторических архивов, хранящих материалы по истории революции и Гражданской войны⁶⁹.

Создавалась и система военных архивов. Приказом Реввоенсовета Республики №399 от 7 декабря 1918 г. архивы всех управлений, учреждений, заведений, штабов народного комиссариата по военным и морским делам предавались в ведение Главного управления архивным делом⁷⁰. В то время многие документы передавались в хранилища Военно-учетного архива при Военно-исторической комиссии Всероссийского главного штаба. В конце 1919 г. приняли решение выделить фонды Красной армии из Военно-учетного архива и создать самостоятельный архив Красной армии.

Правда, вряд ли правомочно говорить о свободном доступе к документам формирующихся советских архивов широкого круга исследователей: у высшего большевистского руководства наблюдалось пристрастие к созданию обстановки секретности в работе с документами в государственных учреждениях.

Своеобразное приращение источниковой базы в той обстановке — издание работ В.И. Ленина⁷¹ и других руководителей правящей большевистской партии. Исследователи могли почерпнуть из них сведения об официальной позиции высшего государственного руководства Советской России по животрепещущим вопросам военной и политической жизни страны. Кроме того, ЦК РКП (б) публиковал много документов, в которых ставились и решались вопросы создания и укрепления Красной армии. Особенно много таких документов в виде циркуляров, обращений, призывов с указанием на способы действий в деле создания Красной армии публиковались в «Правде», «Известиях ЦК РКП (б)» и других органах печати⁷².

Нельзя не констатировать, что в распоряжении историков имелись небезынтересные документы, которые вышли в свет в период Гражданской войны⁷³. Более того, предпринимались попытки издания своего рода тематических сборников документов, освещавших положение в лагере белых⁷⁴.

Во-вторых, большевистское руководство создавало условия для того, чтобы историки использовали в методологической основе исследований труды К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина. Тому способствовало, в частности, то, что с 1918 г. началось издание массовыми тиражами произведений классиков марксизма-ленинизма. Это была инициатива В.И.Ленина, который 25 мая 1918 г. на заседании Совета народных комиссаров поставил вопрос о переводе и издании материалистической и особенно марксистской литературы⁷⁵. В итоге, в 1918 г. в честь 100-летия со дня рождения К. Маркса выпустили серию популярных брошюр и очерков о его жизни, революционной, научной деятельности с изложением основ марксистского учения⁷⁶. Вышли в свет работы, посвященные Ф. Энгельсу⁷⁷.

В-третьих, проблемами истории Гражданской войны, по ее ходу, живо интересовались политические лидеры большевистской партии — В.И.Ленин, Л.Д.Троцкий, И.В. Сталин, Я.М. Свердлов. Примечательно, что когда шли масштабные боевые действия на фронтах Гражданской войны, В.И. Ленин уже заботился о написании ее истории. 6 апреля 1920 г. он написал В.В. Адоратскому в Казань письмо, в котором поднял проблему изучения истории Гражданской войны: «Можете ли собрать материалы для истории гражданской войны и истории Советской республики? Можете ли вообще собрать в Казани эти материалы? Могу ли помочь? Комплекты «Известий» и «Правды»? Многого не хватает? Могу ли я помочь достать недостающее?» ⁷⁸

Причем, отдельной констатации заслуживает следующий факт: В.И.Ленин не только интересовался, но и сам принимал деятельное участие в разработке истории Гражданской войны. В 1919 г., как свидетельствуют архивные документы, ЦК РКП (б) планировал подготовить научное издание по истории Гражданской войны. Выносился замысел привлечь к его подготовке в качестве одного из соавторов Ленина⁷⁹.

Представляется важным особо подчеркнуть следующее обстоятельство. Сочинения Ленина, Троцкого, Сталина, других большевистских лидеров в период Гражданской войны следует, в большей степени, расценивать с позиций их уникальности с точки зрения источниковедческой, имея в виду, что между трудами историографического и источниковедческого плана существует тесное диалектическое единство. Поэтому ниже будет дана им характеристика именно в источниковедческом плане.

Разумеется, я не пошел по схеме, являющейся печальным наследием советской историографии, когда изучению подвергались, прежде всего, труды Ленина и его ближайших соратников, не объявленных к тому или иному периоду «врагами народа». Основной акцент сделан на другой разнообразной литературе, составляющей массив «красной» историографии проблемы. Но не впал и в другую крайность. Вывести полностью из исследовательского поля труды большевистских лидеров (а такие попытки иногда встречаются в постсоветской историографии) невозможно.

В-четвертых, созданная в штабе РККА Военно-историческая комиссия, претерпев ряд трансформаций в 1918 – 1920 гг.⁸⁰, занявшись предметно изучением исторического опыта Первой мировой и Гражданской войны, задала определенный исследовательский импульс положительной силы и в изучении рассматриваемой в монографии проблемы. Большой положительный потенциал несла в себе линия на привлечение к написанию истории Гражданской войны широкого круга авторов. Они, каждый со своих позиций, степени теоретической и фактической вооруженности вносили свой вклад в разработку актуальных аспектов и моей темы.

Думается, с дистанции времени не стоит ставить под сомнение позицию редакции журнала «Гражданская война», созданного под эгидой Реввоенсовета Западного фронта в 1919 г.: «Из широкого обмена мнений, идущих из самых низов нашей армии, мы можем извлечь все самое важное и нужное в интересах непосредственного и быстрого использования опыта гражданской войны»⁸¹.

Командование Красной армии проявляло заботу о том, чтобы воины воспитывались посредством военной истории через знание истории своих частей. Это нашло отражение в 1919 г., например, в одном из приказов Главнокомандующего всеми вооруженными силами республики С. С. Каменева, где ставилась задача командирам отдельных частей немедленно организовать работу по написанию очерков своих частей, штабам дивизий проверить такие очерки, а штабам округов — издать их и разослать в войска⁸².

Но нельзя не отметить, что широкое привлечение к исследовательской работе лиц, не имеющих профессионального базового исторического образования, сказалось далеко не лучшим образом на научном качестве издаваемой литературы.

В-пятых, сложности взаимоотношений советской власти с историками, сформировавшимися как ученые в дореволюционной России. Большевистское руководство принимало энергичные попытки привлечения к сотрудничеству бывших преподавателей общественно-гуманитарных наук из царских вузов. Разумеется, под жестким контролем ЦК РКП (б). Но старые научные кадры не имели достаточного творческого желания заняться научной разработкой проблематики еще идущей Гражданской войны. О том свидетельствуют, например, дневниковые записки крупного отечественного историка Ю. В. Готье. Он, а также многие его коллеги из профессуры и доцентуры царских вузов, относились весьма скептически к возможности плодотворного сотрудничества с советской властью в сфере научного исторического творчества⁸³.

Правда, имелись и исключения — видный российский историк Р.Ю. Виппер, писавший, что в царское время его избрали в Русское военно-историческое общество, но он не посещал его заседаний. Однако, будучи избранным в состав военно-исторической комиссии в 1919 г., Виппер так увлекся ее работой, что «не пропускал ни одного заседания»⁸⁴.

Нельзя не заметить, что в работе с учеными из вузов императорской России в плане превращения их в союзников в деле развертывания научных изысканий, большевистское руководство, применяя метод убеждения, особых успехов не добилось. Тогда был применен хитрый тактический ход. Поскольку среди действующих «старых» академиков обнаружилось совсем немного сторонников марксизма и самой советской власти, принимается решение о создании параллельных с академическими научных центров.

В июне 1918 г. издается декрет об учреждении Социалистической академии, в августе ВЦИК утверждает список действительных членов академии, а 1 октября она открывается. В августе 1920 г. организуется Комиссия по истории партии (Истпарт). Она быстро монополизирует все дело сохранения, обработки, издания документов и изучения Октябрьской революции и партии большевиков — не случайно очень скоро ее переводят из ведения Наркомпроса в ведение ЦК РКП (б)⁸⁵.

Несмотря на сложности, объективно обусловленные активными, интенсивными и масштабными боевыми действиями, уже в 1918 – 1919 гг. появились первые статьи, очерки, обзоры, где затрагивались многие аспекты Гражданской войны. Это была популярная литература, во многом близкая к публицистике. Ее издавала Комиссия по изучению и использованию опыта войны 1914 – 1918 гг. при Всероссийском главном штабе, а также политуправления фронтов, местные партийные комитеты⁸⁶.

В данном массиве литературы появились и труды, в которых, в определенной степени, была освещена и тема моей монографии (в комплексе с отдельными вопросами политической работы в вооруженных силах Советской республики). Это первые книги по истории Красной армии и по некоторым ее боевым операциям⁸⁷, а также материалы, вошедшие в сборники Военно-исторической комиссии⁸⁸.

В 1919 г. Комиссия на базе имевшихся в штабах документов выпустила монографический труд по истории Гражданской войны⁸⁹. Его авторы предприняли попытку проанализировать основные войсковые операции 1918 – 1919 гг. Они подняли также и некоторые вопросы политического обеспечения Красной армии. В целом же, по всей Гражданской войне обобщение опыта боевых действий впервые предприняли в 1920 г. в сборнике «Фронты Красной Армии и Флота»⁹⁰. В нем показывались основные операции.

Проблема, исследуемая в монографии, нашла отражение и в ряде других работ. Так, в 1920 г. политуправление Южного фронта издало сборник, в котором С.И. Гусев, Б. Кун, В. Ольдерогге рассматривали события на Южном фронте с момента вступления в должность командующего М.В.Фрунзе. В сборнике, кроме описания боевых действий красных, затрагиваются многие вопросы политической работы, в том числе и по проблеме укрепления морального духа войск⁹¹.

В данном контексте предпринимается попытка осветить взгляды большевистского руководства на указанную выше проблему. Конечно, в декларативном ключе. Такую публикацию можно расценивать как первый опыт обобщений, сделанных по горячим следам, главным образом военных аспектов борьбы красных и белых. Но вопросы политической работы также не остались вне поля зрения авторов.

Отдельные аспекты темы монографии рассматривались (правда, самым общим образом) в работах С.И. Гусева⁹² и, особенно, в брошюре активного участника октябрьских событий 1917 г. в Петрограде, члена редакции «Известия ВЦИК» В.А. Быстрянского⁹³. Как историографический факт, думается, можно оценить попытку дать анализ роли и места агитпоездов в деле укрепления морального духа войск в вышедшем в 1920 г. сборнике статей «Тезисы об агитпоездах ВЦИК»⁹⁴.

Таким образом, становится ясным, что в «красной» историографии не имелось сугубо научных исследований проблемы укрепления морального духа бойцов и командиров Красной армии. Да и агитационно-пропагандистская литература невелика по количеству публикаций и несовершенна по содержанию.

Однако подобное не может стать основанием для ее недооценки. В сравнительно небольшом массиве проанализированной литературы редко, но все же можно встретить оригинальные мысли, по крайней мере постановочного плана. Именно в них отражаются взгляды военно-политического руководства Советской республики на проблему укрепления морального духа подчиненных им войск.

Анализ истории изучения темы в литературе, изданной в 1918 – 1920 гг., в рамках «красной» историографии позволяет выявить основные тенденции ее развития.

1. Небольшая по количеству и несовершенная по содержанию литература: нет ни одной работы, в которой бы в прямой постановке освещались основные аспекты исследуемой проблемы.

2. Источниковедческая база ограничена лишь опубликованными материалами, архивные же источники почти не привлекались.

3. Была обоснована значимость укрепления морального духа войск, но научной разработки ее основных направлений в данной сфере нет.

4. Тема разрабатывалась, главным образом, в рамках набиравшей силу военной историографии Гражданской войны.

«Белая» историография проблемы развивалась параллельно с «красной» историографией, находясь с ней одновременно, что выше отмечалось, в жесточайшей конфронтации. В обстановке взаимной ненависти и всеобщего озлобления, порожденных Гражданской войной, никто не хотел уступать, искать точки соприкосновения. И вряд ли здесь целесообразно устанавливать, кто больше виноват. Ущерб, что видно с дистанции времени и с современных научных подходов к изучению истории понесла, в конечном итоге, отечественная историческая наука в целом.

Имелся ряд специфических условий, детерминировавших развитие «белой» историографии.

Во-первых, политические режимы белых, как это ни парадоксально, создали обстановку, в которой можно было говорить (правда, с очень большой долей условности) об относительной творческой свободе историков. На территориях, подконтрольных белым правительствам, не имелось столь жесткой цензуры, как в большевистской России. Здесь функционировали газеты и журналы, альтернативные правительственным изданиям, за исключением большевистских и других левых газет и журналов, находившихся под запретом. Общественное мнение находило выражение через деятельность различных кооперативных и общественных организаций, функционировали в полную силу всевозможные культурно-просветительные и образовательные учреждения и т.д.⁹⁵

Во-вторых, на территориях, подконтрольных белым политическим режимам, имелся в наличии большой корпус интеллигенции.

В-третьих, в государственных образованиях белых не было, в отличие от Советской России, высокой степени консолидации политических сил. Собственно говоря, приходится вести речь об их конгломерате, раздираемом внутренними противоречиями. Как следствие, жесткая конфронтации различных социально-политических сил⁹⁶.

В-четвертых, у «белой» историографии не имелось соответствующей источников базы. Исследователям приходилось довольствоваться только материалами периодической печати. Весьма проблематичной являлась степень правдивости информации, содержавшейся в газетах и журналах. О доступе же к текущим архивам белых правительств и Белой армии речи быть не могло по соображениям сохранения государственной и военной тайны.

В-пятых, вся «белая» историография, следует подчеркнуть, не столь многочисленна и в количественном отношении уступает «красной» историографии.

Поучительным может стать анализ такой составляющей «белой» историографии, как работы участников белого движения на Юге России, вышедшие в свет в 1918 – 1920 гг. Это, по моим подсчетам, более 150 работ, различных по жанру, научной значимости⁹⁷.

Представляют определенный историографический интерес произведения белогвардейских авторов в форме воспоминаний, эссе о периоде генезиса Добровольческой армии и ее Первом Кубанском («Ледяном») похода (изданы в середине 1918 – 1919 гг.)⁹⁸. Им свойствен трагический пафос, героизация «страстотерпцев-первопоходников». Все это густо разбавлено историческими фактами. Из данных трудов можно узнать о создании в Добровольческой армии и взглядах ее основателей и командиров на проблему укрепления морального духа белых волонтеров.

Конечно, анализируемая группа произведений даже приблизительно не напоминает по своему характеру научных исследований. Но их значимость усиливается рядом обстоятельств:

— они написаны по горячим следам непосредственными участниками событий. В отличие от классической мемуаристики, которая создается, как правило, с относительно большой временной дистанции, в данных произведениях еще не проявляется достаточно сильно свойство человеческой памяти — забывать;

— на фоне восторженно-эмоциональных оценок происходящих событий проскальзывают и робкие критические мнения о степени силы морального духа офицеров-добровольцев. И хотя это не доминирующая тенденция, но современному исследователю она помогает при анализе сущности и содержания рассматриваемой в монографии проблемы применительно в Белой армии.

Однако постановка вопроса о необходимости целенаправленной деятельности по укреплению морального духа войск в анализируемых работах может расцениваться даже несколько выше, чем простой историографический факт. Хотя о системности изложения материала речь вести не приходится.

Есть небезынтересный материал по рассматриваемой проблеме и в белой прессе. Так, в газете «Приазовский край», издававшейся в Ростове в 1918 г., в ряде публикаций, в которых на фоне неутихающих дискуссий по поводу политических задач Белого движения настойчиво проводятся следующие мысли:

— офицер — государственный человек, который служит по законам государства и только государству;

— недопустимо участие офицерства в политической деятельности. Это должно рассматриваться как серьезное правонарушение, антипатриотичность.

Здесь обозначена идея «деполитизации» армии, необходимости построения ее на правовых основах⁹⁹. В то же время, авторы пытались поднять и проблему сознательного патриотического выполнения офицерами своего воинского долга в деле борьбы с «ненавистными комиссарами». Белая пресса покрывала позором так называемых «ленинских офицеров», то есть тех, кто служил в Красной армии. Конкретные же методы воспитательной работы с офицерами в сфере укрепления их морального духа провозглашены, главным образом, на уровне декларативных призывов к чести офицерского корпуса.

Таким образом, исследуемая в монографии проблема не нашла в «белой» историографии научной разработки. Между тем, ее анализ позволил выявить основные историографические тенденции развития.

1. Сосредоточение основного массива литературы в публицистических, агитационно-пропагандистских, мемуарных трудах. Научные исследования отсутствуют. Нет ни одной работы, в которой бы в прямой постановке освещались основные аспекты укрепления морального духа белых войск, не говоря уж об их противниках — красных. В целом, работ мало по количеству, и они несовершенны по качеству.

2. Наличие некоторых трудов, вполне могущих претендовать на статус небезынтересных исторических источников по исследуемой проблеме.

3. Определенная раскрепощенность публикаций в белой прессе. Здесь даже допускалась критика властных структур. Следовательно, в статьях, очерках имеют место элементы полемики, дискуссии.

2. Советская историография (1921 – 1991 гг.). Ее анализ позволяет полнее отразить уровень развития исторической науки, охарактеризовать ее роль на крутых переломах истории, когда соответственно менялись критерии и качество обобщения исторических знаний, активизировался или падал уровень творческих изысканий, а приток в науку новых сил формировался в условиях подъема или спада политической, общественной и научно-теоретический деятельности

В начале XXI в. можно сказать, что советский период истории Отечества требует глубокого осмысления и переосмысления, в том числе и феномен советской историографии.

Не случайно, в годы перестройки, в преддверии распада СССР и в первые годы после свершившегося печального исторического факта на историческом поле постсоветского научного пространства шла ожесточенная полемика на предмет того, что представляет собою феномен советской историографии¹⁰⁰. Понятно, что сегодня ушли в историю исторической науки острые, излишне категоричные, исключительно политизированные оценочные суждения о советской историографии, присущие тому недавнему времени — конец 1980-х – начало 1990-х гг. Пришло время верификационных, академически взвешенных суждений и оценок. Но все равно: историки лишь только в начале пути исследования феномена советской историографии. И здесь предстоит внести ясность в пока что не просветленные до конца проблемы, разгрести завалы, нагроможденные прошлым.

Воздержусь от дискуссионных суждений в связи с вышеизложенным, чтобы не отклоняться от предмета исследования. Замечу лишь, что советская историография требует очень осторожного подхода к анализу, который исключил бы сползание исследователей и к огульному нигилизму, упакованному в красивые яркие публицистические обертки, и к апологетике в духе «Краткого курса истории ВКП (б)» или, по крайней мере, «Истории КПСС».

Исследуемая в монографии проблема освещалась, главным образом, в комплексе с вопросами укрепления воинской дисциплины и правопорядка в Вооруженных силах СССР, идейно-политического, воинского, нравственного, правового, героико-патриотического, атеистического, эстетического воспитания личного состава. В количественном отношении такая историография достаточно объемная. По моим подсчетам, она насчитывает более 2500 трудов¹⁰¹, различных по объему, жанру, научной значимости.

И здесь можно выделить три условных историографических этапа:

— первый — 1921 – 1930 гг.;

— второй — 1930 – первая половина 1950-х гг.;

— третий — вторая половина 1950-х – 1991 гг.

Представляется важным подчеркнуть, что в связи с конкретно-исторической обстановкой данные этапы характеризовались различными чертами и особенностями тематической направленности исследований, конъюнктурными деформациями, соответствующей источниковой базой, которой могли располагать исследователи в то или иное время.

Первый историографический этап (1921 – 1930 гг.) характеризовался рядом явлений, детерминировавших развитие отечественной исторической науки.

Во-первых, историки, по крайней мере, в первой половине 20-х годов минувшего века могли заниматься научными изысканиями в условиях относительной творческой свободы. Шел поиск путей дальнейшего развития исторической науки в условиях молодого Советского государства. Марксистско-ленинская методология пока что не была монопольной. Она сталкивалась с методологическими подходами дореволюционных российских исторических школ.

Естественно, идеологи правящей партии большевиков прикладывали максимум организационных усилий, чтобы оказать действенную помощь в вытеснении старых методологических подходов. В 1921 г. создали Институт Маркса и Энгельса, в 1923 — Институт красной профессуры, в 1923 г. — Российскую ассоциацию научно-исследовательских институтов общественных наук¹⁰². И уже к 1925 г. новая власть оказалась вполне в силах существенно реорганизовать Академию наук (как раз в год празднования ее 200-летия), внедрив в ее состав чисто марксистские структуры. Именно после этого, во второй половине 20-х гг. XX в., начинается медленное, но уверенное затухание относительной творческой свободы историков.

Во-вторых, приоритетным направлением стало изучение данных процессов применительно к Красной армии. По отношению к Белой армии изучение протекало вяло, находя крайне краткое освещение, главным образом в информационном плане, в ряде трудов советских историков, где исследовался, в комплексе с другими темами, лагерь контрреволюции¹⁰³. Примерно с 1929 г. тенденция затухания интереса к изучению лагеря белых приняла достаточно устойчивый характер. Она стимулировалась государственным и партийным руководством СССР. Если до 1929 г. в нашей стране успели издать свыше 50 мемуаров¹⁰⁴, написанных деятелями Белого движения, а в печати постоянно появлялись рецензии на книги белой эмиграции¹⁰⁵, то вскоре последовал негласный запрет на их публикацию, оформившийся в 1930-е гг. как неукоснительное руководство к действию.

В-третьих, сложилось противоречивое положение с источниковой базой исторических исследований. Здесь можно выделить характерные черты:

— несомненно, положительно, что продолжал совершенствовать свою деятельность архив Красной армии, который осуществлял базовую научную и техническую обработку документов, а также и их опубликование. Уже в 1932 г. в архиве сосредоточилось до 2 млн единиц хранения материалов по Гражданской войне¹⁰⁶. Однако военные историки жаловались на недостаток архивных материалов. Об этом, в частности, писал А.С.Бубнов в предисловии к первому тому «Истории гражданской войны»¹⁰⁷. И вряд ли «архивный голод» могло компенсировать то, что, например, в 1921 г. было опубликовано в журнале «Красный архив» 7 подборок документов по Гражданской войне, а в 1922 г. — 9¹⁰⁸.

— с другой стороны, если судить об археографии 1920-х гг. с точки зрения двух основных форм публикаций (тематические сборники и публикации в исторических журналах), то можно сделать вывод о весьма ее незначительном развитии в количественном отношении. Всего было издано 91 название литературы археографического плана, из них 60 опубликованы в журналах, в том числе в «Красном архиве» — 23. Но из 31 специального сборника документов по истории Гражданской войны 23 сборника содержат в себе только советские документы, 6 сборников — документы из лагеря белых, в остальных двух сборниках имеются документы смешанного характера¹⁰⁹.

Видимо, в данной связи можно согласиться с мнением советских исследователей Т.В.Иваницкой и М.С. Селезнева, высказанном еще в 1962 г. Они писали: «Некоторые публикаторы не ставили перед собой задачу всесторонней характеристики той или иной исторической проблематики с помощью публикации документов. Допускались ошибки в оценке документов в предисловиях, примечаниях и др. В приемах публикаций наблюдался разнобой»¹¹⁰;

— значительное количество материалов, имеющих отношение к исследуемой теме (как прямое, так и опосредованное), опубликовали военные журналы и газеты. Их издавалось в 1921 г. свыше 100 (!) наименований¹¹¹;

— источниковая база значительно пополнилась за счет мемуаров, дневников, эпистоляриев. В исследуемом временном интервале было опубликовано отдельными книгами и в журналах около 600 названий мемуаров¹¹². Кроме того, следует выделить в отдельную группу работы, классифицируемые как труды мемуарно-исследовательского характера. В них имеется большое количество документов, отдельные из которых можно расценивать как уникальные. Правда, авторам, не имевшим, как правило, базового исторического образования, не всегда удавалось качественно проанализировать имеющийся в их распоряжении документальный материал. Такие труды можно расценивать как занимающие промежуточное положение между собственно мемуаристикой (видом исторического источника) и собственно научной литературой. И в них имеется некоторый материал, как правило, опосредованного, постановочного, а также и информационного плана и по теме укрепления морального духа красных и белых в годы Гражданской войны¹¹³.

В-четвертых, авторы, которые специализировались на истории Гражданской войны, практиковали разные подходы к использованию источниковой базы. Имелось два подхода. Сторонники первого подхода призывали критически относиться к мемуарной литературе, о чем заявляли со страниц журнала «Пролетарская революция»¹¹⁴. Другие историки предостерегали от фетишизации архивных документов¹¹⁵. Налицо две крайности. Архивные документы — чрезвычайно важный источник, который может способствовать максимальному приближению к исторической правде. Но это возможно только при научном подходе к анализу архивных документов и материалов. В противном случае из них можно сложить любую мозаику, выгодную исследователю. Тогда и появляется фетишизация. В то же время, аксиоматично, что мемуары — достаточно субъективный исторический источник.

В-пятых, в историографии произошел солидный сдвиг в сторону увеличения научно-исследовательских работ по общим проблемам истории Гражданской войны. Это отмечал в 1928 г. Истпарт¹¹⁶. Действительно, из 504 работ по общим проблемам Гражданской войны, изданных в 1920-х гг., к числу работ исследовательского характера можно отнести около 250 произведений¹¹⁷.

Между тем, нельзя не отметить доминирование чисто военной проблематики в изучении ее истории. Из приведенного выше количества опубликованных по общим проблемам работ, изданных в 20-х гг. (504 названия), 400 названий, то есть более 80% относится к трудам, в которых освещен общий ход боевых действий на фронтах, а также в тылу и других, связанных с этим аспектом¹¹⁸. Той же теме посвящено 75% публикаций по археографии¹¹⁹.

Тем не менее, высшее военно-политическое руководство страны отмечало не слишком удовлетворительные темпы развития военно-научной и военно-исторической работы¹²⁰. Данный вопрос оживленно обсуждался в военной периодике того времени¹²¹.

В-шестых, были предприняты первые попытки дать историографический анализ публикаций о Гражданской войне в форме обзоров литературы¹²². Появилось несколько работ, оценивающих литературу о Гражданской войне и иностранной военной интервенции¹²³.

Особого внимания заслуживает статья историографического плана, написанная Д.А. Фурмановым. Автор достаточно глубоко и образно рассматривает большое количество книг и брошюр, вышедших в местных издательствах и посвященных показу борьбы с белогвардейцами и интервентами в различных районах страны. Ценность обзорной статьи и в том, что в ней, наряду с критическим анализом показа авторами боевых действий Красной армии, подчеркивалась необходимость создания трудов, более полно раскрывающих партийно-политическую работу большевиков среди красноармейцев¹²⁴.

В-седьмых, вышла в свет некоторая научно-справочная литература, что способствовало повышению качества научных исследований. Особое место занимает первый военно-библиографический журнал «Военная книга», начавший издаваться в 1923 – 1924 гг.¹²⁵ Здесь современный историк обнаружит немало работ, имеющих отношение к предмету исследования моей монографии. Определенный интерес представляют и справочные издания, где можно найти те или иные сведения, анализ которых, в целом, способствует выявлению содержания Гражданской войны¹²⁶.

В-восьмых, издание работ, особенно в первой половине 1920-х гг., которые отличались популярностью и краткостью изложения, ограниченным привлечением документальных источников.

В-девятых, историография проблемы оперативно реагировала на важнейшие события в жизни страны и ее Вооруженных сил. Одним из таких событий стала военная реформа. Не могла историческая наука не отреагировать адекватно на все набирающую силу в 20-х гг. минувшего века борьбу за власть в высших политических эшелонах нашей страны.

Характерная черта историографии рассматриваемой проблемы — повышенное внимание к теме Гражданской в 1921 – 1922 гг., то есть в тот момент, когда советская власть успешно ликвидировала последние очаги безумия братоубийства. Тогда литературы в количественном отношении вышло в свет больше, чем в 1917 – 1920 гг. Причем, налицо тенденция наращивания массива издаваемой литературы. Если в 1921 г. на книжные прилавки поступило 97 наименований изданий, в том числе 60 научных и научно-популярных публикаций (из них по военной историографии 19 книг), то в 1922 г. — уже 159 наименований изданий, в том числе 66 научных и научно-популярных¹²⁷.

В это двухлетие тема укрепления морального духа бойцов и командиров Красной армии нашла самое общее и краткое отражение в трудах Военно-научного общества, издававшего соответствующие сборники¹²⁸. Такие труды посвящались, главным образом, собственно военным аспектам проблем Гражданской войны. Однако здесь можно найти рациональные зерна, которые, по крайне мере, могут быть использованы для компаративного анализа с материалами последующих работ, выполненных на уровне историков-профессионалов.

Появились труды, которые, с определенной долей условности, можно считать научными сочинениями. Конечно, далекими от академических канонов выполнения научных трудов, но уже и ушедшими от сугубо публицистического характера если не в форме изложения, то, по крайней мере, в содержании. Тому способствовало, по моему мнению, как минимум, три существенных обстоятельства:

1. Проблемами истории советского общества начинают вплотную заниматься такие ведущие научные центры, как Социалистическая академия, Истпарт со всеми его отделениями на местах, Институт красной профессуры, Центроархив, Архив Октябрьской революции и др. В 1922 г. Истпарт обратился к общественности страны с призывом: «Истпарт… считает необходимым теперь же приступить к широкой постановке исторической работы за минувшее четырехлетие (с февраля 1917 по февраль 1921 г.), к подведению первых итогов революции. Необходимость таких итогов вызывает не только интересами научного характера, но и требованиями практической — советской и партийной работы»¹²⁹.

2. Намеченная Истпартом программа исследовательской работы включала в себя обширный круг проблем по военной тематике, в разработке которой приняли активное участие видные военачальники. Они приступили к осмыслению опыта затухающей Гражданской войны, имея в своем распоряжении небезынтересные документы, почерпнутые из архивных учреждений страны и личных архивов. Примером вдумчивого подхода к анализу событий Гражданской войны, обобщения исторического опыта могут служить работы С.С.Каменева, занимавшего в 1918 – 1920 гг. высшие посты в РККА, в том числе главнокомандующего всеми Вооруженными силами Республики. В трудах, опубликованных в различных изданиях военной периодики, а также изданных по отдельности, Каменев затронул и проблему, рассматриваемую в моей монографии. Преимущественно ее военные аспекты (анализ армейских и фронтовых операций)¹³⁰. Правда, такой материал носит у Каменева более констатирующий, нежели аналитический характер. Есть материалы, имеющие косвенное отношение к теме монографии, и в сборнике, посвященному четырехлетию РККА¹³¹. Но здесь доминируют агитационно-пропагандистские аспекты.

3. Повышенное внимание исследователей к осмыслению опыта партийно-политической работы в Красной армии в годы Гражданской войны со стороны крупных военно-политических деятелей. А подобное обстоятельство требовало дать характеристику морально-психологического состояния войск противника¹³². Однако указанный выше аспект рассматривался косвенно, с элементами контрпропаганды.

В целом, в 1920 – 1922 г. вышла небольшая по количеству и несовершенная по содержанию литература. Нет ни одной работы, в которой бы в прямой постановке освещались основные аспекты исследуемой в монографии проблемы. Между тем, такие публикации мы можем расценивать как предтечу той работы, которую провели исследователи Гражданской войны после окончательного ее завершения. Подобная деятельность проходила в специфических условиях, показанных выше, и ее историографический анализ позволяет заключить, что тема монографии нашла фрагментарное выражение в ряде публикаций, которые можно разбить на две группы.

Первая группа — работы, где, в основном опосредованно, в комплексе с военными аспектами операций, сражений и боев Гражданской войны¹³³, затрагивалась, правда достаточно конспективно, и наша проблема.

Вторая группа — первые научные обобщающие труды по истории Гражданской войны¹³⁴. Они заслуживают отдельного анализа.

Н. Какурин, к примеру, в фундаментальном обобщающем неординарном¹³⁵ двухтомнике «Как сражалась революция» смог показать, что революционные военные советы, политические органы фронтов и армий постоянно держали в поле зрения вопросы укрепления морального духа красноармейцев. В данном контексте раскрывались и взгляды военно-политического руководства Советской России и командования красных на проблему морального духа¹³⁶. Однако конкретного анализа сущности и содержания данных взглядов историку раскрыть не удалось.

В «Очерках истории гражданской войны», написанных А. Анишевым в 1925 г., тема нашла лишь опосредованное выражение в контексте описания мер красного командования по укреплению морального духа войск. Тем более, данный труд носит очерковый характер, поэтому глубины даже постановки проблемы укрепления морального духа войск ученому достигнуть не удалось¹³⁷.

Как видно, все сводилось, главным образом, к констатации значимости деятельности по укреплению морального духа войск, без надлежащего раскрытия существа проблемы. Даже в сочинениях, посвященных изучению опыта партийно-политической работы в Красной армии в годы Гражданской войны¹³⁸, данная тенденция, имела место. В то же время, нельзя не отметить, что в анализируемых трудах имеется определенное количество архивных документов (правда, авторы больше пользуются иллюстративным методом). Историки умело опираются на материалы военной периодики. Особенно много таких материалов заимствовано из журналов «Политработник» и «Толмачевец».

Заслуживают отдельного анализа работы С.И. Гусева. Он показывает взгляды военно-политического руководства Советской России и командования красных на проблему морального духа, а также некоторые методы и формы работы по его укреплению¹³⁹. Между тем, не стоит забывать, что эти труды написаны крупным военно-политическим деятелем. Отсюда — императивный стиль изложения многих небезынтересных мыслей, что снижает научный потенциал трудов Гусева.

Характерная черта многих работ, особенно первой половины 20-х гг. XX в., — популярность и краткость изложения, ограниченное привлечение документальных источников. В данном массиве имелись и просто воспоминания, и воспоминания с элементами исследования, и личные наблюдения. Но во второй половине 1920-х гг. появились и первые обобщающие научные исследования по истории Гражданской войны. В них нашла отражение и проблема, которой посвящено мое монографическое исследование.

В целом же, за первое десятилетие после окончания Гражданской войны советской историографией было много сделано для ее изучения. Тематический указатель литературы по Гражданской войне, выпущенный Военно-политической академией в 1929 г., включал в себя 3750 названий¹⁴⁰. Поэтому я выражаю несогласие с оценкой исторической литературы исследуемого периода как «крайне бедной»¹⁴¹.

Анализ истории изучения рассматриваемой проблемы на первом историографическом этапе советской историографии (1921 – 1930 гг.) позволяет выявить основные историографические тенденции ее развития.

1. Научный поиск авторов в рамках освещения взглядов военно-политического руководства Республики Советов и командования красных на проблему морального духа и его укрепления. Благодатным фактором оказались условия относительной творческой свободы, положительный потенциал которых, однако, так и не был использован до конца.

2. Рассмотрение проблемы применительно к Красной армии. Попытки затронуть тему относительно Белой армии так и остались на уровне попыток.

3. Обоснованное выделение советскими военными историками в числе основных направлений партийно-политической работы в РККА в годы Гражданской войны деятельности по укреплению морального духа войск. Правда, тема освещалась довольно кратко, фрагментарно, без достаточно четких дефиниций.

4. Недостаточная опора в исследованиях на архивные документы и материалы, некоторая недооценка их отдельными историками.

5. Изучение темы по восходящей линии: от сугубо агитационно-пропагандистской, популярной к научно-популярной к научной литературе. Причем, проблема изучалась, как правило, не в рамках предмета самостоятельного научного осмысления, а в комплексе с вопросами укрепления воинской дисциплины и правопорядка, политического и воинского воспитания личного состава, других аспектов партийно-политической работы в Красной армии в годы Гражданской войны.

6. Исследование темы морального духа войск и его укрепления в рамках первых обобщающих трудов по истории Гражданской войны (правда, в основном, в постановочном, декларативном плане).

7. Недостаточно глубокое исследование истории изучения рассматриваемой проблемы. Не было издано ни одной обобщающей статьи историографического плана.

Второй историографический этап (1930 – первая половина 1950-х гг.). Его главное содержание определялось социально-политической атмосферой, начавшей утверждаться в стране в результате культа личности Сталина. Та относительная творческая свобода, что была у историков в 1920-х гг., исчезла. Конечно, это произошло не в один момент. По моему суждению, на окончательное уничтожение творческой свободы в исторической науке ушли примерно все 1930-е годы. Данный процесс протекал сложно, противоречиво. Он имеет поучительную историю¹⁴². Но, в конечном итоге, советская историческая наука попала под жесткий пресс культа личности Сталина, где нельзя было, даже в кошмарном сне, думать об инакомыслии¹⁴³.

Получилось, как у Г. Р. Державина:

Поймали птичку голосисту

И ну сжимать ее рукой.

Пищит бедняжка вместо свисту,

А ей твердят: «Пой, птичка пой!»

Культ личности Сталина привел к тому, что советская историческая наука развивалась под влиянием ряда новых обстоятельств.

Во-первых, теоретическая и методологическая база исторических исследований закостенела в рамках догматизированного марксизма, преломленного сталинскими идеологами в политических интересах тоталитарного режима. Марксизм-ленинизм, в большевистском его измерении, стал, по емкому определению Б. Рассела, данного ученым еще в 1920 г., не просто политической доктриной, но еще и религией со «своими догмами и священным писанием»¹⁴⁴.

Правда, в 1933 г. в работе М. Н. Покровского, недавно умершего, но пока что до конца еще неошельмованного, можно прочитать о том, что не стоит ограничиваться только цитированием классиков марксизма ленинизма, что цитатничеством не заменить исторические исследования¹⁴⁵. Но это уже был «глас вопиющего в пустыне». В исторической науке на долгое время в теории исторического познания занял ведущее место догматизм. А его главную характерную черту четко определил великий Гегель — одностороннее рассудочное мышление, когда «исключаются противоположные определения»¹⁴⁶.

В конечном итоге, Сталин, сделав марксизм-ленинизм государственным мировоззрением, оградив его от критики, создал все условия, чтобы тот, вместо утверждения себя в качестве одного из путей исторического познания, окончательно закостенел.

Во-вторых, противоречивое, со многими деформациями, развитие источниковой базы. Казалось, что большее число документов следовало ввести в научный оборот. Однако вместо увеличения фактического материала иногда происходило его сокращение. В научный оборот не только не вводились новые документы и факты, но и замалчивались многие из тех, которые широко распространялись в исторической литературе. Огромное количество документов, идущих вразрез со сталинскими идеологическими установками, засекречивалось.

В-третьих, особый период занимает в историографии Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков (1941 – 1945 гг.). Она выдвинула перед историками новые задачи. Первостепенное значение приобрела историческая тематика, связанная с воспитанием патриотизма, укрепления единства армии и народа.

В-четвертых, в историографии обязательным атрибутом научных работ стало всемерное восхваление Сталина. Причем, тон здесь задавало высшее партийно-политическое звено руководства страны. К.Е.Ворошилов писал: «Нужно быть Сталиным и обладать его крупнейшими организаторскими способностями, чтобы, не имея никакой военной подготовки (товарищ Сталин никогда не служил на военной службе), так хорошо понимать специальные вопросы в тогдашней трудной обстановке»¹⁴⁷.

В-пятых, на историографию проблемы наложила неизгладимый отпечаток эскалация беззакония, которая не только принимала все более грандиозные масштабы во всех сферах жизни, но и находила всемерное оправдание в литературе.

Это особенно ярко прослеживается в военной периодике. Со второй половины 1930-х гг. в ней все чаще появляется информация, подобная следующей: работники политуправления РККА, собравшись по поводу вынесения смертных приговоров в июне 1937 г. М.Н.Тухачевскому и др., попутно заклеймили позором Я. Гамарника. Пока СССР находится в капиталистическом окружении, «каждый красноармеец, каждый политработник должен быть передовым разведчиком нашей социалистической Родины. Мы обязуемся стать активными добровольцами НКВД по разоблачению врагов народа»¹⁴⁸.

В-шестых, даже не предпринимались попытки комплексно исследовать процессы, происходившие в Белой армии. Культ личности создал все условия, чтобы проблемы Белого движения анализировались узко, тенденциозно, предвзято. Ориентиром для историков стали оценки, заданные сталинским кратким курсом истории ВКП (б): белая армия — это «белогвардейские банды»¹⁴⁹. А в банде не может быть высокого морального духа. И вообще: фактически прекратилось освещение лагеря контрреволюции, так как утвердилось мнение, он «не заслуживает внимания исследователей»¹⁵⁰.

Вышеизложенные негативные аспекты нашли, например, рельефное отражение в том, что историографическая работа советских историков в 1930-е – 1940-е гг. не получила должного развития¹⁵¹. Трудов, анализирующих литературу о Гражданской войне, было явно недостаточно¹⁵². Ситуация не изменилась радикальным образом в начале 1950-х гг.

Относительно же рассматриваемой темы приходится констатировать, что она практически не нашла историографической разработки — не издали в данной связи ни одной, хотя бы обобщающей статьи историографического плана.

Однако неправильно полагать, что в той непростой обстановке вовсе отсутствовали благоприятные факторы для того, чтобы исторические исследования все-таки продолжали выходить в свет. Они имелись.

Во-первых, для придания методологической стройности работам в системе координат, существовавших тогда в советской исторической науке подходов по проблемам Гражданской войны, имело большое значение следующее обстоятельство: в 30-е – 40-е гг. минувшего века появились 2-е и 3-е издания сочинений Ленина. А в 1941 – 1945 гг. институт Маркса — Энгельса — Ленина издал XXXIV-XXXV Ленинские сборники, в которых опубликовали документы Ленина, относящиеся к периоду Гражданской войны (правда, в данное рассуждение необходимо ввести поправку на то, что все более набиравший силу культ личности Сталина отодвигал на второй план методологическую значимость ленинских произведений). И если сегодня, с точки зрения современных подходов к изучению истории Отечества, не приходится говорить о методологической ценности материалов, опубликованных в Ленинских сборниках, то в их источниковедческом значении сомневаться не приходится.

Во-вторых, улучшился качественный состав кадров военных историков, которые занимались и проблематикой Гражданской войны. Только в 1938 – 1939 гг. защитили 459 докторских и кандидатских диссертаций. К началу 1940 – 1941 учебного года 40% преподавателей военных академий имели ученую степень и (или) ученое звание¹⁵³.

В-третьих, выпустили сборники документов, что свидетельствовало об определенном количественном приращении источниковой базы. В них вошли достаточно разнообразные, но крайне односторонне трактуемые, что отразилось в пространных комментариях, документы¹⁵⁴. Особенно много ввели в оборот документов, имевших отношение к обороне Царицына, так как в ней принимал непосредственное участие Сталин¹⁵⁵.

Подготовка данных сборников велась, между тем, более квалифицированно, чем в 1920-е гг. Они стали в большей степени иметь тематическую направленность и выигрывали в археографическом аспекте. Причем, ряд сборников документов, упомянутых выше, появились в годы Великой Отечественной войны (1941 – 1945 гг.). Данные публикации имели, кроме академического, еще и воспитательное значение, так как служили делу патриотического воспитания советских людей, вступивших в великую битву с германским фашизмом.

Рассматриваемая тема нашла опосредованное выражение в ряде крупных научных трудов, а также и научных статей по различным аспектам истории Гражданской войны. Все они выполнены в жесткой системе координат методологии времени все более набиравшего силу культа личности Сталина¹⁵⁶. Но дальше постановки проблемы в информационном ключе авторы работ, указанных в примечании, не пошли.

Задачи специального рассмотрения темы укрепления морального духа бойцов и командиров Красной армии ни один автор до конца 1940-х гг. не ставил. Те же небольшие труды, обобщающие опыт партийно-политической работы, в которых находила фрагментарное освещение и рассматриваемая в монографии тема, почти не отличались друг от друга в структурном отношении. Им был свойствен набор одних и тех же цитат, в основном Сталина, а самое главное — поверхностный анализ всех проблем.

Таким образом, в 30-е – 40-е гг. прошлого столетия работ научного плана, специально посвященных теме морального духа Красной армии, не говоря уж о Белой армии, создано не было.

Лишь в начале 1950-х гг. наблюдается изменение характера работ, имеющих отношение к предмету исследования данной монографии. Те вопросы, которые наметились только конспективно в литературе 1930-х гг., начинают более подробно рассматриваться в ряде монографических и диссертационных трудов. Так, ряд постановочных проблем в сфере укрепления морального духа красных войск, взглядов на данную тему высшего военно-политического руководства Советской России просматривается в книге Н.И. Шатагина, посвященной теме военного строительства в годы Гражданской войны¹⁵⁷.

Необходимо подчеркнуть, что следствием определенного повышения внимания к изучению темы стало то, что в конце 1940-х – начале 1950-х гг. ее научная разработка осуществлялась посредством выполнения и защиты ряда диссертаций. В них, в комплексе с исследованием отдельных аспектов истории Гражданской войны, анализируются и вопросы, интересующие меня¹⁵⁸. Наиболее четко подобный материал представлен в кандидатских диссертациях М.Н. Лахтикова, П.А. Вотинцева, В.С. Владимирцева.

Первые два из указанных выше ученых смогли показать, например, значимость решительной борьбы с проявлениями национализма в боевой жизни и деятельности красноармейских коллективов как одного из факторов укрепления морального духа войск. Но данный аспект в анализируемых диссертациях исследован больше в информационном, чем аналитическом плане¹⁵⁹.

В кандидатской диссертации В.С. Владимирцева¹⁶⁰ вопросы укрепления морального духа бойцов и командиров частей и соединений советского Южного фронта исследуются более полно, нежели в кандидатских диссертациях М.Н.Лахтикова и П.А. Вотинцева. Исследователь, анализируя деятельность революционных военных советов Южного фронта и армий, входивших в его состав, военных комиссаров всех уровней и политических органов по организации партийно-политической работы в красных частях и соединениях, особое внимание уделил, в комплексе со всеми аспектами административно-политической, организационно-партийной, идеологической, культурно-просветительной работы, теме укрепления морального духа войск.

Анализ истории изучения темы на втором историографическом этапе советской историографии (1930 – первая половина 1950-х гг.) позволяет выявить основные историографические тенденции развития.

1. Меньшая, по сравнению с первым историографическим этапом, плодотворность научной работы. Даже при том, что в конце 40-х – начале 50-х гг. XX в. отдельные ее аспекты получили научную разработку на уровне кандидатских диссертаций, деформации культа личности серьезно девальвировали конечные научные результаты.

2. Публикация некоторых документов периода 1918 – 1922 гг. в годы Великой Отечественной войны. Это, кроме академической значимости, повлияло на процесс патриотического воспитания воинов, в первую очередь действующей армии.

3. Отсутствие целевых, комплексных исследований.

4. Недостаточная историографическая разработка исследуемой темы. В свет не вышло ни одной обобщающей статьи по истории ее изучения, не говоря уж о монографиях или диссертационных исследованиях.

Третий историографический этап (вторая половина 1950-х – 1991 гг.) В его хронологических рамках можно выделить три периода:

— первый период — вторая половина 1950-х – первая половина 1960-х гг.;

— второй период — вторая половина 1960-х – первая половина 1980-х гг.;

— третий период — вторая половина 1980-х – 1991 гг.

Первый период — вторая половина 1950-х – первая половина 1960-х гг. характеризовался рядом явлений, детерминировавших развитие отечественной исторической науки. Все они — порождение курса правящей коммунистической партии, выработанного на XX съезде КПСС (1956 г.), на преодоление последствий культа личности Сталина. Это нашло конкретное выражение в ряде явлений.

Во-первых, в условиях зачаточной реанимации творческой свободы предпринималась попытка возродить подлинно научные принципы исторических исследований. Руководствуясь решениями XX съезда КПСС¹⁶¹, ученые-обществоведы и гуманитарии сосредоточили внимание на создании трудов, особенно по истории советского общества, в которых предстояло исправить деформации, порожденные периодом культа личности Сталина. В советской исторической науке данная задача стала приоритетной¹⁶².

Значительную роль в повышении методологической стройности работ сыграло Всесоюзное совещание о мерах по улучшению подготовки научно-педагогических кадров по историческим наукам, проведенное под эгидой ЦК КПСС в 1962 г.¹⁶³ Оно стимулировало обращение ученых к исследованию фундаментальных проблем советского общества¹⁶⁴.

Однако по-прежнему приоритетной оставалась подготовка научных трудов в историко-партийном ключе. Так, за период с 1956 по 1961 гг. было опубликовано около 7 тысяч книг, брошюр, сборников статей по истории КПСС, что в два раза больше, чем за предыдущее пятилетие¹⁶⁵.

Во-вторых, на стройность господствовавшей тогда теоретико-методологической основы исторических исследований положительное влияние оказало то обстоятельство, что завершилось издание полного собрания сочинений Ленина (правда, методологическая стройность научных трудов должна в данной связи рассматриваться сквозь призму безраздельно господствовавшего тогда марксизма-ленинизма, хотя и избавлявшегося от влияния культа личности, но по-прежнему догматизированного настолько, насколько стало возможным, когда марксово учение перевели в большевистское измерение).

Кроме того, выпуск ленинских трудов рос в количественном отношении. Только за 1956 – 1957 гг. в научный оборот введено около 540 ленинских работ¹⁶⁶, среди которых имелось немало произведений, концептуально раскрывавших суть укрепления морального духа бойцов и командиров РККА в годы Гражданской войны.

Нельзя не заострить в данной связи внимание и на следующем обстоятельстве. Для преодоления последствий культа личности Сталина в методологии исторической науки сыграло значительную роль то, что в рамках работы по изданию полного собрания сочинений Ленина оперативно публиковались в периодической печати — газете «Правда», журналах «Коммунист», «Вопросы истории», «Исторический архив» и др. — новые документы Ленина. Если с 1951 по 1956 гг. опубликовали 35 новых ленинских документов, то в период с 1956 по 1960 гг. — более 100¹⁶⁷.

Особо следует подчеркнуть факт издания в 1959 г. XXXVI Ленинского сборника. В нем впервые увидели свет 636 документов Ленина, написанные им в период с марта 1917 г. по январь 1923 г¹⁶⁸. Всего в течение 1956 – 1961 гг. издали около 70 новых ленинских документов по военным вопросам¹⁶⁹.

Большим подспорьем для советских ученых явился выпуск в свет 25 томов второго издания сочинений Маркса и Энгельса, их избранных произведений в двух томах, а также избранных военных произведений Ф.Энгельса, тематических сборников из произведений Ленина по самым различным вопросам теории и практики правящей коммунистической партии, в том числе и по военным вопросам¹⁷⁰. Характерно, что в то время широкое распространение получило издание отдельных трудов Ленина. К концу 1950-х гг. ленинские труды были изданы на 92 языках, из них на 64 языках народов СССР и на 28 языках народов зарубежных стран. Общий тираж ленинских изданий в нашей стране за период 1917 по 1961 гг. составил 313158 тыс. экземпляров, причем на русском языке — 236724 тыс., на языках народов зарубежных стран — 18234 тыс. и на языках народов СССР — 58200 тыс. экземпляров¹⁷¹.

В-третьих, историки стали уделять повышенное внимание изучению роли и места Ленина как военного руководителя в годы Гражданской войны. И в подобном контексте исследователям пришлось проанализировать взгляды основателя Советского государства и на вопрос его отношения, в частности, и к Белому движению. Разумеется, анализ был построен в жесткой системе координат классового подхода к оценке исторических явлений¹⁷². Между тем, труды из цикла советской ленинианы сыграли в свое время методологическую роль в изучении истории Гражданской войны.

Конечно, с точки зрения современного уровня накопления исторических знаний, нельзя не сказать о противоречивости такого отношения к публикации ленинского идейно-теоретического наследия. В советской исторической науке, да и не только в исторической, из ленинских произведений сделали своего рода фетиш. Лениниана стала использоваться для «цитатных боев» с идеологическими противниками, а также в качестве обязательного и решающего аргумента для доказательств выдвигаемых тезисов. По образному выражению Д.А. Волкогонова, «ленинская духовная пища была также обязательна для каждого советского человека, как Коран у фундаменталистов в мусульманском мире»¹⁷³. Это нанесло, в конечном итоге, серьезный ущерб советской исторической науке.

Сознательно не вступаю в данной связи в дискуссию, так как она выходит за рамки предмета исследования. Но есть необходимость констатировать еще раз: впечатляющее по масштабам расширение публикаций произведений Ленина сыграло свою положительную роль (в той конкретно-исторической обстановке).

В-четвертых, были также изданы новые партийные и государственные документы, имевшие большое, в первую очередь методологическое значение для рассмотрения проблем истории Гражданской войны. Особенно важную роль для того времени сыграли принятые на XXII съезде КПСС в 1961 г. Программа и Устав Коммунистической партии Советского Союза¹⁷⁴. Не прошло бесследно и обсуждение вопросов методологии истории на расширенных заседаниях секции общественных наук Президиума АН СССР¹⁷⁵.

В-пятых, проблемами истории Гражданской войны вплотную начинают заниматься такие, на то время ведущие научные учреждения страны, как Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, Институт истории СССР АН СССР, АОН при ЦК КПСС, а также многие отдельные крупные специалисты.

В-шестых, значительному подъему советской историографии способствовало следующее обстоятельство: в 1957 г. начали издаваться журналы «Вопросы истории КПСС», «История СССР», «Новая и новейшая история». В 1959 г. возобновляется издание «Военно-исторического журнала». Одновременно начинает выходить в свет большое количество различных ученых записок и научных трудов.

В-седьмых, буквально произошел прорыв в источниковой базе исторических исследований. На фоне облегченного (правда, только несколько) доступа к архивным источникам, нельзя не отметить того, что большое количество документов, имеющих отношение к истории Гражданской войны, увидели свет в тематических сборниках¹⁷⁶. Издали некоторые работы крупных политических и военных деятелей партии, военачальников, погибших в годы сталинских репрессий¹⁷⁷, а также и воспоминания рядовых участников Гражданской войны¹⁷⁸. Практиковались также публикации археографического плана с подборками документов по Гражданской войне в научно-исторической периодике¹⁷⁹.

Небезынтересно отметить, что в источниковедческой разработке проблематики истории Гражданской войны появились и первые диссертационные исследования. Например, И.Н.Владимиров в кандидатской диссертации провел анализ организации документальных материалов Красной армии периода иностранной интервенции и гражданской войны¹⁸⁰.

В-восьмых, совершенствованию качества постановки научной работы способствовали и систематическая координация исследований, и улучшение информации ученых о новых изданиях путем подготовки специальных историографических обзоров и библиографических указателей, а также археографических публикаций¹⁸¹.

В-девятых, были сделаны робкие начальные шаги по привлечению внимания ученых непосредственно к изучению вопросов истории Белого движения. Такая тенденция нашла выражение в статье Г.Голикова, напечатанной в журнале «Коммунист»¹⁸². Автор утверждал: историки должны изучать противников революции и представлять их «реально, а не абстрактно». Поэтому перед исследователями ставилась задача изучения белого лагеря в целях «более четкого определения соотношения сил и средств противоборствующих сторон»¹⁸³. Подобная постановка вопроса дала возможность затронуть в том числе и некоторые проблемы морального духа применительно к белой армии. Правда, очень кратко, главным образом в рамках обобщающих трудов, либо монографий, где анализировались конкретные аспекты истории Гражданской войны.

В-десятых, появилось большое количество трудов историографического плана, где по целевому рассматривалась история изучения истории Гражданской войны. Одна из первых публикаций — статья «О некоторых вопросах истории гражданской войны», опубликованная в журнале «Коммунист»¹⁸⁴. В ней коллектив авторов выделил основные направления разработки проблем истории Гражданской войны в советской исторической литературе и указал на слабые места в этом вопросе. Последовавший вскоре за данной статьей целый ряд работ¹⁸⁵ значительно обогатил в целом историографию Гражданской войны.

Причем, стоит заострить особое внимание на том обстоятельстве, что, начиная с 60-х гг. ушедшего века, советские историки все больше уделяли внимания отдельным, малоисследованным вопросам из истории Гражданской войны. Так, по завершении издания многотомного труда «История гражданской войны в СССР» вышла в свет статья С.С. Хесина. В ней исследователь намечал ряд проблем, требовавших в то время первоочередной разработки в исторической литературе¹⁸⁶. Небезынтересен и коллективный труд ученых Института истории СССР «Советская историческая наука от XX к XXII съезду КПСС»¹⁸⁷, выполненный в форме сборника статей.

Но самое, пожалуй, примечательное явление в литературе историографического плана, заслуживающее отдельного анализа, — монография И.Л.Шермана¹⁸⁸. Автор проанализировал историографию 1920-х гг. в качестве особого этапа в изучении истории Гражданской войны. Он показал, как освещалась данная проблема в работах общего характера. Большая часть монографии посвящена анализу исторической литературы, отражающей ход Гражданской войны в различных районах страны.

Необходимо подчеркнуть, что историк сделал ряд обобщений, которые, как мне представляется, не потеряли актуальности и на современном этапе накопления исторических знаний. Так, Шерман писал: неправильно считать, что литература по проблемам Гражданской войны, изданная в анализируемых историографом хронологических рамках, представляет из себя исключительно мемуары и публицистику. Есть еще оригинальная группа мемуарно-исследовательских трудов, написанных крупными советскими военно-политическими деятелями. Наличие в них большого числа уникальных документов приближает данную группу трудов к произведениям научного плана¹⁸⁹. Подобная позиция не ставится под сомнение, а даже развивается в некоторых, например историографических и источниковедческих диссертационных исследованиях, защищенных в постсоветский период¹⁹⁰.

Заслуживают самого пристального внимания и некоторые подсчеты Шермана. За количественными показателями литературы о Гражданской войне, изданной в 20-х гг. минувшего века в Советской России, кроются небезынтересные качественные показатели, которые также раскрываются ученым.

В то же время, нельзя не отметить, что исследователь допустил тенденциозность при оценке научных трудов отдельных советских историков, занимавшихся проблематикой Гражданской войны в хронологических рамках, выбранных ученым для анализа¹⁹¹.

Тема нашла опосредованное и достаточно краткое выражение в изданных в 1957 – 1960 гг. в 3– 5-ом томах «Истории гражданской войны в СССР»¹⁹², а также и в «Краткой истории гражданской войны», увидевшем свет в 1960 г.¹⁹³ Причем, авторские коллективы данных научных трудов осветили тему в комплексе с показом борьбы красного командования за претворение в жизнь политической линии правящей партии большевиков на всемерное укрепление воинской дисциплины и правопорядка в РККА. Представляется ценным, например, обозначение позиции на необходимость совершенствования воспитательной работы, ставку в которой следовало сделать на достижение сознательного выполнения воинского долга каждым бойцом и командиром Красной армии. Конкретных же путей достижения столь сложной цели ни в одном из указанных выше научных трудов читатель не найдет. Даже в информационном плане.

Имеется также некоторый материал в монографиях, очерках, брошюрах, статьях, посвященных отдельным аспектам истории Гражданской войны¹⁹⁴. Но авторы трудов, указанных в примечании, не анализировали по-целевому и подробно взгляды военно-политического руководства Советской России и командования красных на проблему морального духа войск и его укрепления.

Необходимо подчеркнуть, что военные историки, специализирующиеся на проблематике истории Гражданской войны, не могли уйти от освещения вопросов укрепления морального духа бойцов и командиров Красной армии. По крайней мере, в постановочном ключе. Ведь освещая боевые действия Красной армии, исследователям приходилось непосредственно касаться проблем морального духа войск, степени их готовности защищать социалистическое Отечество от «иностранных интервентов и внутренней контрреволюции». Это видно на примере монографий В.Т. Сухорукова и К.В. Агуреева.

Первый автор, Сухоруков, анализируя сражения и бои XI Армии против белых войск генерала Деникина, показывает, как командиры, комиссары и политорганы всех степеней принимали решительные меры по восстановлению боеспособности и морального духа отдельных красноармейских частей, терпевших поражение от белогвардейцев. Историк, правда не утруждая себя особо приведением ярких примеров, утверждает, что самое пристальное внимание уделялось применению мер убеждения в обеспечении крепкой воинской дисциплины, апелляции к патриотическим чувствам бойцов и командиров. В то же время, судя по авторской концепции, получается, что меры принуждения почти не использовались. Но, в свете современного уровня накопления исторических знаний, становится ясным, что это далеко не так. Нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что исследователь рассмотрел локальную проблему¹⁹⁵.

Второй автор, Агуреев, в отличие от Сухорукова, дал обобщенную картину крупной проблемы — разгром белых войск генерала Деникина. Он больше акцентировал внимание на освещении положительных аспектов — успеха войск советского Южного фронта. Поэтому меньше освещена такая сложная проблема, как борьба органов военного управления с элементами разложения отдельных частей и соединений, особенно, в Первой конной армии. Однако взгляды военно-политического руководства Советской России и командования красных на проблему морального духа войск и его укрепления в монографии в плане обозначения темы просматривается достаточно четко. Видимо, не позволило Агурееву более сконцентрироваться на освещении моей проблемы и то обстоятельство, что он сосредоточился на анализе собственно военных аспектов боевых действий советского Южного фронта¹⁹⁶.

Намного больше материала несут работы, выполненные в историко-партийном ключе¹⁹⁷. Их отличительная черта— освещение темы организационно-партийной и идеологической деятельности правящей большевистской партии в войсках в годы Гражданской войны. А это подразумевало, в том числе, и анализ проблемы морального духа войск и его укрепления. Причем, как показывает контент-анализ и факторный анализ работы Ю.П.Петрова о деятельности военных комиссаров в годы Гражданской войны¹⁹⁸, около 26 % рассуждений автора освещают, в той или иной степени, именно рассматриваемую в монографии тему¹⁹⁹.

Характерно, что проблема нашла отражение и в некоторых диссертационных исследованиях, выполненных в историко-партийном ключе. Так, в кандидатской диссертации И.Е. Герасина²⁰⁰ обобщен богатый опыт партийно-политической работы на Южном фронте. Автор сделал большой акцент на вопросах повышения сознательности красных бойцов и командиров. При этом Герасин даже пытается детализировать отдельные формы и методы воспитательной работы, в том числе и в сфере укрепления морального духа личного состава частей и соединений. Представляется важным подчеркнуть следующее обстоятельство. Так как диссертация выполнена в историко-партийном ключе, то ее автор злоупотребляет цитированием партийных документов. А за такими цитатами не видно конкретного аналитического материала.

Таким образом, анализ исторической литературы и защищенных диссертаций (вторая половина 1950-х — первая половина 1960-х гг.), позволяет заключить: в процессе исправления искажений в исторической науке, порожденных культом личности Сталина, освещались, в какой-то степени по-новому, и аспекты, связанные с укреплением морального духа Красной армии.

Между тем, нет оснований говорить о том, что проблема конституировалась в самостоятельное научное направление. Она по-прежнему изучалась в комплексе с другими аспектами истории Гражданской войны.

Однако налицо и новая тенденция — защита первых кандидатских диссертаций, в которых в контексте обобщения опыта партийно-политической работы в масштабе советских фронтов против белых, затрагивалась и тема укрепления морального духа красных бойцов и командиров.

Второй период — вторая половина 1960-х – первая половина 1980-х гг. Советская историография стала развиваться под непосредственным влиянием политической линии по восстановлению авторитарных методов руководства исторической наукой, ограничению гласности. Ученым задавались не только методологические ориентиры, но и директивные установки, что писать и как писать. Подобные директивы не могли обсуждаться, а принимались к неукоснительному исполнению. Причем, озвучивались они партийными лидерами²⁰¹ либо публиковались в форме передовых статей в центральных партийных изданиях²⁰², а также и в отдельных изданиях в форме брошюр²⁰³.

Такое положение дел стало ничем иным, как реанимацией подходов периода культа личности Сталина. Не случайно, со второй половины 60-х. гг. XX в. историки практически перестали писать об отрицательных явлениях — порождениях уродливого явления культа личности Сталина. Претворение на практике в жизнь жесткой линии ЦК КПСС в отношении исторической науки обеспечило такие условия, когда на научные исследования начали воздействовать конъюнктурные установки. Думается, здесь будет правильным такое оценочное суждение: советские историки, непрерывно декларируя приверженность марксизму-ленинизму, обычно руководствовались не столько марксистско-ленинской методологией, сколько конъюнктурными партийными установками. А они всегда преподносились в качестве высшего достижения марксистской мысли и занимали места в огромном количестве на книжных полках²⁰⁴.

Поклонение трудам очередных генеральных секретарей ЦК КПСС не снимало с историков обязанности петь осанну произведениям Маркса, Энгельса, Ленина. Это напоминало не просто соблюдение правил хорошего тона, а больше священный ритуал. «Цитатные бои» набирали силу на идеологическом фронте, но стопорили дальнейшее развитие советской исторической науки в ее качественном измерении. Свобода дискуссий приглушилась всесилием партийного аппарата. Цензура, гласная и негласная, все чаще накладывала вето на свежие мысли, оригинальные идеи, толкая на прямой путь фальсификаций.

Сложилась ситуация, хорошо охарактеризованная В.В. Маяковским. Он говорил, что книги пишут для того, чтобы случилось новое, редактируют их для того, «как бы чего не вышло»²⁰⁵. В историографии утвердилась тенденция, которую в свое время крупный отечественный историк А.С.Лаппо-Данилевский считал губительной для исторической науки: стали доминировать оценки и мнения, но не факты ²⁰⁶. Если же кто из историков и осмеливался бороться за историческую правду, то незамедлительно следовали оргвыводы (А. Некрич, М.Геллер, П. Волобуев и др.²⁰⁷).

Правда, продолжали публиковаться сборники документов, дававшие некоторое приращение новизны к вошедшим в научный оборот документам и материалам²⁰⁸. Но документы публиковались, как правило, в купюрном изложении. Одновременно стал все более затрудняться доступ к архивным документам. Монополия на право введения их в научный оборот была отдана Институту марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Масса документов осталась недоступной для специалистов, что не могло не сказаться отрицательным образом на качестве научных исследований. Также избирательно публиковались и воспоминания участников Гражданской войны²⁰⁹.

Значительное большинство исследований по проблемам истории революции и Гражданской войны в России, по сравнению с хрущевской оттепелью, стало выполняться в историко-партийном аспекте. Следовательно, предмет исследования резко сузился — борьба КПСС с контрреволюцией. Более того, проблемы исследования контрреволюции, в том числе и Белого движения, были взяты под особый идеологический диктат ЦК КПСС. Культивировалось мнение диаметрально противоположное, имевшему место в первом периоде: заслуживает всемерной критики «чрезмерное освещение политики контрреволюции»²¹⁰.

Вместе с тем, несмотря на столь неблагоприятные условия развития советской исторической науки в то время, она окончательно не застопорилась. Имелся ряд условий, способствовавших тому, чтобы тема Гражданской войны, а в ее рамках и исследуемая в монографии проблема получила дальнейшую, пусть не столь глубокую, но все же научную разработку: .

Во-первых, некоторая компенсация в источниковой базе все-таки достигалась за счет продолжения публикаций сборников документов по Гражданской войне²¹¹, а также и мемуаров²¹². Разумеется, здесь снова надо вводить своего рода коэффициент корреляции, который учитывал бы давление официальной цензуры. Даже с такой оговоркой следует все-таки отметить следующее: в интересах темы монографии из мемуаров можно почерпнуть, главным образом в опосредованной форме и в ключе фактографии, небезынтересный материал.

Во-вторых, издавалась научно-справочная литература, появились публикации археографического и библиографического характера, служившие историкам добротными ориентирами в исследовательской работе²¹³. Особенно следует отметить появление диссертаций источниковедческого характера, где содержалось немало ценного материала, помогавшего историкам более глубоко осмыслить многие аспекты истории Гражданской войны²¹⁴.

В-третьих, несмотря на критику фетишизации ленинского теоретического, высказанную выше, нельзя не отметить, что в той конкретно-исторической обстановке принесло определенную пользу всемерное развитие ленинианы. Много внимания, в частности, уделялось изучению роли и места Ленина как военного руководителя Гражданской войны²¹⁵. Стиль изложения материалов в них был точно такой же, как и в работах, вышедших во второй половине 50 – первой половине 60-х гг. минувшего века. Только апологетические акценты выражены значительно сильнее. Разумеется, ни о каких критических аспектах в трудах о Ленине в то время речи быть не могло.

Между тем, детальный разбор ленинских подходов и оценок Гражданской войны, российской контрреволюции, в том числе и Белого движения, приведенный авторами работ, указанных в примечании, сыграл своеобразную роль методологического ключа для историков.

В-четвертых, продолжалось исследование истории изучения истории Гражданской войны²¹⁶, в том числе и на уровне диссертаций²¹⁷. Появилась серия трудов, авторы которых в системе координат методологических ценностей того времени пытаются дать историографическое осмысление достижений советских ученых, исследовавших проблемы истории Гражданской войны. Характерны в данном отношении работы Н.Н.Азовцева, Н.Ф.Варгина, П.А.Жилина, М.Захарова, Ю.И.Кораблева, И.И.Ростунова, В.Д.Поликарпова, Ю.А.Полякова, Д.К.Шелестова, М.В.Рыбакова²¹⁸ и др. Большинство из них и в дальнейшем остаются верными данной теме²¹⁹. Однако в трудах названных историков нет всестороннего историографического анализа темы, которой посвящена моя монография.

В-пятых, несмотря на особый идеологический контроль, официального запрета на исследования проблем контрреволюции не было. Ее стали рассматривать в рамках не очень крупной проблематики — истории мелкобуржуазных партий в России в 1917 – 1920 гг. На первый взгляд, здесь можно было отойти от традиционных подходов и заданных оценок. Появилась возможность реидеологизировать, в какой-то степени, исследования. Но этого не случилось. История мелкобуржуазных партий, то есть контрреволюции, вскоре стала изучаться исключительно как история краха мелкобуржуазных партий.

Однако по данной проблематике с 1963 по 1974 гг. опубликовали 16 коллективных и индивидуальных монографий и один сборник²²⁰. Небольшая научная проблема трансформировалась в самостоятельное научное направление советской историографии. Именно здесь получили освещение некоторые аспекты проблемы укрепления морального духа белых, главным образом в опосредованной форме.

Рассматриваемая тема становится заметной в обобщающих трудах по истории КПСС и отечественной истории на страницах, отведенных авторами периоду Гражданской войны²²¹. Здесь утверждается, например, что правящая партия большевиков делала ставку на воспитание высокой сознательности у бойцов и командиров Красной армии. И подобное являлось основой, в частности, и укрепления морального духа войск. Правда, не стоит искать здесь синтезированных обобщений о конкретных путях повышения эффективности и качества деятельности командования по укреплению морального духа бойцов и командиров РККА в годы Гражданской войны.

Намного подробнее, чем в вышепроанализированных фундаментальных обобщающих трудах по истории КПСС и отечественной истории, данная тема представлена в крупной двухтомной работе «Гражданская война в СССР»²²². Данный труд менее политизирован. Подобное стало возможным потому, что авторский коллектив двухтомника сосредоточил главное внимание на скрупулезном и достаточно удачном анализе операций, сражений, боев красных против белых. Тема укрепления морального духа красных дается, как правило, в постановочном плане, в тесном сопряжении с темой воинской дисциплины. Не смогли авторы фундаментального двухтомника показать негативные моменты, связанные с разложением отдельных частей и соединений Красной армии (если, конечно, не считать некоторых робких констатаций).

Представляет научный интерес и монография С.В. Липицкого «Военная деятельность ЦК РКП (б) 1917 – 1920», изданная в 1973 г. Ее автор смог подробно осветить весь спектр многоаспектной военной деятельности ЦК РКП (б). Конечно, в духе времени написания книги, Липицкий не счел необходимым показать, что ЦК РКП (б) фактически подменил органы государственной власти молодой Советской республики. Между тем, он смог акцентировать внимание на анализе деятельности государственных органов по укреплению морального духа красных войск. Однако Липицкий недостаточно уделил внимания данной теме, так как сместил акценты, главным образом на анализ организационно-партийной работы²²³.

Исследуемая тема нашла то или иное освещение в ряде специальных книг, монографий, очерков, брошюр, статей, воспоминаний, в которых рассматриваются различные аспекты истории Гражданской войны, в том числе и в трудах военно-исторического плана²²⁴.

Появились и диссертации, где исследовались различные аспекты истории Гражданской войны. В данном контексте затрагивалась и моя проблема²²⁵. Подобное следует расценивать как небольшое приращение научной новизны. Правда, с введением обязательного своего рода коэффициента корреляции, ибо диссертационные исследования выполнялись на той же методологической основе, что и печатные научные труды. Да и политическая конъюнктура, по моему суждению, при выполнении научных квалификационных работ перманентно довлела над их авторами и была более жесткой по форме. Ведь решался вопрос: будет ли защищена диссертация (а может и вообще не будет принята к защите), если возникнут хоть малейшие даже намеки на отклонение от официальных установок, выработанных идеологами ЦК КПСС.

Намного больше материала по рассматриваемой теме (в комплексе с другими проблемами) имеется в крупных монографиях и книгах, посвященных партийно-политической работе в советских Вооруженных силах²²⁶. В данных литературных артефактах есть солидный запас академической прочности, особенно просматривается жесткая детерминация раскрытия предмета исследования официальными идеологическими установками ЦК КПСС. Введены в научный оборот некоторые новые архивные документы, используемые, главным образом, иллюстративным методом, для доказательств тезисов исследователей, подогнанных под априорные схемы. Четко просматривается и тенденция рассматривать тему укрепления морального духа красных войск в тесном диалектическом единстве с проблемами политического, воинского, нравственного воспитания, личного состава РККА, повышения уровня воинской дисциплины, правопорядка и организованности²²⁷. Отдельных рассуждений заслуживают монографии В.Г. Колычева и Ю.П. Петрова²²⁸.

Первый автор, Колычев, применяет комплексный анализ основных аспектов столь сложной и многогранной проблемы, коей является партийно-политическая работа в Красной армии в годы Гражданской войны. Он синтезирует теоретические обобщения на базе богатого эмпирического материала, во многом взятого из архивных источников. В то же время Колычев, в силу упомянутых выше цензурных ограничений, использовал только те архивные документы, что были разрешены для введения в научный оборот высшими партийными идеологическими инстанциями. Причем, исследователь использовал архивные документы, в основном иллюстративным методом. Они зачастую подгонялись под концептуальную схему, априорно заданную.

Между тем, несмотря на вышеизложенное, приходится констатировать, что автору монографии удалось довольно четко наметить контуры системы деятельности командиров, политорганов, партийных организаций по дальнейшему укреплению морального духа в красноармейских частях и соединениях.

Конечно, сегодня монографическое исследование Колычева во многом устарело, особенно в контексте критического осмысления недостатков в деятельности командиров и военных комиссаров всех степеней, политорганов, партийных организаций именно в сфере воспитательной работы среди бойцов и командиров РККА. Однако нельзя не отметить, что монография Колычева представляет, несомненно, большой интерес.

Второй автор, Петров, монографию посвятил довольно объемной теме — строительству политорганов, партийных, комсомольских организаций армии и флота в 1918 – 1968 гг. Много внимания историк уделил периоду Гражданской войны. Это объяснимо, так как армейские политорганы созданы именно в годы Гражданской войны²²⁹. Петров, подобно Колычеву, использовал в исследовании большой пласт архивных документов. Принцип работы с ними аналогичен освещенному выше. Однако Петров, исходя из предмета исследования, акцентирует большое внимание на проблемах партийного строительства в Красной армии в годы Гражданской войны. Именно сквозь данную призму рассматривается, в частности, и тема, исследуемая в монографии.

В качестве обобщения замечу: позиция о значимости труда Колычева для современной исторической науки приемлема и для исследования Петрова.

Особенно стоит отметить, что в анализируемый период в историографии Гражданской войны не было места исследованию исторических персоналий вождей российской контрреволюции, Белого движения. Их имена всемерно умалчивались.

Воистину, nomina sunt odiosa²³⁰…

Зато в почете у историков — околонаучные категории, пропагандистские штампы типа «корниловщина», «деникинщина», «врангелевщина». В научно-справочных изданиях, например, их толкованию посвящались отдельные статьи²³¹. Данные псевдонаучные категории разбирались в трудах собственно историографического характера²³².

Таким образом, изложенное выше дает основания для выделения следующих принципиальных характерных черт историографии проблемы:

— она анализируется преимущественно в историко-партийном ключе; на нее сильнейший отпечаток наложил политический ангажемент, одним из следствий которого стало отсутствие критического аспекта в анализе деятельности правящей коммунистической партии, и особенно ее лидеров (за исключением официально разрешенной критики деятельности и деятелей всевозможных партийных оппозиций, которые складывались в ходе внутрипартийной борьбы в 1920-е – 1930-е гг.);

— тема нашла рассмотрение не только в обобщающих работах по истории КПСС, СССР, Гражданской войны, но и в специальных трудах, исследующих проблемы партийно-политической работы в Вооруженных силах молодой Советской республики в годы Гражданской войны. Причем, она рассматривалась, как правило, в комплексе с вопросами деятельности государственных органов по дальнейшему укреплению воинской дисциплины и правопорядка в частях и соединениях Красной армии;

— проблема не стала предметом комплексных исследований: не было издано ни одной крупной монографии, не защищено диссертации, хотя бы на уровне кандидатской, не говоря уже о докторской.

Третий период — вторая половина 80-х – 1991 гг. В условиях углубления кризиса в СССР, с утверждением ЦК КПСС курса на расширение гласности, подразумевавшего пересмотр истории Советского государства, деятельности правящей коммунистической партии по многим ключевым проблемам, произошли серьезные перемены в исторической науке. Ее дальнейшее развитие стало обусловливаться рядом существенных обстоятельств.

Во-первых, нарушилось монопольное единство взглядов на основные проблемы истории, появился плюрализм мнений. Вначале все это происходило в рамках марксизма-ленинизма, но постепенно процесс стал выходить за них. Сформировалась устойчивая тенденция пересмотра концепции развития Советского государства в 1920 – 1980-е гг. В эпицентре оказались проблемы переосмысления не только культа личности Сталина, но и того, как преодолевались его последствия, какие здесь имелись откаты назад и почему²³³.

Во-вторых, в условиях гласности ученые получили доступ к уникальным рассекреченным архивным документам²³⁴. Однако в данных публикациях непререкаем оставался и политический облик Ленина, других руководителей партии большевиков. Да и сам процесс рассекречивания архивных документов происходил медленно. В частности, медленно наращивалась источниковая база, которая позволяла бы критиковать некоторые позиции ленинизма, а также и практику ЦК РКП (б) в годы Гражданской войны в качестве правящей партии не с позиций политграмоты, подобно отдельным публицистам тех лет, а с научных подходов.

Правда, в 1989 г. в «Известиях ЦК КПСС» опубликовали циркулярное секретное письмо в форме постановления Оргбюро ЦК РКП (б) о политике по отношению к казачеству²³⁵. Тот самый теперь широко печально известный документ, давший толчок античеловечной политике «расказачивания» в годы Гражданской войны. Он заставил непредвзятых историков взглянуть на деяния РКП (б) как правящей партии в годы Гражданской войны под более критичным углом зрения. Но в основе своей, образ Ленина как человека и политического деятеля, а также и большинства его соратников был непререкаем. Следовательно, и публикации документов, связанных с именем основателя Советского государства, не претерпели особых изменений.

Причем, здесь наблюдался оригинальный парадокс: предмет публикаций документов являлся принципиально новым для советской науки, а позиции Ленина трактовались почти без изменений, в ключе, утвердившимся в советской науке ранее. Так, в 1989 – 1990 гг. в журнале «Вопросы истории КПСС» были опубликованы изъятые из архива пометки Ленина на первом томе книги Деникина «Очерки Русской Смуты»²³⁶.

Уже сам интерес к личности генерала Деникина, крупного деятеля Белого движения, для периода перестройки симптоматичен. Однако редакция журнала «Вопросы истории КПСС» не захотела сделать достаточно критического разбора ленинского документа, коим являются его пометки на знаменитой, но тогда в СССР изрядно подзабытой книге вождя Белого движения. Подзабытой, кстати, благодаря стараниям официальных идеологов ЦК КПСС, которые поместили неординарный труд генерала Деникина на многие годы в печально известный спецхран библиотеки им. В.И. Ленина²³⁷.

И, наконец, нельзя не отметить, что в годы перестройки не было издано ни одного специализированного сборника документов по Гражданской войне.

В-третьих, к концу периода появились публикации ярко выраженной антикоммунистической направленности. На уровне, главным образом, публицистическом и научно-популярном, развернулась антиленинская компания. Объективность, безусловная точность в передаче фактов, опора на доказательство через факты, честность и профессионализм авторов присутствовали здесь не всегда.

В-четвертых, правящая коммунистическая партия, пусть в несколько смягченных формах, но по-прежнему пыталась задавать историкам, специализирующимся на проблемах Гражданской войны, априорные схемы исследования. Наглядная иллюстрация тому — доклад генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева на торжественном заседании по случаю 70-летия Великой Октябрьской социалистической революции. В нем, хотя и по-новому, но формулировались оценки периода Гражданской войны²³⁸, на которые историкам следовало ориентироваться в исследованиях. Не случайно, во многих диссертациях, защищенных в период перестройки, ссылки на данный труд Горбачева, выполненный им в качестве все еще имевшего неограниченную власть генерального секретаря ЦК КПСС, являлись обязательными ²³⁹.

В-пятых, в годы перестройки не было достаточного количества археографических публикаций, а также работ, в которых бы проводилось источниковедческое осмысление материалов, имеющих отношение к рассматриваемой теме. Документы времен Гражданской войны, пусть даже ранее и неизвестные широким кругам общественности, эпизодически появлявшиеся в советской периодике, слабо обрабатывались археографически. Не отличались глубиной анализа и отдельные научные статьи источниковедческого плана, в которых авторы предпринимали попытку осветить, оставаясь, в основном, на старых методологических позициях, новые документы периода Гражданской войны²⁴⁰.

В-шестых, в общем массиве научных трудов по проблемам Гражданской войны пока что большую долю занимали работы, выполненные в историко-партийном ключе²⁴¹. Но наметилась тенденция вытеснения их трудами в ключе исследования проблем отечественной истории²⁴².

В-седьмых, рассматриваемая тема не находит подробного историографического осмысления. Правда, вышла в свет монография В.В. Рыбникова²⁴³, в которой рассматриваемая тема анализируется (в историко-партийном ключе) с позиций историографического анализа в комплексе с другими проблемами истории Гражданской войны.

В-восьмых, несмотря на появление и укрепление тенденции повышенного интереса исследователей к проблемам Белого движения, публикацию в данной связи ряда трудов²⁴⁴, издания некоторых мемуарных произведений белых²⁴⁵, нет достаточно серьезных оснований утверждать, что тема укрепления морального духа Белой армии получила научную разработку. Объектом исследования по-прежнему являлась Красная армия.

В-девятых, в рамках трудов по партийно-политической работе сузилась проблематика освещения опыта Гражданской войны. Следовательно, и рассматриваемая тема тоже не получила достаточной научной разработки.

Проблема монографии в историографии периода перестройки нашла опосредованное и достаточно краткое выражение в ряде работ по общим проблемам Гражданской войны²⁴⁶. Причем, одни авторы осветили тему в комплексе с показом борьбы органов военного управления за повышение уровня морально-психологического состояния личного состава в период оборонительных и наступательных операции Красной армии²⁴⁷. Другие же авторы показывают силу чувства советского патриотизма и пролетарского интернационализма бойцов и командиров РККА, которые, в отличие от белых, знают, за какие идеалы борются²⁴⁸. Однако подробный анализ состояния морального духа бойцов и командиров в таких трудах отсутствует.

Заслуживает внимания и работа В.П. Бокарева, посвященная выявлению роли и места VIII съезда РКП (б) в истории нашей страны, ее Вооруженных сил. Труд военного историка примечателен тем, что в нем показан, какой силы импульс дал VIII съезд РКП (б) борьбе с партизанщиной в Красной армии. Автор, однако, робко в своем исследовании внедряет новые подходы, которые тогда обозначились в исторической науке. Это стало возможным еще и потому, что Бокарев сковал себя в выполнении работы форматом традиционного историко-партийного исследования²⁴⁹.

Примечательное явление — диссертационные исследования лагеря контрреволюции, в которых нашла под новым углом зрения отражение, правда довольно фрагментарное, и рассматриваемая в монографии применительно к Белой армии тема²⁵⁰. Но по-прежнему приоритетной оставалась тема исторического опыта Советского государства в годы Гражданской войны²⁵¹.

Между тем, поистине новым моментом стала защита диссертаций, в которых исследовались исторические персоналии крупных советских политических и военных деятелей времен Гражданской войны. Причем, диссертации были очищены от сталинских и постсталинских оценок крупных фигурантов отечественной истории из лагеря большевиков в 1917 – 1920 гг.²⁵². Да и сам Сталин, как военно-политический деятель того времени, исследовался под новым углом зрения²⁵³. Впервые в советской историографии была защищена кандидатская диссертация по исторической персоналии Троцкого изучаемого мною периода²⁵⁴.

Контент-анализ и факторный анализ диссертаций по историческим персоналиям, указанным в подстрочном примечании, привел к следующему заключению. Более чем в 80% текста соискатели заостряют свое внимание на деятельности крупных большевистских военно-политических деятелей именно в сфере воинской дисциплины и правопорядка²⁵⁵. А в этих 80% около 40% текста несут семантические единицы, показывающие значимость патриотического воспитания бойцов и командиров РККА для укрепления морального духа войск. Но в анализируемых диссертациях нет в прямой постановке проблем, связанных с темой данной монографии.

Таким образом, давая общую оценку литературы и защищенных научных квалификационных работ периода перестройки, приходится констатировать: в это время не выполнялось ни одного комплексного исследования на уровне монографии или хотя бы кандидатской диссертации (не говоря уж о докторской), где бы анализировалось состояние морального духа красных и белых комбатантов в 1917 – 1920 гг.

В то же время, появились новые подходы к изучению темы. Их суть сводится к тому, что историки стали более критично оценивать деятельность правящей партии большевиков в годы Гражданской войны по укреплению морального духа войск, воспитательной работы с личным составом частей и подразделений.

Следовательно, предпринимались попытки под критическим углом зрения осветить и проблему, которой посвящена настоящая научная работа. Тем более, все это осуществлялось на уровне выполнения и защиты диссертаций, что свидетельствует об определенном качественном скачке в советской исторической науке.

Примечательная тенденция — постепенное вытеснение из исследовательского поля трудов, выполненных в сугубо историко-партийном ключе.

В целом, историография рассматриваемой проблемы — историография зачаточных тенденций, нереализованных планов. Впрочем, как и вся горбачевская перестройка.

Анализ степени разработки научной проблемы на третьем историографическом этапе — вторая половина 1950-х — 1991 гг. советской историографии, позволил выявить основные историографические тенденции развития.

1. «Синусоидальное» развитие историографии:

— попытки приближения к исторической правде в годы хрущевской «оттепели» (вторая половина 50-х — первая половина 60-х гг. XX);

— серьезный откат назад на фоне реанимации сталинских подходов, пусть и несколько модернизированных, в руководстве исторической наукой (вторая половина 1960-х — первая половина 1980-х гг.);

— новый поворот к максимальному приближению к исторической правде, детерминированный позитивными тенденциями горбачевской перестройки.

Поистине, «то взлет, то посадка»….

2. Гибкая реакция выпускаемой в свет литературы, вводимых в научный оборот источников, защищаемых диссертаций на изменения политической конъюнктуры. При этом остается неизменным сущностный стержень содержания указанных выше трудов — чрезмерная идеологизация, политизация, подгонка фактографии и фактологии под априорные схемы, в рамках которых выполняется социальный заказ правящего политического режима. Причем, попытки вырваться из такой схемы, предпринимаемые на протяжении более тридцати лет, оказались, в конечном итоге, неудачными.

3. Невозможность использования огромного массива архивных документов, проходивших по разряду секретных или совершенно секретных материалов (даже в период горбачевской перестройки). Такое не позволяло реконструировать события в максимальном приближении к исторической правде. Использование же архивных документов, разрешенных к введению в научный оборот официальными идеологами ЦК КПСС, проводилось, как правило, иллюстративным методом либо методом цитирования с последующим комментированием в соответствии с априорными оценками и идеологическими установками, выработанными в недрах центральных идеологических учреждений правящей коммунистической партии.

4. Критический аспект рассматриваемой проблемы выражен крайне слабо.

5. Изучение темы не в рамках предмета самостоятельного научного осмысления, а в рамках крупных обобщающих трудов по истории Гражданской войны (правда, в основном, в постановочном, декларативном плане). Особенно много внимания изучаемой теме уделено (в комплексе с проблемами политического воспитания, укрепления морального духа красных войск, воинской дисциплины и правопорядка) в трудах о партийно-политической работе в Красной армии в годы Гражданской войны. Внутри же проблематики рассматриваемая тема нашла большее отражение в публикациях об идеологической, политико-воспитательной работе с красноармейцами, нежели в трудах об организационно-партийной работе.

6. Отсутствие специального комплексного исследования изучаемой проблемы на уровне монографии, докторской и даже кандидатской диссертации.

7. Недостаточно глубокое проникновение в историю изучения темы. Она не нашла отражения ни в крупных обобщающих статьях историографического плана, ни в монографиях, ни в кандидатских диссертациях.

Постсоветская историография проблемы (с 1992 г.) носит, в силу ее молодости, неустойчивый и динамичный характер. На нее влияют, самым непосредственным образом, радикальные изменения в конкретно-исторической обстановке, в которой развивается наше Отечество с начало 90-х гг. XX в. Сегодня, с дистанции времени (более чем десять лет), можно утверждать: в постсоветской исторической науке в сфере изучения истории Гражданской войны появились качественно новые явления.

Во-первых, примерно к 1992 г. завершился, в основном, процесс разрушения старых концепций. Разрыв с прошлым стал историографическим фактом. Утверждаются (причем в жестокой борьбе старого и нового) принципы объективности, историзма, компаративизма. Благодаря этому, из научного оборота вытесняются агитационно-пропагандистские публикации, лживые работы о Сталине, его произведениях, слащавые книги о Ленине и об отдельных ленинских работах, различные подобного рода научно-популярные издания. В них, как правило, история толковалась упрощенно на базе не оригинальных фактов, а извлеченных из других книг. Данные труды не имеют научной ценности.

Во-вторых, качественно изменилась источниковая база исследований, главным образом после рассекречивания громадного количества документов, отложенных в архивах. Архивные документы, кроме всемерного облегчения допуска к ним исследователей, вводились в научный оборот и путем публикации в научных изданиях.

Причем, они публиковались без цензурных купюр по идеологическим и политическим мотивам²⁵⁶. Вновь введенные в научный оборот источники стали в исторической науке предметом источниковедческого исследования²⁵⁷. Но, с точки зрения археографии, нельзя не констатировать и того, что в периодике (особенно ненаучной) публикуются документы, слабо обработанные в археографическом отношении. В публикациях присутствуют элементы эклектики, когда, например, выдержки из мемуаров помещаются рядом с архивными документами.

В-третьих, в 90-е гг. прошлого века издавались мемуары участников Белого движения. Это, главным образом, советские публикации 1920-х гг. Есть и переиздания оригиналов из литературы русского зарубежья²⁵⁸. Но в них отсутствует редакционный комментарий, научно-справочный аппарат. Не все публикации отличаются и полнотой. Так, в постсоветский период знаменитое произведение Р.Гуля «Ледяной поход» печаталось не менее пяти раз, и его тираж составил не менее 550 тыс. экз. Однако в них воспроизведен текст, идентичный советскому изданию данной работы 20-х гг. ушедшего века, несмотря на то, что есть более полный текст, обнародованный самим автором в 1980-е гг. в нью-йоркском «Новом журнале»²⁵⁹.

В-четвертых, стали возможны тесные контакты отечественных и зарубежных ученых, что уже сказалось положительно на состоянии научной разработки моей проблемы. Итоги таких рабочих контактов нашли отражение в ряде небезынтересных публикаций²⁶⁰. Например, вышел в свет сборник «Гражданская война: перекресток мнений»²⁶¹, на страницах которого российские и зарубежные историки впервые открыто дискутировали по наиболее сложным проблемам истории Гражданской войны в России, а не вели жестокую заочную полемику, как в советское время, в том числе и по проблемам Белого движения. Подобное можно расценивать как повод для осторожного оптимизма в оценке перспектив дальнейшего международного сотрудничества историков.

В-пятых, наряду с творческим поиском, наблюдаются и поверхностные подходы. В отдельных работах, где внешне соблюдается новизна проблемы²⁶², но, в то же время, под общее и очевидное подгоняются факты. В таких трудах проводится слабый анализ, появляются обобщения, которые сводятся к подведению суммы фактов к общеизвестному постулату. Погоня за ложной актуальностью приводит к появлению откровенно слабых статей.

Появились и работы, которые иначе как дилетантскими не назовешь. Особенно в публицистике, где огульно очерняются Вооруженные силы нашей страны. Вышли в свет и работы, которые иначе как дилетантскими не назовешь. Так, в одной статье серьезно, но без серьезных доказательств, утверждается, что в годы Гражданской войны погибло 38 (!) млн. человек²⁶³. Хотя известно, что население России уменьшилось за 1917 – 1922 гг. примерно на 13 млн человек²⁶⁴. Все это, по моему разумению, обратная сторона творческой свободы, появившейся у историков сегодня.

В-шестых, в исследовании истории Гражданской войны произошла существенная смена приоритетов: предметом пристального изучения стало Белое движение, а противники, в первую очередь, красные, отошли на второй план. В 1990-х гг. в России издано не менее 30 монографий и учебных пособий, несколько журналов и альманахов, десятки сборников документов и материалов, а также значительное число иных документальных публикаций, защищено около 10 докторских и 30 кандидатских диссертаций, посвященных истории антибольшевистского и Белого движения²⁶⁵.

Исходя из такой статистики, думается, можно согласиться с современным историком В.И. Голдиным, подвергшим критике утверждение И.В. Михайлова о том, что «белое движение сегодня больше обсуждают, чем изучают»²⁶⁶. Здесь есть объяснение:

— рухнул советский политический режим, к власти пришли антикоммунистические силы; российская контрреволюция, сведенная, несмотря на свое «многоцветие», сведенная, в конечном итоге, к Белому движению и иностранной интервенции, долгие годы являлась в советской исторической науке предметом, по образному выражению В.И.Голдина, «не изучения, а главным образом обличения»²⁶⁷;

— источниковедческий фактор — появление реальной возможности использовать богатый и огромный пласт ранее недоступных архивных документов и материалов.

В-седьмых, тема Гражданской войны стала предметом для научных трудов историографического характера²⁶⁸. Отдельно стоит отметить работу В.И.Голдина, на которую я уже не раз ссылался.

Ученый сумел охватить большинство сколько-нибудь значимых работ последнего периода, изложить и прокомментировать их проблематику, основные подходы и выводы. Ему удалось охарактеризивать основные тенденции новейшей отечественной, а во многом и зарубежной историографии, выделить основные причины Гражданской войны, показать новые концеп­ции и современные подходы к проблеме движущих сил, социальных групп, интервенции, антибольшевистскому движению, итогам и последствиям войны.

Особенно следует отметить, что Голдин подчеркнул отличия новейшей отечественной историографии от советской. Если последняя трактовала Гражданскую войну с позиций героизма защитников советской власти, то уже с конца 1980-х гг. стали имитироваться ее трагизм, братоубийственный характер. От апологии классового подхода и «ленинской концепции» исследователи перешли к идеологическому и методологическому плюрализму, от истории преимущественно советской, «красной» — к истории противников большевиков²⁶⁹.

В целом, книга Голдина очень полезна не только для любого исследователя, но и просто интеллигентного человека, интере­сующегося периодом Гражданской войны. Она не только знакомит с массивом новейшей ли­тературы, но фиксирует современный уровень разработки соответствующих проблем, дает представление об основных подходах и выво­дах, обозначает ряд дискуссионных вопросов и неисследованных сюжетов.

Однако проблема, которой посвящено настоящее монографическое сочинение, не нашла пока что достаточно полного историографического осмысления. Относительно того, как она решалась в Красной армии, следует подчеркнуть: исследователи пытаются рассматривать ее в компаративном ключе, сквозь призму противостояния красных и белых²⁷⁰. В частности, данная тенденция нашла рельефное отражение в ряде постсоветских учебных изданий²⁷¹. Будучи автором или соавтором учебных пособий, я также придерживался компаративного ключа в их написании. Разумеется, исходя из норм элементарной научной этики, не даю своим публикациям оценку, ограничиваясь ссылкой на них в качестве историографического факта²⁷².

Но в учебных изданиях тема раскрывается исключительно обобщенно, что вполне естественно. Поэтому отдельного анализа заслуживают некоторые научные публикации.

Санкт-Петербургский ученый С.Н. Полторак посвятил монографию и докторскую диссертацию довольно сложной проблеме: воины-интернационалисты в рядах Красной армии²⁷³. Труды отличаются уникальностью. Они выполнены в самом начале периода смены парадигм в отечественной исторической науке.

И удивительно, как смог автор литературных артефактов, упомянутых выше, предугадать некоторые подходы уже тогда, в 1992 году. Ведь сегодня, более чем десять лет спустя, подобные подходы фактически утвердились в научных исторических исследованиях. Характерно, что в период ожесточенной полемики о дальнейших путях развития отечественной исторической науки в 1992 г., Сергей Николаевич Полторак не позволил резких оценок с элементами нигилизма по отношению к наработкам предшественников, творивших в советское время. Оценочные суждения ученого взвешенны, но критичны (не надо путать с критиканством — Г.И.).

В своих трудах Полторак использовал документы 56(!) центральных и местных архивов России, Украины и Беларуси. Данное обстоятельство, естественно, значительно повысило научную значимость его научных работ.

Поистине украшением монографии и диссертации Сергея Николаевича стали фрагменты о концепции мировой революции, которую разработали Ленин и Троцкий. Много внимания автор уделяет анализу морального духа интернациональных формирований в составе РККА. Именно здесь можно почерпнуть и материал, в основном, опосредованный, и о моральном духе бойцов и командиров РККА.

Д.А. Волкогонов через политические портреты Троцкого и Ленина, нарисованные ученым на базе уникального архивного материала, впервые тогда введенного им в научный оборот (правда, зачастую в упаковке из политизированных эмоций, с обличительным тоном)²⁷⁴, ярко раскрывает ту вакханалию репрессий в Красной армии, идеологами и организаторами которых явились два признанных большевистских вождя. Однако историк не показал, какие положительные аспекты имелись в деле укрепления морального духа Красной армии. Ученый упустил из виду, что данный процесс строился не только на репрессиях.

В целом, материал носит у Волкогонова эпизодический характер, а многие фрагменты страдают односторонностью, почти отсутствует взвешенный (без эмоций) анализ. Тем не менее, данные научные сочинения и сегодня представляют повышенный интерес.

М. А. Молодцыгин в своей монографии²⁷⁵ сосредоточил исследовательские усилия на очерке истории начального периода советского военного строительства. Раскрыт процесс большевизации старой армии как путь к созданию новой. Отдельные фрагменты книги отличаются не только дискуссионным, но и полемическим стилем изложения материала, особенно, при анализе деятельности Троцкого в качестве наркомвоена. Однако в монографии иногда проскальзывает излишняя категоричность автора в оценках.

Подобного недостатка М.А. Молодцыгин избежал в другой своей статье, размещенной в Интернете²⁷⁶. В ней дан глубокий анализ социального и национального состава Красной армии в годы Гражданской войны. Именно здесь имеются некоторые отрывочные опосредованные фрагменты, из которых можно понять, что национальный и социальный состав Красной армии имел прямое отношение, в том числе и к состоянию морального духа бойцов и командиров РККА.

Монография А. В. Горожанина и А.И. Леонова посвящена теме правового воспитания военнослужащих Красной армии в годы Гражданской войны на Юге России (ноябрь 1917 – ноябрь 1920 гг.)²⁷⁷. Авторы уделили некоторое внимание и проблеме морального духа бойцов и командиров войск советского Южного фронта.

Однако исследователи, по моей оценке, рассмотрели свою проблему несколько односторонне, раскрывая борьбу за крепкую воинскую дисциплину сквозь призму правового воспитания. Авторы, непонятно почему, остальным направлениям (к примеру, агитационно-массовая работа, правовая пропаганда) уделили недостаточно внимания. Нет обобщений на тему диалектики морального духа войск и правового воспитания личного состава. А ведь его качество влияет (и это, по моей оценке, аксиома) самым непосредственным образом на моральный дух и морально-психологическое состояние комбатантов в любой армии мира.

Оригинальный труд, посвященный анализу теоретической и практической деятельности Троцкого, написал генерал-майор в отставке, доктор философских наук, профессор, действительный член Академии военных наук Ю. Я. Киршин²⁷⁸. На его счету более 150 научных работ. В основу новой публикации лег обширный архивный материал.

В исследовании утверждается, что Троцкий — крупный военный мыслитель, внесший большой вклад в развитие военной теории, особенно в вопросы философии войны и мира, соотношения войны и революции, военного строительства, обучения и воспитания войск, военной стратегии, военной истории. Он являлся одним из родоначальников военно-теоретических взглядов марксизма, тоталитарного социализма. С позиций марксистской идеологии:

— объяснял классовую сущность и социально-политический характер войн, взаимосвязь войн и революций, разработал теорию гражданских войн;

— очертил предмет военной науки, выявил ее взаимосвязь с военным искусством, функции военной доктрины.

Книга состоит из восьми глав, в которых подробно раскрываются все положительные и отрицательные стороны личности Троцкого. Причем, в монографии Киршина выделяются как бы два блока: анализ военно-теоретических воззрений Троцкого и его практическая деятельность по реализации личных концептуальных построений. Особенно, когда речь идет о Гражданской войне. Именно здесь содержится и материал по проблемам морального духа Красной армии. Он показывает, что председатель РВСР выступал знатоком психологии красноармейской массы, умел личным примером воодушевлять бойцов и командиров на активные и решительные действия²⁷⁹.

В то же время, утверждает профессор Киршин, военные взгляды Троцкого основывались на марксистской теории насилия. Армия, по его мнению, — орудие мировой социалистической революции. Троцкий полагал, что Красную армию невозможно создать без насилия: так в годы Гражданской войны в России появились заградительные отряды, система заложников. По личным приказам Троцкого были расстреляны некоторые военные специалисты и многие дезертиры.

Между тем, признавая с первых строк монографии, что Троцкий — апологет насилия и репрессий²⁸⁰, Киршин недостаточно глубоко показывает, именно через деятельностный аспект роль Троцкого в применении массовых репрессий с целью укрепления морального духа красных войск. Почем-то не нашел отражения и сюжет о причастности Троцкого к геноциду казачества. Автор привел высказывание У. Черчилля о том, что Троцкий соединял в себе «организаторский дар Карно, холодный ум Макиавелли, жестокость Джека-Потрошителя...»²⁸¹. Согласившись с ним, философ не показал Троцкого таким же жестоким, как Джек-Потрошитель.

Монография только выиграла бы в научном отношении, если бы автор дал хотя бы краткую характеристику источниковой базы исследования. Можно было больше уделить внимания и анализу историографических наработок предшественников. В частности, заслуживает более детального анализа двухтомник Волкогонова о Троцком, а также и второй двухтомник данного автора — о Ленине ²⁸². Не упомянуто и о кандидатской диссертации И.З. Бойчева²⁸³.

К сожалению, не все в порядке и с оформлением научно-справочного материала монографии. Киршин по-прежнему ссылается на документы Центрального партийного архива, который в России постсоветской уже успел поменять название дважды²⁸⁴. Поменял свое название и Центральный государственный архив Советской Армии²⁸⁵.

Но, несмотря на подобные недостатки, мы имеем дело с добротным научным трудом, позволяющим взглянуть на неординарную историческую персоналию отечественной истории под новым углом зрения. Киршину удалось доказать, что Троцкий действительно смог внести заметный вклад в военную теорию:

— понятие сущности мировой войны, Гражданской войны;

— психология войн;

— теория перелома в ходе войн;

— перерастание локальных войн в мировую;

— концепция террора;

— способы предотвращения войн;

— соотношение военной науки и военной доктрины;

— сущность военного искусства.

Между тем, материал по рассматриваемой теме носит у философа фрагментарный характер.

Как видно, проблема морального духа Красной армии в прямой постановке в проанализированных трудах не ставилась. Исследовав обширный пласт источников и литературы, защищенных диссертаций, я пришел к следующему умозаключению обобщающего характера: есть достаточно оснований, чтобы раскрыть историю истории изучения своей темы применительно только к Белой армии.

Конечно, такая смена исследовательских интересов ученых-историков, причем диаметрально противоположная, когда история Красной армии резко отошла на задний план, не может не наводить на размышления о следующем: возникает опасность односторонности в изучении столь многоаспектного уникального исторического явления, коим является российская Гражданская война.

В то же время, следует подчеркнуть серьезное обстоятельство. Историограф, анализируя конкретную проблему, имеет дело с источниками, литературой, защищенными диссертациями, которые уже состоялись. Поэтому решение на исследование проблемы применительно к Белой армии, принятое мною, представляется более целесообразным.

Тема²⁸⁶ была косвенно затронута в военно-историческом очерке Ю.Гордеева²⁸⁷. Автор кратко описывает, как в белых войсках генерала Деникина проводилась воспитательная работа, затрагивает и взгляды белого лидера на проблему морального духа войск и его укрепления.

Правда, историк несколько категоричен, когда делает акценты на репрессивных мерах белого командования по искоренению преступности в подчиненных им войсках. Создается впечатление, что в Добровольческой армии не применялось мер воспитательного воздействия в целях укрепления морально-психологического состояния солдат и офицеров. Хотя, как показывает современный уровень накопления исторических знаний, это далеко не так.

Неординарным явлением стала, по моей оценке, книга В.В. Рыбникова и В.П. Слободина «Белое движение в годы гражданской войны: сущность, эволюция и некоторые итоги». Это первое в постсоветской историографии научное исследование, выполненное с новых методологических подходов. Авторы опирались на обширную источниковую базу, ядро которой составляют архивные документы²⁸⁸. Они доказали, что вооруженные силы белых политических режимов подразделялись на добровольческие и регулярные. Данное обстоятельство учитывалось в воспитательной работе с личным составом²⁸⁹.

Довольно небезынтересным представляется обобщение авторов о том, что добровольческие отряды «создавались в начальный период борьбы и впоследствии стали элитными войсками, особенно в составе Вооруженных Сил Юга России»²⁹⁰. Именно элитные части разложились у белых позже других. Именно здесь проблема укрепления морального духа личного состава строилась, в большей степени, на основе метода убеждения, по крайней мере, в 1918 – первой половине 1919 гг.

В то же время, В.В. Рыбников и В.П. Слободин недостаточно сконцентрировали внимание на том, какие взгляды исповедовали военно-политические лидеры белых по проблеме морального духа войск и его укрепления²⁹¹.

Заслуживает отдельного анализа учебное пособие Г.М. Ганчара «Кто такой барон Врангель»²⁹². Историку удалось раскрыть не только взгляды, но и некоторые формы и методы, применявшиеся генералом П.Н. Врангелем в целях дальнейшего укрепления морального духа, воинской дисциплины и правопорядка. Исследователь утверждает, что Врангель использовал жесткие меры принуждения к лицам, невзирая на их воинские звания и социальный статус²⁹³.

Между тем, последний военный диктатор белого Юга России, несмотря на то, что действовал со всей решительностью и энергией, ему присущей, практикуя широкий арсенал форм и методов (от репрессий до убеждения), не решил, однако, радикальным образом задачу укрепления воинской дисциплины и правопорядка, повышения уровня политико-морального состояния подчиненных ему белых войск²⁹⁴.

Сделал оригинальную заявку на исследование фундаментальной темы самарский историк А. Ф. Самойлов. В своей научной работе²⁹⁵ он обобщил исторический опыт и извлек уроки из деятельности органов государственной власти и военного управления на белом Юге России в годы Гражданской войны по воспитанию у офицеров любви к Отечеству. Исследование базируется на добротной источниковой базе, ядро которой составили архивные документы. Самойлов дает краткую характеристику морально-психологического состояния белых добровольцев на различных этапах боевых действий.

В то же время, автор слабо использует метод компаративизма, не желая сравнивать моральный дух белых и красных войск. Заслуживает большей полноты и четкости освещение степени научной разработанности проблемы. Некоторые теоретические положения в освещении взглядов военно-политических лидеров белого Юга России на проблему морального духа страдают неточностью формулировок.

Рассматриваемый вопрос нашел, в той или иной степени, отражение в диссертационных исследованиях, выполненных на две темы.

Первая — различные аспекты истории Белого движения²⁹⁶.

Вторая — исторические персоналии, в первую очередь лидеры, крупные военно-политические фигуры (А.И. Деникин, Л.Г.Корнилов, П.Н. Врангель, Н.Н. Юденич)²⁹⁷.

Контент-анализ и факторный анализ диссертаций, где исследуются различные аспекты истории Белого движения, показывает, что примерно более чем в 50 % текста констатируются и (или) анализируются военные аспекты проблемы, связанные непосредственно с армией. И в подобном контексте присутствует анализ и (или) констатация проблем, связанных с воинской дисциплиной и правопорядком, моральным духом белых войск²⁹⁸.

Общая черта всех диссертаций — недостаточное внимание уделено анализу взглядов военно-политического руководства Советской России и командования красных на вышеназванную проблему.

В защищенных диссертациях, посвященных историческим персоналиям Белого движения, проблеме моей монографии уделяется значительно больше внимания, нежели в группе тех диссертаций, где исследуются различные аспекты его истории.

Контент-анализ и факторный анализ второй группы указанных выше работ показывает, что примерно более чем в 80% текста констатируются и (или) анализируются военные аспекты проблемы, связанные непосредственно с армией. А в этом проценте около 30% занимает констатация и (или) анализ проблем, связанных со сферой, которая исследуется в моем научном труде²⁹⁹.

Анализируя постсоветскую историографию проблемы, нельзя обойти вниманием уникальные печатные труды, а также и докторскую диссертацию военного историка Е. С. Сенявской, выполненные в ключе научных исследований по исторической психологии и посвященные раскрытию феномена «человека воюющего» во «внешних» войнах России³⁰⁰.

Автор исключил из предмета своего исследования Гражданскую войну в силу ее специфичности. Между тем, теоретико-методологические обобщения Е. С. Сенявской по проблемам морального духа войск, морально-психологического состояния частей и подразделений, ведущих боевые действия, преломленные через новый взгляд на отечественную военную историю, изложенные отточенным литературным стилем, имеют значение и для темы данного монографического исследования.

Таким образом, давая обобщенную оценку постсоветской историографии рассматриваемой проблемы, следует подчеркнуть, что научная разработка темы состоялась и продолжается. Но, главным образом, применительно к Белому движению.

Не может, видимо, не настораживать и то, что, повторим еще раз (не побоюсь упреков в тавтологии) ушли далеко на второй план аспекты рассматриваемой проблемы применительно к Красной армии. Но с другой стороны нет оснований для драматизации ситуации: ведь постсоветская историография развивается динамично.

Основными же историографическими тенденциями развития постсоветской историографии являются следующие:

1. Введение исследователями в научный оборот большого количества архивных документов и материалов, бывших до недавнего времени засекреченными. Однако имеют место случаи, когда авторы трудов, в погоне за достижением новизны посредством введения в научный оборот новых архивных документов, подменяют их исследовательский анализ обильным цитированием. По-прежнему практикуется в очень больших объемах иллюстративный метод их использования. Много проблем, в плане повышения качества, остается при публикации материалов археографического характера, а также и источниковедческого плана.

2. Полярная смена исследовательских приоритетов в научной разработке рассматриваемой проблемы: ей стало уделяться пристальное внимание применительно к белым политическим режимам и Белой армии.

3. Непосредственно пока что отсутствуют крупные научные разработки как собственно исторического, так и историографического плана.

4. Как и в советской историографии рассматриваемой проблемы, тема анализируется в комплексе с вопросами морального духа войск, укрепления воинской дисциплины и правопорядка в белых войсках.

Зарубежная историография включает в себя следующие составные части:

— историография русского зарубежья;

— собственно зарубежная историография.

Историография русского зарубежья. Ее можно разделить на белоэмигрантскую и «пограничную» историографию.

Под белоэмигрантской историографией подразумевается литература по проблемам революции, Гражданской войны, Белого движения, белой эмиграции, изданная в русском зарубежье в 1920 – 1940 гг. Ясно, что не всех авторов таких работ можно отнести именно к белоэмигрантам. Но с учетом предмета их научного интереса, думается, здесь применима дефиниция «белоэмигрантская историография».

Под «пограничной» историографией имеются в виду изданные после Второй мировой войны в русском зарубежье работы участников Белого движения или их потомков. Их можно отнести и к белоэмигрантской историографии (поэтому я и называю её «пограничной»). Но они издавались в 60 – 90-х гг. XX в., когда белая эмиграция фактически растворилась в более широкой общности — русском зарубежье³⁰¹. Значит, есть основания для предложенной дефиниции.

Необходимо также подчеркнуть, что тема рассматривалась в историографии русского зарубежья, главным образом, применительно к Белой армии. Относительно Красной армии она поднималась опосредованно, как правило сквозь призму агитационно-пропагандистских материалов, где обличались победители-большевики³⁰². Соответственно, ни о какой объективности в подобных материалах речи быть не могло. Особой научной ценности они не представляют. Их можно расценивать только как историографический факт. Поэтому сделаем в данной связи главный акцент на Белой армии.

Белоэмигрантская историография характеризовалась рядом явлений, детерминировавших развитие исторической науки в русском зарубежье, в том числе и по отношению к рассматриваемой проблеме.

Во-первых, у белоэмигрантской и советской историографии имеются отдельные общие черты:

— многие публикации — реакция на только что минувшие события;

— основной жанр изданий — воспоминания, очерки, документальные публикации, историографические и библиографические обзоры;

— примерно в одно и то же время появились серьезные научные исследования.

Подобное могло бы служить условием, способствующим взаимообогащению двух ветвей отечественной исторической науки в случае их сотрудничества. Однако этого не случилось, так как изначально советская и белоэмигрантская историография находились в жестокой конфронтации по идейно-политическим мотивам.

Но если конфронтационность белоэмигрантской историографии, кроме вышеуказанного, брала во многом свои истоки в сфере социальной и личной психологии (горечь поражения, потеря Родины, формирование нового социума и.т.д.), то в советской историографии линия на конфронтационность была узаконена на уровне директивных установок правящей большевистской партии.

Именно под эти установки вынужденно подстраивались исследователи. Например, А.П. Алексашенко в докторской диссертации, анализируя белоэмигрантскую историографию по проблеме партизанского движения на белом Юге России, писал: «Потерпев поражение в борьбе с советской властью, деятели контрреволюции принялись «объяснять» события периода гражданской войны, одновременно намереваясь контрабандой протащить антисоветские идеи и концепции» — разрядка моя — Г.И.³⁰³.

Во-вторых, наряду с общими чертами белоэмигрантской и советской историографии имеются и особенные:

— условия бытия эмигрантских авторов, проживающих в разных странах, в корне отличаются от советских, что наложило непосредственный отпечаток на их творчество;

— наличие у белоэмигрантских исследователей большой степени творческой свободы, отсутствие жесткого идеологического диктата со стороны государств проживания, а уж тем более репрессий по идеологическим мотивам;

— достаточно свободный доступ ко многим уникальным документам белого движения, возможность контактов с его бывшими лидерами.

В-третьих, белоэмигрантская историография развивалась в сложных экономических, социально-политических и психологических условиях, связанных с поражением Белого движения в Гражданской войне и потерей Отечества огромным количеством его участников. Однако интеллектуальная деятельность продолжалась. В 1921– 1924 гг. в эмиграции издали 3775 названий книг, от русской классики, детской литературы до естествознания³⁰⁴. С 1921 по 1930 гг. ученые русского зарубежья провели 5 съездов «академических организаций», где тон задавали бывшие профессора и доценты бывших русских университетов³⁰⁵.

В-четвертых, интенсивно создавалась источниковая база. Здесь обращают внимание на себя три обстоятельства:

1. Публикация документов по истории Гражданской войны велась с самого начала белой эмиграции. Например, в 1921 году в Софии планировался выпуск многотомника «Революция и гражданская война в России (собрание исторических материалов)».

Такой интересный замысел не реализовался, есть только примерный план издания, по которому можно судить о намерениях составителей. Из него вытекает, что данный труд должен был вобрать в себя соответствующие документы, характеризующие события в России со времен февральской революции: «Значительное количество таких документов было рассеяно по архивам многочисленных правительственных учреждений, действовавших в различных местах России... Не преследуя никаких партийных целей, с одной стороны, и не гонясь за сенсационными разоблачениями, издатель при подборе будет руководствоваться исключительно их общественной ценностью, с точки зрения возможно полного освещения исторических событий указанной эпохи», — писали составители несостоявшегося многотомника ³⁰⁶.

2. В 1921 – 1929 гг. в Берлине издали «Архив русской революции»³⁰⁷. Он стал сборником поистине уникальных документов времен революции и Гражданской войны (1917 – 1922 гг.).

3. Особо же крупным событием является создание в Праге в 1931г. Русского заграничного исторического архива, где откладывалось множество документов по истории революции и Гражданской войны³⁰⁸.

В-пятых, интенсивно создаваемая источниковая база стимулировала выполнение различных работ. Например, в библиографическом указателе русских изданий, вышедших за границей в 1918 – 1924 гг. (Прага, 1924). В отделе «История революции и Гражданской войны», в различных рубриках насчитывается 2024 названия³⁰⁹. Причем, данный отдел являлся богатым не только по количеству названий, но и по числу серьезных работ. Отдельные из них имеют прямое отношение и к теме моей монографии.

В-шестых, к плодотворному творчеству исследователей побуждало то, что с первых дней в белой эмиграции функционировала литературная критика. Так, в Берлине издавался критико-библиографический журнал «Русская книга», выходивший в свет с 1921 г. под названием «Новая русская книга». В нем помещались библиографические обзоры статей, рецензии на книги А.И. Деникина, В.В. Залыгина, П.Зеленкова, В.М. Чернова, Ю.Мартова и др. Это было именно критико-библиографическое издание, без какой-либо партийной окраски. Поэтому рецензии носили, насколько это было возможным, объективный характер, отмечая литературно-художественные и научно-исторические достижения или недостатки той или иной книги.

Однако нельзя утверждать, что критика являлась абсолютно беспристрастной. Этого невозможно достичь в условиях, когда эмиграция —следствие поражения Белого движения, других контрреволюционных сил в Гражданской войне.

Я не согласен с тезисом А.И. Ушакова, что якобы принцип историзма изначально основной «в работах русских эмигрантов о гражданской войне». Ученый сам противоречит себе, отмечая, что данные труды прежде всего не претендовали на всеобъемлемость исторических писаний и, как правило, не были исследовательскими работами. Практика показывает: в воспоминаниях, очерках, биографиях, в отличие от строгих научных исследований бывает очень трудно неукоснительно следовать принципам объективности и историзма.

В то же время, можно согласиться с Ушаковым, утверждающим, что в работах белоэмигрантов меньше политизации по сравнению с советской историографией³¹⁰.

Необходимо подчеркнуть, что на протяжении 20-х гг. XX вв. тема научного труда, выносимого на суд читателей, нашла отражение в воспоминаниях, посвященных совсем недавно окончившимся событиям Гражданской войны. Их можно классифицировать по двум диалектически взаимосвязанным группам:

1 Собственно мемуаристика, выполненная по классическим канонам жанра³¹¹;

2. Мемуарно-исследовательские работы³¹².

Общим для обеих групп таких работ является то, что они написаны непосредственными участниками революции и Гражданской войны в 1917 – 1922 гг.

1. Собственно мемуаристика, выполненная по классическим канонам жанра. Давая обобщенную характеристику данной группе трудов, следует отметить то, что они, неся на себе все признаки мемуаристки в классическое ее варианте, отличаются, между тем, от подобных произведений, изданных в ходе Гражданской войны. Причем, главное отличие — резко критический аспект. Острие критики направлено против вождей Белого движения. Но она во многих местах предвзята, так как рождена под психологическим воздействием на авторов горечи поражений и утрат, а также и статуса изгнанников.

Поэтому исследователь сталкивается при анализе произведений, входящих в группу, указанную выше, с множеством элементов субъективизма, который имеет место в мемуаристике вообще, но резко усиленного обстоятельствами, проанализированными выше. Вряд ли можно, например, безоговорочно принимать такое утверждение Г.И.Раковского³¹³: у белых добровольцев в период их окончательного разгрома Красной армией абсолютно отсутствовало чувства патриотизма³¹⁴. Думается, правомочно говорить, как свидетельствует современный уровень накопления исторических знаний, о подрыве морального духа белых войск, их обвальном разложении. Но обвинять белых в тот критический момент в полном отсутствии патриотизма — излишняя категоричность.

Значимость произведений анализируемой группы, безусловно, различная. Представляет повышенный интерес книга профессора К.Н.Соколова «Правление генерала Деникина»³¹⁵. Ее автор — ближайший сотрудник единоличного военного диктатора белого Юга России, член Особого совещания. Его труд — классический образец мемуаров с ярко выраженным субъективизмом автора и определенной амбициозностью в плане изречения истин в последней инстанции. Соколов хронологически излагает события на Юге России, иллюстрируя их личной жизнью. Критика отмечала, что «его бойкий язык, откровенный до цинизма, признания и выводы, невольно привлекают внимание, оживляют хронику малых и больших событий»³¹⁶.

Автор уделяет много внимания разбору ошибок генерала Деникина, в том числе и в воспитательной работе с личным составом. Например, критикует своего бывшего шефа за то, что тот недостаточно апеллировал к чувству патриотизма солдат, акцентировав основное внимание на офицерах. Однако Соколов, будучи в чем-то правым, умалчивает о том, что здесь большая доля его вины. Ведь он возглавлял ОСВАГ — главный идеологически орган деникинской диктатуры на Юге России.

Заслуживают тщательного внимания и две уже упомянутые выше работы Раковского, бывшего военного корреспондента ряда белых газет. После ознакомления с заголовком второй работы «Конец белых (от Днепра до Босфора). Вырождение, агония, и ликвидация» становится ясным, что автор будет беспощадным в оценках Белого движения. Небезынтересно, что сам бывший военный корреспондент писал в предисловии к первой книге: «Я буду рад, вполне удовлетворен, если книга будет прочитана, как исторический сборник фактов и некоторых документов, воспринятых сквозь призму личных впечатлений и переживаний близкого свидетеля и очевидца происходивших событий, если даст представление о характере гражданской войны на Юге России»³¹⁷.

Раковский дает много критики, приводя те или иные факты, пытается критически обыграть некоторые детали. У него много отрицательных высказываний о формах борьбы с большевистской Россией. Это в значительной степени обусловлено ориентацией на «третью силу»³¹⁸. Но отсюда вытекает то, что он пытается в отдельных фрагментах излишне сгустить краски, показывая степень разложения деникинских и врангелевских войск и тыла. Оказавшись в плену личной концепции, Г.Раковский допускает много субъективных оценок, противоречий, в частности в оценке степени патриотизма белых войск.

Тем не менее, анализируемые произведения несут много ценного материала по проблемам, входящим в круг моих исследовательских интересов. Например, можно составить некоторые представления о степени упадка воспитательного воздействия на солдат и офицеров со стороны командования белых, отсутствия здесь четких установок.

Особо повышенный интерес для исследуемой темы представляют мемуары В.В. Шульгина «1920. Очерки»³¹⁹. Известный лидер русских националистов, член Государственной думы, один из тех, кто непосредственно стоял у истоков Добровольческой армии, талантливый журналист, он вскрыл в своих очерках противоречия, которыми был полон лагерь белых, что положительно оценила советская историография. Так, Василевский (не Буква) писал: никто так не смог «похоронить белую мечту, так глубоко вбить осиновый кол в это, как профессиональный идеолог правых Шульгин»³²⁰.

Видимо, симптоматично, что его творчеством интересовался Ленин. Известно, что в его библиотеке, вместе с «Очерками Русской Смуты», написанных генералом Деникиным, стояли и книги Шульгина «Нечто фантастическое» и «1920».

Я классифицировал шульгинский труд как промежуточный между собственно мемуарной и мемуарно-исследовательской литературой. Произведение имеет четко выраженный критический аспект. Книга построена на отдельных очерках, сюжеты которых связаны центральной фигурой Шульгина. Она, написанная блестящим языком, ярко, эмоционально, убедительно раскрывает теневую сторону Белого движения.

Для рассматриваемой проблемы особую ценность представляют оригинальные рассуждения автора о том. что, отчего и почему дело белых потерпело неудачу. Одну из причин Шульгин видит в отсутствии четкой системы воспитания воинов. Автор, безусловно, прав, когда упрекает, например, генералитет ВСЮР, и, в первую очередь, их главкома в том, что, как показывает контент-анализ и факторный анализ текста книги³²¹, солдаты и офицеры не были вооружены пониманием четких лозунгов борьбы.

Особенно мало внимания, по Шульгину, уделялось патриотическому воспитанию белых солдат. Однако перед нами констатация, а не анализ конкретных форм и методов воспитательной работы в частях и подразделениях ВСЮР.

Нельзя не вспомнить и знаменитый «Ледяной поход» Р. Гуля. Написанная по горячим следам отгремевшего безумия братоубийства, изданная в 1923 г. в Берлине, где оказался в изгнании бывший белый волонтер, а теперь писатель, неоднократно переизданная (что выше отмечалось) книга, будучи мемуарной, явно выходит за пределы данного жанра. И не случайно, книга Гуля находится постоянно в поле зрения современных исследователей. Причем, некоторые из них задают вопрос: сочинение Гуля — это мемуары или исследование³²²? Вопрос, на мой взгляд, правомерный.

Для темы монографии в неординарном сочинении Гуля представляют повышенный научный интерес фрагменты, показывающие моральный облик белых волонтеров. Автор, сам бывший доброволец, беспощаден в описании того, как гражданская война калечит души людей, размывая не только понятия об офицерской чести, но элементарные общечеловеческие ценности. Гуль обрубает ангельские крылья «первопоходникам», которые им пришили портные от литературы не только из русского зарубежья, но из постсоветской России, рассказывая о зверствах белых офицеров по отношению к населению.

Мемуарно-исследовательские работы. Их анализ следовало бы начать с двух уникальных трудов двух неординарных военно-политических лидеров белого движения — генералов Деникина и Врангеля, написанных в изгнании³²³. Но они станут проанализированными ниже в контексте характеристики источниковой базы исследования. А начну раскрытие проблемы с исследования произведений двух крупных деятелей Белого движения А.С. Лукомского и П.Н. Краснова. В их анализе применялся, в первую очередь, метод компаративизма.

А.С. Лукомский принимал самое активное участие в процессе генезиса белого движения, формирования Добровольческой армии, был помощником главкома ВСЮР, эволюционировав в период деникинской диктатуры от единомышленника генерала Деникина до участника военной оппозиции Врангеля против главкома.

П.Н. Краснов являлся атаманом Всевеликого войска Донского, жестко вел борьбу за власть в Белом движении с генералом Деникиным в 1918 году, в ходе которой имел серьезные политические столкновения с Лукомским, твердо проводившим политическую линию командующего Добровольческой армией. Немаловажно также и то, что оба произведения написаны примерно в одно и то же время.

Лукомский и Краснов используют большое количество документов, имевшихся в их распоряжении. Отдельные из них, особенно в работе Краснова, носят уникальный характер. Именно из данных документов можно составить цельное представление о некоторых аспектах взглядов военно-политического руководства и командования белых на проблему морального духа войск и его укрепления.

Для обеих работ являются типичными субъективизм и тенденциозность. В то же время, Лукомский, в отличие от Краснова, понимал свой субъективизм. Он писал, что правдивая история Гражданской войны «написана будет не ее современниками, а последующими историками, которые пользуются описаниями современников как материалом... Будут писать и делать заключения, как это представляется мне. А истина получается из описаний одних и тех же событий»³²⁴.

Но Лукомский увлекается политической стороной событий. Военные же аспекты, а также проблемы воспитания личного состава частей и соединений белых в особенности, на многих страницах книги преподносятся фрагментарно, в постановочном ключе. Да и неприязнь к генералу Деникину особенно не маскируется автором.

Попытка Краснова быть объективным оказалась неудачной. Надо признать, что он — талантливый литератор. Стараясь подчеркнуть объективность, генерал Краснов пишет работу от третьего лица, именуя себя все время «атаман». Но это ему не помогло. В каждой строчке «Всевеликого войска Донского» чувствуется трагедия проигравшего борьбу за власть и вынужденного уйти с политической арены деятеля.

Выглядят неубедительными, например, попытки огульного обвинения Красновым Деникина в том, что последний якобы не заботился о воспитании доблести у добровольцев, не поддерживал крепкую воинскую дисциплину, традиции императорской армии, в том числе и российского патриотизма. Данная мысль у атамана проходит, судя по контент-анализу и факторному анализу³²⁵, через все произведение.

Как итог, заметим: проанализированные работы отражают личностные позиции авторов. Под их концепции зачастую подгоняются и введенные в научный оборот уникальные документы. Тем не менее, без этих трудов исследование проблемы вряд ли можно считать полным.

Вышеизложенное позволяет заключить: подлинно научную картину исследования темы морального духа белых и его укрепления в годы Гражданской войны проанализированные мемуары обеих групп дать не могут. При всей их ценности приходится констатировать: среди авторов данных работ не было ни одного историка-профессионала. Поэтому они не могли, даже намереваясь достичь исторической правды, осознать те принципы и методы, которыми им приходилось пользоваться при написании работ.

Кроме того, авторы таких работ, взявшие на себя роль историков-любителей, не могли ясно поставить свою познавательную цель. И, следовательно, они, по меткой характеристике А.С. Лаппо-Данилевского, не могли предоставить систематическое единство своему знанию исторической действительности, «не смешивая разных понятий»³²⁶.

В данной связи особую значимость приобретает тот факт, что в 20-е гг. XX в. в белой эмиграции появилась литература, которую, по моему мнению, можно считать исследовательскими трудами, выполненными не историками-профессионалами.

В 1921 г. в Праге вышла в свет книга бывшего начальника разведывательного и оперативного управления штаба Донской армии В. Добрынина об участии донского казачества в борьбе с большевизмом в 1917 – 1920 гг.³²⁷ Она носит очерковый характер и рассчитана на иностранного читателя. Но в ней есть все признаки исследования. Автор не просто публикует большое количество документов, но и проводит их анализ. При этом старается сохранять объективность, не замалчивать неугодные факты.

Добрынин много внимания уделил анализу военных действий, несогласованности в действиях штабов Добровольческой и Донской армий, вызванных, в значительной степени тем, что генералу Деникину последняя армия в составе ВСЮР подчинялась только оперативно³²⁸. В данном контексте автор, правда довольно фрагментарно, в постановочном плане, осветил проблему воспитательного воздействия на личный состава Добровольческой армии. Он, в частности, замечает, что наличие большого количества офицеров в составе армии создавало трудности в воспитательной работе. Добрынин бросает косвенный упрек добровольцам, что они не всегда были патриотичны. По его мнению, это нашло отражение, в частности, в пренебрежительном отношении многих добровольцев к казакам.

С такой постановкой вопроса вряд ли можно согласиться. Здесь присутствует односторонность. Проблема взаимоотношений белых волонтеров и казаков на Дону в 1918 г. — неоднозначная тема. Ее, как показывает современный уровень накопления исторических знаний, целесообразно рассматривать не с сугубо военной точки зрения, а с военно-политической. Причем, политические аспекты проблемы, о которой идет речь выше, являются приоритетными.

В то же время, в труде Добрынина имеется уникальный, именно политический фрагмент. Он может дать современным исследователям довольно своеобразный методологический ориентир. Добрынин спрашивает: если бы за советскую власть действительно встала вся Россия, то «неужели бы горсть борцов не была бы раздавлена русским колоссом?»³²⁹.

Ответ на вопрос дала, как стало ясным с дистанции времени, сама Гражданская война, жестокая, братоубийственная, растянувшаяся более чем на пять лет, охватившая все пространство Российской империи. Теперь, когда мы знаем о Гражданской войне значительно больше, чем в советский период, ответ на вопрос Добрынина очевиден: советская власть, особенно в первое время, пользовалась безоговорочной поддержкой далеко не всех россиян.

Однако для советской историографии подобные выводы Добрынина могли расцениваться только как «идеологическая диверсия». Не случайно, его книгу запрятали в спецхран.

Для современных исследователей умозаключение автора анализируемого очерка ценно тем, что в отличие от политизированной советской историографии, оно выдержано и исторически и логически и позволяет более взвешенно оценивать, в частности, морально-психологическое состояние личного состава войск противоборствующих сторон.

Вторая исследовательская работа, которая заслуживает, с моей точки зрения, отдельного анализа, — книга Г. Покровского³³⁰ «Деникинщина. Год политики и экономики на Кубани 1918 – 1919 гг.», вышла в свет в Берлине в 1923 г. Она вызвала большой резонанс у эмигрантской общественности. Солидные журналы опубликовали рецензии на нее, дав противоречивую оценку. Но сошлись в одном: книга написана на богатом фактическом материале³³¹. Научную весомость ей придает использование богатого документального материала: стенограммы заседаний Кубанской Рады, публикации официальных правительственных документов и материалов в официозе Кубани, а также воспоминания, разнообразная периодика. Особо необходимо подчеркнуть, что автор не скрывает своих антипатий к «деникинщине», о чем говорит само название его исследования³³².

Следовательно, здесь присутствует субъективизм, тенденциозность, вариации с фактическими неточностями в пользу авторской концепции, что существенно снижает значимость анализируемой работы. Нельзя не учитывать и локальности ее характера.

Относительно освещения Покровским моей темы замечу, что для него она не является приоритетной. Как показывает контент-анализ и факторный анализ данного труда³³³, тема занимает менее 2 % объема книги. Между тем, автор, хотя и не военный профессионал, но смог достаточно тонко выявить пороки системы воспитательной работы в Добровольческой армии. Главная беда добровольцев — бесчинства по отношению к местному населению, особенно еврейские погромы, которые прокатились по территории, подконтрольной генералу Деникину³³⁴. Это снимало с белых ореол борьбы за правое дело. В такой ситуации патриотический лозунг «Великая, единая, неделимая Россия» девальвировался.

Правда, Покровский не удержался от предвзятостей в оценке морального духа белых. Они легко прочитываются современными историками. Их источник — конфронтационные отношения Деникина с Кубанской Радой³³⁵.

Выходит, что работы Добрынина и Покровского взаимодополняют друг друга, являются небезынтересными историографическими фактами в исследовании темы морального духа белых войск, морально-психологического состояния офицеров и солдат. Построенные на богатом фактическом материале, источником которого являются, главным образом, документы, они стали первыми работами исследовательского характера в белоэмигрантской историографии, не потеряв до сих пор своей значимости.

Таким образом, в белоэмигрантской историографии 20-х гг. XX в. наблюдался повышенный интерес к только что минувшим событиям революции и Гражданской войны в России (1917 – 1920 гг.). Основная литература, выпущенная в свет, представляла собой воспоминания или мемуарно-исследовательские труды.

Появились и первые исследования, хотя авторы не использовали, однако, в полном объеме для своих работ богатые возможности источниковой базы, создававшейся в удивительно короткие сроки, и ставшей в самом начале довольно обширной и разнообразной.

Тема получила фрагментарное, часто сугубо постановочное освещение, главным образом в жестком критическом ключе. Подобное навеяно во многом близостью во времени сокрушительного поражения белых от красных, превратившего огромное количество людей в изгнанников, в том числе и авторов анализируемых трудов.

Развитие белоэмигрантской историографии по рассматриваемой теме в 30-е гг. XX в. обусловливалось рядом существенных обстоятельств.

Во-первых, политическая разобщенность в белой эмиграции усиливалась. Всякие попытки добиться политической консолидации не увенчались успехом. Уместно вспомнить в данной связи высказывание И. Гессена, члена ЦК партии кадетов, издателя знаменитого «Архива русской революции», о том, что эмигрантам было свойственно ревнивое искание не точек соприкосновения, а, напротив, пунктов отталкивания³³⁶. Политическая борьба развернулась в белой эмиграции прежде всего вокруг проблемы путей свержения советской власти. Выдвинулась на первый план также и проблема отношения к набиравшему силу германскому фашизму. Именно здесь в преддверии Второй мировой войны наметилась новая разграничительная линия между различными силами белой эмиграции³³⁷.

Во-вторых, существенное приращение получила источниковая база, сосредоточенная, в основном, в Русском заграничном историческом архиве.

В-третьих, получила дальнейшее развитие библиографическая и литературно-критическая деятельность, благодаря которой современный исследователь получает большое подспорье в работе. Особого внимания заслуживает такое солидное издание как «Библиография Русской революции и гражданской войны (1917 – 1921)». Оно включает в себя почти всю напечатанную к 1938 г. литературу (фактически на всех языках). Издание является подлинным образцом исполнительской культуры и мастерства в своем деле. К нему было лишено возможности обращаться не одно поколение советских историков, что нанесло большой ущерб развитию исторической науки, для восстановления которого придется потратить много сил и средств³³⁸.

В-четвертых, белоэмигрантским исследователям практически перекрыли доступ к советским источникам. Историки пользовались, главным образом, советскими официальными источниками. Доступ к ним становился все более затруднительным.

Установлена специфическая особенность: в анализируемом периоде стало меньше издаваться воспоминаний и мемуарно-исследовательской литературы³³⁹. Здесь сыграл роль временной фактор. Уже не было той оперативной реакции на события 1917 – 1920 гг., так как они несколько отдалились по времени. Больше стало выходить сборников статей³⁴⁰, где фигурировали документы, из которых можно почерпнуть отрывочные сведения о деятельности командования белых по укреплению морального духа починенных им войск.

Появились и работы, претендовавшие на статус исследовательских трудов. Но авторы выполнили компилятивные труды, куда вошли известные к тому времени широкому кругу читателей факты из истории Белого движения, что преподносилось в качестве научной новизны³⁴¹.

В данной связи особую значимость приобретают две неординарные научные работы историков-профессионалов генерала Н.Н. Головина и полковника А.А. Зайцова.

Н.Н. Головин, бывший профессор Николаевской Академии Генерального штаба, выполнил на высоком уровне исследование «Российская контрреволюция в 1917 – 1918 г.»³⁴² Сам заголовок труда говорит о сфере научного интереса историка. Но Головин подготовил не узкое военно-историческое исследование, хотя военные аспекты занимают в его труде очень много места. Он поднял большой пласт социально-политических проблем, рожденных революцией. Особо ценны в рассматриваемой работе 80 приложений, органически связанных с основным текстом исследования. Здесь широко представлены документы, дающие небезынтересную картину и по исследуемой проблеме. Причем она, хотя и не является основной, но рассмотрена, что представляется особенно важным, в персонифицированном ключе.

Генерал Головин анализирует позиции белых вождей по вопросам укрепления морального духа, патриотического воспитания личного состава подчиненных им частей и соединений. Историк дает ценное обобщение. Его, если выражаться современным языком, используемым в научных трудах, можно сформулировать так: во взглядах военно-политического руководства и командования белых на проблему морального духа войск и его укрепления соблюдался принцип преемственности идей в развитии. Военачальники Белого движения пытались внедрять на указанном выше направлении лучшие традиции, накопленные в армии императорской России.

Одновременно автор указывает, что недостаточная четкость в выражении их политической позиции в фазе генезиса отрицательно сказывалась на морально-психологическом состоянии личного состава формируемой Белой армии. С таким обобщением, с точки зрения современного уровня накопления исторических знаний, можно согласиться.

Относительно труда А.А. Зайцова «1918 год. Очерки Русской гражданской войны»³⁴³ необходимо подчеркнуть, что его автор — историк-профессионал, не принимавший активного участия в Гражданской войне, что позволило ему сохранить большую беспристрастность. Зайцов не использовал в своем труде архивных документов. Такое является слабым местом работы. Однако он дал тщательный анализ документов и литературы по истории Гражданской войны, критически подойдя к опубликованным к тому времени работам как в СССР, так и в белой эмиграции.

Небезынтересны подходы автора. Он вскрыл слабые места как в советской, так и в белоэмигрантской историографии Гражданской войны. Ученый посчитал, что отдельные труды советских историков, старающихся все объяснить противопоставлением победившего пролетариата «отмирающему капитализму» если не поверхностными, то наивными. Труды же эмигрантов, стремящихся объяснить все «подавляющей численностью красных и тем, что население еще не переболело большевизмом», тоже не вскрывают всех причин поражения белых. Историк справедливо отмечает, что нельзя рассматривать Гражданскую войну вне контекста событий в мире, особенно Первой мировой войны

Для понимания состояния морального духа противоборствующих сторон в безумии братоубийства представляют интерес позиции Зайцова о том, что особенности Гражданской войны обострили проблему многогранности военного искусства, сделали весьма условным опыт боевых действий Первой мировой войны. Это нашло отражение и в воспитательной работе.

Конечно, историк не рассматривает ее как приоритетную. Но в книге присутствуют небезынтересные факты и некоторые обобщения. Одно из них — осуждение вялых действий командования белых по укреплению воинской дисциплины, что негативным образом сказывалось на моральном духе войск. В частности, наблюдалась девальвация патриотических лозунгов, под которыми Белое движение выступало изначально.

Оригинальна и косвенно проходящая по контексту книги, как показывает ее текстологический анализ, мысль исследователя о том, что командование красных смогло строить воспитательную работу более эффективно, чем командование белых. Правда, у Зайцова здесь больше констатации, чем аргументации. Не показывает автор и конкретной воспитательной работы командования Белой армии.

Данный труд имеет солидную научную значимость. В частности, за счет общих подходов к анализу рассматриваемой в монографии проблемы. Их ядро — стремление ученого (пусть, правда, не всегда последовательное) к объективности и компаративному анализу советской и белоэмигрантской литературы, которая имелась в его распоряжении. В то же время, необходимо помнить, что сочинение Зайцова носит локальный и очерковый характер.

Таким образом, в 30-е гг. XX в. в белоэмигрантской историографии литература, по сравнению с 20-ми гг. XX в. получила солидное приращение научного характера. Наглядная иллюстрация тому — выход в свет серьезных научных исследований.

Историографическое исследование рассматриваемой проблемы в источниках и литературе белой эмиграции позволило выявить основные историографические тенденции ее развития.

1. Развитие историографии непосредственным образом зависело от конкретно-исторической обстановки генезиса и эволюции белоэмигрантского социума. Они обусловили выбор стержневой темы — революция и Гражданская война. В ней отразились политическая борьба в белой эмиграции, а также социально-политические, экономические и духовные условия бытия.

2. Базирование исследователей на добротной источниковой базе, сконцентрированной, главным образом, в РЗИА. Наличие литературной критики и хорошо поставленной библиографической работы.

3. Доминирование работ мемуарного и очеркового характера над исследовательскими трудами. Наличие в литературе фактографии при малом аналитическом материале. Введение в научный оборот уникальных документов. Множество разночтений, полярные оценки одних и тех же явлений, порожденные политической конъюнктурой, а также и плюрализмом мнений, отсутствие идеологического диктата над авторами.

4. Опосредованное, фрагментарное, часто сугубо постановочное освещение темы морального духа белых войск (не говоря уж о красных) и его укрепления сквозь призму многих проблем Гражданской войны. Доминирование критического аспекта, что связано с попыткой авторов работ разобраться в причинах поражения белых.

5. Постепенное затухание интереса к теме. Это обусловлено Второй мировой войной, по окончании которой белая эмиграция растворилась в более широкой общности — русском зарубежье³⁴⁴.

«Пограничная» историография (60– 90-е гг. XX в.) характеризовалась рядом явлений, детерминировавших развитие исторической науки в русском зарубежье.

Во-первых, приращение в историографию темы. Его достигли посредством усилий авторов, которые уже не были ведущими фигурами в минувшей Гражданской войне. Более того, многие из них в ней не участвовали вообще. Все больше стало появляться произведений не на русском языке, а на языке стран проживания авторов трудов. Причем, зарубежная историография по проблеме Гражданской войны довольно обширна и многообразна. Так, изданный в Гааге в 1971 г краткий библиографический сборник иностранной, в том числе и белоэмигрантской литературы, рекомендует читателям более 500 работ³⁴⁵. Об обширности зарубежной историографии дает представление также и оригинальный библиографический справочник, составителем которого является Л.А.Форстер³⁴⁶.

Во-вторых, параллельное развитие «пограничной» и советской историографии в 60 – 80-х гг. XX в. и нахождение с ней в конфронтации. Причем, нецелесообразно выявлять, кто здесь виноват больше, а кто меньше. Такая постановка вопроса, с научной точки зрения, была бы не совсем корректной. В период холодной войны напряженность, что уже доказано современной исторической наукой³⁴⁷, нагнеталась с обеих сторон.

В-третьих, развитие «пограничной» историографии на сильной источниковой базе. Здесь можно выделить следующие аспекты:

1. Интересные документы и материалы отложены в различных научных архивах за рубежом, а также в архивах белой эмиграции. Значительное число документов и материалов хранится, к примеру, в архивах Гуверовского и Колумбийского университетов³⁴⁸. Особо много ценных документов есть в Русской коллекции Института войны, революции и мира Стенфордского университета (Калифорния), Здесь имеется 4 тысячи фондов, значительная часть которых так или иначе касается Гражданской войны³⁴⁹. В США также издано многотомное собрание документов Госдепартамента, имеющих отношение к событиям в России в 1918 – 1919 гг.³⁵⁰

2. Зарубежные историки могли также свободно пользоваться таким уникальным изданием, как «Архив русской эмиграции», вышедшим в свет в США в 1971 – 1973 гг. в четырех томах. По замыслу издателей, Архив русской эмиграции преследовал цель — «по возможности сохранить все еще оставшиеся и не погибшие в огне революции и эмиграции дневники, воспоминания заметки, рассказы, факты, как-то характеризующие эту трудную эпоху». Составители признавали, что не все материалы равнозначны.

Однако дневники министров, военных вождей и иных людей, от тех, кто играл первые роли, и до тех «бесхитростных воспоминаний простых рядовых участников, все представляют для историка ценность и все это по возможности должно быть сохранено»³⁵¹.

Хотя данный архив издавался в США, в его основу были положены материалы Военно-исторического архива в Париже. Активное участие в издании принимал А.Геринг, редактор-издатель журнала «Военная быль», составитель библиографии русской военной печати за рубежом³⁵².

3. Есть большое количество мемуаров и периодики белой эмиграции. Несмотря на определенный спад интереса к проблеме, продолжали все-таки публиковаться воспоминания участников Белого движения³⁵³.

4. В то же время, исследователи русского зарубежья не имели доступа к огромному пласту документов, хранящихся в СССР (впрочем, как и советские историки к зарубежным документам). Работы историков русского зарубежья по проблеме Гражданской войны в СССР почти не издавались.

Правда, в СССР переводились и издавались заграничные публикации, но только принадлежавшие ученым, специализировавшимся на российской Гражданской войне. Причем, приоритет отдавался тем работам, где методологические подходы, верификационные суждения и оценки особо не шли вразрез с господствовавшими в советской исторической науке. К примеру, работа итальянского историка Дж. Бофы. В ней, в частности, отмечается, что вокруг офицеров Добровольческой армии группировались обанкротившееся сторонники монархии и буржуазной Реставрации³⁵⁴. То есть, Бофа исповедовал методологический подход, который совпадал с тем, что господствовал в советской официальной исторической науке.

В-четвертых, некоторое относительное ослабление внимания историков русского зарубежья к исследованию проблем Гражданской войны, которое имело место в 1945 – до начала 1960-х гг. Подобное, с моей точки зрения, обусловлено тем, что исследователи осмысливали события минувшей Второй мировой войны, сложившиеся после нее социально-экономические, геополитические и духовные реалии в сообществе мировых цивилизаций, роль и место в них русского зарубежья как неординарного социума. Это нашло конкретное выражение в приоритетах научно-исследовательской работы.

Относительно воспоминаний, изданных в русском зарубежье в начале 1960-х гг.³⁵⁵, исходя из контент-анализа и факторного анализа мемуаров, указанных в подстрочном примечании³⁵⁶, позволю дать следующие обобщения: оценки Белого движения мемуаристами стали отличаться большей выдержанностью. Здесь положительно влияние временного фактора.

В то же время, он сыграл свою отрицательную роль в плане точности сообщаемых в произведениях фактов; авторы сделали больший акцент на показе патриотических чувств белых волонтеров, особенно в период Первого Кубанского («Ледяного» похода). На данном фоне допускается идеализация морально-психологических качеств личного состава Добровольческой армии; рассматриваемая тема нашла фрагментарное освещение. Все это окрашено чрезмерной экзальтацией и ностальгией авторов по безвозвратно ушедшей молодости и старой России, «не вздыбленной революцией».

В целом, группа проанализированных мемуаров представляет, в первую очередь, небезынтересный историографический факт.

Наиболее значимое явление в «пограничной» историографии — книга Д. Леховича «Белые против красных. Судьба генерала Антона Деникина»³⁵⁷. Ее опубликовали в Нью-Йорке в 1974 г. В СССР не переводилась³⁵⁸, но критиковалась с известных позиций советской исторической науки. Пример тому — работа С.К. Хмелевского. Историк упрекал Д. Леховича в том, что бывший доброволец стал респектабельным нью-йоркским банкиром, что он полностью идеализирует образ бывшего вождя Белого движения. Полемизируя с автором, С.К. Хмелевский излагает свою позицию декларативно, с обвинительным уклоном, приводя к упрощённому знаменателю: всё, что делали красные — хорошо, а что белые — плохо³⁵⁹.

Однако анализ книги Леховича показывает, что однозначные, прямолинейные оценки, априорные суждения здесь неуместны.

Рассматриваемый труд, представляющий биографию вождя Белого движения от рождения до смерти, выходит, между тем, далеко за рамки данного жанра. Главное его достоинство — введение в научный оборот большого количества документов. Особую ценность представляют отрывки из писем и литературных рукописей Деникина 1915 – 1947 гг., опубликованные с разрешения вдовы генерала Ксении Васильевны Деникиной (урождённой Чиж). Опирался Лехович и на архивные документы, хранящиеся, в частности, в Калифорнийском университете (США).

Автор излагает личную версию жизни и деятельности Деникина и тех исторических событий, субъектом которых являлся и сам. Взгляд на генерала Деникина у его биографа сдержан, без экзальтации. Этим он существенно отличается от классических биографов исторических деятелей. Исследователь не идеализирует свою историческую персоналию, резко критикует действия белого вождя, глубоко вскрывает причины его неудач. Старается Лехович объективно оценить и противников-большевиков, но это у него не всегда получается.

Автор раскрывает взгляды генерала Деникина на проблему морального духа и его укрепления. Он генерал старался действовать в рамках лозунгов «Великая, единая, неделимая Россия» и «Борьба с большевизмом до полной победы».

В основу морально-психологической закалки офицеров и солдат ВСЮР Деникин положил лучшие традиции армии императорской России. Однако биограф генерала не смог показать того, что белый вождь был вынужден внести серьезные коррективы в систему воспитательной работы, в том числе и в сферу укрепления морального духа войск, повышения уровня морально-психологического состояния личного состава. Они обусловливались конкретно-исторической обстановкой и спецификой Гражданской войны. Например, внедрение в армию новых общевоинских уставов, в которых имелись серьезные отличия от уставов армии императорской России.

Нет у Леховича освещения конкретных форм и методов воспитательной непосредственной работы в частях и подразделениях. Хотя было бы логичным ожидать этого от бывшего рядового добровольца, коим являлся биограф Деникина в годы Гражданской войны. По крайней мере, на уровне личных воспоминаний.

При всех достоинствах книги Леховича целевым научным исследованием ее, однако, назвать нельзя: многие фрагменты носят ярко выраженный описательный характер; нет научно-справочного аппарата; отсутствуют четкие, логические обобщения.

Как уникальный историографический факт можно расценивать произведение дочери бывшего вождя Белого движения в Гражданской войне на Юге России М.А. Грей «Мой отец генерал Деникин»³⁶⁰. Во фрагментах книги, посвященных Гражданской войне, можно отыскать некоторые сведения, изложенные в ключе постановки проблемы и имеющие отношение к теме монографии.

В работе Марины Антоновны имеются сильные элементы субъективизма. Они вполне естественны для подобного рода трудов. Но в данном случае субъективизм усиливается дочерней любовью к отцу, которая чувствуется в каждой строчке книги. С другой стороны непреходящую ценность имеет эпистолярное наследие Антона Ивановича, введенное в научный оборот его дочерью.

Аналогичных оценок заслуживают ещё две работы, которые схожи с проанализированной выше книгой. Это труды сыновей П.Н.Врангеля и А.В.Кривошеина³⁶¹.

Сам факт появления проанализированных выше воспоминаний заслуживает пристального внимания современных исследователей.

Не прошла за рубежом незамеченной монография бывшего участника Белого движения, подпоручика артиллерии (так он значился на заголовке) В. Мотасова «Белое движение на Юге России 1917 – 1920 годах». Она сочетает в себе историческое исследование и личные впечатления автора. В первых пяти главах Мотасов освещает период зарождения Белого движения на Юге России, в последующих четырёх главах — раскрывается его поздний этап. Положительно, что исследователь снабдил научный труд приложениями с биографиями вождей Белого движения и ещё некоторыми документами.

Но в работе имеются и заимствования из более ранних трудов белоэмигрантской историографии. Подчеркнем, к моменту выхода в свет монографии автору было 90 лет, что далеко не самым лучшим образом сказалось на его памяти. Поэтому та часть работы, где автор делится личными впечатлениями, требует осторожного отношения со стороны исследователей.

Мотасов попытался выдвинуть авторскую концепцию причин поражения ВСЮР. В данном контексте он в постановочном плане осветил и мою проблему. Автор сконцентрировал внимание на том, что командование ВСЮР и генерал Деникин не желали настойчиво разъяснять цели и задачи борьбы, запутались в политических лозунгах. Критика звучит резкая, но аргументация выдвигается слабая, заимствованная из белоэмигрантских изданий 20 – 30 гг. XX в.

Особой ценности для рассматриваемой темы монография В. Мотасова не представляет. Но выход ее в свет из-под пера 90-летнего ветерана Добровольческой армии можно расценивать как оригинальный историографический факт³⁶².

Представляет определенный интерес и исследование Н. Росса «Врангель в Крыму»³⁶³. Объект и предмет работы историком четко очерчен уже в названии труда. В монографии есть небезынтересный материал по вопросам личного вклада барона Врангеля в укрепление морального духа Русской армии в экстремальной ситуации, когда она агонизировала.

Росс утверждает, что в налаживании системы воспитательной работы в подчиненных ему войсках Врангель был более последователен и решителен, чем его предшественник — Деникин. Но рассматриваемая в монографии тема у Росса не в числе приоритетных. Она дана в контексте всего исследования.

Таким образом, в «пограничной» историографии проблема морального духа Белой армии нашла определенное освещение. Характерная ее черта — наличие научных трудов монографического плана. Однако тема не только не стала предметом самостоятельного исследования, но даже и относительно подробного рассмотрения в комплексе с другими аспектами истории Белого движения.

Историографическое исследование проблемы в рамках «пограничной» историографии позволило выявить основные историографические тенденции развития:

1. Параллельное развитие с советской историографией и нахождение с ней в конфронтации, что накладывало отпечаток политизации на многие труды.

2. Опора исследователей на добротную источниковую базу, которая представлена большим количеством архивных документов и материалов, хранящихся в зарубежных архивах, а также опубликованных в научной периодике. Слабое использование советских исторических источников периода Гражданской войны по причинам невозможности доступа к архивным документам и материалам, отложенным в архивах СССР.

3. Доминирование работ научно-исследовательского характера над мемуарными. Правда, в некоторых научных произведениях имеется ряд заимствований из белоэмигрантских изданий 20 – 30-х гг. XX в.

4. Отсутствие целевых научных исследований по теме морального духа белых (не говоря уж об их противниках — красных). В литературе и источниках, как и в 20 – 30-х гг. XX в., налицо фрагментарное, часто сугубо постановочное освещение данной проблемы сквозь призму многих аспектов истории Гражданской войны. В отличие от 1920 – 1930-х гг. критический аспект освещения исследуемой проблемы уже не доминирует. Оценки и обобщения стали более взвешенными.

Собственно зарубежная историография. Здесь представляет интерес блок литературы, в котором освещаются проблемы Гражданской войны на Юге России (проблемы Белого движения).

Следует подчеркнуть, что данные публикации разнообразны по жанру и научной ценности. Так, в 30-е гг. XX в. Увидели свет книги двух профессиональных писателей — У. Чемберлина «Русская революция» и Д.Стюарта «Белая армия в России: хроника контрреволюции и интервенции»³⁶⁴. Они, с научной точки зрения, представляют компилятивные издания, в которых в описательном ключе, без глубоких обобщений, даны и некоторые фрагменты, имеющие отношения к теме морального духа белых войск.

Аналогичные оценки можно дать труду Р. Джексона. Он в контексте освещения интервенции Великобритании против Советской России затронул и отдельные аспекты морально-психологического состояния армии генерала Деникина. Но труд написан в 1920 году, по горячим следам, под воздействием эмоций и пристрастий автора. Джексон не смог объективно осмыслить имевшийся у него документально-фактический материал³⁶⁵.

Наиболее значимое произведение — оригинальный труд У. Черчилля, одно из немногих изданий, выпущенных в свет в СССР в 1932 году³⁶⁶, когда культ личности Сталина не набрал еще полной силы. Здесь содержатся небезынтересные сведения по истории Добровольческой армии.

Автор не скрывает симпатий к генералу Деникину, всемерно подчеркивает ведущую роль Англии в помощи ему. Так, Черчилль с гордостью констатирует: взращенная при помощи союзников, главным образом Англии, Добровольческая армия превратилась в ходе Гражданской войны из партизанского отряда в крупную военную силу, отмеченную «двадцатью малоизвестными успешными операциями, где добровольцам приходилось сражаться против превосходящих сил противника»³⁶⁷. Но в труде есть и политизированные тенденциозные аспекты.

Новый всплеск повышенного внимания к проблеме Белого движения отмечается с 70-х гг. XX в. В публикациях (книга Р. Лаккета «Белые генералы»³⁶⁸, обобщающая работа Дж. Бредли «Гражданская война в России. 1917 —1920»³⁶⁹, труд Д. Дейси «Белая Россия»³⁷⁰, книга Э. Моудсли «Русская гражданская война», книга Б. Линкольна «Красная победа: История русской гражданской войны»³⁷¹ и др.) фрагментарно и очень кратко затрагивается и тема настоящей монографии.

Необходимо подчеркнуть, что зарубежные историки уделяют более пристальное внимание духовному облику вождей Белого движения, за что их критиковали в советской историографии Так, С.К. Хмелевский по поводу упомянутой выше книги Р. Лаккета писал, что историк уделяет «чрезмерно гипертрофированное внимание личным мотивам и психологии лидеров белого движения». В итоге все рассматривается «сквозь призму мировоззрения и философии Деникина»³⁷².

Думается, появление таких оценок, кроме фактора политизации, хорошо объяснил академик Д.С. Лихачев, который писал: «История человека оказалась без человека. Опасаясь преувеличения роли личности в истории, мы сделали наши исторические исследования не только безличными, но и безличностными»³⁷³.

Между тем, психологический подход к изучению исторических персоналий, при его абсолютизации, приводит к предвзятости, субъективным оценкам и обобщениям. Это видно на примере небезынтересной работы Дж. Бринкли³⁷⁴. Историк, увлекшись в исследовании психологическим подходом, даже опираясь на солидную источниковую базу³⁷⁵, допустил идеализацию облика генерала Деникина.

Характерная черта зарубежной историографии 70 — 80-х гг. ΧΧ в., — ее развитие в рамках советологии, в которой тогда наметились существенные перемены. На смену прежней школе, исходившей из того, что большевики захватили власть, опираясь исключительно на насилие, пришло новое, так называемое ревизионистское направление. Его представители исходили из того, что успех большевиков был невозможен без поддержки. Подобная позиция рельефно обозначена в двух монографиях и нескольких статьях о Белом движении на Юге России, написанных американским ученым П. Кенезом³⁷⁶.

Он затронул проблемы, которые сам классифицировал так: история побежденных остается уклончивой и противоречивой. В свете того, что мы знаем сегодня о сложностях доступа к архивным документам в СССР, подобную позицию можно ставить, разумеется, под сомнение, но, в конечном итоге, с ней стоит согласиться. Историк пытается объяснить причины их поражения через причины победы большевиков. Такой подход позволил П.Кенезу глубоко раскрыть историю Гражданской войны на Юге России. Но он привел его и к заранее заданным суждениям: исход Гражданской войны был предрешен чуть ли не в самом ее начале.

Анализ трудов П. Кенеза позволяет заключить, что в них есть положения, которые, несмотря на их дискуссионный характер, объясняют отдельные явления в деятельности командования белых по укреплению морального духа починенных войск:

— генерал Деникин, сам выходец из бедных слоев, слишком врос в армию, и мысль о классовой солидарности была чужда его образу мышления³⁷⁷;

— будучи «скромного происхождения», генерал пришел в стан контрреволюции исключительно по идейным мотивам³⁷⁸;

— те же люди, которые старались уничтожить Советы и вступили в конфликт с Временным правительством в 1917 году, основали Добровольческую армию и возглавили борьбу с большевизмом на Юге России. Для них события 7 ноября являлись поворотным моментом, чем-то заранее предполагавшимся, что диктовалось лишь изменением тактики в предстоящей борьбе³⁷⁹.

Однако Кенез выдвинул положения, которые весьма проблематичны:

— тот факт, что генерал Деникин не происходил из аристократической семьи, мог бы иметь большое значение в Гражданской войне, Открывалась возможность, обращаясь к красным, подчеркивать свое преимущество. Между тем, Деникин этого не делал, позволяя большевикам изображать себя как представителя эксплуататорских классов, что стало его политическим просчетом «первостепенной важности»³⁸⁰;

— Деникин аполитичен, ибо Белое движение являлось аполитичным вообще, так как его лидеры не понимали политической природы войны и ее политических задач³⁸¹. В данной связи заметим, что Кенез допускает очевидное логическое противоречие: демократические взгляды (уже политика) и аполитичность. Кроме того, ученый отметил оригинальную деталь: белые генералы без устали твердили, что их движение выше политики и они не подразумевают никаких политических целей, а армия стоит над классами. Но это — политическая позиция.

Небезынтересно и то, что Кенез дает нетипичные оценки: большевистское руководство — «энергичное и гибкое», а Белое движение доверили «неподготовленным лидерам»³⁸² — с одной стороны. А с другой — такие оценки переплетаются у американского исследователя с чрезмерным акцентированием субъективного фактора.

Представляет некоторый интерес монография итальянского ученого Ф. Бонвенутти «Большевики и Красная армия». Он, рассматривая историю Красной армии, уделяет пристальное внимание показу диалектики политических и военных проблем во время Гражданской войны. В данном контексте затрагивается и проблема воинской дисциплины и воспитательной работы с личным составом РККА³⁸³.

Следует подчеркнуть, что в период холодной войны в зарубежной историографии имела место политическая тенденциозность в освещении проблем Гражданской войны в России.

Я выражаю несогласие, например с позицией Р. Пайпса, крупного американского исследователя истории российской революции и Гражданской войны. Историк в работе «Создание Советского Союза. Коммунизм и национализм, 1917 – 1923» доказывает, что в Красной армии существовала низкая дисциплина, ее солдаты занимались грабежами и насилием над местным населением. Пайпс особый акцент делает при этом на том, что Красной армии была свойственна ярко выраженная партизанщина и неподчинение старшему командованию. Из контекста книги американского ученого становится ясным, что изложенный выше негатив существовал в частях и подразделениях РККА на всем протяжении Гражданской войны, но особенно ярко был выражен в начале 1918 г.³⁸⁴

Думается, такая позиция излишне категорична. Тем более, столь глубокие обобщения Пайпс сделал на недостаточно обширной источниковой базе. Он ссылается в научном труде, пытаясь аргументировать тезисы, изложенные выше, на четырехтомник В.А. Антонова-Овсеенко «Записки о гражданской войне» (М., 1924 – 1932.). Конечно, источник довольно авторитетный. Но его одного явно недостаточно.

В зарубежной историографии вышли в свет, вскоре за анализируемой книгой крупного американского специалиста по истории российской революции и Гражданской войны, научные труды, в которых уже не было категоричности в стиле Р. Пайпса. Например, английский советолог 60-х гг. XX в. И. Грей признал в книге «Первые пятьдесят лет Советской России», что большевики сражались «с отчаянием и мужеством»³⁸⁵.

Анализ зарубежной историографии по исследуемой проблеме позволил выявить основные историографические тенденции развития:

1. Несмотря на относительную творческую свободу, политическая конъюнктура влияла на характер и содержание работ историков.

2. Исследуемая проблема нашла отражение как в глубоко аргументированных трудах, так и в работах компилятивного характера, где налицо поверхностные обобщения, заимствования из ранее вышедших в свет произведений.

В целом, анализируемая тема изучена глубже, чем в советской историографии. Комплексные исследования по проблеме морального духа комбатантов Гражданской войны в России, между тем, отсутствуют.

***

Тема, которой посвящено монографическое исследование, нашла отражение как в отечественной, так и в зарубежной историографии. Подробному анализу подвергался обширный круг многоаспектной исторической литературы, всевозможных источников, защищенных диссертаций.

Так или иначе, но различные исторические документы и научные исследования, мемуарная, отчасти, публицистическая и художественная литература, дополняя, подтверждая или опровергая друг друга, восстанавливают картину прошлого, помогают историкам найти оптимальный вариант разработки объективных представлений о состоянии морального духа «красных орлов» и «рыцарей белой мечты» и мерах по его укреплению.

Проведенный историографический анализ показывает, что в научной разработке моей проблемы есть серьезные проблемы:

— отсутствуют крупные обобщающие работы, тема не стала предметом комплексного рассмотрения;

—при использовании существующих трудов, архивных и других документов, исторических материалов, авторы не всегда объективно оценивали их научную значимость, достоверность, ограничиваясь применением иллюстративного метода, когда цитированием документов подменялся их анализ;

— нет синтезированного опыта, не до конца обобщены выводы и уроки из анализа взглядов военно-политических лидеров и командования противоборствующих сторон на проблему морального духа войск и его укрепления. Здесь есть идеологические и политические наслоения;

— аналитический материал не сопряжен с современным состоянием развития России и ее Вооруженных сил.

Раздел 4

ИСТОЧНИКИ

Корпус источников. Архивные документы и материалы. Опубликованные документальные источники. Мемуарная литература, дневники, эпистолярии. Различные дополнительные и специфические источники.

Чрез источник, как часть минувшего, мы вживаемся в единство этого минувшего и, познавая часть, в ней уже познаем и целое.

Л. П. Карсавин

Монография базируется на обширном и многообразном корпусе источников. Обращение с ним требует предельной внимательности, научной порядочности, беспристрастности со стороны исследователя; умения использовать вполне конкретные приёмы, навыки, методы и принципы работы. Иными словами, современной методологии исследования.

В исторической науке имеется стройная система источниковедческого анализа, в частности предполагающая изложение фактов и событий методологически верно, в строгом соответствии с действительностью; определение их объективной ценности; установление связей между ними и образование комплекса источников, необходимых для получения совокупности научных фактов³⁸⁶.

При этом следует сделать замечание принципиального характера. Несмотря на то, что советское источниковедение находилось под перманентным организационным и идеологическим контролем руководящих органов правящей коммунистической партии, оно смогло, вопреки всему, выработать подходы к источниковедческому анализу, которые, по моему суждению, не потеряли актуальности и сегодня:

— один и тот же источник может содержать и достоверные и недостоверные сведения по различным вопросам;

— определенную информацию можно извлечь даже из недостоверного источника, который в таком случае выступит в роли достаточного свидетеля тенденциозности;

— исторические источники, несмотря на их целевую сторону возникновения и субъективное отражение действительности, объективно отражают прошлое, поэтому нет таких, которые непригодны для исследования;

— наличие пробелов в источниках не отрицает возможности познания прошлого; вопрос лишь в том, чтобы использовать всю совокупность сохранившихся источников с максимальной полнотой³⁸⁷.

Но такие неординарные подходы на практике внедрялись не в полном объеме, имели место серьезные деформации. Советское источниковедение, например, следуя правилам игры, предложенным сверху, не признавало многих позиций так называемого «буржуазного источниковедения». Например, резко критиковалась нестандартная, противоречивая, дискуссионная, но все равно неординарная позиция американского теоретического источниковедения о том, что источники личного происхождения более свободны от классового содержания³⁸⁸.

Пожалуй, самое тяжелое наследие советского времени для плодотворного развития источниковедения — засекреченность огромного пласта документов и тенденциозность документальных публикаций как порождение идеологического диктата. Особенно рельефно тенденция к тотальному засекречиванию всего, что было только можно засекретить, проявлялась в отношении документов и материалов периода революции и Гражданской войны в России.

Что характерно: исследователей не только обкладывали красными флажками еще на дальних подступах к архивам, но им настойчиво внушали мысль: не стоит глубоко «копаться в документах классовых врагов» — необходимо просто найти разоблачительные материалы. Так, еще в 20-х гг. ушедшего века формулируется подход к публикации документов Белого движения. Известный советский историк С.А.Пионтковский писал, что необходимо изучать документы и историю врагов, «вскрывать ту ложь, которую пишут про себя сами участники белого движения»³⁸⁹.

Поэтому в советское время комплексного изучения источникового материала по проблемам Белого движения, белой эмиграции не проводилось. Наименее же исследованными оказались документы, так как в советском источниковедении объектом интереса по моей теме были лишь периодическая печать и мемуарная литература.

Я придерживался при работе с источниками следующих принципов:

1. Не подменять исследовательский анализ иллюстративным методом использования источников.

2. Извлекая информацию из источника, помнить два существенных обстоятельства:

a) источник не является объективным отражателем события — он дает лишь ту информацию, которую в нем ищет историк, отвечает только на те вопросы, которые историк ставит перед ним, и полученные ответы всецело зависят от заданных вопросов;

б) источник не является объективным отражением истории и потому, что он передает событие через мировосприятие автора, его создавшего. Данное обстоятельство имеет важное значение, ибо то или иное понимание картины мира, существующее в создании создателя источника, так или иначе воздействует на те или на те данные, которые фиксирует.

3. Отдавать приоритет при исследовании источников методу компаративизма.

Используемые источники определили уровень и содержание научного поиска, правильность выбранной концепции освещения исторического опыта укрепления морального духа красных и белых в безумии братоубийства. Классификация источников позволила рассмотреть вопрос о значимости каждого из их видов в изучении поставленной научной проблемы, выяснить, насколько полно они представлены. Она помогла установить полноценность данного комплекса источников и определить, какие виды их позволили полнее и глубже изучить вопрос³⁹⁰.

Следует особо констатировать то обстоятельство, что учеными-источниковедами проделана значительная работа по исследованию источникового материала, имеющего прямое и косвенное отношение к проблеме монографии.

Было бы несправедливым недооценивать введенный в научный оборот фактический и аналитический материал. Он содержится во введениях (предисловиях) к опубликованным сборникам документов, изданных как центральными, так и региональными издательствами, в обзорно-аналитических фрагментах, посвященных документальным материалам, в диссертациях, в тезисах выступлений ученых на различных конференциях, симпозиумах, в диссертационных исследованиях, посвященных изучению документов, как ведущему виду исторических источников, в монографиях и статьях источниковедческого и археографического характера, а также в учебниках и учебных пособиях³⁹¹.