Из песен времен Гражданской войны

Красные	Белые
Смело мы в бой пойдем За власть Советов. И, как один, прольем Мы кровь кадетов	Смело мы в бой пойдем За Русь святую. И, как один, умрем За дорогую
По долинам и по взгорьям Шла дивизия вперед, Чтобы с боя взять Приморье, Белой армии оплот	Из Румынии по взгорьям Шел Дроздовский славный полк, Чтобы Русь спасти родную, Преисполнить святой долг

«Дети страшных лет России» …

Убивая друг друга, они верили, что желают блага Отечеству, не понимая, что это был как раз тот случай, когда благими намерениями вымащивалась дорога в ад.

А воздух Отчизны,

Приятный и синий,

Да тонкая пыль

Деревенских дорог.

Они за Россию,

И мы за Россию,

Корнет Оболенский,

Так с кем же наш БОГ?

Некоторые из тех, кто проливал братскую кровь, убеждаясь, что кровь людей не меняет цвета в зависимости от классовой принадлежности, быть может задумывались над вопросом автора-исполнителя М. Звездинского? Но вряд ли они могли дать в то время исчерпывающий ответ…

Только нам, их не столь далеким потомкам, надлежит разобраться в хитросплетениях Гражданской войны. Помня, что, изучая деяния «детей страшных лет России», не стоит выступать в роли прокурора или адвоката. Главное: не восхищаться и не проклинать, а изучать, извлекая уроки, суть которых — подобное действо не должно повториться.

VII. Отдельных рассуждений требует понятие «Белое движение». Так сложилось (не без помощи советских историков), что все контрреволюционные силы, действующие против большевиков, стали называть белогвардейскими или «белогвардейщиной». Однако при внимательном рассмотрении вопроса окажется, что стан контрреволюции не был столь однороден, его состав с течением времени менялся, бывшие враги становились союзниками, а бывшие союзники — врагами.

Анализ источников и литературы, увидевших свет в Росси постсоветской⁵⁴³, позволяет дать ответ на вопрос, какие военно-политические силы действовали против большевиков на различных этапах Гражданской войны:

1. Войска бывших союзников или интервентов, куда входил чехословацкий корпус, поднявший восстание летом 1918 г.

2. Казачество.

3. Войска, организованные правительствами, возглавлявшимися лидерами партии эсеров.

4. Собственно белые армии, прототипом которой являлись, например, Добровольческая армия генералов М. В. Алексеева, Л. Г. Корнилова и А.И.Деникина, ВСЮР генерал-лейтенанта А.И. Деникина и Русская армия генерал-лейтенанта барона П. Н. Врангеля.

Все силы в разные периоды Гражданской войны преследовали, в основном, свои частные цели, хотя на какое-то время могли объединяться для решения общих целей.

Относительно же определения Белого движения заметим, что московские ученые В. В. Рыбников и В.П. Слободин попытались его сформулировать еще в 1993 г., то есть, как и Ю.А. Поляков, на заре времени смены исследовательских парадигм в отечественной исторической науке.

Тогда авторы предлагаемой ниже дефиниции исходили в своих попытках дать обобщенное определение Белого движения из того, что под движением в данной связи понимается какая-то активная деятельность многих людей к достижению некоторой общественно значимой цели.

Следовательно, в основу авторского определения Белого движения положен тот факт, что в 1917 г. в России началась оппозиционная деятельность наиболее государственно-мыслящей части русского общества против разрушительной политики Временного правительства, поскольку последняя вела к развалу Российского государства и торпедировала саму возможность успешного продолжения борьбы с вековым врагом.

Научные изыскания Рыбникова и Слободина привели их, в конечном итоге, к убеждению, что Белое движение —

«самостоятельный отряд российской контрреволюции, исповедовавший идею национального объединения всех слоев российского общества в целях спасения России от иноземного порабощения, а затем власти большевиков над русским народом, а также выступавший за возвращение страны на рельсы цивилизованного развития в сообществе развитых государств мира и сохранение культурных и религиозных ценностей, накопленных многовековой историей российского народа.

Вот почему не нашли своего места в белом движении крайние монархисты, подобные Пуришкевичу, а также крайние социалисты типа Керенского и Савинкова»⁵⁴⁴.

Конечно, с дистанции времени такое определение кажется в чем-то несколько категоричным⁵⁴⁵. Его можно критиковать. Между тем, думается, что основная суть понятия «Белое движение» схвачена.

Тем более, некоторые составные дефиниции, приведенной выше, нашли повторение в отдельных научных трудах о Белом движении, увидевших свет после книги Рыбникова и Слободина. В частности, в докторской диссертации С. В. Устинкина.

Автор утверждает, что антибольшевистское движение имело аморфный характер и включало в себя представителей всех российских политических партий и национальных движений: от анархистов до монархистов. Идейно-политические установки крайне «левых» и крайне «правых» партий были несовместимы.

В то же время, ученый отмечает, что Белое движение носило более узкий характер, первично не включая в себя социалистов и монархистов. Создавалось оно, утверждает Устинкин, как надпартийное русское государственное патриотическое движение, противостоявше интернациональным течениям и партиям, принимавшим участие в революции⁵⁴⁶.

Относительно терминов «белые», «белогвардейцы», заметим, что они употребляются, как правило, в качестве синонимов⁵⁴⁷. Точно так же, как и термины «Белое движение», «Белое дело», «Белая гвардия».

Однако следует констатировать, что в постсоветской историографии имеет место дифференциация дефиниции «белогвардейцы». Так, в упомянутой выше докторской диссертации Устинкина ее автор предлагает трактовать термин «белогвардейцы» в широком и узком смысле слова.

«Белогвардейцы» в широком смысле слова — все участники движения, начавшие борьбу с советской властью: буржуазия и помещики; довоенная бюрократия, военно-полицейская элита; кадеты, юнкера, солдаты, офицеры и генералы, служившие в белых Вооруженных силах; вдохновители и рядовые участники борьбы из «русской общественности», примкнувшие к армии и разделявшие ее государственно-патриотическую позицию; мобилизованные в войска крестьяне, рабочие, часто не понимающие или не разделяющие идейно-политическую программу белых, но настроенные антибольшевистски.

«Белогвардейцы» в узком смысле слова — добровольцы их идейных национально-патриотических соображений, вступившие в белые армии до начала массовых мобилизации в них⁵⁴⁸.

И еще четыре существенных замечания:

1. Гражданская война завершилась генезисом новой советской социалистической государственности.

Той самой государственности, эволюционировавшей в могучую сверхдержаву, просуществовавшую в историческом пространстве и во времени до последнего десятилетия XX столетия.

Той самой сверхдержавы, от позиции которой в сообществе мировых цивилизаций во многом зависел ход исторических событий, имевших судьбоносный характер.

Той самой сверхдержавы — Союза Советских Социалистических Республик, развал коей стимулировал огромные геополитические изменения на планете Земля. Их последствия еще будут длительное время ощущаться во всемирно-историческом процессе.

Той самой сверхдержавы — Союза Советских Социалистических Республик, развал коей прошел по сердцам наших соотечественников, оставив незаживаемый глубокий шрам.

2. Нам всем пришлось заплатить неимоверно высокую цену за развал Советского Союза. Но первый кровавый взнос в историческом пространстве и во времени — это 13 млн человек⁵⁴⁹, сожранных Молохом революции и Гражданской войны.

3. Революция и Гражданская война разрушили многие ценности и обнажили новые в культурной идентичности россиян, разделив их, в конечном итоге, на долгие годы на «своих» и «чужих». Не случайно, последствия данных эпохальных событий ощущаются и сегодня как на уровне ментальности наших сограждан, так и на уровне конкретно-исторических социально-экономических, политических, духовных феноменов России постсоветской.

4. Тем не менее, не будем упражняться в пышных риторических фразах, проклиная одних и возвеличивая других в зависимости от личностных идейно-политических пристрастий. Благо, сегодня за них не превращают «в лагерную пыль». Взглянем на деяния белых и красных с позиций «равноудаленности».

И ППОЛИТОВ Георгий Михайлович – (11.06.1953), доктор исторических наук, профессор, академик Академии военных наук, член Международной ассоциации исторической психологии – отделения Санкт-Петербургской Ассоциации философов Российского философского общества, член Научного совета Американского биографического института (США).

Окончил Пермское военное авиационно-техническое училище, исторический факультет Ивано-Франковского государственного педагогического института (заочно), Военно-политическую академию им. В.И. Ленина с отличием (заочно), заочную адъюнктуру по кафедре истории Гуманитарной академии Вооруженных сил. Кадровый офицер Вооруженных сил СССР и РФ. Прослужил в строю на должностях политического состава с 1973 по 1990 г. В 1990 – 1998 гг. на преподавательской работе в Вольском высшем военном училище тыла. Подполковник запаса.

После увольнения в запас из Вооруженных сил РФ – на преподавательской работе в ряде вузов г. Самары. В 2002 – 2004 гг. служил в уголовно-исполнительной системе Минюста РФ, являясь заместителем начальника Самарского юридического института Минюста России по учебной, а затем по научной работе. Полковник внутренней службы в отставке. В настоящее время – заместитель директора Самарского филиала НОУ Высшая школа приватизации и предпринимательства – институт по учебной и научной работе.

Является автором и соавтором около 170 научных и учебно-методических трудов. В их числе – 7 монографий. Автор биографии генерала А.И. Деникина (серия «ЖЗЛ»), вошедшей в каталог изданий Мегапроекта Института «Открытое общество» (Пушкинская библиотека), рекомендованных для пополнения фондов библиотек РФ.

Область научных интересов – Отечественная история и историография, главным образом военные и политические аспекты (императорский, советский и постсоветский период), историческая психология. Специализируется в области проблем истории русской армии в конце XIX – начале XX вв., революции и Гражданской войны, Белого движения, белой эмиграции, военной историографии, исторической психологии (военные аспекты).

Раздел 6

«УМИРАЮ, НО ВЕРЮ, НАШЕ СОЛНЦЕ ВЗОЙДЕТ» ... «НА ДВОИХ НАМ ОСТАЛСЯ ПОСЛЕДНИЙ ПАТРОН» … РЕПРОДУЦИРОВАНИЕ КОНЦЕПЦИИ УКРЕПЛЕНИЯ МОРАЛЬНОГО ДУХА КРАСНОЙ И БЕЛОЙ АРМИИ

Общая обстановка в стране после прихода к власти большевистской партии. Создание Красной армии. Разработка Лениным концепции морального духа Красной армии. Троцкий, Сталин — апологеты революционного насилия. Проблема морального духа в нормативно-правовых актах советской власти. Отличия Белой армии от армии императорской России. Идейно-политический облик, социальный состав и морально-психологическое состояние белых волонтеров. Белые вожди: стержневые идеи концепции морального духа.

Во всякой войне победа, в конечном счете, обусловливается состоянием духа тех масс, которые на поле брани проливают свою кровь.

В.И. Ленин

В таком жестоком деле, как война, не должно быть места сентиментальности, идущей в разрез с пользой дела. Но за реальными данными есть целая область человеческого духа, не поддающегося учету и сравнению. А.И. Деникин

Итак, партия большевиков пришла к власти на огромном пространстве (шестая часть Земли) 7 ноября 1917 года. Логика революции привела к тому, что Ленин и его соратники, низвергнув Временное правительство, поставили на отвоеванном пространстве точку отсчета нового времени. Под старым миром подводилась черта.

Аксиоматично, что революция немыслима без вождей, обладающих великолепной харизмой, а некоторые еще и огромным пассионарным зарядом. И вот такие вожди большевизма взвалили на свои плечи историческую ответственность за Россию, «вздыбленную революцией», которая все больше погружалась в пучину безумия братоубийства Гражданской войны.

Если сказать, что сложившаяся ситуация в стране была до предела запутанной и сложной, то значит ничего не сказать.

Блевотина войны — октябрьское веселье!

От этого зловонного вина

Как было омерзительно твое похмелье,

О бедная, о грешная страна.

Так образно охарактеризовала обстановку в стране на третий день после прихода к власти Ленина и его соратников блестящая поэтесса Серебряного века Зинаида Гиппиус.

В первые дни правления большевиков главной особенностью конкретно-исторической обстановки на обломках некогда могучей Российской империи стало образовавшееся небывалое дотоле море анархии, разбушевавшиеся волны которой захлестнули всю страну. Причем, волны кровавые. Лучше, пожалуй, чем Марина Цветаева, здесь не скажешь:

Кровных коней запрягайте в дровни!

Графские вина пейте из луж!

Единодержцы штыков и душ!

Распродавайте — на вес — часовни,

Монастыри — с молотка — на слом.

Рвитесь на лошади в Божий дом!

Перепивайтесь кровавым пойлом!

Правда, эти строки гениальная муза Серебряного века русской культуры написала в марте 1918 г. А ситуацию же ноября – декабря 1917 г. хорошо, по моему суждению, подметил Деникин. Пробираясь на Дон после побега из тюрьмы⁵⁵⁰, он увидел состояние народных масс как бы под другим углом зрения. И ужаснулся.

Его поразила, прежде всего, «разлитая повсюду безбрежная ненависть — и к людям, и к идеям. Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам, — признакам культуры, чуждой или недоступной толпе. В этом чувстве слышалось накопленное веками озлобление, ожесточение двумя годами войны и воспринятая через революционных вождей истерия. Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои и выбрасывала в окно «буржуя», разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек. Психология толпы не обнаруживала никакого стремления подняться до более высоких форм жизни: царило одно желание — захватить и уничтожить. Не подняться, а принизить до себя все, что, так или иначе выделялось. Сплошная апология невежества».

И генерал с огорчением констатирует: сложилась ситуация, когда, большевизм «далеко еще не победил, но вся страна во власти черни». И не видно или почти не видно сильного действительного сопротивления. «Стихия захлестывает, в ней бессильно барахтаются человеческие особи, не слившиеся с нею»⁵⁵¹.

Конечно, в такой оценке, данной постфактум, много субъективизма. Она заострена горем побежденного вождя Белого движения, ставшего изгоем на чужбине. Но во многом генерал Деникин прав.

Долгие годы наше сознание было прямолинейным. Революцию мы рисовали только в ярких тонах, забыв, что красный цвет — цвет крови. Мы восхваляли революционное насилие, но не обращали внимания, что революция и Гражданская война умыли кровью Россию. Кровью людскою, которая не водица. Мы в советское время твердо уяснили, что революция — праздник победителей, забыв, что это еще и горе побежденных. Революция разбудила не только лучшие силы, но взбудоражила социальное «дно»⁵⁵².

И на этом фоне братоубийственная Гражданская война с ноября 1917 г. развивалась по восходящей линии.

Лидерам установленного в стране 7 ноября 1917 г. нового политического режима пришлось нелегко. Это только в советской историографии писали, что в ходе триумфального шествия Советской власти большевики наводили быстро, везде и легко «революционный порядок».

Однако современный уровень накопления исторических знаний свидетельствует: советская власть далеко не сразу и не совсем триумфально стала полноправным хозяином страны. Можно согласиться со В.Шкловским, который, будучи современником событий, подчеркивал, что в той ситуации в России «дело было не в том, кто был сильнее, а кто был не так слаб»⁵⁵³.

В такой экстремальной ситуации для высшего руководства Советской России на повестку дня в качестве первоочередного встал вопрос о создании вооруженных сил, способных одержать победу в Гражданской войне. И столь сложную задачу решали вожди большевиков уже в ранге политических лидеров правящей в стране партии.

Революция же в их понимании — всегда стремление «отречься от старого мира, отряхнуть его прах с наших ног», «весь мир насилия разрушить, до основанья, а затем…» нарушить святую связь времен. Революция в сознании ее творцов — бросок к светлому будущему через пространство и время, их покорение. На таком фоне рождаются светлые мечты⁵⁵⁴.

Революционные вожди полны желания «сказку сделать былью». Они наивно романтичны, полагая, что, захватив власть, взяли в руки ключи от врат в «Царство Божие на земле». Правда, Бог при этом низвергается. Он заменяется новым идолом, поклонение которому возводится в ранг закона (у Робеспьера — Верховное существо; у Ленина — Маркс и Энгельс; у Сталина — Ленин и т.д.)

Между тем, когда мечты (а многие из них — типичные утопии) начинают разбиваться о суровые реалии повседневного бытия, когда приходит осознание того, что светлое будущее пока что весьма отдалено в пространстве и во времени, а революция тонет в крови, начинается переоценка ценностей («за что боролись?», «кто виноват?», «что делать?», «во всем виноваты жиды и коммунисты» и т.д.).

Пусть несколько схематично, категорично, но, по моей оценке, в истории российской революции и Гражданской войны описанное выше имело место в менталитете большевистских вождей. И эти черты воплотились в практических делах, в том числе и в строительстве принципиально новых вооруженных сил в рамках созидания небывалой еще дотоле в истории мировых цивилизаций государственности.

Строительство армии нового типа началось с нарушения принципа преемственности идей в развитии. Правда, вынужденного нарушения. А ведь данный принцип, является, как известно, одним из стержневых в складывании государственности. Тем более новой.

Нарушение принципа преемственности в военном строительстве нашло рельефное отражение в принятии (декабрь 1917 г.) советской властью двух декретов — «Об уравнении всех военнослужащих в правах»⁵⁵⁵ и «О выборном начале и организации власти в армии»⁵⁵⁶. Они вбили последний гвоздь в гроб старой Русской армии. Однако данные декреты появились не случайно. Здесь прослеживается четкая детерминанта.

Анализ показывает, что Ленин и в годы Гражданской войны если и не следовал, то уж точно не прекращал декларировать свою верность основным теоретическим постулатам К. Маркса и Ф. Энгельса, творчество которых знал хорошо. Большевистский лидер, надо полагать, помнил тезис К.Маркса о том, что невозможно сделать «старые законы основой нового общественного развития»⁵⁵⁷.

Бывшая армия императорской России, перманентно разлагавшаяся в период политического режима Временного правительства, к моменту прихода к власти большевиков (ноябрь 1917 г.) продолжала еще существовать де-юре. Но она окончательно потеряла свою боеспособность де-факто⁵⁵⁸. Приняв два декрета, упомянутые выше, советская власть юридически упразднила и без того агонизировавшую старую русскую армию.

Но неправильно полагать, что Ленин и его соратники, принимая решения, которые ставили последнюю точку в истории старой русской армии, исходили только из приведенного выше теоретического постулата марксизма. Для принятия радикальных решений в сфере военного строительства у партии большевиков имелся эмпирический материал, накопленный к тому времени в сфере общественно-исторической практики. После 7 ноября 1917 г. в распоряжении советской власти имелись отряды Красной гвардии и различные полупартизанские формирования, в которых действовали войсковые комитеты и институт выборных командиров.

Следовательно, узаконив декретом «О выборном начале и организации власти в армии» такой порядок во всех вооруженных силах, правящая в стране партия большевиков облекла фактически сложившееся положение дел в юридическую оболочку. Видимо, здесь немаловажным фактом явилось то, что отряды Красной гвардии сыграли большую роль в приходе к власти большевиков. Вместе с тем, декрет «Об уравнении всех военнослужащих в правах» упразднил де-юре офицерский корпус старой русской армии.

«Армия как организация олицетворяется в офицерах и унтер-офицерах регулярной армии и прекращает свое существование с их потерей»⁵⁵⁹, — писал Ф. Энгельс.

С подобной позицией вряд ли станут спорить даже самые ярые противники марксизма⁵⁶⁰, так как она прошла солидную апробацию опытом всемирной и отечественной военной истории. Между тем, правящая в стране большевистская партия творчески развила небезынтересный тезис марксизма, сформулированный Энгельсом, и применила его на практике с точностью до наоборот. Советская власть вывела русское офицерство как социальную общность за рамки законодательного поля, создававшегося в рамках формирования новой государственности.

Собственно говоря, новый политический режим, пришедший к власти в России, поставил офицерство как социальную страту вне закона. Генерал М. Д. Бонч-Бруевич одним из первых поступил на службу в РККА и являлся лояльным по отношению к советской власти. Но, в целом, в апологетических мемуарах бывший царский генерал все-таки написал, что такой декрет произвел тягостное впечатление даже на тех офицеров, которые смирились уже было с новой властью.

«Человеку, одолевшему хотя бы азы военной науки, казалось ясным, что армия не может сосуществовать без авторитетных командиров, пользующихся нужной властью и несменяемых снизу… генералы и офицеры, да и сам я, несмотря на свой сознательный и добровольный переход на сторону большевиков, были подавлены… Не проходило и дня без неизбежных эксцессов. Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расставаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов»⁵⁶¹.

Помимо моральных и физических страданий декреты советской власти, упомянутые выше, ставили офицерство в крайне тяжелое материальное положение, особенно в тылу. Офицеров и их семьи лишили всякого содержания, сделав это без всякого предварения. Очевидцы оставили потомкам соответствующие воспоминания:

«…Депутация офицерских жен целый день моталась по разным комиссарам с просьбой отменить запрещение выдавать содержание за декабрь; одна из представительниц, жена полковника Малютина, спросила помощника военного комиссара товарища Бриллианта, что же делать теперь офицерским женам, на что товарищ сквозь зубы процедил: “Можете выбирать между наймом в поломойки и поступлением в партию анархистов”», — вспоминал барон Алексей Будберг, одна из заметных фигур Белого движения в Гражданской войне в России⁵⁶².

Итак, советская власть поставила русское офицерство, ставшее и без того в революционном 1917 году главным объектом, в который были выпущены основные стрелы социального насилия⁵⁶³, в невыносимое положение.

Получается, что большевистская партия приступила к созданию новой государственности, уничтожив, в то же время, одну из самых мощных несущих конструкций любого государства — офицерство. У советской власти в лице офицерства, сведенного до положения маргиналов, появилась масса потенциальных врагов. Кроме того, в формировании новой армии властное решение, не вписывающееся в классические политико-правовые каноны государственного строительства, породило серьезные осложнения в закладывании основ новой государственности.

Видно, что в России в тот момент создалась ситуация, которую очень четко охарактеризовали, как показывает компаративный анализ их произведений, два знатока военной истории, живших в разное время и стоявших на диаметрально противоположных идеологических платформах — .Энгельс и Деникин. Они полагали, что крушение армии облегчило победу революции, а победа революции окончательно уничтожила армию.

Нельзя не отметить, что короткий промежуток времени большевистская партия не испытала негативных последствий военных реформ, выходивших за пределы здравого смысла, продиктованного опытом всемирной военной истории. Революционные войска, сформированные на базе Красной гвардии⁵⁶⁴, добились в ноябре 1917 – январе 1918 гг. больших успехов в борьбе с силами внутренней контрреволюции, в частности в подавлении мятежа Донского атамана А.М. Каледина⁵⁶⁵.

Это утвердило руководителей Народного комиссариата по военным делам (Н.В.Крыленко, Н.И. Подвойский и др.) во мнении, что строительство новой армии нового государства можно проводить на принципах выборного начала, наличия войсковых комитетов и. т. д.

Небезынтересно, что в официальной советской историографии не был приоритетным сюжет о том, что в ходе создания Красной армии части Красной гвардии, как иррегулярные, ликвидировались. В Петрограде это случилось 17 марта 1918 г., о чем объявили во всех районных Советах с предложением всем желающим записываться в Красную армию. Более того, начальника штаба Красной гвардии И. Н. Корнилова арестовали⁵⁶⁶.

Между тем, игнорирование исторических закономерностей рано или поздно, но приносит отрицательные результаты. Уместно в данной связи напомнить небезынтересную мысль Энгельса. Он писал, что несовпадение целей и средств с результатами действий менее ощутимо в ближайших последствиях, но «во вторую и третью очередь» возникают совсем другие, непредвиденные последствия, которые «очень часто уничтожают значения первых»⁵⁶⁷.

Вот и в нашем случае печальный опыт отражения наступления войск Четвертного союза в феврале 1918 г. показал: в критический момент с 18 по 25 февраля в распоряжении Наркомвоена молодой Советской республики, что были вынуждены признать его руководители, не оказалось «никаких вооруженных сил для сопротивления врагу»⁵⁶⁸. Это несмотря на то, что Ленин, в качестве председателя Совнаркома, подписал 15(28)⁵⁶⁹ января 1918 г. декрет об организации Рабоче-крестьянской армии⁵⁷⁰. Ее верховным руководящим органом, согласно декрету, стал СНК⁵⁷¹

Создалось положение, о котором теоретически рассуждал в молодые годы Маркс: правильная теория должна быть разъяснена и развита «применительно к конкретным условиям и на материале существующего положения вещей»⁵⁷².

Высшее государственное руководство Республики Советов пришло к твердому убеждению: для спасения революции необходимо создание армии нового типа, и здесь принципы военного строительства, практиковавшиеся при формировании Красной гвардии, неприемлемы. Точно так же и как принципы, на которых строилась армия императорской России, от которых большевистская партия решительно отмежевалась, как было выше показано, на практике, прервав связь времен. Сложившуюся ситуацию хорошо подметил Троцкий. Он писал: дело шло о том, чтобы «смести начисто остатки старой армии и на ее месте строить под огнем новую, схемы которой нельзя было пока еще найти ни в одной книге»⁵⁷³.

Необходимо подчеркнуть, что большевистское руководство смогло оперативно извлечь уроки из неудачного опыта отражения в феврале 1918г. агрессии Четвертного союза и энергично приступить к созданию армии нового типа, способной обеспечить победу советской власти в разгорающейся Гражданской войне.

Началась интенсивная практическая реализация декрета о создании Рабоче-крестьянской армии. Ее отправной точкой можно считать ночь с 3 на 4 марта 1918 г. Тогда Ленин при поддержке Троцкого, сменившего Крыленко на посту народного комиссара по военным делам, принял решение о создании высшего органа военного управления — Высшего военного совета. Ему вменили в обязанность «руководство всеми военными операциями с безусловным подчинением Высшему совету всех без исключения учреждений и лиц»⁵⁷⁴.

Представляется важным констатировать, что Ленин, Троцкий скоро избавились от революционного романтизма — наивного желания строить новую армию исключительно на добровольных началах. Это было провозглашено в декрете от 15 (28) января 1918 г., где, в частности, отмечалось: «В Красную Армию поступает каждый, кто готов отдать свои силы, свою жизнь для защиты завоеваний Октябрьской революции, власти Советов и социализма»⁵⁷⁵.

Выступая 19 марта 1918 г. на заседании Моссовета, Троцкий особый акцент сделал на том, что надо решить задачу — «наиболее быстро создать сильную армию, не надеясь на восстание европейского пролетариата, армию вполне боеспособную и дисциплинированную»⁵⁷⁶.

В плане практической реализации курса на создание сильной, вполне боеспособной и дисциплинированной армии, можно отметить следующие мероприятия советской власти:

— декрет ВЦИК об обязательном всеобщем военном обучении от 22 апреля 1918г.⁵⁷⁷;

— отмена выборности командиров. Специальным декретом и о порядке замещения должностей в РККА от 22 апреля 1918 г. взамен выборности командиров вводился порядок, согласно которому командиры взводов, рот и батальонов во вновь формируемых частях рекомендовались на должность местными военными комиссариатами, в боевой и походной обстановке назначались командиром части. Командиры отдельных частей, бригад, дивизий и выше назначались Наркомвоеном с согласия высшего военного совета⁵⁷⁸;

— введение первой военной присяги, текст которой составил Троцкий⁵⁷⁹;

— первый важный шаг к переходу от добровольного принципа формирования армии к всеобщей воинской обязанности: все граждане, вступившие в РККА, должны были прослужить в ней не менее 6 месяцев. Причем, определялось, что всякий солдат за самовольный уход из рядов армии до истечения установленного срока, «подвергается ответственности по всей строгости революционных законов, вплоть до лишения прав гражданина Советской республики»⁵⁸⁰.

И, наконец, как логическое законодательное завершение решения проблемы создания регулярной Красной армии, можно расценивать то, что в мае 1918 г. ВЦИК принял постановление «О переходе к всеобщей мобилизации рабочих и беднейших крестьян»⁵⁸¹. В этом же месяце все члены партии большевиков специальным постановлением ЦК РКП (б) обязывались «немедленно приступить к обучению военному делу»⁵⁸².

Замечу, что общественно-историческая практика показала правильность стратегического курса правящей коммунистической партии на строительство регулярных вооруженных сил молодой Советской республики на базе всеобщей воинской повинности. Если в кратковременный период безраздельного господства принципа добровольчества по состоянию на 20 мая 1918 г. в состав армии удалось зачислить лишь 300 тыс. добровольцев, из которых только 199 тыс. были вооружены, то к началу сентября 1918 г. в рядах Красной армии насчитывалось 550 тыс. человек. В 1919г. численность Красной армии достигла 3 млн человек, а к осени 1920г. — 5,5 млн⁵⁸³.

Но такие впечатляющие цифры появятся несколько позже. А пока что политические лидеры большевизма каждодневно ощущали, насколько верна вроде бы азбучная истина, что от принятия правильных нормативных актов до их практической реализации — «дистанция огромного размера». Строительство Красной армии на новых основах оказалось сложным делом. Проблема оказалась исключительно многоаспектной.

Ленин как лидер правящей партии большевиков обращает внимание на разработку концепции морального духа Красной армии и его укрепления. Причем, и это принципиально подчеркнуть, концепцию, указанную выше, Ленин разрабатывал в комплексе с тремя крупными проблемами:

1. Общие проблемы военного строительства как составная часть формирования новой российской государственности, аналогов которой еще не имелось в истории мировых цивилизаций.

2. Дальнейшее развитие теории мировой революции.

3. Теоретическое обоснование значимости и выработки основ организации партийно-политической работы в Красной армии.

При этом следует отметить, что проблемы военного строительства, как составная часть формирования новой российской государственности в годы Гражданской войны, у большевистского политического режима постоянно находились в числе приоритетных. Так, на заседании Политбюро ЦК РКП (б) 19 декабря 1918 г. среди обсуждавшихся вопросов 8 являлись военными. В том числе о порядке выделения партийных работников на фронт, о Дисциплинарном уставе Красной армии и др.⁵⁸⁴

Относительно дальнейшей разработки Лениным теории мировой социалистической революции следует отметить, что она являлась одной из несущих опор марксизма-ленинизма в большевистском его измерении. Разработка теории мировой революции имела непосредственное отношение к военному строительству, а следовательно, и к проблемам морального духа Красной армии.

Подчеркнем, что к моменту прихода к власти (ноябрь 1917г.) в арсенале РСДРП (б) в лице ее лидеров имелось единство не только взглядов на развитие мировой революции, но и примерно одина­ковая оценка потенциальных возможностей трудящихся наиболее развитых стран в свершении революционных преобразований в своих государствах⁵⁸⁵.

В то же время реалии 1917 – 1920 гг. заставили Ленина стать чуть-чуть осторожнее в прогнозах о скорой победе мировой революции. Уже в апреле 1918г. он признавал: «... наше международное положе­ние такое критическое, что мы должны напрягать все силы, что­бы продержаться как можно дольше, пока зреет западная револю­ция, зреющая гораздо медленнее, чем мы того ждали и желали...»⁵⁸⁶.

В то же время, некоторая осторожность в оценках не мешала Ленину в 1918г. из месяца в месяц в своих выступлениях и статьях говорить о приближающихся социалисти­ческих революциях в разных странах⁵⁸⁷. Случались и скоропали­тельные выводы. Например, о том, что германский империализм уже рухнул⁵⁸⁸. Много надежд возлагал Ленин в данной связи на то, что 21 марта 1919г. провозгласили Венгерскую социалистическую республику. Вроде бы был сделан первый практический шаг к воплощению ленинской мечты о мировой революции⁵⁸⁹.

И все же прагматизм восторжествовал. К концу 1919г. Ленин признал, что «развитие революции в более передовых странах оказалось гораздо более медленным, гораздо более трудным, гораздо более сложным»⁵⁹⁰, чем предполагалось прежде. Это был откровенный и мужествен­ный шаг.

Идея мировой революции в проблеме укрепления морального духа Красной армии оказывала самое сильное влияние на патриотическое и интернациональное воспитание бойцов и командиров РККА. Н.А.Бердяев был, безусловно, прав, когда подметил уникальную специфическую особенность коммунистических идей российской со­циал-демократии. Он писал: «Русский коммунизм трудно по­нять вследствие двойного его характера. С одной стороны он есть явление мировое и интернациональное, с другой стороны явление русское и национальное»⁵⁹¹.

Между тем, мне представляется важным констатировать следующее: при всей важности общих проблем военного строительства, дальнейшего развития теории мировой революции, Ленин уделял особое внимание (в плане обоснования концепции морального духа бойцов и командиров Красной армии) именно проблеме теоретического обоснования значимости и выработки основ организации партийно-политической работы в Красной армии.

Еще до прихода к власти, в 1906 г., Ленин писал: «Развитие сознания масс остается, как и всегда, базой и главным содержанием всей нашей работы»⁵⁹². Будучи лидером политического режима в экстремальных условиях Гражданской войны, основатель Советского государства остался верен своим теоретическим позициям, высказанным до революции 1917 года. Он говорил в 1920 году, что чем глубже преобразование, которое хочет провести правящая партия большевиков, тем «больше надо поднять интерес к нему и сознательное отношение, убедить в этой необходимости новые и новые миллионы и десятки миллионов»⁵⁹³.

Относительно значения партийно-политической работы в армии известна четкая позиция Ленина: там, где наиболее заботливо проводится политработа в войсках, там тверже их дух и крепче дисциплина⁵⁹⁴.

По моим подсчетам, в военной переписке Ленина за 1918 – 1920 гг. имеется свыше 70 писем, телеграмм и записок членам Реввоенсоветов фронтов и руководящим партийным работникам, находившимся на фронтах Гражданской войны, в которых он прямо или косвенно поднимает проблемы политической работы⁵⁹⁵.

Ленин постоянно требовал от партийных функционеров четче проводить в войсках партийно-политическую работу, оказывать ей постоянное внимание. Запрашивая сведения о состоянии войск, их боеспособности, он обязательно напоминал: «Следите за политработой, не ослабляйте политработы»⁵⁹⁶.

Причем, вся политработа, по оценке большевистского вождя, должна вестись не абстрактно, не в стиле академических лекций, а конкретно, живо, и самое главное — в гуще красноармейцев. Тогда будет обеспечена эффективная обратная связь. Он говорил С.К. Тимошенко, будущему маршалу Советского Союза, что необходимо опираться на бойцов. «Они всегда подскажут. Главное быть среди бойцов, в массе»⁵⁹⁷.

Разрабатывая концепцию морального духа Красной армии и его укрепления, Ленин исходил из данной им четкой методологической посылки: «Во всякой войне победа, в конечном счете, обусловливается состоянием духа тех масс, которые на поле брани проливают свою кровь»⁵⁹⁸.

Я не случайно привел данную цитату в качестве эпиграфа именно к данному разделу своей монографии. Она действительно стала хрестоматийной, а в советские времена — еще и плакатной.

Но вряд ли стоит ставить под сомнение правильность ленинского высказывания только по тем основаниям, что сегодня идет процесс переоценки личности и деятельности большевистского лидера и основателя Советского государства. Позиция Ленина нашла подтверждение в общественно-исторической практике. Например, в величии подвига советского народа, победившего германский фашизм. А простейший текстологический анализ цитаты Ленина свидетельствует, что для большевистского лидера значимо понятие «дух масс».

Массы в понимании Ленина — не абстрактная величина. Не те массы, о которых говорят на митинге, или «массы», фигурирующие в политическом лозунге. Массы в ленинском изречении понимаются конкретно. Это те массы, что «на поле брани проливают свою кровь».

Ясно, что понятие «дух» — чрезвычайно разнообразно трактуемое. Но для большевистского вождя оно связывается именно с моральными аспектами готовности бойцов и командиров РККА биться за победу над мировой буржуазией не щадя жизни. Не случайно, основатель Советского государства, судя по воспоминаниям С.И. Аралова, видного большевистского военно-политического работника, выступая перед военными комиссарами, убывающими на фронт, сказал, что они должны поднять дух красноармейцев и на этой основе объединить их для достижения победы над врагом⁵⁹⁹.

Нельзя также не заметить, что понятие «масса» — довольно объемно как в количественном, так и в качественном выражении. Следовательно, концепция морального духа Красной армии и его укрепления в большевистском измерении априори являлась многоаспектной.

Необходимо акцентировать особое внимание на том, что большевистский лидер понимал: в основание концепции морального духа Красной армии должно быть положено доведение до ума и сердца комбатантов целей и задач, которые достигает советская власть в Гражданской войне.

«Один прусский монарх в XVIII  веке, — писал Ленин, — сказал умную фразу: «Если бы наши солдаты понимали, из-за чего мы воюем, то нельзя было бы вести ни одной войны». Старый прусский монарх был неглупым человеком»⁶⁰⁰.

Что тут можно возразить?!

Ленин, следуя постулату Маркса о том, что цель, «для которой требуются неправые средства — не есть правая цель»⁶⁰¹, приложил максимум усилий для обоснования справедливого характера Гражданской войны со стороны советской власти. Показывал благородство цели, преследуемой большевиками. Уже провожая в бой первые эшелоны социалистической армии 1(14) января 1918 г., Ленин, говоря о характере и назначении армии нового типа, подчеркивал, что эта армия предназначена для того, чтобы оберегать завоевания революции, народную власть, «весь новый истинно демократический строй от всех врагов народа»⁶⁰².

Характерно, что в первое время большевистский вождь строил доказательства справедливости борьбы Красной армии исходя из того, что законодательно был закреплен ее принципиально новый характер в качестве вооруженной силы государства. Анализ декрета об организации РККА позволяет заключить, что Красная армия, по замыслу ее создателей, имеет существенно отличающуюся социальную природу и историческое назначение, так как является армией социалистического государства.

В отличие от старой армии, которая, по большевистской оценке, служила орудием классового угнетения трудящихся буржуазией, новая армия имела предназначение стать оплотом советской власти и состоять из наиболее сознательных и организованных элементов трудящихся, готовых отдать свои силы, свою жизнь для защиты завоеваний Октябрьской революции⁶⁰³.

Налицо классовый подход к оценке событий и явлений, которому так сильно были привержены Ленин и его соратники.

Плюс — серьезное отличие в том, что Красная армия в начальный момент формировалась как добровольная⁶⁰⁴. Характерно, что Ленин никогда не стеснялся свого ошибочного революционного романтизма — желания строить армию на основе принципа добровольчества. Он считал это нормальным историческим опытом. «Мы шли от опыта к опыту, — говорил Ленин, — мы пробовали создать добровольческую армию, идя ощупью, нащупывая, пробуя, каким путем при данной обстановке может быть решена задача. А задача стояла ясно. Без вооруженной защиты социалистической республики мы существовать не могли»⁶⁰⁵.

Но и после введения всеобщей воинской повинности правящая большевистская партия не отказалась от принципа классового подхода в строительстве Красной армии. Более того, классовый подход закладывался в основу военного строительства на долгосрочную перспективу. Так, в Программе Российской Коммунистической партии (большевиков), принятой на VIII съезде РКП (б) в 1919 году⁶⁰⁶, в разделе «В области военной»⁶⁰⁷ ставится задача создания новой армии и подчеркивается следующее. Красная армия, как орудие пролетарской диктатуры, должна по необходимости иметь «открыто классовый характер», т.е. формироваться «исключительно из пролетариата и близких ему полупролетарских слоев крестьянства»⁶⁰⁸.

Однако декларированная ставка на пролетариат в формировании Красной армии, получившая обоснование даже в приоритетах названия вооруженных сил молодой Советской Республики (Рабоче-крестьянская Красная армия), изначально исторически выглядела несостоятельной. Даже с количественной точки зрения.

В 1917 г. число рабочих крупной промышленности составляло около 2% от всего населения, а с учетом транспортных рабочих — около 2,5%⁶⁰⁹. В целом, в годы Гражданской войны удельный вес рабочих в Красной армии и флоте составлял 14,8%, а крестьян — 77%⁶¹⁰. Более того, в составе командных кадров РККА превалировали крестьяне: из 217 тыс. человек на конец 1920 г. они составляли 67,3%, тогда как рабочие всего 12%. Среди лиц среднего, старшего и высшего командного состава насчитывалось 17,2% рабочих и 48,5% крестьян⁶¹¹. Плюс — 12 тыс. бывших белых офицеров, насчитывавшихся в кадрах РККА⁶¹².

Такие цифры идут явно вразрез с позицией Троцкого, озвученной им в качестве председателя РВСР на 7 Всероссийском съезде Советов в декабре 1919 г. Он объяснял делегатам съезда, что Красная армия — это не «общенародная» и не «общенациональная», а «армия трудящихся классов, которые борются за пересоздание всего общественного строя»; она отражает общий режим, характеризующийся «политическим господством рабочего класса, опирающегося на широкие массы крестьянской бедноты и трудового крестьянства»⁶¹³.

Я считаю, что правящей партии большевиков удалось осуществить доказательство справедливости цели и задач Красной армии в Гражданской войне простым и доступным для понимания бойцов и командиров языком. И это был, не без преувеличения сказать, исторический успех.

Большевистским идеологам удалось избежать ошибки, которую в свое время заметил великий мыслитель Д.Локк. Он, бичуя философов, у которых хватило учености и утонченности, чтоб доказать, что снег черен, писал: «…самое легкое средство защищать странные и нелепые учения или доставить им признание — окружить их легионом темных, сомнительных и неопределенных слов»⁶¹⁴.

Однако доказательство справедливости цели и задач Красной армии в Гражданской войне — необходимое, но далеко недостаточное условие того, чтобы концептуальное видение проблемы морального духа Красной армии и его укрепления в большевистском измерении приобрело достаточно стройную форму, наполненную конкретным содержанием, что можно было бы реализовывать на практике. Поэтому в концептуальное видение органически вписались позиции, связанные с темой патриотизма.

Не стану вступать в полемику с многочисленными публицистами 1909-х гг. XX в., которые пытались доказать, что якобы большевики не были патриотами России. Это легковесный политизированный взгляд в духе социального заказа определенных политических сил.

Современный уровень накопления знаний свидетельствует: лидеры большевиков хорошо осознавали, что государство сильно идеей, объединяющей нацию в одно целое. А в условиях Гражданской войны для правящей элиты в Советской России злободневно звучала глубокая мысль Энгельса о том, что национальный энтузиазм «имеет огромное значение для борьбы»⁶¹⁵.

Для Ленина, например, существовало понятие «социалистическое Отечество». Причем, в ленинской концепции патриотизм неразрывно связан с интернационализмом⁶¹⁶, что естественно, с точки зрения общечеловеческих ценностей, ибо любовь к Родине, своему народу несовместима с ненавистью к другим народам и странам.

Тем более, теоретическая посылка марксизма-ленинизма о единстве патриотизма и интернационализма нашла практическую реализацию с первых дней советской власти. Уже в Декларации прав народов России, принятой 2 (15) ноября 1917г., провозглашались равенство и суверенность народов России, отменялись все и всякие национальные привилегии, гарантировалось свободное развитие всех меньшинств⁶¹⁷.

Данные принципы национальной политики легли в основу строительства Красной армии. По-другому и быть не могло. К концу Гражданской войны в Красной армии, по данным политуправления при РВС Республики, насчитывалось: русских — 77,6%; украинцев — 13,7 %, белорусов — 4%; других национальностей — 4,7% и 250 тыс. воинов-интернационалистов, граждан зарубежных стран⁶¹⁸.

Но Ленин и соратники понятие интернационализма сузили, взяв его в жесткие рамки «пролетарского интернационализма», тесно увязав с победой мировой революции. Так, Троцкий, выступая 28 июля 1919 года на собрании партийных работников в Пензе, отмечал хорошие перспективы мировой революции⁶¹⁹.

Он, повторим еще раз, фанатично верил в идею мировой революции. Выступая, например, на заседании Московского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, говорил, что при помощи Красной армии большевистский политический режим будет не только защищаться и обороняться сами, но «сможем содействовать борьбе международного пролетариата»⁶²⁰.

Троцкий вообще рассмат­ривал Красную армию не только как защитницу советских респуб­лик, но и как «Красную Армию III Интернационала»⁶²¹. Причем, идея, что Красная армия призвана воплощать в жизнь идею мировой революции, у Троцкого доминировала буквально с первых дней создания вооруженных сил Республики Советов. В марте 1918 г. он заявил: Красная армия должна отвечать духу советского режима, уметь обороняться и содействовать мировой революции⁶²².

В данной связи особенно подчеркнем, что фанатичная вера Троцкого, «демона русской революции», в идею мировой революции, все время толкала его к практическим делам. Так, 5 августа 1919 года он представил в ЦК РКП (б) секретную записку, в которой обосновал выступление частей Красной армии через Туркменистан и Афганистан на Индию для разжигания пожа­ра мировой революции в колониальных странах⁶²³.

Своеобразное понимание патриотизма как любви к социалистическому Отечеству и слияние его с пролетарским интернационализмом (помощью рабочему классу всего мира в свержении правящих эксплуататорских режимов) привело большевистских лидеров к осознанию необходимости в сильной армии с крепким моральным духом.

Между тем, узкоклассовый подход нес серьезные изъяны в концептуальных построениях, в частности, и в концепции морального духа Красной армии и проблем его укрепления в годы Гражданской войны.

Ленин, Троцкий, другие большевистские военно-политические деятели осознавали: каждая страна нуждается в собственных вооруженных силах и отводит им определенное место в политической жизни. Задача армии — защита национальных интересов, суверенитета или олицетворение символа этого суверенитета.

Вот почему основатель Советского государства разработал учение о «защите социалистического Отечества», представлявшее собой комплекс мероприятий по «обороне победившего пролетариата против буржуазии других стран»⁶²⁴. Ленин неоднократно подчеркивал, что «именно в интересах «укрепления связи» с международным социализмом обязательно оборонять социалистическое отечество»⁶²⁵.

Поэтому большевистский лидер утверждал, что его политический режим — безусловно, сторонники защиты Отечества. А защищать его призвана твердая и крепкая армия⁶²⁶.

Аксиоматично: армии вне политики не существует. Из бойцов и командиров Красной армии необходимо было сделать патриотов социалистической России. «Нам необходима советская армия, т.е. такой военный организм, который отвечал бы общей природе рабочей и крестьянской власти», — писал Троцкий⁶²⁷. Своеобразие Советского государства как изначально государства, где партия сосредоточила в своих руках всю полноту власти в форме диктатуры, сказалось и здесь.

В концепции морального духа армии и его укрепления заняло свою нишу соответствующее теоретическое обоснование значимости воздействия на сознание бойцов и командиров в плане воспитания у них чувства глубокого патриотизма, которое необходимо проводить сугубо с позиций правящей партии большевиков в системе партийно-политической работы. Недаром Троцкий в своих воспоминаниях пишет: «Политическая и организационная работа моя по созданию армии целиком сливалась с работой партии»⁶²⁸.

Исторический опыт показывает: правящей большевистской партии удалось органически вписать в канву концепции морального духа Красной армии и проблем его укрепления тему патриотизма, патриотического и интернационального воспитания бойцов и командиров РККА. У Ленина имелись основания утверждать, что патриотизм рабочих и крестьян был лучшим революционным патриотизмом, без которого не удалось бы добиться защиты Советской республики⁶²⁹.

Анализ источников и литературы позволяет заключить: Ленин, другие большевистские лидеры вырабатывали концепцию морального духа Красной армии и его укрепления в тесном диалектическом единстве с теоретическим обоснованием значимости и выработкой основ деятельности по дальнейшему укреплению воинской дисциплины и правопорядка.

По моим подсчетам, Ленин более чем в 100 своих произведениях, статьях, письмах, телеграммах, записках поднимал те или иные аспекты вышеозначенной проблемы⁶³⁰.

Кроме того, помимо теории, основатель Советского государства внес значительный вклад и в решение практической стороны дела, разработав и обосновав основные направления, формы, методы, средства укрепления воинской дисциплины и правопорядка в войсках и на этой основе — подъема их морального духа. Только за годы Гражданской войны он более 210 раз выступал на массовых собраниях и митингах, более 40 раз — перед войсками московского гарнизона⁶³¹.

Между тем, в обилии ленинских трудов по вышеозначенной проблематике особое место, с моей точки зрения, следует отвести знаменитой речи большевистского лидера по военному вопросу, которая была произнесена им на закрытом пленарном заседании VIII съезда РКП (б) 21 марта 1919 г. Ее текстологический анализ⁶³² позволяет заключить: Ленин — убежденный противник партизанщины в управлении Красной армией, поборник крепкой воинской дисциплины и правопорядка. «Без дисциплины железа, без дисциплины, осуществляемой, между прочим, пролетариатом, над средним крестьянством, ничего сделать нельзя»⁶³³, — вот главная идея речи Ленина по военному вопросу на VIII съезде РКП (б).

Причем, и это принципиально отдельно констатировать, Владимир Ильич верен классовому подходу к определению сущности воинской дисциплины. Она — производное от диктатуры пролетариата.

Исследование процесса выработки Лениным концептуальных основ решения проблемы укрепления морального духа Красной армии, привело меня к небезынтересному, по личностной оценке, заключению: у вождя большевизма боролись две взаимоисключающие тенденции, которые причудливым образом переплелись и вошли в диалектическое единство:

— первая тенденция — построение концепции морального духа Красной армии и проблем его укрепления на основе доминанты принуждения, репрессивных мер как естественного хода событий, детерминированного конкретно-исторической обстановкой;

— вторая тенденция — приоритет в определении сущности и содержания концепции морального духа Красной армии и проблем укрепления доминанты убеждения, апеллирования к пролетарской сознательности, критике недостатков.

Первая тенденция на могла не появиться, ибо Ленин, верный последователь Маркса и Энгельса, — апологет теории и практики диктатуры пролетариата. Он глубоко усвоил постулаты, высказанные в данной связи классиками марксизма-ленинизма:

— акт насилия — акт политический, насилие есть только средство, «целью же является экономическая выгода» (Энгельс)⁶³⁴;

— необходимо подавлять сопротивление свергнутых эксплуататоров в переходный от капитализма к социализму период. «…Покуда существуют другие классы, особенно класс капиталистический, — писал Маркс, — покуда пролетариат с ним борется (ибо с приходом пролетариата к власти еще не исчезают его враги, не исчезает старая организация общества), он должен применить меры насилия, стало быть правительственные меры…»⁶³⁵.

Но Ленину, признанному вождю большевизма, в отличие от его идейных вдохновителей⁶³⁶, история предоставила шанс не только теоретически развить постулаты марксизма о насилии и диктатуре пролетариата, но и настойчиво проводить их в жизнь⁶³⁷. Причем, в экстремальных условиях Гражданской войны, войны безумно жесткой, братоубийственной.

По-другому и быть не могло. Культ насилия в решении любых проблем сложился в условиях, когда РКП (б) в 1918 г. установила диктатуру одной партии. А вернее диктатуру партийно-государственной бюрократии.

По моему суждению (хотя, оно носит дискуссионный характер), опасность партийно-государственной бюрократии — правящей элиты для всего российского общества и без того расколотого Гражданской войной, заключалась и в психологических установках носителей идеи и практики так называемой диктатуры пролетариата.

Большевистская элита, еще совсем недавно бывшая «никем», претворила в жизнь свой любимый лозунг «Кто был ничем, — тот станет всем». Подобное положение повлекло материальный комфорт и психологическое удовлетворение достигнутым. Разумеется, это касалось избранных, а для остальных — демагогические игры с лозунгом о диктатуре пролетариата.

Элита, причем и не только из высших, но из средних эшелонов, захлебывалась восторгом от всевластия и вседозволенности. Бывало, что она, зачастую, пускалась во все тяжкие… Об этом с горечью поведал делегатам VIII съезда РКП (б) один из крупных большевистских функционеров В.П. Ногин: «В нашей комиссии при ЦК по строительству партии… мы получили такое бесконечное количество ужасающих фактов о пьянстве, разгуле, взяточничестве, разбое…, что просто волосы становятся дыбом»⁶³⁸.

В то же время, психологический дискомфорт создавала тревожная мысль, что подобный прекрасный статус-кво можно и потерять, а не хочется.

Тут еще глубокий внутренний кризис правящей партии. Ее численность сократилась до 150 тыс. человек. Выборы в местные Советы в июне-августе 1918 г. уменьшило в них число большевиков с 66 % до 44% ⁶³⁹. Обстановку в стране в тот период образно и четко охарактеризовал Троцкий в разговоре с германским послом В. Мирбахом: «Собственно, мы уже мертвы, но нет еще никого, кто мог бы нас похоронить»⁶⁴⁰.

Такую жесткую оценку подтверждают сотрудники германского посольства, которые сообщали в Берлин в августе 1918 г, еще до покушения на Ленина, следующее: в Москве сложилось «нечто вроде панических настроений», руководство Советской России переводит в швейцарские банки «значительные денежные средства», просит заграничные паспорта⁶⁴¹.

Надо удержаться у власти и сохранить моральный комфорт и психологическое удовлетворение любой ценой. Что делать? Ведь «в огне брода нет», никто не хотел уступать в той страшной Гражданской войне. И вот 5 сентября 1918 г. Совнарком принял печально знаменитое постановление «О красном терроре» (см. прил.7).

В данном мизантропском акте большевистский политический режим видел эффективный путь выхода из глубинного кризиса. Гипотетически можно предположить, что в данный момент вожди большевизма, возможно, вспомнили о том, что Маркс и Энгельс считали якобинский террор во времена Великой французской революции блестящим примером применения революционного террора с целью подавления сопротивления врагов революции и их устрашения.

Якобинский террор, писал Маркс, послужил тому, «чтобы ударами своего страшного молота стереть сразу, как по волшебству, все феодальные руины с лица Франции». Французский терроризм он назвал не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с абсолютизмом, феодализмом и мещанством»⁶⁴².

Молодое Советское государство ввело беззаконие в ранг государственной политики. И не случайно, такое деяние вызвало недовольство и протест во многих слоях населения России, увеличение числа явных и скрытых врагов советской власти.

Полагаю, что большевистский политический режим повторил путь якобинцев в Великой французской революции (1789 – 1974 гг.)⁶⁴³, эволюционировав от постановления «об отмене смертной казни»⁶⁴⁴ до введения в ранг закона беззакония и насилия через упомянутый выше нормативный акт. Получается, что руководство Советской Республики официально признало создание неправового государства, где произвол стал нормой жизни, а террор — важнейшим инструментом удержания власти.

О каком правовом государстве могла идти речь, когда выходили в свет людоедские документы, которые, как показывает исторический опыт, правящей большевистской партией успешно претворялись в жизнь. Судите сами. 16 июня 1918г. народный комиссар юстиции П. Стучка отменил все ранее изданные циркуляры о революционных трибуналах и заявил, что данные учреждения, рожденные революцией, «в выборе мер борьбы с контрреволюцией, саботажем и пр. не связаны никакими ограничениями»⁶⁴⁵.

Председатель революционного военного трибунала К. Данишевский, чуть позже «творчески развил» беззаконие, декларировавшееся наркомом юстиции (!). Он уточнял, что военные трибуналы «не руководствуются и не должны руководствоваться никакими юридическими нормами (N.B — Г.И.). Это карающие органы, созданные в процессе напряжённой революционной борьбы, которые постановляют свои приговоры, руководствуясь принципом политической целесообразности и правосознания коммунистов»⁶⁴⁶.

О каком правовом государстве могла идти речь, если:

— право ВЧК на внесудебные расправы, сочинённое Троцким, подписал Ленин;

— постановление о красном терроре завизировали наркомы юстиции, внутренних дел и управляющий делами Совнаркома;

— 11сентября 1918 года со страниц газеты «Правда» Осинский утверждал: «От диктатуры пролетариата над буржуазией мы перешли к крайнему террору — системе уничтожения буржуазии как класса»⁶⁴⁷;

— декрет ВЦИК от 15 февраля 1919 года разрешал «брать заложников из крестьян с тем, что если расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны»⁶⁴⁸ и т. д.

Но сразу же в данной связи приведу рассуждения принципиального характера. Не стоит, анализируя красный террор, уподобляясь некоторым публицистам, любящим утверждать, что это был прямолинейный путь, на котором большевики сразу же «обагрили руки невинной кровью». Правящий большевистский политический режим в первые недели после прихода к власти проявлял удивительное мягкосердечие по отношению к своим врагам⁶⁴⁹. Вот только два высказывания Ленина:

1. «Мы не хотим гражданской войны… Мы против гражданской войны»⁶⁵⁰.

2. Нас упрекают, что мы применяем террор, но террор, какой применяли французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяем и, надеюсь, не будем применять»⁶⁵¹.

Но обстановка хаоса и анархии в стране, набиравшая силу контрреволюция, а также личностный субъективный фактор, персонифицированный в облике вождей революции, повлияли самым решительным образом на ускорение в сторону перехода к массовому террору как универсальному средству решения всех проблем революции.

Сказанное не означает, что следует продолжать политизированную традицию советской историографии, всемерно оправдывающей вакханалию красного террора⁶⁵², когда отдельные авторы прямым текстом утверждали, что «красный террор принес неизмеримо меньше жертв, чем белый»⁶⁵³.

Характерно, что в конце 1917г. — начале 1918г. постепенно меняются взгляды Ленина и на вопрос о целесообразности применения Советским государством чрезвычайных мер репрессий. Еще в середине ноября он заверял, что советская власть не прибегнет к такому террору, какой проводили французские якобинцы, но теперь в заметках и статьях, не подлежавших публикации, проходит мысль о необходимости расстрелов. К примеру, в заметке «Из дневника публициста» Ленин формулирует положение о введении смертной казни и расстрелов по отношению к ворам, расхитителям народного добра. В статье «Как организовать соревнование?» он предлагает в качестве одной из мер — расстрел⁶⁵⁴.

Таким образом, в перечне предлагаемых мер наказания появился внесудебный расстрел на месте.

После разгона Учредительного собрания произошло законодательное оформление на III Всероссийском съезде Советов в январе 1918 г. новой государственности⁶⁵⁵. Именно тогда В.И. Ленин публично высказал позицию, которую, по моей оценке, можно считать точкой отсчета в обосновании политической целесообразности жестокого революционного насилия. «Ни один еще вопрос классовой борьбы не решался в истории иначе, как насилием, — говорил председатель Совнаркома. — Насилие, когда оно происходит со стороны трудящихся, эксплуатируемых масс против эксплуататоров, — да, мы за такое насилие!»⁶⁵⁶.

Вскоре расстрел, как мера наказания, был закреплен известным декретом Совнаркома «Социалистическое Отечество в опасности!»⁶⁵⁷. Характерно, что в декрете, опубликованном 22 февраля 1918 г. во многих газетах, растиражированных в виде листовки, не было слова «террор». Тем не менее, введение советским правительством расстрела без суда как меры наказания за наиболее опасные преступления фактически означало начало применения террора как средства устрашения противников революции⁶⁵⁸.

Красный террор, проводившийся исключительно безжалостно и масштабно, теперь стал в значительной степени определять всю политику правящей партии большевиков. Причем, Ленин нашел историческое оправдание красному террору: «Английские буржуа забыли свой 1649, французы свой 1793 год, — писал большевистский лидер. — Террор был справедлив и законен, когда он применялся буржуазией в её пользу против феодалов. Террор стал чудовищен и преступен, когда его дерзнули применять рабочие и беднейшие крестьяне против буржуазии»⁶⁵⁹.

Не стану давать развернутый комментарий, дабы не отвлекаться от предмета исследования. Позволю лишь заметить: апологетика классового подхода к оценке событий и явлений налицо. А что еще, собственно говоря, можно ждать от Ленина?

Здесь перед нами пример того, как Ленин и его соратники по правящей большевистской элите помнили о том, что Маркс и Энгельс, их идейные учителя, подчеркивая значение якобинского террора как эффективного метода защиты революции, подвергли критике парижских коммунаров, которые, в противоположность революционерам XVIII в., проявили чрезмерное великодушие к своим врагам, были слишком «совестливы» по отношению к ним⁶⁶⁰.

Печальный же итог подобных деяний — практическое претворение в жизнь марксистских постулатов — подведен в историографии русского зарубежья. «Молох красного террора» уничтожил: 28 епископов, 1219 священников, 6 тыс. профессоров и учителей, 9 тыс. врачей, 54 тыс. офицеров, 260 тыс. солдат, 70 тыс. полицейских, 19950 помещиков, 35525 интеллигентов, 193290 рабочих и 815 тыс. крестьян (то есть всего около 1777 тыс. человек). Деникинская комиссия по расследованию злодеяний большевизма также насчитала 1,7 млн жертв⁶⁶¹.

Подчеркнем, что это красный террор, несший на себе политическую окраску. В то же время, народные суды, рассматривавшие уголовные дела⁶⁶², выносили достаточно либеральные приговоры. Например, в январе 1918 г. московские суды приговорили к условному наказанию 13% осужденных, во второй половине года — 40%⁶⁶³

Ясно, что многие данные о красном терроре, введенные в научный оборот Мельгуновым, довольно приближенные, а некоторые весьма проблематичны. Думается, что в постсоветской историографии (подобная тенденция, как выше отмечалось, имеется) истину еще придется установить.

Отметим лишь следующее. Как бы ни пытались жонглировать статистикой красного и белого террора, она сама по себе уже показывает, насколько глубоко морально пал народ в безумии братоубийства Гражданской войн

Можно, конечно, возразить, что террор применялся только по отношению к лицам, уличенным в преступных деяниях против советской власти. Но против такого утверждения имеется весомый аргумент. По инициативе Ленина в 1918 г. был введен и стал широко практиковаться позорный институт заложников — бесчеловечная норма репрессий против невиновных⁶⁶⁴.

С дистанции времени видна вся бесчеловечность подобной политики большевистского политического режима. Видный историк русского зарубежья Мельгунов очень четко подметил, что моральный ужас террора, его разлагающее влияние на человеческую психику проявляется, в конце концов, «не в отдельных убийствах, и даже не в количестве их, а именно в системе»⁶⁶⁵.

Невольно в данной связи приходят на ум слова знаменитого исследователя Великой французской революции Томаса Карлейля. Он писал, что цивилизация — все еще только внешняя оболочка, через которую видна «дикая, дьявольская природа человека». Он все еще остается созданием природы, «в котором есть как небесное, так и адское»⁶⁶⁶.

В данной конкретно-исторической обстановке Ленин стал все чаще акцентировать внимание в своих трудах, где разрабатывалась концепция морального духа армии и его укрепления, на силовых аспектах проблемы. Так, в «Письме к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком» 24 августа 1919 г. он дал следующие обоснования силовых доминант в сущности и содержании проблемы, означенной выше. Классифицировал предателями и изменниками тех, кто «не поддерживает изо всех сил порядка и дисциплины» и директивным стилем констатировал, что таких людей «надо истреблять беспощадно»⁶⁶⁷; установил, что «надо быть беспощадными», главным образом, с саботажниками, которые «не останавливаются ни перед каким преступлением»⁶⁶⁸.

Принципиально подчеркнуть следующее обстоятельство. С усложнением обстановки для правящего большевистского режима позиция Ленина по вопросу разработки концепции морального духа войск в той части, где она тесно сопрягается с воинской дисциплиной и правопорядком, свелась к простой формуле: при наведении порядка самое эффективное средство — расстрел. Например, 20 августа 1919 г. В.И. Ленин направляет телеграмму Ревоенсоветам 10 и 4 армий: «Уборка хлеба крестьянами крайне важна для Республики. Прикажите строжайше всячески охранять крестьян при уборке хлеба и беспощадно расстреливать за грабежи, насилия и беззаконные поборы со стороны войска. Донесите об исполнении. Предсовета обороны Ленин»⁶⁶⁹.

При этом для Ленина являлось чрезвычайно значимым, чтобы грубые нарушения правопорядка, а вернее преступления, пресекались самым жесточайшим образом.

Современный уровень накопления исторических знаний позволяет, между тем, утверждать: жестокость вождя большевиков в годы Гражданской войны не всегда была адекватной сложившейся конкретно-исторической обстановке⁶⁷⁰. Например, зачем такие жесткие методы, применявшиеся по отношению к военнослужащим, возводить в ранг универсальных.

А ведь Ленин полагал, что они приемлемы в работе со всеми слоями населения. Выступая 18 ноября 1919 г. на I Всероссийском совещании по партийной работе в деревне, он, констатировав, что среди крестьянства имеет место чрезвычайное недоверие и возмущение к советским хозяйствам, доходящее до их полного отрицания, подтвердил: тех крестьян, которые «будут нарушать постановления Советской власти, мы будем беспощадно вылавливать так же, как в Красной Армии (подчеркнуто мной — Г.И.)…». И далее еще раз подтвердил, что, ведя борьбу с крестьянами — мелкими собственниками, не хотящими укрупнения своих хозяйств по типу совхозов, «мы будем действовать, как в Красной Армии, стройно… в таком же строгом порядке»⁶⁷¹.

И еще один аргумент. В РГАСПИ сохранилась записка Ленина, отложившаяся в его личном фонде: «…мириться с «Николкой» (церковный праздник — Г.И.) глупо: надо поставить на ноги все чека, чтобы расстреливать всех не явившихся на работу из-за “Николы”»⁶⁷².

Представляется важным подчеркнуть, что уже в октябре 1921 г., то есть тогда, когда закончилась большая «полевая гражданская война», Ленин не пожелал пересмотреть взгляды на проблему доминирования в воспитании военнослужащих, в том числе и в сфере укрепления их морального духа, суровых мер, главным образом расстрелов. Выступая на II Всероссийском съезде политпросветов 17 октября 1921 г., председатель Совнаркома сказал, что расстрелы в армии в целях укрепления воинской дисциплины и правопорядка большевики «ввели сознательно».

Причем, Ленин подчеркнул, что таких расстрелов «не видело даже прежнее правительство»⁶⁷³ (имеется в виду царское — Г.И.).

Вторая тенденция. Можно считать, своего рода парадоксом, что Ленин, которого никак нельзя упрекнуть в нерешительности в применении крайних репрессивных мер к противнику в годы Гражданской войны, да и не только, говорил даже в кризисный момент о доминанте методов убеждения в концепции морального духа Красной армии и проблем его укрепления. Он не считал насилие постоянным и, тем более, главным средством поддержания боеспособности войск. Ленин писал: «Одним насилием ничего не сделаешь»⁶⁷⁴»; «сначала убедить, потом принудить»⁶⁷⁵; в добавление к насилию большевистский лидер предлагал «организованность, дисциплину и моральный вес победившего пролетариата»⁶⁷⁶.

Это еще раз подтверждает то, что к Ленину как к государственному и политическому деятелю периода Гражданской войны неприемлемы односторонние диаметрально противоположные оценки, которые имеют место в советской и постсоветской историографии.

В условиях кризиса большевистского режима вождь еще надеялся на то, что сущностью и содержанием концепции морального духа Красной армии и проблем укрепления может стать убеждение, гласность в борьбе с недисциплинированностью. Свидетельство тому — опубликованная 20 сентября 1918 г. в газете «Правда» статья «О характере наших газет».

В ней председатель Совнаркома задается вопросами: «Травим ли мы трусливых полководцев и разинь? Очернили ли мы перед Россией полки, никуда негодные? Поймали ли мы достаточное количество худых образцов, которые надо бы с наибольшим шумом удалить из армии за негодность, за халатность, за опоздание и.т.п.?» И делает вывод: «У нас нет деловой, беспощадной, истинно революционной войны с конкретными носителями зла… У нас мало внимания к той будничной стороне…внутриполковой жизни, где все больше строится новое, где нужно все больше огласки, общественной критики, травли негодного, призыва учиться у хорошего»⁶⁷⁷.

Подобная позиция большевистского лидера, гипотетически можно предположить, в значительной степени детерминировались тем, что он полагал: революция, которая родила новую армию, не может не родить в ней и новой дисциплины, благодатно влияющей на укрепление морального духа войск. Небезынтересно, что свою уверенность он декларировал в публичных выступлениях. Так, выступая на рабочей конференции Пресненского района 14 декабря 1918 г., основатель Советского государства, характеризуя внутренне положение страны, заявил: «Армия есть. В ней новая дисциплина» ⁶⁷⁸.

А чуть раньше, 22 октября 1918 г., Ленин, выступая с докладом на объединенном заседании ВЦИК, Московского совета, фабрично-заводских комитетов и профессиональных союзов констатировал, что трудящиеся массы создали в Красной армии новую дисциплину «не дисциплину палки и помещичью, а дисциплину Советов рабочих и крестьянских депутатов…в первый раз в сознании и на опыте десятков миллионов рождается и родилась новая, социалистическая дисциплина, родилась Красная Армия»⁶⁷⁹.

24 августа 1919 г. Ленин, анализируя итоги разгрома основных группировок войск Колчака, пришел к выводу, что необходимо «не за страх, а за совесть исполнять все законы о Красной Армии, все приказы, поддерживать дисциплину в ней всячески, помогать Красной Армии всем, чем только может помогать каждый, — таков первый, основной и главный долг сознательного рабочего и крестьянина, не боящегося колчаковщины»⁶⁸⁰.

Вождь большевиков посчитал, что необходимым условием победы в войне является святое соблюдение всех законов и предписаний Советской власти, а также необходимость «следить за их исполнением»⁶⁸¹.

Перед нами рельефно вырисовывается одна из составляющих сущности сознательной воинской дисциплины в Красной армии, которая должна быть положена в основу концепции морального духа войск и проблем его укрепления — неукоснительное исполнение всех законов молодого Советского государства.

Но Ленин пошел в цитированной выше работе еще дальше. Он указал источник правового нигилизма, имевшего место среди широких слоев населения — сила привычки и темнота широких масс, которые «хотят жить по “старинке” и не понимают необходимости соблюдать строго и добросовестно законы Советской власти»⁶⁸². И в борьбе с этим нигилизмом необходимо неукоснительное соблюдение законов, ибо «малейшее беззаконие, малейшее нарушение советского порядка есть уже дыра, которую немедленно используют враги трудящихся, есть зацепка для побед Колчака и Деникина»⁶⁸³.

Налицо, по моему суждению, своего рода методологический подход к решению проблемы укрепления морального духа Красной армии в том плане, что в ее основе лежат многие аспекты, связанные с сознательной воинской дисциплиной. И подобный подход провозглашен лидером правящей большевистской партии и Советской России.

Однако он не стал руководством к действию для партийных и советских функционеров. Да и сам Ленин в практической деятельности не предпринимал эффективных шагов, чтобы его теоретическая установка реализовывалась в действительности.

К сожалению, благое пожелание большевистского лидера оказалось утопией на практике. В историографии убедительно показано то беззаконие, которое насаждалось большевистским политическим режимом на территориях, им подконтрольных⁶⁸⁴. Впрочем, сказанное относится и к противникам большевиков — белым⁶⁸⁵.

У противоборствующих сторон в Гражданской войне в 1917 – 1920 гг. с соблюдением законности сложилась ситуация, о которой Гегель говорил: только тот закон теряет истинность, который теряет жизненность и обладает лишь «безрассудной, бесстыдной властью»⁶⁸⁶.

Таким образом, в годы Гражданской войны, Ленин разрешил диалектическое противоречие в своих взглядах на проблему укрепления воинской дисциплины как одного из необходимых условий укрепления морального духа Красной армии в пользу доминант принуждения.

Полагаю, что столь жесткая позиция Ленина, в силу его авторитета в большевистской партии⁶⁸⁷, оказала существенное влияние на взгляды других большевистских лидеров на анализируемую выше проблему. Наиболее рельефно это проявляется, как показывает анализ, в трудах Троцкого, государственного и политического деятеля, внесшего весомый вклад в создание и укрепление Красной армии.

Подчеркнем, что Троцкий уже в первые недели после захвата власти большевистской партией, в период переговоров Совнаркома с Викжелем⁶⁸⁸ о создании коалиционного социалистического правительства (ноябрь 1917г.), поддерживал самым решительным образом позицию Ленина о необходимости прекратить чересчур добродушное отношение к своим политическим противникам и о переходе к применению силы⁶⁸⁹.

Главный упор Троцкий сделал на необходимости применения вооруженного насилия против стоящих по ту сторону баррикад. «Нельзя, говорят сидеть на штыках, но и без штыков нельзя, — доказывал он. — Нам нужен штык там, чтобы сидеть здесь… А ведь никто еще не знает, какие жесткие меры мы принуждены будем проводить… Мы введем на деле диктатуру пролетариата… Всякая власть есть насилие, а не соглашение»⁶⁹⁰.

Как видно, речь шла пока что о применении террора к врагам революции, находящихся именно по ту сторону баррикад. Однако реалии Гражданской войны привели Троцкого к твердому убеждению, что враги революции находятся и по эту сторону баррикад, в рядах Красной армии. Те, кто проявляет трусость на поле боя, паникеры и т.д. Одним словом, лица, подрывающие моральный дух Красной армии.

Контент-анализ и факторный анализ⁶⁹¹ крупных произведений Троцкого, в части касающейся аспектов Гражданской войны⁶⁹², небольших заметок и крупных выступлений председателя Революционного военного совета Республики на фронтах Гражданской войны⁶⁹³, некоторых архивных документов и материалов⁶⁹⁴, его материалов, опубликованных в знаменитой газете «В пути», издававшейся прямо в бронепоезде Троцкого, который курсировал по всем фронтам Гражданской войны⁶⁹⁵, привел меня к следующему умозаключению обобщающего характера. Троцкий в качестве председателя РВСР в определении сущности и содержания концепции морального духа РККА в годы Гражданской войны исходил из того, что здесь должно доминировать решительное применение репрессий, а точнее смертной казни, которая призвана обострить у бойцов чувство страха за свою жизнь и, соответственно, повысить их осознанное отношение к выполнению воинского долга.

Сердцевиной такой позиции можно считать следующее высказывание председателя РВСР: «Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвос­тые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и во­евать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади»⁶⁹⁶.

Налицо четкая формула — руководство к действию.

Характерно, что Троцкий не стесняется своей позиции, не желает казаться перед потомками лучше, чем он был. Иначе он приведенную выше цитату из его воспоминаний обязательно отретушировал бы. Убрал хотя бы сентенцию «злые бесхвос­тые обезьяны».

Однако и архивные документы несут для потомков информацию о позиции Троцкого по поводу репрессий, которая была сформулирована не постфактум, как в воспоминаниях, а по горячим следам, по ходу гражданской войны. Приведем в качестве аргумента две его телеграммы, сохранившиеся в РГВА.

«Казань. Реввоенсовет. Раскольникову. ...При сомнительных командирах поставьте твердых ко­миссаров с револьверами в руках. Поставьте начальников перед выбором: победа или смерть. Не спускать глаз с ненадежных командиров. За дезертирство лица командно­го состава комиссар отвечает головой...»⁶⁹⁷.

Почти одновременно с телеграммой Раскольникову идет депеша и в Москву Ленину. Докладывая о причинах казанской катастрофы, Троцкий требует среди различных мер и такую: «...Отсутствие револьверов создает на фронте невозможное положение. Поддерживать дисциплину, не имея револьверов, нет возможностей…Без револьверов воевать нельзя...»⁶⁹⁸.

И данная позиция вполне вписывается в архитектонику цитаты из воспоминаний Троцкого, что приведена выше. Учитывая, что архивные документы как арбитр достоверности, вдобавок ко всему нашли подтверждение в мемуарном источнике, вряд ли стоит ставить под сомнение магистральное направление в мышлении председателя РВСР как крупного военно-политического деятеля молодого Советского государства по поводу роли и места репрессий в концепции морального духа Красной армии и его укрепления.

Причем, что представляется небезынтересным для более глубокого понимания этой концепции, Троцкий видел в репрессиях одну из форм воспитания личного состава, о чем он прямо говорил в телеграмме Реввоенсовету Западного фронта в 1919 году: «Репрессии должны следовать немедленно за нарушение дисциплины, ибо репрессии имеют не самодовлеющее значение, а преследуют воспитательные, боевые задачи»⁶⁹⁹.

Характерно, что позиция Троцкого, как ярого поборникам репрессий в деле укрепления морального духа бойцов и командиров Красной армии, не прошла незамеченной в стане белых. Так, главкому ВСЮР генерал-лейтенанту Деникину его специальные службы докладывали, о том, что по приказу Троцкого красноармейцы-мародеры, грабители, насильники беспощадно расстреливаются на месте преступления⁷⁰⁰.

Кроме того, следует напомнить, что председатель РВСР был специально предупрежден ЦК РКП (б) о недопустимости чрезмерной жестокости в деле борьбы за крепкую воинскую дисциплину, правопорядок в войсках, повышение их морально-психологической устойчивости⁷⁰¹.

Между тем, приведенная выше жесткая категоричная позиция Троцкого находилась в диалектическом единстве и с его рассуждениями о сознательной воинской дисциплине, правопорядке, революционной законности. Контент-анализ и факторный анализ⁷⁰² газеты «В пути» показал: в 81% материалов председателя РВСР вышеозначенные аспекты поднимались в прямой постановке.

Известно и такое его высказывание: «Но армии все же не создаются страхом. Царская армия распалась не из-за недостатка репрессий. Пытаясь спасти ее восстановлением смертной казни, Керенский только добил ее. На пепелище ве­ликой войны большевики создали новую армию. Кто хоть не­множко понимает язык истории, для того эти факты не нужда­ются в пояснениях. Сильнейшим цементом новой армии были идеи Октябрьской революции…»⁷⁰³.

Анализ показывает, что Троцкий не прекращал призывать к построению взаимоотношений между военнослужащими исключительно на основе соблюдения законодательства, в частности общевоинских уставов, которые были введены в Красной армии в годы Гражданской войны⁷⁰⁴, а также приказов и директив председателя РВСР. Например, Троцкий дважды обращался к красноармейцам через газету «Правда» с воззванием, в котором опровергал фальсификацию деникинских спецслужб о том, что якобы он ввел своим приказом обязательные отпуска красноармейцам.

Изучение данных воззваний показывает, что главная мысль Троцкого сводится к следующему: условий для предоставления обязательных отпусков красноармейцам нет, так как идет война; предоставление отпусков может быть введено при соответствующих условиях только законодательным путем; это должны осознать сердцем и умом все бойцы Красной армии, так как они имеют высокий уровень правосознания⁷⁰⁵.

А затем издал приказ №143, который, по моему суждению, показывает председателя РВСР, этого «демона революции», не только прекрасным оратором-публицистом, но и знатоком красноармейской психологии. Впрочем, судите сами:

«Товарищи воины, отпуск нам нужен всем. Более того, нам нужно увольнение в запас: повесить винтовку на стену, жить в родной семье и работать в мирной обстановке на благо всему народу. Этот отпуск мы завоюем победой над деникинской помещичьей ордой (курсив мой — Г. И.). Раздавив гада, вернемся к мирному труду»⁷⁰⁶.

Но Троцкий в годы Гражданской войны допускал избирательный подход в требовательности к поддержанию высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка среди личного состава армии и флота. Примером может служить «эпопея пленения» англичанами Ф.Ф. Раскольникова — заместителя председателя РВСР по морским делам.

Из-за неумелых (мягко выражаясь) действий на Балтике в конце декабря 1918 г. Раскольников вместе с командами двух советских миноносцев («Спартак», «Авраил») был взят в плен англичанами. После пятимесячного пребывания в плену его освободили в обмен на 19 английских офицеров, в свое время задержанных в России⁷⁰⁷. Не понеся никакого наказания, Раскольников был назначен Троцким на пост командующего Каспийской флотилией, а в 1920 — командующим Балтийским флотом. Проанализировав труды Троцкого, указанные выше, я не нашел следов попыток юридического оправдания такого правового нигилизма. Видимо, председатель РВСР считал в порядке вещей, что тем лицам, которые взяты под его личный патронаж, все дозволено.

Таким образом, анализ произведений Троцкого позволяет заключить следующее. Не исключено, что у него при определении сущности и содержания воинской дисциплины, как одной из основных несущих конструкций концепции морального духа армии, имелась борьба мотивов. Тем не менее, он более решительно, даже чем сам Ленин, сделал крен к силовым методам самого жестокого порядка.

Достаточно жесткую позицию в определении сущности и содержания морального духа Красной армии занимал Сталин. Контент-анализ и факторный анализ⁷⁰⁸ его трудов, освещающих события Гражданской войны с определенной временной дистанции⁷⁰⁹, а также сталинских работ, написанных по горячим следам в годы Гражданской войны⁷¹⁰, позволяет заключить: Сталин — безапелляционный сторонник жесточайших репрессивных мер не только к противнику, но и к личному составу своих войск, когда речь шла об укреплении воинской дисциплины и правопорядка, повышения уровня морально-психологического состояния бойцов и командиров Красной армии.

При этом необходимо подчеркнуть, что Сталин, в отличие от Ленина и Л.Д.Троцкого, даже не пытался камуфлировать свою позицию пространными рассуждениями о сознательной воинской дисциплине. Такие рассуждения, конечно, в его работах присутствуют, но доля их незначительная (Контент-анализ и факторный выявил, что она колеблется от 8 до 12 % — Г.И.). Подобное можно объяснить, в какой-то степени, тем, что Сталин, находясь на фронтах Гражданской войны, занимался исключительно практическими делами, связанными с наведением «революционной законности и порядка, борьбой с предательством и саботажем». И в ходе выполнения такой задачи он развернул небывалые репрессии: не оставалось времени для особых рассуждений.

Лучше всего позиция Сталина выражена в одном из писем Ленину от 7 июля 1918 г.: «Можете быть уверены, что не пощадим никого, ни себя, ни других…Будьте уверены, что у нас не дрогнет рука»⁷¹¹.

И здесь представляется значимым особенно подчеркнуть, что будущий советский диктатор не останавливался перед расстрелом (собственно говоря, как и Троцкий) не только действительных врагов, но и перед уничтожением даже тех, кто лишь подозревался в связях с контрреволюцией. Сталин, например, арестовал и посадил в «плавучую тюрьму» почти весь штаб царицынского округа. Одна из ее барж при невыясненных обстоятельствах затонула. Не выяснила данного обстоятельства и специальная комиссия Высшего военного совета, направленная в Царицын для расследования сталинской баржевой» политики⁷¹².

И это притом, что Сталин, ярый поборник воинской дисциплины и правопорядка, насаждаемых исключительно репрессивным путем, позволял себе вопиющую личную недисциплинированность. Находясь на фронтах Гражданской войны, он весьма часто не считался с распоряжениями вышестоящих инстанций. На одном из приказов председателя РВСР Троцкого Сталин наложил оскорбительную резолюцию: «Не принимать во внимание»⁷¹³. Дело доходило до прямого невыполнения распоряжений председателя Совнаркома Ленина. Так, в августе 1920 г. Ленин потребовал от Сталина сформировать Реввоенсовет Южного фронта⁷¹⁴, но тот отказался выполнить распоряжение.

Концептуальной стройности позиции Ленина, Троцкого, Сталина по проблеме морального духа бойцов и командиров РККА поспособствовало то, что они нашли юридическое оформление в нормативно-правовых актах советской власти. По моим подсчетам, таких документов в 1918 – 1921 гг. было издано более 50⁷¹⁵. Во всех них имеются позиции как непосредственные, так и опосредованные, которые легли в концепцию морального духа Красной армии и его укрепления.

Первым документом советской власти, где нашла отражение непростая диалектика принуждения и убеждения в определении сущности и содержания воспитания высокий дисциплинированности военнослужащих как необходимого условия крепкого морального духа армии стала «Формула Торжественного обещания воинов Рабоче-Крестьянской Красной Армии», узаконенная декретом ВЦИК от 22 апреля 1918 г. (см. прил.8).

В данном документе четко фиксировалось, что боец РККА обязуется «строго и неукоснительно соблюдать революционную дисциплину и беспрекословно выполнять все приказы командиров, поставленных властью Рабочего и Крестьянского правительства»⁷¹⁶. Здесь же законодательно вменялось в обязанность каждому воину воздерживаться самому и удерживать товарищей от всяких поступков, «порочащих и унижающих достоинство гражданина Советской Республики»⁷¹⁷. И, наконец, воин предупреждался, что если он «по злому умыслу» отступит от даваемого им торжественного обещания, тот его покарает «суровая рука революционного закона»⁷¹⁸.

Налицо ярко выраженное сочетание доминант убеждения и принуждения⁷¹⁹.

Поистине уникальным историческим литературным памятником в проблеме диалектики принуждения и убеждения в определении сущности и содержания воспитания высокой дисциплинированности военнослужащих как необходимого условия крепкого морального духа РККА можно расценивать «Книжку красноармейца»⁷²⁰ (см. прил.9).

Она представляет собой своеобразный симбиоз нормативного акта советской власти, написанного не присущим юридическим документам языком. Здесь налицо элементы революционной фразеологии. Тем не менее, «Книжка красноармейца» была утверждена как «обязательная для всей Красной Армии»⁷²¹.

Текстологический ее анализ позволил выйти на ряд суждений обобщающего характера:

— в документе разъясняется сущность Красной армии, цель и задачи борьбы советской власти;

— в популярной форме изложены «заповеди красноармейца», в которых особое внимание все также уделено разъяснению цели и задач борьбы советской власти, а также на показ рядовому бойцу роли большевистской партии в руководстве РККА;

— имеется обращение к сознанию бойца о том, что «мирному жителю нельзя ни угрожать, ни ранить, ни убивать его нельзя… что хорошего, если с оружием в руках женщин насиловать будешь, домашний скарб и добро чужое отнимать станешь? Любить тебя за это не станут, а как от зверя бежать будут и проклинать начнут»⁷²², — отмечается в «Книжке красноармейца»;

— показана пагубность проявления трусости на поле боя, что труса все равно настигает смерть;

— бойцам выданы конкретные рекомендации по построению взаимоотношений с товарищами и начальством: с товарищами — вести себя как равный с равными, а с начальством — исходя из того, что они — «только более опытные и знающие братья; в бою, в строю, в казарме, за работой слушаться их приказаний должен, как из казармы вышел — свободный, вольный человек, значит»⁷²³. Думается, что здесь налицо влияние на авторов книжки эйфории от изначально практиковавшегося принципа комплектования Красной армии на добровольных началах с одной стороны, и осознание необходимости перехода к всеобщей воинской повинности — с другой стороны;

— в документе выражено некоторое недоверие начальствующему составу РККА через предупреждение рядовых бойцов о том, что «только на одно начальство не надейся: проверяй его, и сам в оба гляди, чтобы не обманули тебя»⁷²⁴. Скорее всего, это обусловлено тем, что в Красную армию вступали и бывшие офицеры армии царской, к которым не было особого доверия со стороны отдельной части и высшего военно-политического руководства Советской России, а также и со стороны рядовых красноармейцев.

Подтвердим данный тезис контент-анализом и факторным анализом опросных листов красноармейцев, попадавших в плен к белым (сохранились в РГВА)⁷²⁵. Он показывает: более чем у 72% пленных наблюдается ярко выраженное недоверие к так называемым военспецам-бывшим офицерам царской армии⁷²⁶. Например, в графе 20 опросного листа⁷²⁷ одного из пленных красноармейцев⁷²⁸ указан ответ: «Солдаты запуганы, кажется что ихние командиры, бывшие офицеры сумеют их сдать в плен»⁷²⁹.

Вместе с тем, такая постановка вопроса отнюдь не способствовала созданию стройной системы укрепления морального духа личного состава РККА;

— для придания четкости законодательному характеру «Книжки красноармейца» в ней помещена «Формула торжественного обещания красноармейца». Причем, и это следует выделить особо, сделана ссылка на то, что «Формула» утверждена на заседании Всероссийского центрального исполнительного комитета от 22 апреля 1918 г.;

— в документе особенно подчеркивается, что Красная армия создана на новой законодательной базе, а посему солдат РККА — образец революционной сознательности: первый в борьбе, последний — в отступлении.

Таким образом, в «Книжке красноармейца» нашла отражение непростая диалектика воинской дисциплины нового типа, на базе которой должна была строиться концепция морального духа РККА и его укрепления. Главный акцент здесь сделан на апелляцию к «революционному сознанию» комбатантов.

В то же время, в документе не отражена роль и место воспитательной работы, в том числе и в сфере укрепления морального духа. Принижен также и статус командного состава. Более того, к нему выражено определенное недоверие. На «Книжку красноармейца» наложила неизгладимый отпечаток конкретно-историческая обстановка периода формирования регулярной Красной армии.

Небезынтересен и декрет от 17 июля 1918 г. о повышении жалованья «солдатам Рабочей и Крестьянской Красной Армии». Совнарком предписывал Народному комиссариату по военным и морским делам, всем местным военным комиссариатам, всем военным комиссарам и командирам строжайше следить за порядком и дисциплиной в войсках, воспитывать их в духе революционного долга и боевой готовности⁷³⁰.

Полагаю можно констатировать, что, определяя сущность и содержание воспитательной работы с бойцами и командирами Красной армии, в том числе и в сфере укрепления ее морального духа в годы Гражданской войны, высшее военно-политическое руководство Советской России быстро осознавало, что материальные стимулы поведения бойцов должны подкрепляться моральными и организационными.

Усложнение положения советской власти нашло отражение в конкретных документах, в которых поднимаются прямо или опосредованно проблемы, связанные с выработкой концепции морального духа армии и его укрепления. Все явственнее звучат требования об ужесточении репрессий в целях формирования правосознания личного состава РККА, неукоснительного соблюдения воинской дисциплины и привития чувства повышенной ответственности за поведение в бою.

В данной связи представляет интерес постановление ЦК РКП (б) от 26 ноября 1918 г. «Об укреплении Южного фронта»⁷³¹ (см. прил.10). В документе, подписанном Свердловым, отмечается: «Нужно железной рукой заставить командный состав, высший и низший, выполнять боевые приказы ценою каких угодно средств. Не нужно останавливаться ни перед какими жертвами для достижения тех высоких задач, которые сейчас возложены на Красную Армию, в особенности на Южном фронте»⁷³².

Собственно говоря, перед нами адекватная реакция правящей партии большевиков, не выходящая за систему координат теоретических построений в контексте абсолютизации красного террора, на конкретно-историческую обстановку. А она сложилась так, что советской власти грозит гибель.

Выглядит закономерным, что правящая партия большевиков в изданном постановлении особо пристальное внимание заостряет на красном терроре как универсальном средстве достижения успеха в деле повышении морального духа войск, укрепления воинской дисциплины и правопорядка: «Красный террор сейчас обязательнее, чем где бы то ни было и когда бы то ни было, на Южном фронте — не только против прямых изменников и саботажников, но и против всех трусов, шкурников, попустителей и укрывателей. Ни одно преступление против дисциплины и революционного воинского духа не должно оставаться безнаказанным. Все части Красной армии должны понять, что дело идет о жизни и смерти рабочего класса, и потому никаких послаблений не будет. Командный состав должен быть поставлен перед единственным выбором: победа или смерть»⁷³³.

Между тем, проанализированный выше юридический артефакт противоречив.

С одной стороны, в нем нашла четкое отражение позиция о неотвратимости наказания за воинские преступления. А это — одна из составляющих сущности и содержания концепции морального духа армии и его укрепления.

С другой стороны, юридически расплывчато определен круг лиц, против которых должно быть направлено острие красного террора, — все трусы, шкурники, попустители, укрыватели⁷³⁴. А это почва для правового нигилизма и злоупотреблений, а в конечном итоге, — вакханалии беззакония в применении репрессий. Подобное и случилось на Южном фронте, особенно тогда, когда там действовал Сталин⁷³⁵.

Тенденция к акцентированию повышенного внимания в концепции морального духа РККА на репрессивных аспектах, как показывает анализ, в документах правящей партии большевиков и советской власти становилась доминирующей. Причем, особая требовательность предъявлялась к членам РКП (б). Так, 9 июля 1919 г. вышло в свет Обращение ЦК РКП (б) «Всем организациям РКП (большевиков)». В нем ЦК напоминал всем коммунистам, что «на фронте, как и везде, они должны быть образцом дисциплинированности, и всякое своеволие, отказ принять то или иное боевое назначение должно будет караться военным революционным трибуналом»⁷³⁶.

Правда, нельзя не обратить внимания и на следующий факт: по мере достижения Красной армией побед на фронтах Гражданской войны, высшее военно-политическое руководство Советской России пыталось переходить к построению отношений внутри РККА на все более на правовых основах, без применения крайних мер. Так, в феврале 1921 г. ЦК РКП (б) подготовил специальное письмо об укреплении Красной армии. В нем, в частности, всем политработникам вменялось в обязанность «постоянно наблюдать за тем, чтобы военная дисциплина и внутренняя жизнь красноармейцев соответствовала нормам воинских уставов Красной Армии»⁷³⁷.

Но данную тенденцию, тем более в 1917 – 1920 гг., по моему убеждению, нельзя считать не только доминирующей, но даже и относительно устойчивой.

Подтверждение тому — статистика расстрелов бойцов и командиров Красной армии, сохранившаяся в РГВА. В 1921 году, когда Гражданская война начала затухать и боевые действия резко сократились, военные трибуналы по-прежнему выносили большое количество смертных приговоров. И хотя в 1921 году было расстреляно военнослужащих в несколько раз меньше, чем, допустим, в 1918 или 1919 году, размах револю­ционного террора среди военных способен поразить воображение (см. прил.11).

Таким образом, в период Гражданской войны в законодательных и нормативных актах советской власти, документах и материалах правящей большевистской партии нашла закрепление концепция морального духа РККА в той части, где ее основой считается крепкая воинская дисциплина. Характерно, что здесь, по сравнению с трудами лидеров большевистской партии и Советской России, акценты на принуждение, а фактически — на репрессии, зачастую огульные, смещены достаточно рельефно.

Итак, установлено, что концептуальное видение проблемы морального духа Красной армии и его укрепления в большевистском измерении формировалось в комплексе с теоретическим осмыслением значимости укрепления воинской дисциплины и правопорядка на качественно новых основах. В этих основах нашли отражение, как доминанта принуждения, так и доминанта убеждения.

Вряд ли по силам одному историку дать исчерпывающий ответ на следующий вопрос: какая из доминант, указанных выше, занимала ведущее положение.

Однозначные и простые ответы здесь неуместны. Думается, что для историков (да, пожалуй, и не только) тут самостоятельное исследовательское поле.

Подчеркну, что Белое движение, как самый мощный отряд российской контрреволюции, решал свои задачи в Гражданской войне посредством вооруженной борьбы. Как следствие — формирование белой армии (конец 1917 – начало 1918 гг.), в первую очередь — Добровольческой, которая стала в относительно короткий срок самым мощным вооруженным оплотом Белого дела.

Генезис Добровольческой армии показал всю специфику формирования вооруженных сил Белого движения. По моему суждению, в данный период многие явления уже приняли форму тенденций, которые в значительной мере могут объяснить как причины громких побед белых, так и причины их сокрушительных поражений. Именно в период генезиса Добровольческой армии сформировались и тенденции, которые во многом определили состояние ее морального духа, а также и деятельность командования по его укреплению⁷³⁸.

Поэтому представляется важным детально проанализировать процесс формирования Добровольческой армии.

Начну свои рассуждения с констатации одной оригинальной иронии истории. Формирователи белой армии, особенно в период ее генезиса, подчеркивали, что новая вооруженная сила Белого дела — правопреемница армии императорской России. Той самой армии, в которой еще недавно служило огромное количество белогвардейцев, вставших на путь антисоветской борьбы. Однако на практике белым вождям пришлось формировать белую армию как армию нового типа, во многом непохожую на армию царской России.

Одно из самых исключительно существенных отличий формируемой Добровольческой армии от погибшей в огне революции 1917 года армии России императорской заключалось в том, что контрреволюционное войсковое формирование изначально строилось на основах… добровольчества (!). Каждый записавшийся в ее ряды давал подписку прослужить четыре месяца и обещал беспрекословное повиновение командованию⁷³⁹.

В офицерских батальонах, отчасти в батареях, офицеры несли службу рядовых в условиях крайней необеспеченности. Они получали жалкое материальное обеспечение (см. табл.4), которое даже вопрос избежания голодной смерти делал, из-за галопирования инфляции⁷⁴⁰ в условиях разгорающейся Гражданской войны, весьма проблематичным. Полагаю, что тем, кто сегодня хотел бы подобно современным «диким гусям» — наемникам разных мастей, обогатиться в рядах Добровольческой армии, среди белых волонтеров того времени делать было явно нечего.

Таблица 4

Материальное обеспечение личного состава Добровольческой армии в период формирования⁷⁴¹

Год	Месяц	Офицеры руб. в месяц	Солдаты	Примечание
1917	Ноябрь	Только паек	Только паек
1917	Декабрь	100	30	Паек
1918	Январь	150	50	Паек
1918	Февраль	210	150	Пайки, небольшая прибавка семьям

Подобная система комплектования просуществовала фактически до конца 1918 г.⁷⁴² Разумеется, столь жесткие условия (с точки зрения материальной) с одной стороны и мягкие условия добровольчества (вместо традиционной воинской повинности) — с другой стороны, приводили к тому, что в рядах белогвардейцев имелись случаи отказа от дальнейшего прохождения службы в составе Добровольческой армии⁷⁴³.

Правда, судя по некоторым белогвардейским мемуарам, «отказников» встречалось в рядах офицеров-добровольцев не так уж много⁷⁴⁴.

Видимо, будет правильным сделать такое обобщение. При всем расхождении с общепринятыми канонами военного дела, которое принцип добровольчества не ставит во главу угла, у вождей Добровольческой армии в стадии ее генезиса не было другого выхода. При отсутствии мобилизационного аппарата, собственно базовой территории на Юге России, где можно было бы проводить организаторскую работу в соответствии с устоявшимися правилами мобилизационного развертывания сил и средств формируемой армии (а это подразумевает наличие устойчивой государственности, то есть того, чего и не было на Дону в конце 1917г.), практикуемая «контрактная система» себя оправдала.

Другое существенное отличие формирующейся Добровольческой армии от армии императорской России заключалось в том, что новая Белая армия состояла, в подавляющем большинстве, из офицеров. В среднем, в день в неё записывалось 70-80 человек⁷⁴⁵. Солдат в армию поступало вообще мало. «Когда Корнилову (командующему Добровольческой армией — Г. И.) приносили в Ростове списки добровольцев, — пишет американский историк Р. Лаккет, — то он неистово восклицал: «Это все офицеры, ну, а где же солдаты!»⁷⁴⁶. К началу 1918 г. в Добровольческой армии насчитывалось всего 235 рядовых, в том числе 169 солдат⁷⁴⁷.

Как следствие, сформированная Добровольческая армия, выступившая в Первый Кубанской («Ледяной») поход (весна 1918 г.), имела, с точки зрения военной теории, парадоксальный состав: около 4000 тысяч личного состава, из них — 3 полных генерала, 8 генерал-лейтенантов, 25 генерал-майоров, 190 полковников, 52 подполковника, 15 капитанов, 251 штабс-капитанов, 392 поручика, 535 подпоручиков, 668 прапорщиков, так называемых нижних чинов — 1067 (кадетов и юнкеров — 437, штатских добровольцев – 630)⁷⁴⁸. Соотношение офицеров и нижних чинов составляло 2:1.

По всем объективным показателям такая армия не могла быть боеспособной. Но она стала отличной боевой единицей. Налицо военно-исторический феномен, который, видимо, может заинтересовать исследователей.

Третье серьезное отличие формируемой Добровольческой армии от армии императорской России — качественные изменения в офицерском составе по сравнению с теми, кто служил в армии императорской России до Первой мировой войны.

Несмотря на все негативные моменты, связанные с кризисными явлениями в офицерском корпусе армии царской России в предреволюционное время⁷⁴⁹, можно утверждать, что в ядре офицерства, определявшем, в значительной степени, лучшие качества этой корпорации, состояли накануне Первой мировой войны люди, которые являлись, как правило, потомственными военными (часто и потомственными дворянами), носящими погоны с десятилетнего возраста, пришедшими в военное училище из кадетского корпуса; они были безгранично преданы престолу и Отечеству.

Правда, серьезным трансформациям социально-политического и духовного порядка были подверглись и кадровые офицеры. Это не прошло незамеченным, например, для генерала Деникина. Констатируя, что русское кадровое офицерство в большинстве разделяло монархические убеждения, он, однако, утверждает, что жизнь как будто толкала офицеров на протест против существующего строя: «Среди служивых людей с давних пор не было элемента настолько обездоленного, настолько не обеспеченного и бесправного, как рядовое русское офицерство. Буквально нищенская жизнь, попрание сверху прав и самолюбия; венец карьеры для большинства — подполковничий чин и болезненная, полуголодная старость»⁷⁵⁰.

Именно это довоенное офицерство и исчезло в значительной массе своей, погибнув на полях сражений Первой мировой войны. Качественные изменения в офицерском составе (не в лучшую сторону) к 1917 г. значительно усугубились тем обстоятельством, что масса потерь не распределялась пропорционально между кадровыми и произведенными за войну офицерами. Основная их часть как раз приходится на первых. Из 73 тыс. боевых потерь 45,1 тыс. падает на 1914 – 1915 гг., тогда как на 1916 г. — 19,4 и на 1917 г. — 8,5⁷⁵¹.

Получается, что чуть ли не весь кадровый состав выбыл из строя уже за первый год войны. Понятно, что к 1917 г. это были уже совсем другие офицеры, чем их себе обычно представляют. К концу войны во многих пехотных полках имелось всего по 1-2 кадровых офицера, в других ими было обеспечено, в лучшем случае, батальонное звено. В среднем приходилось по 2-4 кадровых офицера на полк⁷⁵², ротами (во многих случаях и батальонами) командовали офицеры военного времени, многие из них стали поручиками и штабс-капитанами, а некоторые даже и капитанами⁷⁵³. С начала войны офицерский корпус сменился на 7/8, в пехотных частях сменилось от 300 до 500% офицеров, в кавалерии — от 15 до 40 %⁷⁵⁴. Плюс потери офицерства в первый год (1917) лихолетья.

Все это сказалась непосредственным образом на их социальном составе (см. табл.5).

Таблица 5

Сословное положение офицеров русской армии к 1915 году⁷⁵⁵

	Потомственные дворяне	Духовного звания	Купцы	Мещане и прочие
Генералы	95	1,5	0,5	3
Штаб-офицеры	82	4	2	12
Обер-офицеры	64	4	4	28

Однако и эти, далеко не монолитные показатели в плане превалирования доли потомственного дворянства в офицерском корпусе, резко ухудшались. Среди выпускников военных училищ военного времени и школ прапорщиков доля дворян никогда не достигает 10%, а доля выходцев из крестьян и мещан постоянно растет (и большинство прапорщиков было произведено именно в 1916 – 1917 гг.).

Свыше 60% выпускников пехотных училищ 1916 – 1917 гг. происходило из крестьян⁷⁵⁶. По данным, введенным в научный оборот генералом Головиным, из 1000 прапорщиков, прошедших школы усовершенствования в 7 Армии, около 700 происходило из крестьян, 260 из мещан, рабочих и купцов, и 40 из дворян⁷⁵⁷. Сословный характер офицерского корпуса, в конечном итоге, к 1917 г. окончательно утратился.

Качественный состав офицерства резко трансформировался в сторону ухудшения. Прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров ускоренного производства являлись по своей сути не военными людьми, производимые же из унтер-офицеров, имея неплохую практическую подготовку и опыт боевых действий, не обладали ни достаточным уровнем образования, ни офицерским менталитетом и устоявшимися корпоративными понятиями. Подобное, естественно, вносило существенные коррективы в мировоззренческие позиции «новых офицеров».

Но так как традиции воинского воспитания в военно-учебных заведениях не прерывались, нельзя полагать, что офицерство резко изменилось по моральному духу и отношению к исполнению служебного долга. Подавляющее большинство офицеров военного времени с достоинством и честью, мужественно выполняли святой долг по защите Отечества⁷⁵⁸. Здесь они вполне сопоставимы с кадровыми офицерами, сложившими к тому времени головы на полях сражений и битв Первой мировой.

Небезынтересно и то, что «новые офицеры» гордились своей принадлежностью к корпорации, которая испокон века зорко стояла на защите российской государственности. Приведу в качестве иллюстрации воспоминания одного из них: «Подумать только — большинство из нас — народные учителя, мелкие служащие, небогатые торговцы, зажиточные крестьяне…станут «ваше благородие»… Итак, свершилось. Мы — офицеры… Нет-нет, да и скосишь глаз на погон. Идущих на встречу солдат мы замечаем еще издали и ревниво следим, как отдают они честь» ⁷⁵⁹.

Часто это чувство у людей, едва ли могших рассчитывать получить офицерские погоны в обычных условиях, было даже более обостренным, и нежелание с ними расставаться, дорого обошлось многим них после прихода к власти большевиков в октябре 1917 г. Как справедливо отмечал генерал Головин, вследствие больших возможностей устроиться в тылу, «в состав младших офицеров войсковых частей Действующей армии приходил только тот интеллигент, который устоял от искушения «окопаться в тылу» Таким образом, «в среде молодых поколений нашей интеллигенции создавался своего рода социальный отбор наиболее патриотично и действенно настроенного элемента, который и собирался в виде младших офицеров Действующей армии»⁷⁶⁰.

Между тем, при столь огромном количественном росте офицерский корпус не мог не наполниться и массой лиц не просто случайных (таковыми являлось абсолютное большинство офицеров военного времени), но совершенно чуждых и даже враждебных ему и вообще российской государственности. Если во время революции 1905 – 1907 гг. из 40 тысяч членов офицерского корпуса, спаянных единой идеологией и воспитанием, нашлось не так уж много людей, которые исповедовали революционные убеждения, или поддались искусу «бесовщины революции»⁷⁶¹, то в 1917 г. среди почти трехсоттысячной офицерской корпорации оказались, естественно сотни и тысячи, настроенных, мягко говоря, весьма нелояльно, но и многие сотни членов революционных партий, ведших работу по разложению армии в духе партийных установок⁷⁶².

Следовательно, великие потрясения 1917 года принял на себя и офицерский корпус, который, пережив глубокие трансформации, вступил на путь участия в братоубийственной Гражданской войне.

Существенные отличия Добровольческой армии от армии России императорской нашли конкретное отражение и в тех явлениях в среде белого офицерства (как ядра войсковых формирований, подчиненных белым генералам), игравшим важную роль в формировании столь сложного образования как моральный дух армии. Это — идейно-политический облик социальный состав и морально-психологическое состояние белых волонтеров.

Идейно-политический облик белых волонтеров. Проанализированные источники и литература позволяют выйти на умозаключение следующего порядка. Если рассматривать конкретно офицера-добровольца образца конца 1917 – начала 1918 гг., то можно синтезировать характерные следующие общие черты, присущие его идейно-политическому облику:

— попытки искусственного отчуждения от политики, но в то же время приверженность в огромной массе своей, монархизму, идея «непредрешенчества государственного строя» как дань традиционным представлениям об аполитичности офицерства;

— ярая ненависть к большевизму и мощная степень неприязни к любым социалистическим течениям вообще, даже социалистам самого умеренного толка;

— разная тактико-политическая ориентация (одни добровольцы исповедовали традиционную «союзническую» ориентацию, другие — прогерманскую).

Попытки искусственного отчуждения от политики, но в то же время приверженность в огромной массе своей, монархизму, идея «непредрешенчества государственного строя» как дань традиционным представлениям об аполитичности офицерства. Здесь в качестве аргумента можно смело сослаться на такой авторитет как генерал Деникин. Он вспоминал: «Собственно офицерство политикой и классовой борьбой интересовалось мало. В основной массе своей оно являлось элементом чисто служилым, типичным “интеллигентным пролетариатом”».

Но связанное с прошлым русской истории крепкими военными традициями и представляя по природе своей элемент охранительный, оно легче поддавалось влиянию правых кругов и своего сохранившего авторитет также правого, по преимуществу, старшего командного состава. Видимо, П.Н. Милюков имел веские основания утверждать: среди собравшихся на Юге офицеров не менее 80% являлись монархистами⁷⁶³.

Среди белых волонтеров парадоксальным образом сочетались, как правило, монархический настрой каждого офицера в отдельности и умеренно-монархический настрой в целом. Причем, многие офицеры понимали, что монархия образца романовской в России повториться не может. Это нашло отражение в таких строчках «Марша корниловцев»:

Мы былого не желаем

Царь нам не кумир

Мы одну мечту лелеем

Дать России мир⁷⁶⁴

Вряд ли в данной связи можно согласиться с безапелляционным утверждением питерского ученого Э.А. Ерзина о том, что Белое движение «предусматривало реставрацию монархии и прежних порядков»⁷⁶⁵.

Идея «непредрешенчества» была заложена в программных документах Добровольческой армии, в частности в ее Декларации от 14 (27) апреля 1918 года (см. прил.13). В ней отмечалось, что вопросы о формах государственного строя являются последующим этапами, «они станут отражением воли русского народа после освобождения от рабской неволи и стихийного помешательства»⁷⁶⁶.

Как следует из современного уровня накопления исторических знаний⁷⁶⁷, у большинства строевых офицеров-добровольцев такая позиция не вызывала особых душевных сомнений.

Такого не скажешь о генералитете и кругах офицерства, к нему близкому. Так, генерал Лукомский в письме к генералу Деникину от 14/25 мая 1918 г. подверг Декларацию Добровольческой армии критике, главным образом, за то, что в ней заранее предрешалось государственное устройство России после освобождения от большевистской власти. В качестве аргумента Лукомский выдвинул то, что Деникин упомянул в своем документе о «народоправстве»⁷⁶⁸.

Ярая ненависть к большевизму и мощная степень неприязни к любым социалистическим течениям вообще, даже социалистам самого умеренного толка. Среди рядового офицерства утвердился твердый стереотип: присутствие в руководстве антибольшевистской борьбой социалистов-революционеров неминуемо приводит или к провокации, или к предательству⁷⁶⁹. Естественно, что все офицерство и примкнувшая к ним интеллигентская молодежь «тянулась к военным вождям. В этом тяготении играло роль не только чувство профессиональной симпатии, но также и чувство самосохранения»⁷⁷⁰, — справедливо, как мне представляется, подчеркивает генерал Головин.

Немаловажным стимулом для ненависти к большевикам служили воспоминания о сорванных погонах⁷⁷¹, глумленьях над всем, что офицерство привыкло считать святым, личных унижениях.

«Что можем мы сказать убийце трех офицеров или тому, кто лично приговорил офицера к смерти «за буржуйство и контрреволюционность»? — спрашивает в своем дневнике М.Г. Дроздовский. Надо понять этих людей, утверждает автор дневника. Многие из добровольцев «потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, и среди которых нет ни одного, не подвергшегося издевательствам и оскорблениям… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшова, у которого недавно красногвардейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких?»⁷⁷².

Считаю целесообразным высказать в данной связи суждение следующего характера. Слов нет, позиция Дроздовского многое проясняет. Для большей убедительности еще несколько фрагментов из дневника белого генерала:

«Странная вещь гражданская война. Какое озверение вносит в нравы, какою смертельной злобой и ненавистью пропитывает сердца. Жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим добровольцам. Сердце мое мучается, но разум требует жесткости… Сердце, молчи, и закаляйся воля!.. Признается и уважается только один закон: «око за око», а я скажу: «да ока за око, все зубы за зуб». «Поднявший меч…». В этой беспощадной борьбе за жизнь я стану вровень с этим звериным законом — “ с волками жить”»⁷⁷³.

Модно ли это понять? Да!

Но можно ли, глядя сквозь толщу десятилетий, простить? Нет!

Позиция Дроздовского не может быть моральным оправданием тех бессудных расстрелов, которые будут практиковать его подчиненные, особенно в первой половине 1918 г. Жестокость порождала ответную жестокость.

Впрочем, Гражданская война — не то историческое пространство и время, на котором можно успешно заниматься нравственным воспитанием народа. Хорошо бы помнить об этом современным российским экстремистам как левого, так и правого толка, которые безответственно призывают «Русь к топору».

Разная военно-политическая ориентация (одни добровольцы исповедовали традиционную «союзническую» ориентацию, другие — прогерманскую). Последних, правда, судя по всему, было меньшинство. Причем те, кто исповедовал прогерманскую ориентацию, даже не помышлял о нарушении вековой триединой формулы русского офицерства — «Великая, единая, неделимая Россия» (оговоримся сразу, это относится, в первую очередь, к рядовым добровольцам; с военно-политическими деятелями Белого движения здесь все обстоит гораздо сложнее ⁷⁷⁴).

Германия в глазах тех добровольцев, кто ориентировался на нее, представлялась не более как стратегический союзник в борьбе с большевизмом. Германия, заключив Брестский мир с правительством Ленина, не прониклась симпатиями к большевистскому политическому режиму. Особенно, если речь вести не о политиках и дипломатах, а о генералитете теперь уже медленно, но уверенно агонизировавшей армии кайзера. Германское командование стало испытывать симпатии к борющимся против большевиков белым волонтерам.

Лозунг «Великая, единая, неделимая Россия», твердо вошедший в сознание большинства белогвардейцев, априори их настраивал против «самостийников», сепаратистов всех мастей и окрасок, что очень хорошо выразил в своих дневниковых записях М.Г. Дроздовский: «Немцы — враги, но мы их уважаем, хотя и ненавидим… Украинцы — к ним одно презрение как к ренегатам⁷⁷⁵ и разнузданным бандам»⁷⁷⁶.

Однако, и это представляется принципиальным, несмотря на различие в военно-политических ориентациях, стремление уничтожить большевистский политический режим было тем объединяющим идейно-политическим началом, которое сглаживало многие углы, цементируя белых волонтеров в идейный единый сплав, особенно в период генезиса Белого дела.

Социальный состав белых волонтеров. Заметим, что это достаточно дискуссионная проблема современной исторической науки. Один из вождей Белого дела генерал Деникин считал, что с первых дней комплектования на армию легла «печать классового отбора». История сохранила для нас в данной связи такие рассуждения Антона Ивановича: «… в силу создавшихся условий комплектования, армия в самом зародыше своем таила глубокий органический недостаток, приобретая характер классовый (подчеркнуто мной — Г. И.). Нет нужды говорить, что ее руководители вышли из народа, что офицерство в массе своей было демократично, что все движение было чуждо социальных элементов борьбы, что официальный символ веры армии носил все признаки государственности, демократичности и доброжелательства к местным областным образованиям… Печать классового отбора легла на армию прочно и давала повод недоброжелателям возбуждать против нее в народной массе недоверие и опасения и противополагать ее цели народным интересам»⁷⁷⁷.

Со взглядами генерала Деникина солидаризируется генерал Головин. Военный историк констатирует, что в Добровольческую армию поступали офицеры, юнкера, кадеты, студенты, гимназисты, почти не приходили солдаты. Последние пришли, главным образом, в составе Корниловского ударного полка. Поэтому, утверждает Головин, Добровольческая армия «с самого начала приобрела характер офицерской части», то есть явилась «ополчением патриотически настроенной интеллигентной молодежи, морально оторванной от народных масс» (подчеркнуто мной — Г. И.).

Здесь, по мнению историка, приходилось сталкиваться с, «особо характерным для социальной структуры явлением, а именно — с резким психическим разделением между русской интеллигенцией и темными народными массами. Большевизм, поставивший ставку как раз на темноту последних, естественно, должен был вызвать реакцию в противоположном лагере. Это было только проявлением одного из социологических законов, согласно которому всякое действие в области социальных явлений стремится вызвать противодействие».

И далее Головин подмечает: «Совершенно очевидным является то, что наиболее быстро реагирующей средой всегда и везде является молодежь…А интеллигентная молодежь тотчас же по появлении у власти Ленина, ринулась защищать идеалы, которые грубо попирались большевиками. Та же большая отзывчивость молодежи привела к тому, что именно тяжесть испытаний войны привела наиболее патриотические настроенные ее элементы в офицерские ряды, заменяя на низах командной лестницы выбитого офицера-профессионала офицером-интеллигентом. Попадая в духовно-родственную ей теперь среду, учащаяся молодежь естественно подчинялась своим старшим товарищам, уже ставшим офицерами, и это придавало общероссийскому добровольческому движению «офицерский» характер, который вводил в заблуждение солдатские и народные массы»⁷⁷⁸.

Если считать объяснения двух генералов, непосредственных участников событий 1917 – 1920 гг., один из которых был историк-любитель (Деникин), а другой — историк-профессионал крупного масштаба (Головин) исчерпывающими, то становится понятным, почему, несмотря на внешне вроде бы демократические цели, всенародного ополчения не получилось.

Однако и позиция Деникина, и позиция Головина отдают излишней категоричностью. Не случайно, с генералом Деникиным спорит Мельгунов, крупный историк русского зарубежья. Он пишет, что, к сожалению, «сам Антон Иванович неосторожным словом, назвав свою армию классовой, сузил её значение и дал оружие в руки противников»⁷⁷⁹.

На взгляд Мельгунова, добровольчество, особенно в первый период, то есть во времена генезиса Белого дела, не было классовым движением. Оно было национальным, и, как таковое, при современном состоянии русского народа в его большинстве, «неизменно было интеллигентским...». Интеллигенция же никогда не защищала «эгоистических интересов отдельных групп, а служила общественной нравственности и справедливости»⁷⁸⁰.

Историк, по моему мнению, во многом прав. Но он, исключив искусственно из состава контрреволюционных сил крупную буржуазию, тоже уходит в крайность. Та хоть и занимала в генезисе Белого движения довольно часто выжидательную позицию, но исключать её по этим основаниям из лагеря контрреволюции нельзя.

Следовательно, и мнение Деникина, и мнение Мельгунова находятся в диалектически противоречивом единстве. Оба имеют право на существование. Тем самым подчеркивается, что анализируемая проблема значительно сложнее, чем трактовалась в советской историографии.

На протяжении долгих лет советские историки утверждали однозначно: офицерство Добровольческой армии состояло исключительно из помещиков и капиталистов. Так, Л. Спирин, маститый советский исследователь Гражданской войны, писал, что Добровольческая армия являлась буржуазно-помещичьей, а сами добровольцы не только не знали, за что они боролись, но, мол, не могли смириться, что рабочие и крестьяне отняли у их отцов земли, имения, фабрики, заводы⁷⁸¹.

Но именно в советской историографии данная позиция начала существенно пересматриваться. А.Г. Кавтарадзе одним из первых убедительно показал, проанализировав послужные списки генералов и офицеров-участников Первого («Ледяного») похода Добровольческой армии, что точка зрения о помещичье-буржуазном происхождении добровольцев ошибочна. Достаточно только привести данные ученого о том, что из 71 офицера и генералов-участников похода, лишь только у 3 было недвижимое имущество⁷⁸².

Следовательно, прямолинейные суждения по анализируемой проблеме неуместны. Они, по моей оценке, могут стать предметом самостоятельного исследования.

Морально-психологическое состояние белых волонтеров. На нем самым непосредственным образом сказались и пестрота социального состава Добровольческой армии, и идейно-политический облик ее добровольцев, и печальный опыт гонений на офицерство, полученный в революционном 1917 году. Кроме того, в морально-психологическом облике белогвардейцев играл свою роль, что вполне естественно, и субъективный фактор — личностные качества каждого офицера, вставшего на путь антисоветской борьбы, которые в совокупности составили субъективное ядро социальной психологии первичных офицерских воинских коллективов.

Замечу, однако, что я далек от подхода, когда субъективное ядро социальной психологии первичных офицерских воинских коллективов рассматривается как простая арифметическая сумма личностных качеств его членов. Здесь все гораздо сложнее. Но это уже сфера научных интересов военных психологов и социологов. Тем не менее, полагаю, что в моей позиции есть здравый смысл. Тем более, она не возводится в категорию истины в последней инстанции.

Анализ морально-психологического состояния белых волонтеров был бы неполным, если не ответить на один очень сложный, исключительно дискуссионный для исторической науки вопрос: почему огромное количество русского офицерства не проявило должного энтузиазма и не влилось в ряды белогвардейцев в период генезиса Добровольческой армии?

По замыслу «отца Белого дела»⁷⁸³ генерала Алексеева, на Дону должно было собраться не менее 30 тысяч офицеров, призванных стать ядром антибольшевистской армии⁷⁸⁴. Действительность же оказалась иной. Только на Украине, например, к январю 1918 года было около 100 тысяч бывших царских офицеров⁷⁸⁵.

Но они не проявляли особого желания вступать в когорту белых волонтеров. Один из будущих добровольцев, находившийся в Киеве, вспоминал: «Я зашел в Аэро-фото-граммометрические курсы, где, я знал, было около 80 офицеров авиации. Они сидели, курили и обсуждали последние события. Я рассказал им сведения, полученные с Дона, и стал убеждать их ехать туда с нами. Увы! Мое многочасовое красноречие пропало даром… никто из господ офицеров не пожелал двинуться на соединение с формирующейся антибольшевицкой⁷⁸⁶ армией»⁷⁸⁷.

Даже в самом Ростове не все офицеры хотели встать в строй Белой гвардии. Вот свидетельство одного из первых добровольцев: «Город Ростов поразил меня своей ненормальной жизнью. На главной улице, Садовой, полно фланирующей публики, среди которой масса строевого офицерства всех родов оружия и гвардии, в парадных формах и при саблях, но…без отличительных для Добровольцев шевронов на рукавах!… На нас — добровольцев — как публика, так и «господа офицеры» не обращали никакого внимания, как бы нас здесь не было! Но некоторые из них останавливали нас и требовали отдания чести! Получив же в ответ, что-либо невразумительное, быстро отскакивали и исчезали в толпе…»⁷⁸⁸.

Другой белый волонтер вспоминал о том, что тысячи офицеров из разбежавшихся с фронта полков «бродили по городу и с равнодушием смотрели, как какие-то чудаки в офицерской форме с винтовками на плечах несли гарнизонную службу»⁷⁸⁹.

В начале февраля 1918 г. предприняли отчаянную последнюю попытку приобщить к Добровольческой армии офицерство Ростова. На собрание пришло всего 200 (!) человек. В сборнике воспоминаний офицеров-марковцев есть интересные свидетельства очевидцев о тех, кого пытались обратить в белогвардейцев: «Странный вид имели пришедшие: немногие явились в военной форме, большинство в штатском, и то, одетые явно «под пролетариев». Это было не собрание офицеров, а худший род митинга, на который собрались подонки, хулиганы… Позорное собрание!»… И далее: « Нас следующий день в газетах было помещено объявление, предлагающее в трехдневный срок не вступившим в армию покинуть Ростов. Несколько десятков поступили в армию. Остальные… Щеголявшие еще вчера по людным улицам Ростова в блестящих погонах, сегодня толпами стали появляться на вокзале без погон и кокард, с отпоротыми от шинелей золотыми пуговицами, торопясь покинуть опасную зону. Картина была омерзительная»⁷⁹⁰.

Не лучше обстояло дело и в Новочеркасске. По просьбе прославленного донского партизана полковника В.М. Чернецова был отдан приказ по гарнизону Новочеркасска о регистрации офицеров. Перед регистрацией устроили собрание для освещения положения дел в области, где выступил сам атаман Донского войска А.М. Каледин, то есть высшее должностное лицо, а также А.П. Богаевский, будущий Донской атаман в 1919 – 1920 гг., и В.М.Чернецов. Агитация офицеров на антибольшевистскую борьбу напоминала разговор слепого с глухим… С горечью и искренней болью полковник В.М.Чернецов обратился к офицерам с таким словами: «Г.г. офицеры, если придется так, что большевики меня повесят, то я буду знать — за что умираю, но если придется так, что большевики будут вешать и убивать вас, благодаря вашей инертности (подчеркнуто мной — Г.И.), — то вы не будете знать — за что вы умираете». Из 800 присутствовавших записалось только 27, потом 115, но на следующий день на отправку пришло 30»⁷⁹¹.

Так и случилось, как предвещал полковник Чернецов. Он, доблестно сложил свою буйную голову в степях «тихого Дона», а офицеры, скрывшиеся, изловленные и расстрелянные не знали, за что они погибли⁷⁹².

Увы, приток юнкеров, гимназистов не смог значительно усилить армию. Можно только отдать дань мужеству юношей. Не случайно генерал Алексеев на похоронах кадетов, погибших в первых боях с красными, сказал: «Я вижу памятник, который Россия поставит этим детям. На горной скале — разоренное гнездо и убитые орлята. А где же были орлы?»⁷⁹³.

Действительно, где же были орлы? Такой вопрос волновал современников. Будучи в эмиграции, они постфакутм пытались найти этому явлению приемлемое объяснение.

Одним из первых высказался генерал Деникин. Повествуя позднее на страницах «Очерков Русской Смуты» о нежелании многих офицеров вступать в ряды белогвардейцев, он объяснял столь странную пассивность теми трудностями, которые подстерегали добровольцев на их пути⁷⁹⁴.

Аргумент достаточно весомый. Путешествие на Дон по территории, погрязшей в анархии, наводненной дезертирами, просто бандитствующими и уголовными элементами, отнюдь не напоминало туристический круиз. Многие офицеры, кто выбрали путешествие по маршруту «Со всех концов России — Дон», сложили свои буйные головы. Миновала их германская пуля, зато настиг свинец, выпущенный теми, кто за высокие идеи рушил до основания старый мир, спокойно проливая первую братскую кровь во все разрастающейся братоубийственной войне, либо просто грабил и убивал под шумок красивых слов о раздувании «на горе всем буржуям» пожара мировой революции.

Впечатления очевидцев на всех железных дорогах ноября – декабря 1917 года приблизительно одинаковы. Их суть — смерть офицера, рискнувшего отправиться на Дон, подстерегала повсюду⁷⁹⁵. Одно из наиболее ярких впечатлений в данной связи зафиксировала для потомков мужественная женщина Нестерович Мария Антоновна (по мужу Берг), сестра милосердия⁷⁹⁶.

«Какое путешествие! Всюду расстрелы, всюду трупы офицеров и простых обывателей, даже женщин, детей. На вокзалах буйствовали революционные комитеты, члены их были пьяны и стреляли в вагон на страх буржуям, — вспоминала мужественная женщина. — Чуть остановка, пьяная озверелая толпа бросалась на поезд, ища офицеров (Пенза-Оренбург)…По всему пути валялись трупы офицеров (на пути к Воронежу)… Я порядком испугалась, в особенности, когда увидела в окно, прямо перед домом на снегу трупы офицеров (курсив мой — Г.И.) — я с ужасом рассмотрела их, — явно зарубленных шашками (Миллерово)… Поезд тронулся. На этом страшном обратном пути, — какой леденящий сердце ужас! — на наших глазах, на перронах, расстреляли восемь офицеров. Мы видели затем, как вели пятнадцать офицеров, вместе с генералом и его женою, куда-то по железнодорожному полотну. Не прошло и четверти часа, как послышались ружейные залпы. Все перекрестились (Чертково)… В момент отхода поезда к нему быстро направились двое молодых в военной форме. Момент — и два друга лежат на платформе, заколотые штыками. “Убили офицеров”— пронеслось по вагонам (Воронеж). То же на ст. Волноваха и других. Десятки арестованных…Его вывели из вагона в помещение вокзала, разули и, оставив лишь в кальсонах, отвели в комнату, где находилось уже около 20 человек в таком же виде. Оказалось почти все офицеры. Они узнали свою судьбу… расстрел, как это было в минувший день с пятьюдесятью арестованными (Кантемировка)»⁷⁹⁷.

Однако при всем уважении к аргументу генерала Деникина, приведенному выше и, надо полагать наглядно проиллюстрированному, нельзя не сказать об одном контраргументе. До середины декабря 1917 года сообщение именно между Москвой и Новочеркасском оставалось свободным. Не только одиночки, но и сравнительно большие группы совершали это путешествие, не встречая особых препятствий со стороны большевистских властей. Так, 4 ноября из Москвы прибыло сразу 142 человека, через десять дней — еще 297, а еще через неделю 211⁷⁹⁸.

Правда, в январе 1918 г. красные взяли железные дороги под более жесткий контроль. Единственной возможностью было пройти только по глухим, незначительным и проселочным дорогам, обходя населенные пункты. «Просачиваются немногие, дерзавшие до конца. Их число возросло снова, когда в конце января началась демобилизация армий на фронтах», — вспоминали очевидцы⁷⁹⁹.

Нельзя не заметить и того, что Антон Иванович в высказанном аргументе оставил необъясненным такой феномен: а что делали офицеры, находившиеся в Ростове, которым вообще никуда не надо было ехать? Их скопилось тогда до 17 тыс. человек, не считая 2 тыс. казачьих⁸⁰⁰. Но из этого числа на призыв генерала Алексеева откликнулось едва ли 300⁸⁰¹.

Видимо, нельзя сбрасывать со счетов того факта, что у офицерства, разбросанного по всей России, проживавшего на территории, подконтрольной советской власти, не было исчерпывающей и объективной информации, необходимой для принятия решения об убытии на Дон. По появляющимся эпизодически в красной прессе сообщениях о «бандах Корнилова» вряд ли было возможным составить даже самое общее представление о Белом движении, зарождавшемся на Юге России и олицетворявшимся, главным образом, в Добровольческой армии. В Киеве, например, даже весной 1918 года (!) о Добровольческой армии ничего не было известно: «Доходившие с разных сторон сведения представляли добровольческое движение как безнадежные попытки, обреченные заранее на неуспех за отсутствием средств», — вспоминал один из вождей Белого движения генерал-лейтенант барон Врангель⁸⁰².

В Москве к концу декабря, передавали, что на Дону уже собралась у генерала Алексеева большая армия. «Этому верили и этому радовались, но… выжидали… стали говорить о неясности положения на Дону» ⁸⁰³.

Немаловажный фактор, обусловливавшим пассивность офицеров, играла их привязанность к своим семьям, существование которых надо было как-то обеспечивать в условиях тогдашней анархии и террора. Очень немногие могли пренебречь такими соображениями.

Одной из самых существенных причин того, что офицеры не спешили вступать в Добровольческую армию, в моем видении, является их усталость от всех потрясений и унижений, принятых в 1917 году, году революционном, году гибели старой русской государственности и ее оплота — русской армии. Один из активных белых волонтеров М. Критский объяснял пассивность офицеров при вступлении в Добровольческую армию тем, что большинство из них было морально подавлено и на все махнуло рукой. Находились и такие, что старались отделить от себя кошмары ежедневной жизни кутежами и пьянством⁸⁰⁴.

Или еще одно свидетельство. Огромная масса офицеров, скопившаяся в Ростове, не представляла, что собиралась делать, как предполагала раствориться «в той массе разложившейся, беспомощной черни. Быть может, морально убитые незаслуженным унижением творцов революции, они плюнули на все и на вся?»⁸⁰⁵.

Более любопытен другой аргумент генерала Деникина, апеллировавшего к профессиональной психологии: не было формального приказа, и потому офицерство осталось в стороне. «Кто знает офицерскую психологию, тому понятно значение приказа. Генералы Алексеев и Корнилов при других условиях могли бы отдать приказ о сборе на Дону всех офицеров русской армии. Такой приказ был бы юридически оспорим, но морально обязателен для огромного большинства офицерства, послужив побуждающим началом для многих слабых духом. Вместо этого распространялись анонимные воззвания и «проспекты» Добровольческой армии. Правда, во второй половине декабря в печати, выходившей на территории советской России, появились достаточно полные сведения об армии и ее вождях.

Но не было властного приказа, и ослабевшее нравственно офицерство (подчеркнуто мной — Г.И.), уже шло на сделки с собственной совестью…»⁸⁰⁶.

По моему суждению, Деникин выдает здесь желаемое за действительное. Не могло в прессе советской России, над которой большевистское правительство довольно быстро и жестко устанавливало контроль, появиться достаточно полных сведений об армии и ее вождях. Больше писалось о «бандах Корнилова». По-другому и быть не могло. В начале февраля 1918 г. в Советской России утвердили «Временные правила о порядке издания периодической и непериодической печати, издаваемой в Петрограде», согласно которым «в случае явно контрреволюционного характера публикаций» газеты могли закрываться, а члены редакции арестовываться⁸⁰⁷. Как следствие, в январе-феврале 1918 г. закрыли около 70 газет⁸⁰⁸.

И вообще, относительно деникинского «не было властного приказа», у современников была и иная точка зрения. «Все были убеждены, — отмечается в сборнике воспоминаний офицеров-марковцев, — что таковой приказ, будь он отдан генералом Алексеевым или генералом Корниловым, исполнен не был бы»⁸⁰⁹.

Исторические факты свидетельствуют: уклонение от участия в Гражданской войне было вполне сознательной позицией. В начале февраля 1918 года в Ростове предприняли попытку организовать собрание офицеров для записи в антибольшевистскую армию. Когда пришедшие на встречу узнали о цели мероприятия, возник стихийный митинг, принявший резолюцию: «Русский офицер призван защищать границы своего государства, а не честь отдельных генералов»⁸¹⁰.

Вроде в первом приближении налицо принципиальная позиция. Но она больше напоминает нежелание ввязываться в события, результат которых трудно просчитать.

Вряд ли можно было в той ситуации уповать на силу приказа, коей он обладал для офицерства в армии императорской России. Ведь по мере падения престижа власти, крушения государственности, офицерский корпус все более утрачивал корпоративные черты, распадаясь на отдельные группы, мотивы поступков которых зачастую были очень несхожи.

Человек не железный, не все могут выступать перманентными пассионариями. Тем более что на пути белой борьбы белых волонтеров везде поджидала смертельная опасность. Красивых альтернатив им не имелось⁸¹¹.

Обычно многие офицеры, приходяв бюро записи добровольцев, спрашивали: «Что дает Добровольческая организация?». «На него мог быть лишь один ответ: «Винтовку и пять патронов» и предупреждение для задумавшихся, что от большевиков можно получить пулю в затылок. Ответ не удовлетворял, а предупреждению не верили.

Во фразе думается, кроется большой смысл. Действительно, в возможность гибели от большевиков многие офицеры не верили. Они полагали, что большевики не тронут тех, кто против них не выступит. «Русское офицерство, — писал американский исследователь П.Кенез, — ждало, когда буря гражданской войны пронесется над их головами»⁸¹².

Считаю, что с такой позицией американского историка, конечно, с определенной долей условности, можно согласиться. В пользу его аргумента говорит и то, что выжидательная позиция к событиям Гражданской войны у многих офицеров проявлялась не только в период генезиса Добровольческой армии, но и на протяжении всего 1918 г. Так, генерал А.Н.Гришин-Алмазов, выступая на Ясском совещании в конце 1918 г., рассказал о полковнике Бичихерове, который командовал партизанским отрядом в 7000 человек, воевавшим против турок в Закавказье и Дагестане. Бичихеров заявил: «Я офицер, в политике ничего не понимаю, преклоняюсь перед генералом Алексеевым, но в Добровольческую армию не вступлю, так как не хочу участвовать в гражданской войне»⁸¹³.

Архивные документы, между прочим, свидетельствуют: те офицеры, кто хотел оказаться нейтральным в разгорающейся Гражданской войне, жестоко ошиблись. Как только Добровольческая армия ушла в Первый Кубанский («Ледяной») поход, в Ростов ворвались красные и, как явствует из архивных документов, отложенных в РГАСПИ, «многих офицеров, пришлось расстрелять»⁸¹⁴. Деникин уточняет, что количество этих многих расстрелянных офицеров составило около 500 человек⁸¹⁵. В Новочеркасске с 13 февраля по 14 апреля 1918 г. расстреляно более 500 человек, в том числе 14 генералов, 23 полковника и 292 кадровых офицера⁸¹⁶.

Нельзя обойти молчанием и того, что негативно сказались на притоке белых волонтеров в Добровольческую армию и политические игрища, которые велись вокруг ее формирования⁸¹⁷.

В конечном итоге, получилась невероятная ситуация, о которой с болью вспоминал постфактум генерал Деникин: «Невозможность производства мобилизации даже на Дону привела к таким поразительным результатам: напор большевиков сдерживали несколько сот офицеров и детей — юнкеров, гимназистов, кадет, а панели и кафе Ростова и Новочеркасска были полны молодыми здоровыми офицерами, не поступившими в армию. После взятия Ростова большевистский советский комендант Калюжный жаловался на страшное обременение работой: тысячи офицеров являлись к нему в управление с заявлениями, «что они не были в Добровольческой армии»… Так было и в Новочеркасске»⁸¹⁸.

Но подобные заявления офицеров о непричастности к Добровольческой армии не являлись индульгенцией от красного террора.

Итак, обобщая, можно утверждать, что пассивность офицеров в деле записи в добровольцы имела ряд причин. Они не все однозначны, некоторые из них более значимы, но все они имели место:

— усталость офицерства от моральных и физических потрясений революционного 1917 года, похоронившего русскую армию и одномоментно приведшего офицерский корпус в положение маргиналов;

— отсутствие объективной и полной информации о зарождающемся Белом движении и Добровольческой армии;

— наивная вера, что большевики не тронут офицеров, если они не выступят против них с оружием в руках;

— сложности, связанные с поездкой на Дон для записи в Добровольческую армию;

— отсутствие приказа командования как юридического начала, могущего активизировать офицеров в их стремлении влиться в ряды добровольцев;

— привязанность к семьям, находящимся в тяжелом материальном и моральном положении, что не позволяло офицерам убыть на Дон;

— просто малодушие, деградация отдельной части офицерства.

Разумеется, эти причины надо рассматривать комплексно. Но все они и исторически, и логически выводят на вопрос о том, что представляла собой белые волонтеры, решившиеся связать свою судьбу с Белым делом, в морально-психологическом отношении.

Морально-психологическое состояние белых волонтеров, их нравственный облик был сложным и противоречивым, вплоть до взаимоисключений составляющих морально-психологического лица белогвардейцев. Свет и тень здесь не просто соседствовали, а причудливо переплетались, порождая порою такую цветовую гамму, которая явно не входит в порог ощущения и восприятия нормального человека.

Что бы там не говорили различные источники, но самым сильным побудительным мотивом поступления в добровольцы являлось чувство глубокого патриотизма, бескорыстное и благородное желание спасти Россию. Пусть Россию, которая должна была быть обустроена в их понимании, но все же спасать хотели белые волонтеры свое Отечество.

Именно данное обстоятельство оказало сильнейшее влияние на морально-психологическое состояние белых волонтеров. Подтверждение тому мы имеем в ряде мемуаров белогвардейцев. Даже в преддверии кровопролитного боя мысли о Родине не покидали многих добровольцев. Как вспоминает один из них, «вокруг тишина, лишь из соседних вагонов доносятся песни о России. Долго не ложились спать… Все офицеры роты в один день стали близкими, родными. У всех одна мысль, одна цель — Россия…»⁸¹⁹.

Один из видных организаторов Добровольческой армии генерал Лукомский оставил потомкам рассказ о патриотизме первых добровольцев. Он выбрал себе офицера на должность адъютанта. Но тот отказался занять ее: «По его словам, он не хотел бы занимать безопасную должность адъютанта, когда его товарищи подвергаются лишениям и опасностям боевой жизни. Вскоре после этого он был убит, спасая в бою раненого офицера. Узнав о его смерти, пошел в ряды Добровольческой армии его брат, тяжело контуженный во время Европейской войны и, безусловно, подлежащий освобождению от службы. Он также был убит. Третий их брат был убит во время Европейской войны. Из таких честных и доблестных бойцов была сформирована маленькая армия генерала Корнилова»⁸²⁰.

Кредо таких добровольцев-патриотов четко сформулировал генерал Сергей Леонидович Марков, при жизни ставший легендой Белого дела и его тотемом после гибели в огне боев Гражданской войны. Он как-то заявил, что легко быть честным и храбрым, когда осознал, что «лучше смерть, чем рабство в униженной и оскорбленной Родине»⁸²¹.

Не меньшее влияние на морально-психологическое состояние добровольцев оказало то, что многие из них, в силу своей молодости, попали под очарование романтики белой борьбы. А молодежи в среде белых волонтеров было очень много. Когда в начале февраля 1918 года добровольцы оставляли Ростов, в составе армии насчитывалось около 4 тысяч человек. Из этого числа лишь пятая часть приходилась на тех, чей возраст превышал 40 лет. Примерно такое же количество едва достигло совершеннолетия: кадеты, гимназисты, учащиеся других средних школ. Целые подразделения состояли из молодежи, например студенческий батальон, Михайловско-Константиновская батарея, рота Павловского военного училища⁸²² в составе формирующейся Добровольческой армии.

Такой возрастной состав можно объяснить. В обстановке развала страны, когда казалось, все кончено, дело генерала Алексеева представлялось заранее обреченным. Поддержать его значило перечеркнуть все прожитое, и сделать это было легче тем, у кого груз прошлого за плечами не столь уж велик.

Молодости, кроме того, свойственно и восторженное мировосприятие. Иногда реалии окружающей действительности кажутся не такими страшными, какими являются на самом деле. Молодости свойственно и доверительно-восторженное восприятие старших, когда те являются еще и их кумирами. Это видно, например, из воспоминаний Р. Гуля:

«Станция Каменская. Я вышел из вагона. На платформе много военных: солдат, офицеров, встречаются юнкера. Офицеры в погонах. Чувствуется оживление, приподнятость. Едем дальше… Я думаю: «Скоро Новочеркасск». Туда сбежалось лучшее, лихорадочно организуется. Отсюда тронется волна национального возрождения. Во главе — национальный герой, казак Лавр Корнилов. Вокруг него объединились все, забыв партийные, классовые счеты… «Учредительное собрание — спасение Родины! — заявил он. И все подхватывают лозунг его. Идут и стар, и мал. Буржуазия — Минины. Офицерство — Пожарские. Весь народ поднимается. Организуются национальные полки, армии. Реют флаги, знамена. Оркестры гремят какой-то новый гимн! «На Москву», — отдает приказ он. «На Москву», — гудит везде. И армия возрождения, горящая одной страстью: счастье родины, счастье народа русского, идет как один. Она почти не встречает сопротивления…Вот она народная армия!! Ведь эта нация встала!! Ведь лозунг ее: все для русского народа!! Бегут обольстители народные, бегут авантюристы и предатели. Казак Корнилов спаял всех огнем любви к нации! Он спас родину и передает власть представителям народа — Учредительному собранию»⁸²³.

Сколько же здесь наивной молодой экзальтации! Вскоре белый волонтер Гуль прозреет до такой степени, что выйдет из состава Добровольческой армии. Но все описанное выше, не могло не повлиять, причем достаточно противоречиво, на морально-психологическое состояние добровольческой молодежи.

Я не открою Америки, если скажу, что молодость первых добровольцев объясняет и тот налет театральности, который явственно окрашивал их поведение. Каждое появление добровольческих отрядов на улицах Новочеркасска являлось своего рода демонстрацией.

«Тут уж наша «кадетня»,— вспоминал участник этих событий, — старалась превзойти саму себя: маршировали как прусские гренадеры Фридриха Великого, бросая открытый вызов революционной анархии, дезертирам и самой распущенной толпе на заплеванных лузгой тротуарах. Выровненные штыки блестят на солнце, винтовки подняты высоко «по-гвардейски», шпоры трехсот человек мерно лязгают в такт шагу. «Смирно! Равнение направо, господа офицеры!» Честь генералу... Донской генерал, очевидно в отставке, уже старичок, испуганный революцией, робко идет по тротуару, боится, как бы его не тронули, не обругали новые господа улицы. Старичок никак не думает, что это командуют ему, роняет палку, растерянно машет рукой...»⁸²⁴.

В сознании многих из этих юношей Гражданская война превращалась, как справедливо отмечает современный историк Федюк, «в романтический крестовый поход за спасение Родины. Это тоже было чревато далеко идущими последствиями, так как из романтиков легко формируются фанатики»⁸²⁵. С такой позицией, можно, конечно, спорить, но, в конечном итоге, по моему суждению, нельзя не согласиться.

Были среди офицеров-добровольцев и те, кто искренне принял революцию и поначалу приветствовал ее. Но затем, столкнувшись с ее теневыми сторонами, впал в отчаяние. Так, подпоручик А.И. Лютер писал в своем дневнике:

«Сидишь, как пень и думаешь о грубости и варварстве. Не будь его, ей Богу, я бы был большевиком, только поменьше социализма... Будь все сделано по-людски, я бы отдал им землю и дворянство, и образование, и чины, и ордена... Так нет же: бей его, помещика, дворянина, бей интеллигента, буржуя, пей его последние соки. И, конечно, я оскорблен, унижен, истерзан, измучен»⁸²⁶.

Чувства отчаяния и унижения порождали ненависть к тем силам, которые были ответственны за это. Небезынтересна в данной связи и реакция Гуля. Онато же отражает настроения тех интеллигентов, которые раскаялись в революции, хотя вначале попытались отнестись к ней снисходительно.

Следуя на Дон в Добровольческую армию, Гуль с дороги пишет письмо знакомым, где, в частности, есть такие строки: «… кругом меня все серо, с потолка висят ноги, руки…лежат на полу, в проходах… Эти люди ломали нашу старинную мебель красного дерева, рвали мои любимые старые книги, которые я студентом покупал на Сухаревке, рубили наш сад и саженные мамой розы, сожгли наш дом…» И далее: «Но у меня нет к ним ненависти или жажды мести, мне их только жаль. Они полузвери, они не ведают, что творят…»⁸²⁷.

Однако тут же бывший доброволец дает уничтожительную, образную характеристику революции: «... Я увидел, что у прекрасной женщины революции под красной шляпой вместо лица рыло свиньи»⁸²⁸.

Но что характерно: такой тип офицеров-интеллигентов, раскаявшись в революции, не пытался обвинять во всех бедах народ. Они считали его темным. А бремя ответственности за свершившееся перекладывали на лидеров большевиков. Тот же Лютер записал в своем дневнике: «Гибнет Родина, у меня не будет ее… Какая гнусная продажа, какая жалкая игра на невежестве, какое издевательство над святыми учениями свободы, равенства и братства»⁸²⁹.

Наверное, не будет большим преувеличением сказать, что довольно часто поведение юнкеров и гимназистов, столь же юных прапорщиков и подпоручиков диктовалось не столько неприятием политической доктрины советской власти, сколько эмоциональным началом. Сначала ненависть, а потом мечты о возрождении великой России — соотношение приоритетов, столь схожее с большевистской формулой, призывавшей до основания разрушить весь мир насилья и лишь затем начать строить царство справедливости неизбежно должно было вылиться в беспощадную междоусобную бойню.

Не последнюю роль в формировании морального облика добровольцев играли те из них, которые пришли в армию, потеряв все. Вот одна такая типичная судьба, которую донес до потомков генерал Деникин:

«Мне рассказали потом его историю (офицера-добровольца — прим. авт. монографии). Большевики убили его отца, дряхлого отставного генерала, мать, сестру и мужа сестры — полного инвалида последней войны. Сам подпоручик, будучи юнкером, принимал участие в октябрьские дни в боях на улицах Петрограда, был схвачен, жестоко избит, получил сильные повреждения черепа и с трудом спасся. И много было таких людей, исковерканных, изломанных жизнью, потерявших близких или оставивших семью без куска хлеба там, где-то далеко, на произвол бушующего красного безумия»⁸³⁰.

Что вело этих людей в бой? Ненависть? Жажда мщения? Идея?

Вряд ли кто даст здесь однозначный ответ. Но ясно одно: в морально-психологическом потенциале Добровольческой армии подобные волонтеры балластом уж точно не были. Не случайно, хотя и при приоритете молодежи, что выше уже отмечалось, но в рядах белых волонтеров нашлось место людям разного возраста. Как писал в своих воспоминаниях генерал А.П. Богаевский, участник Первого Кубанского («Ледяного») похода, в строю «стояли седые боевые полковники рядом с кадетами 5-го класса»⁸³¹.

Между тем, обвальное разложение и деморализация не обошли стороной и офицерство, что оказало негативное влияние на моральный облик добровольцев. Уже начальный период истории Белого движения, позднее обретший черты красивой благородной легенды, омрачался черными страницами. Бессудные расправы над заподозренными в большевизме можно объяснить озлобленностью и чувством мести, хотя иногда они принимали совершенно садистские формы. Подчас имели место и проявления явного бандитизма. В Ростове в предновогоднюю ночь некий поручик Михайлов вместе с двумя юнкерами совершил налет на кафе Филиппова⁸³². По-видимому, случаи такого рода являлись не редкостью, так как через несколько дней в газетах появлялись официальное сообщение, предостерегавшее от самочинных обысков именем Добровольческой армии⁸³³.

Было бы покушением на историческую правду пытаться строить на таких фактах обвинения в адрес всех белых волонтеров. Но если не упоминать об этом, значит обречь на недопонимание истоков тех явлений, которые через два года приведут Белое движение к гибели.

На морально-психологический облик добровольцев оказывали непосредственное влияние всевозможные авантюристы, люди без совести и чести, подобные некоему подпоручику К-ою, ярко описанному Р. Гулем:

«Мы стоим на Горной в поездах, охраняясь полевыми караулами. На случай наступления большевиков выбрана позиция. В вагонах день проходит в питье чая, разговорах о боях и пении песен… Из караула пришел подпоручик К-ой и капитан Р. Подсели к нашему чайнику. «Сейчас одного «товарища» ликвидировал», — говорит К-ой. « Как так?» — спрашивает нехотя кто-то. «Очень просто, — быстро отвечал он, отпивая чай. — Стою вот в леску, вижу — «товарищ» идет, крадется, оглядывается. Я за дерево — он прямо на меня, шагов на десять подошел. Я выхожу — винтовку наизготовку, конечно, — захохотал К-ой. — «Стой!» — говорю. Остановился. «Куда идешь?». Да вот, домой, в Сулин», — а сам побледнел. «К большевикам идешь, сволочь! Шпион ты… твою мать! — « К каким большевикам, что вы, домой иду», — а морда самая комиссарская. « Знаю, — говорю, — вашу мать! Идем, идем со мной». — «Куда?» — « Идем, хуже будет», — говорю. « Простите, — говорит, за что же? Я человек посторонний, пожалейте!» — « А нас вы жалели, — говорю вашу мать?! Иди!..». Ну и «погуляли» немного. Я сюда чай пить пришел, а его к Духонину направил…». «Застрелил?», — спрашивает кто-то. « На такую сволочь патроны тратить! Вот она, матушка, да вот он, батюшка». К-ой приподнял винтовку, похлопал ее по прикладу, по штыку и захохотал» Описав, эту дикость, Р.Гуль подытоживает: «К-ой в мирное время был артистом плохого шантана; глядя на него, я часто думал: что привело его в белую армию? Погоны? Случайное офицерство? И мне казалось, что ему совершенно все равно, где служить: у «белых» ли, «у красных» ли, грабить и убивать везде было можно» ⁸³⁴.

Недалеко по степени морального падения, которая видна невооруженным глазом у некоего подпоручика К-оя, ушли и всевозможные «околоштабные авантюристы». Они предлагали формировать партизанские отряды, а после получения денег и оружия от слишком доверчивого генерала Корнилова часто исчезали, нанося очень тяжелый удар по морально-психологическому состоянию добровольцев.

Создавалась морально-психологическая напряженность и постоянными трениями генералов Алексеева и Корнилова⁸³⁵.

Ясно, что негативные моменты в морально-психологическом состоянии белых волонтеров не только подрывали их дух, но и всемерно дискредитировали саму идею Белого движения в период его генезиса.

Первый командующий Добровольческой армией генерал Корнилов, судя по воспоминаниям Деникина, понимал, что в армию попадает много «политического хлама». Борьба с ним, безусловно, велась. Но она отвлекала командование Добровольческой армии от решения первоочередных военно-организаторских задач.

Суммируя вышеизложенное, можно согласиться с синтезом генерала Деникина, знавшего Добровольческую армию с первых дней её существования: правы были и те, кто видел в армии «осененный мужеством и страданием подвиг», и те, кто видел в армии «грязь, пятнавшую чистое знамя»⁸³⁶.

Таким образом, военно-политические лидеры Белого движения, призванные теоретически обосновать проблему морального духа армии и организовать работу по его укрепелению, вынужденно работали с «человеческим материалом», решительно не походившим на свой аналог времен России императорской.

Белые вожди, подобно их противникам-большевикам, уделяли большое внимание теоретическому обоснованию значимости морального духа армии для достижения победы над противником. Причем, следует констатировать, что осознание огромной значимости морального духа армии для достижения победы над противником — та сфера, где взгляды непримиримых противников в братоубийственной Гражданской войне совпадают (в первую очередь, по принципиальным основаниям). Однако концептуальные построения военно-политических лидеров Белого движения не могли не отличаться от аналогичных разработок по проблеме морального духа, авторами которых стали военно-политические лидеры советской власти.

В первую очередь, подобное обусловлено тем, что белые вожди пытались максимально придерживаться принципа преемственности идей в развитии. Они не нарушали связи времен.

Носители теоретических взглядов по проблеме морального духа армии в лагере белых — это, главным образом, боевые русские генералы, получившие блестящее образование в Академии Генерального штаба, являвшейся кузницей военных кадров высшей квалификации в императорской России (М.В. Алексеев, Л.Г. Корнилов, А.И. Деникин, Н.Н. Головин, П.Н. Врангель, Н.Н. Юденич, Е.К. Миллер, С.Л. Марков и др.). Они усвоили на высоком уровне все богатые теоретические наработки по рассматриваемой проблеме, накопленные отечественной военной наукой до 1917 года.

Современный уровень накопления исторических знаний позволяет утверждать, что важное значение вопросам морального духа армии уделяли видные государственные и военные деятели нашего Отечества: Петр I, П.А.Румянцев, А.В. Суворов, М.И. Куту­зов, Ф.Ф. Ушаков, М.И. Драгомиров, Д. А. Милютин, Г.А Леер, Н.Н. Обручев, М.И. Ско­белев, А.Ф. Редигер и др. Особенно стоит выделить период вторая половина XIX – начало XX в. Именно тогда рус­ская военно-теоретическая мысль поднялась на достаточно высокий уро­вень анализа морального духа армии, выяснения его влияния на боевые воз­можности войск. Важную роль в решении этой задачи сыграли отечест­венные военные теоретики М.И. Драгомиров, Н.Н. Головин, Н.П. Михневич, Н.В. Медем, А.А. Незнамов, П.А. Языков и др.

Русская военная наука ставила и ре­шала на доступном ей уровне ряд важнейших проблем использования мо­рального духа армии как составной части всего комплек­са мер, направленных на обеспечение боевых действий⁸³⁷. В ряде трудов отечественных ученых и практиков военного дела наблюдаются попытки выявить внутреннюю структуру морального духа, морального фактора, их взаимосвязь с другими факторами, определяющими ход и исход вооруженной борьбы.

Важным является то, что, в целом, военная наука рассматривала во­просы соотношения материальных и духовных сил, человека и техники в неразрывном единстве, связывала исследование морального духа с соци­ально-политическим характером войны как части общественной науки, со всем состоянием военного строительства⁸³⁸.

Между тем, революция 1917 г., и особенно Гражданская война, создали конкретно-историческую обстановку, в которой социально-политические и духовные механизмы, функционировавшие в императорской России, в том числе и в ее армии, в частности по проблеме укрепления морального духа, начали давать серьезный сбой.

Дезорганизация, внесенная в российский социум революцией, разгул анархии, разложившаяся армия, которая призвана быть оплотом любого государства, не могли не влиять негативно на морально-психологическое состояние всех слоев населения. Но, в первую очередь, — на личный состав армии и флота, измотанного кровопролитной Первой мировой войной и экстремальной ситуацией года 1917, когда некогда мощные вооруженные силы императорской России, пройдя мучительный путь лавинообразного разложения, погибли.

В такой ситуации вожди Белого дела, приняв под свое командование «человеческий материал» с его особенностями, изложенными выше, в процессе формирования из него боеспособных войсковых единиц, не сразу, но пришли, к пониманию одной важной для них истины: механическая экстраполяция основных теоретических положений, накопленных в военно-научной мысли России императорской, при разработке проблемы морального духа Белой армии и его укрепления, оказалась неуместной. Это нашло отражение в синтезе генерала Деникина, суть которого можно изложить так: Гражданская война «подчиняется иным законам, чем война народов»⁸³⁹.

Следовательно, военно-политическим лидерам белых было необходимо перестраиваться на марше, базируясь на научных наработках предшественников, и внести ряд серьезных корректив в основу концептуальных построений по проблеме морального духа Белой армии и его укрепления.

Данные коррективы не затронули, между тем, концептуальных стержневых идей прошлого. Именно:

— идею российского патриотизма;

— идею необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках.

Но внутреннее содержание данных идей было наполнено и новым содержанием, возникшим под влиянием реалий безумия братоубийства в Гражданской войне. Поэтому мы вправе вести речь об особенности взглядов военно-политических лидеров Белого движения на проблему морального духа армии.

Идея российского патриотизма. Как видно, белые пошли по пути красных (или наоборот?; тут сложная диалектика), взяв на вооружение идею российского патриотизма. Здесь сходство во взглядах двух неприменимых противников и кончается. Появляются существенные различия.

Если дефиниция «социалистическое Отечество» — новообразование революции, то лозунг белых «Великая, единая, неделимая Россия» — символ веры не одного поколения русских воинов России императорской. Между тем, лозунг был дополнен еще одним символом веры, теперь уже Белой армии — «Спасение Великой России».

Такое кредо хорошо сочеталось и с правыми, и с левыми по­литическими убеждениями и требовало лишь наличия сильного патрио­тического чувства. «Ни пяди русской земли никому не отдавать, — говорил на заседании Донского Войскового Круга 20 ноября 1919 г. генерал Деникин, — никаких обязательств перед союзниками и иностранными державами не принимать ни по экономическим, ни по внутренним на­шим делам... Когда станет у власти Всероссийское правительство, то оно не получит от нас ни одного векселя»⁸⁴⁰.

Не случайно, то обстоятельство, что если контрреволюционная армия эпохи французской революции защищала идею легитимной монархии и взяла с этой целью для своего дела белый цвет — цвет королевского дома Бурбонов, то на флаге Добровольческой армии красовались не романов­ские цвета: черный, оранжевый, белый, а национальные (белый, синий, красный). «От нас требуют партийного флага, — заявлял 1 ноября 1918 г. генерал Деникин при открытии Кубанской Краевой Рады, — но разве трехцвет­ное знамя великодержавной России не выше всех партийных флагов?»⁸⁴¹.

Разумеется, Белое движение являлось исключительно политизированным. Оно занимало историческое пространство и время, в котором кипели партийно-политические страсти. О партийно-политической консолидации в стане белых, в отличие от лагеря красных, не могло быть и речи. Это, собственно говоря, и стало одной из существенных причин краха Белого дела. Но сам факт, что белые вожди в концепцию формирования высокого морального духа армии изначально положили идею российского патриотизма в классическом его понимании, свидетельствует об их стремлении не нарушать святую связь времен

Позже, после окончания Гражданской войны, видный русский фи­лософ и общественный деятель И.А. Ильин в статье «Белая идея» писал: «...неправда... будто белое дело «сословное» и «классовое», дело «реставрации» и «реакции». Мы знаем, что есть «сословия» и «классы», особенно сильно пострадавшие от революции. Но ряды белых борцов всегда пополнялись... совершенно независимо от личного и сословного ущерба, от имущественного и социального убытка. И в наши ряды с са­мого начала становились и те, кто все потерял, и те, кто ничего не потерял и все мог спасти. И в наших рядах с самого начала были... люди самых различных сословий и классов, положений и состояний; и притом потому, что белый дух определяется не этими вторичными свойствами человека, а первичным и основным — преданностью родине. Белые никогда не защища­ли... ни сословного, ни классового, ни партийного дела: их дело— дело России. Родины, дело русского государства» ⁸⁴².

Если отбросить некоторый пафос, свойственный произведениям великого философа Ильина вообще, то, с точки зрения современного уровня накопления исторических знаний, с ним можно согласиться.

Но ведь и красные, что было доказано выше, являлись патриотами социалистического Отечества. А противоборствующие стороны обвиняли своих оппонентов в отсутствии патриотизма (!).

Непримиримые противники приводили весомые, с их точки зрения, аргументы. Белые обвиняли красных, особенно после Брестского мира, в связях с Германией, в которой императорская Россия находилась в состоянии войны. Красные переложили на плечи белых ответственность за иностранную военную интервенцию.

Не претендуя на роль изрекателя истин в последней инстанции, попробую все-таки высказать свою точку зрения.

Относительно связей правительства большевиков с немцами после Брестского мира можно заметить следующее. Весьма дискуссионной представляется, например, позиция генерала Деникина о том, что Белое движение — «протест против Брест-Литовского мира и распродажи России». Для белого вождя такой мир — «мир поражения, мир распада»⁸⁴³, ибо большевики, заключив его, «подвергли Россию невиданному уничтожению». Деникин с искренней горечью писал: «Никогда еще в русской истории представителям страны, какими в дни величайшего ее падения явились последовательно господа Бронштейн-Троцкий и Брильянт-Сокольников не были столь безразличны ее интересы»⁸⁴⁴. Он также утверждает, что большевики заключили Брестский мир, так как не хотели повременить с Гражданской войной.

Мы имеем дело с глубоко субъективными тезисами⁸⁴⁵, а вопрос о Брестском мире намного сложнее, чем его трактует генерал Деникин Он, например, не пишет о том, что большевики никогда не скрывали похабного, унизительного характера Брестского мира. Мира, с точки зрения современного уровня накопления исторических знаний, ставшего неординарным стратегическим ходом, благодаря которому правящая партия большевиков спасла молодую Советскую республику от гибели.

Однако здесь у меня возникают проблемные вопросы: если «левые коммунисты» захлебнулись в той ситуации в революционном угаре, то почему бы многим бывшим царским офицерам, имевшим психологию государственников, не оскорбиться после Брест-Литовска и не попытаться поправить дело силой оружия?

Почему же тогда так мало офицеров влилось в ряды Добровольческой армии в первые дни ее формирования?

На такие вопросы нельзя дать однозначных ответов. Думается, здесь есть самостоятельное исследовательское поле.

Относительно проблемы «белые и иностранная военная интервенция» можно заметить следующее. Сложная тема, потому что отношения белых правительств с союзниками по Антанте постоянно видоизменялись, являясь неровными и противоречивыми.

«После поражения Германии в ноябре 1918 г., — пишет академик РАН Поляков — бстановка в несоветской части России изменилась в корне. Уходили одни оккупанты, приходили другие. Одни марионеточные режимы исчезали без следа, другие барахтались в куче развалин, третьи стремились в приемную победительницы — Антанты. Добровольческая (Деникинская) армия, сохранявшая до Кемпьена верность Антанте, рассчитывала на поддержку и получила ее. Разумеется, не только и не столько за верность, сколько за то, что была признана наиболее надежной фигурой в большой игре, шедшей вокруг России. Добрармия из простой пешки стала проходной»⁸⁴⁶.

Доподлинно установлено: Англия, Франция, США оказали военно-политическому лидеру Белого движения на Юге России генералу Деникину большую помощь (правда, исключительно небескорыстную)⁸⁴⁷ оружием, материальными средствами и в первое время войсками, инструкторами и советниками (см. прил.14).

Военный министр Великобритании У. Черчилль заявил в феврале 1919 г. К.Н. Набокову, бывшему поверенному в делах царской России, что русским военным силам, «ведущим борьбу с большевиками, будет оказана всяческая помощь»⁸⁴⁸. О том, что Англия оказывает большую помощь главкому ВСЮР писал из-за рубежа в 1919 г. и В.А.Маклаков⁸⁴⁹. Деникину выделили, по данным Черчилля, суммарно около 100 млн английских фунтов стерлингов. Франция — от 30 до 40 млн. английских фунтов стерлингов. Этих денег хватило для полного содержания около 250000 солдат⁸⁵⁰. Черчилль, безусловно, прав, когда сказал, что если генерал Деникин будет оставлен союзниками, которые поддерживают его всеми средствами, то он «будет уничтожен»⁸⁵¹.

Между тем, огромная помощь, оказанная Антантой белым, не сняла глубоких противоречий в их взаимоотношениях⁸⁵².

Принципиально подчеркнуть то, что сам факт обращения за иностранной помощью в Гражданской войне говорит не в пользу военно-политических лидеров Белого движения. Причем, помощь, которую получали белые политические режимы от Антанты, оборачивалась против них, что хорошо подметил зарубежный историк Лаккет. Он писал о том, что интервенция в большей степени «складывалась на руку красных, чем тем, кому она в действительности предназначалась, ибо вмешательство союзников в русские дела позволило большевикам «придать внутренней борьбе в России новое, патриотическое звучание — войны с иностранным нашествием» ⁸⁵³.

Необходимо подвергнуть критике взгляд ленинского наркома иностранных дел Г.В. Чичерина, который 22 августа 1919 г. заявил, что генерал Деникин — «подставное лицо Антанты»⁸⁵⁴. Его можно расценивать как пропагандистский штамп.

По моему суждению, проанализированная проблема может вполне стать предметом отдельного исследования.

Как это ни парадоксально, но, действительно, и белые, и красные были патриотами своего Отечества, впавшего в безумие братоубийства Гражданской войны. Сущность и содержание патриотизма служивших «социалистическому Отечеству» или идее «спасения Великой России» даже при наличии сходства, детерминированного общечеловеческими ценностями разительно отличалось друг от друга.

Белые, как и красные, искренне любили Россию. Но белые любили Россию, не «вздыбленную революцией», а Россию образца до 1917 г., которой подавляющее большинство из них служили верой и правдой в рядах армии.

Испытанием на патриотизм у белых стала Первая мировая война. Они не вникали в ее причины и характер, что, с большевистских позиций, сразу ставит под сомнение их патриотизм. Вот если бы офицеры в массовом порядке выступили за «поражение своего правительства в войне», то советская историография сразу бы отнесла их в разряд пламенных патриотов и даже революционеров. Но будущие белые офицеры в годы Первой мировой войны действовали строго в соответствии со своими внутренними убеждениями: раз враг вторгся в пределы Родины, то ее нужно защищать мужественно, с достоинством и честью.

Первая мировая война показала, что патриотизм многих офицеров зиждился не только на их глубоких внутренних убеждениях, но и на высоком уровне военного профессионализма.

В конечном итоге, в годы революции и Гражданской войны патриотизм белых офицеров в их понимании, столкнулся с патриотизмом пришедших к власти большевиков в их понимании.

Большевики не могли считать белых патриотами, не только потому, что воевали с ними. Если бы они признали патриотизм белых, то под сомнение был бы поставлен один из самых мощных аргументов легитимности большевистского режима — его якобы всенародная поддержка с первых дней революции.

Но современный уровень накопления исторических знаний о революции и Гражданской войне в России позволяет не согласиться с подобным прямолинейным утверждением. После прихода к власти, особенно в первые два года, большевизм и советская власть отнюдь не выражали чаяния всех россиян. Иначе Гражданская война закончилась бы, надо полагать, значительно быстрее. Однако страна разделилась на два непримиримых лагеря, в составе которых находились и патриоты, и антипатриоты.

Взгляды белых патриотов нашли, по моей оценке, сконцентрированное выражение в высказывании генерала Деникина. «Счастье Родины я ставлю на первый план»⁸⁵⁵, — заявил он в январе 1920 года в Екатеринодаре, выступая перед представителями Донского и Кубанского казачества. А это период начала разгрома ВСЮР Красной Армией. За плечами оставались два с лишним года кровавой борьбы за счастье России с русскими людьми. В той страшной борьбе Деникин, многие другие офицеры-патриоты, помогли, в значительной степени своими ошибками, победить большевикам.

Победители, предав анафеме имя Антона Ивановича Деникина и ему подобных, вычеркнули их из списков патриотов России и лишили Отечества. Но сами они, пытаясь реализовать патриотический порыв в построении «царства Божия на земле», исторически проиграли.

Здесь-то и проявляется с особой силой трагизм Гражданской войны, расколовшей соотечественников на два непримиримых лагеря, разделив на долгие годы единую Отчизну на Советскую Россию, СССР и белую эмиграцию, русское зарубежье.

Военно-политические лидеры Белого движения, разрабатывая концепцию морального духа армии, не рассматривали идею патриотизма в качестве абстракции. Они преломляли ее сквозь призму необходимости доведения ее до ума и сердца каждого белого воина через систему воспитательного воздействия. Наиболее четкие установки в данной связи изложены в речах и приказах генерала Деникина. Они публиковались в периодике белого Юга России, насчитывающей более 100 газет и журналов⁸⁵⁶. Контент-анализ, факторный анализ и текстологический анализ означенных выше трудов генерала⁸⁵⁷ привели к ряду суждений обобщающего характера.

Деникин, рассматривая идею патриотизма как органическую составляющую концепции морального духа Белой армии и его укрепления, полагал, что данная идея может войти в плоть и кровь каждого солдата и офицера только тогда, когда в войсках будет установлен строжайший правопорядок, базирующийся на законодательной основе.

Главком ВСЮР испытывал твердую убежденность, что должен соблюдаться принцип равной ответственности за совершенные преступления независимо от воинского звания и прошлых заслуг. Это должно подкрепляться настойчивой воспитательной работой среди офицеров и солдат по воспитанию чувства глубокого патриотизма, любви к «поруганной Родине, страдающей под гнетом большевиков». Причем, командиры обязаны проводить воспитательную работу целенаправленно и непрерывно. Они призваны разъяснять солдатам и офицерам значимость белой борьбы, постоянно напоминать о чувстве патриотического долга перед «истерзанной Родиной».

Согласно взглядам Деникина, в Белой армии, как в армии русских патриотов, недопустимы митинговщина и политиканство. Войска должны быть отгорожены от партийно-политических битв, так как именно политика «уже сгубила армию в 1917 году»⁸⁵⁸.

Генерал посчитал, что личный состав частей и соединений не может привлекаться для разрешения споров, возникающих в отношениях собственности, ибо в таком случае офицеры и солдаты разлагаются, престают быть законопослушными.

В подобной обстановке идея патриотизма распыляется в таких политических деяниях армии, когда вооруженное насилие применяется в интересах какого-либо класса, а не в интересах народа, угнетенного большевизмом.

Главнокомандующий ВСЮР обосновал необходимость насаждения в частях и соединениях высокого уровня правопорядка. Недопустимы бессудные расстрелы и другие репрессии. Приговоры должны выносить только военно-полевые суды, а затем утверждать старшие начальники. Особую суровость необходимо проявлять к тем, кто встает на путь бесчинств по отношению к местному населению, а также и к дезертирам.

Как видно, позиции Деникина изложены в системе координат здравого смысла. Учтен опыт военного строительства в царской России, а также и специфика Гражданской войны.

Однако исторические реалии, а именно обвальное разложение деникинских войск в 1919 г., превратили здравые мысли генерала в пустую декларацию. Деникин, в конечном итоге, в решении вышеозначенной проблемы пришел исключительно к репрессивным мерам, проводившимися, как правило, постфактум⁸⁵⁹.

Таким образом, белые вожди, белые офицеры и солдаты, в подавляющем своем большинстве, — патриоты России. В понимании «Россия» они вынесли за скобки такие категории, как «большевизм», «советская власть», «социализм». Признавая их реальность, они страстно ненавидели данные явления и никогда не отождествляли их с понятием «русский народ».

Но, в то же время, воевали с русским народом, принося ему огромные страдания. Собственно говоря, как и их непримиримые противники — красные вожди, красные командиры и бойцы.

Идея необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках. Военно-политические лидеры Белого движения, подобно своим противникам полагали, что идея, изложенная выше, сможет материализоваться лишь тогда, когда в ней переплетутся в тесном диалектическом единстве и меры убеждения, и меры принуждения. Однако на этом сходство, пожалуй, заканчивается и начинаются различия.

Действительно, и Красная армия, и белая армия пережили романтический период добровольчества. Но красные быстро избавились от такой революционной эйфории (май 1918 г.).

Белые не имели эйфории добровольчества. Это была суровая необходимость, что выше в монографии доказано. И период добровольчества, как монопольный способ комплектования армии, просуществовал у белых дольше, чем у красных. Фактически до конца 1918 г. По замечанию генерала Деникина, «с конца 1918 года институт добровольчества окончательно уходил в область истории, и добровольческие армии Юга становятся народными, поскольку интеллектуальное преобладание казачьего и служилого офицерского элемента не наложило на них внешне классового отпечатка»⁸⁶⁰.

Кроме того, белая армия, изначально сформированная как офицерская, несмотря на последующие призывы солдат оставалась до конца войны армией, в которой офицеры составляли исключительно большую прослойку. Например, Л.М. Спирин утверждает (без указания источника), что в армии генерала Деникина служило в 1919 г. 50 тысяч офицеров⁸⁶¹.

Считаю, что более точные данные приводит современный исследователь В.П. Федюк — 25 – 30 тысяч офицеров⁸⁶². Даже, если ВСЮР располагали к 15 февраля 1919 г., по данным советских источников, 113 тыс. штыков и сабель (с учетом Донской армии)⁸⁶³, то соотношение офицеров и «нижних чинов» составляло 1: 3,7. Если не учитывать личный состав Донской армии (более 52 тыс. штыков и сабель⁸⁶⁴), то тогда соотношение составит примерно 1:2.

Здесь, конечно, не соотношение офицеров и «нижних чинов» времен Добровольческой армии, выступившей в Первый Кубанской («Ледяной») поход (2:1), однако оно позволяет сделать следующий вывод: соизмеримо с общей численностью личного состава вооруженных сил количество офицеров в белой армии было значительно выше, чем в армии императорской России (примерно 1:4,2). Это притом, что даже белые полки, имевшие в названии слово «офицерский», таковыми в чистом виде уже не являлись.

Большая офицерская прослойка, помноженная на принцип добровольчества в комплектовании белой армии в период ее генезиса, привела к тому, что воинская дисциплина в частях и подразделениях приняла специфический характер, если ее сравнивать с воинской дисциплиной царской армии. Многие офицеры состояли в должностях рядовых, что меняло характер взаимоотношений начальников и подчиненных. Получалось так, что после притока добровольцев капитан был рядовым, а поручик — командиром роты.

Но совершенно недопустимо, — считал генерал Деникин, — менять начальников по прибытии. Белые волонтеры, доблестно сражавшиеся в боях, не всегда могли беспрекословно повиноваться командирам и начальникам в период мирных передышек. Добровольцы были прикреплены к армии морально, а не юридически.

Нельзя не отметить и того, что конкретная обстановка создавала своего рода «служебный иммунитет» тем начальникам, которые имели огромный личностный авторитет у белых волонтеров. Это вносило определенную специфику во внутренний уклад жизни Добровольческой армии⁸⁶⁵.

Надо отметить прозорливость военно-политических лидеров белого движения, которые смогли учесть изложенные выше обстоятельства и внести коррективы в общую концепцию воинской дисциплины как неотъемлемой части морального духа армии.

Данные коррективы материализовались тогда, когда командующий Добровольческой армией генерал Деникин окончательно внедрил в армию воинские уставы армии царской России с изменениями, продиктованными конкретно-исторической обстановкой:

— офицеры обращаются к подчиненным на «Вы», а те титулуют их по чинам;

— отменяется постановка «во фронт»;

— разрешается нижним чинам посещение, без всяких ограничений, общественных зрелищ, а также езда в трамваях, курение на улице, при условии строжайшего отдания чести⁸⁶⁶.

Кроме того, Деникин уровнял в правах гвардейских и армейских офицеров, решив застарелую проблему царской армии⁸⁶⁷.

Необходимо подчеркнуть, что дальнейшие коррективы в общую концепцию воинской дисциплины как неотъемлемой части морального духа армии белым вождям пришлось внести после того, как состоялся переход к мобилизации офицеров. Приказом №64 от 25 октября 1918 г. в ряды Добровольческой армии призывались все штаб⁸⁶⁸ и обер-офицеры⁸⁶⁹ в возрасте до 40 лет.

Тем из них, кто «освободился из армии» (по истечении срока «контракта»), предписывалось «или покинуть территорию ея в семидневный срок, или подвергнуться вновь обязательному призыву…». А приказом №246 от 7 декабря 1918 г. отменялись четырехмесячные сроки «контракта» и теперь служба становилась обязательной⁸⁷⁰.

Для строевого офицерства Добровольческой армии такие приказы не имели значения, так как у большинства из них «твердо сложилось убеждение в необходимости обязательной службы»⁸⁷¹. Но для офицерства, проживавшего в тех районах и городах Юга России, которые предстояло занять ВСЮР в 1919 г., обязательная служба в рядах белой армии ставила перед выбором, на чьей быть стороне в Гражданской войне и, безусловно, повлияла на рост притока офицеров в армию.

Да и идейная убежденность в правоте Белого дела, в необходимости борьбы с большевизмом у мобилизованных офицеров была, по оценке генерала Деникина, меньшей, нежели у офицеров-первопоходников⁸⁷².

Кроме того, и это представляется чрезвычайно важным, среди офицеров все больше стала ощущаться дифференциация по значимости вклада в белую борьбу. Белогвардейский журналист Раковский образно отмечал то, что армия разделилась «на князей, княжат и прочую сволочь»⁸⁷³. «Княжата» считали мобилизованных офицеров «подневольниками», которые при большевиках «прятались в подвалах» и не любили их, и наоборот. Здесь крылись истоки будущего разложения офицерства.

Следует констатировать, что командование белых, рассматривая воинскую дисциплину как стержневую проблему в сфере морального духа армии и его укрепления, стремилось к определенной демократизации взаимоотношений между военнослужащими и утверждению принципов социальной справедливости.

Подобное способствовало тому, чтобы в идее необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках рельефно вырисовывалась доминанта убеждения. Контент-анализ и факторный анализ относительно большого массива приказов главкома ВСЮР за 1919 г., сохранившихся в РГВИА и ГАРФ⁸⁷⁴, показывает, что ключевые словосочетания⁸⁷⁵ встречаются примерно в 77% площади, занимаемой текстом, имеющим отношение к проблемам воинской дисциплины⁸⁷⁶. Причем, налицо апелляции к сознанию «господ офицеров».

Однако и аспектам принуждения нашлось место в определении сущности и содержания идеи необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках. Это естественно, ибо военная история наглядно проиллюстрировала аксиому: нет в мире армий, в которых бы не применялись меры принуждения в целях дальнейшего укрепления воинской дисциплины и, соответственно, — морального духа. Тем более, в боевой обстановке.

Между тем, по сравнению с концептуальными построениями красных вождей по проблеме, означенной выше, в концепции военно-политических лидеров Белого движения имелись отличия.

Во-первых, острие репрессии направлялось на дезертиров и уклонистов. Разведка советского Южного фронта совершенно справедливо оценила резкое падение дисциплины, рост дезертирства и числа перебежчиков как показатель прогрессирующего разложения противостоящей войсковой группировки противника ⁸⁷⁷. К лету 1919 г. на территориях, подконтрольных ВСЮР, в социальной психологии выкристаллизовалась тенденция — явное нежелание воевать. Из каждых 100 мобилизованных 2-3 человека расстреливались «за большевистскую агитацию»⁸⁷⁸. Причем, дезертирство не прекращалось даже в период наибольших военных успехов главкома ВСЮР в августе – сентябре 1919 г⁸⁷⁹. Как итог, в начале 1920 г. ни одну мобилизацию главкомом ВСЮР не провел.

Во-вторых, повергались жестоким репрессиям и перебежчики на поле боя. Например, в полку Дроздовского во время Второго Кубанского похода «обозные»⁸⁸⁰ случайно наткнулись на один из отрядов белых. Приняв их за красных, сразу же сдались им с криком: «Кадеты⁸⁸¹ нас силой забрали» За эту подлость, пишет генерал Б. Казанович, «они были порублены на месте»⁸⁸² (заметим, без суда). Но, несмотря на жестокие меры к перебежчикам, их количество не уменьшалось. В воспоминаниях барона Врангеля зафиксирован факт массовой сдачи в плен полков 6 пехотной дивизии в боях 15-17 мая 1919 г. под Царицыном⁸⁸³.

Между тем, и у красных положение дел в данной сфере было не лучше. По данным Г.К.Орджоникидзе, из Красной армии в Добровольческую армию в конце 1918 г. «переходили целыми полками»⁸⁸⁴.

Представляется целесообразным в данной связи высказать суждение следующего порядка. Переходы из белых в красные, из красных в белые, в зеленые, имели место всю Гражданскую войну. Это характеризует: политическую и морально-психологическую неустойчивость войск противоборствующих сторон; с точки зрения военной психологии, подтверждает, что войска с обеих сторон комплектовались из одного человеческого материала. Подобное характерно именно для Гражданской войны.

В-третьих, не избежали репрессий и бывшие офицеры армии царской России, которые, хотя бы маленький промежуток времени, но служили в Красной армии. Изучение протокола собрания офицеров генерального штаба Добровольческой армии, на котором обсуждался вопрос о возможности приема в ее ряды вышеупомянутой категории офицеров, позволил установить небезынтересные детали. Собрание, в котором, кстати, не участвовали генералы Алексеев⁸⁸⁵, Романовский⁸⁸⁶, Деникин⁸⁸⁷, постановило: данные офицеры могут приниматься в Добровольческую армию на общих основаниях. Им предоставляется возможность реабилитировать себя.

Генерал Деникин наложил резолюцию следующего содержания: «Не согласен, преступное деяние, предусмотренное уголовным законом, подлежит полевому суду»⁸⁸⁸.

В приказе №148 от 14 ноября 1918 г. главком Добровольческой армией констатировал, что, к большому стыду и позору русского офицерства, много офицеров, даже в высших чинах, служат в рядах Красной армии. Деникин подтвердил, что никакие мотивы не могут служить оправданию такому поступку: «Ведя смертный бой с большевиками, в провокаторах не нуждаемся», а всех, кто безотлагательно не оставит ряды Красной армии, «ждет проклятие народа и полевой суд Русской армии суровый и беспощадный»⁸⁸⁹.

Причем, отношение к офицерам, служившим в Красной армии и сдавшимся в плен, являлось неоднозначным. Бывшие офицеры, взятые в плен в бою, могли отправляться в контрразведку, их даже казнили «за измену Родине». И чем выше являлся чин взятого в плен, тем боле строгое применялось наказание. Так, был казнен бывший генерал Станкевич⁸⁹⁰, отправлен в контрразведку бывший Генерального штаба полковник М.П.Строев, служивший в штабе Буденного⁸⁹¹, разжалован в рядовые и направлен в 83 пехотный Сурамский полк бывший Генерального штаба генерал-лейтенант Л.М.Болховитинов⁸⁹².

В то же время такая практика, как показывает анализ источников и литературы, не носила систематического характера⁸⁹³. Видимо, оно в значительной степени обусловливалось тем, что, по данным Деникина, 70% сдавшихся офицеров и поставленных в строй белых частей, сражались хорошо. Правда, 10% пользовались первыми же боями, чтобы перейти к красным⁸⁹⁴.

Характерно, что в период Первого Кубанского («Ледяного») белые волонтеры офицерам, служивших красным, и попавшим в плен «плевали им в лицо». Но казнили не всегда. Вот что поведал потомкам генерал Деникин: «У дома, отведенного под штаб, на площади, с двумя часовыми-добровольцами на флангах, стояла шеренга пленных офицеров-артиллеристов квартировавшего в Лежанке большевистского дивизиона.

Вот она новая трагедия русского офицерства!..

Мимо пленных через площадь проходили одна за другой добровольческие части. В глазах добровольцев презрение и ненависть. Раздаются ругательства и угрозы. Лица пленных мертвенно бледны. Только близость штаба спасает их от расправы.

Проходит генерал Алексеев. Он взволнованно и возмущенно упрекает пленных офицеров. И с его уст срывается тяжелое бранное слово. Корнилов решает участь пленных:

— Предать полевому суду.

Оправдания обычны: «не знал о существовании Добровольческой армии»... «Не вел стрельбы»... «Заставили служить насильно, не выпускали»... «Держали под надзором семью»...

Полевой суд счел обвинение недоказанным. В сущности не оправдал, а простил. Этот первый приговор был принять в армии спокойно, но вызвал двоякое отношение к себе. Офицеры поступили в ряды нашей армии.

Помню, как в конце мая в бою под Гуляй-Борисовкой цепи полковника Кутепова, мой штаб и конвой подверглись жестокому артиллерийскому огню, направленному очевидно весьма искусной рукой. Иван Павлович (Романовский — Г. И.), попавший в створу многих очередей шрапнели, по обыкновению невозмутимо резонерствует:

— Не дурно ведет огонь, каналья, пожалуй нашему Миончинскому не уступить...

Через месяц при взятии Тихорецкой был захвачен в плен капитан —командир этой батареи.

Взяли насильно... хотел в Добровольческую армию... не удалось.

Когда кто-то неожиданно напомнил капитану его блестящую стрельбу под Гуляй-Борисовкой, у него сорвался, вероятно, искренний ответ:

— Профессиональная привычка…

Итак, инертность, слабоволие, беспринципность, семья, «профессиональная привычка» создали понемногу прочные офицерские кадры Красной армии, подымавшие на добровольцев братоубийственную руку»⁸⁹⁵.

Постепенно отношение к офицерам, попавшим в плен в числе личного состава Красной армии, все более смягчалось⁸⁹⁶.

В целом, массовых репрессий против офицеров, служивших какое-то время в Красной армии, не проводилось. Это, в какой-то степени, детерминировалось, по моему разумению тем обстоятельством, что таких офицеров было все-таки достаточное количество. К концу 1917 г., после ликвидации общероссийской власти и единого фронта, русское офицерство оказалось разделенным не только политически, но территориально: основная часть офицеров находилась на фронтах; немного меньше по численности — внутри России; менее 10% — за границей⁸⁹⁷.

Им всем приходилось делать политический выбор в разгоравшейся Гражданской войне. В итоге, большое количество офицеров, руководствуясь в своем решении различными мотивами, связали свою судьбу с Красной армией⁸⁹⁸. Всего с 12 июля 1918 по 15 августа 1920 гг. в Красную армию призвали 48409 бывших офицеров, 103339 военных чиновников, 13949 врачей и 26766 чел. младшего медперсонала, то есть 72697 лиц в офицерских и классных чинах⁸⁹⁹.

Вообще, по последним данным, фигурирующим в отечественной историографии, из общего числа 276 тыс. бывших царских офицеров около 62 % воевало в белых армиях, 15-20 % — в Красной Армии, 5-6 % — в армиях новообразованных государств, и немногим более 10% — не участвовало в Гражданской войне. В огне погибло 85-90 тыс. офицеров. Свыше 60% этого числа падает на белые армии, свыше 10 % — на Красную армию, 4-5% на национальные и 22-23 % — на жертвы антиофицерского террора. В белой эмиграции оказалось примерно 70 тыс. офицеров. В Советской России осталось в общей сложности 110 тыс. офицеров⁹⁰⁰.

В данном контексте, трагедии русского офицерства — расслоения на белых и красных, то есть «своих» и «чужих» в годы русской Гражданской войны, войны братоубийственной, нельзя обойти молчанием следующий факт. Стоявшие еще в годы Первой мировой войны в одном строю армии царской России, офицеры (бывшие сослуживцы), разойдясь по разные стороны баррикад, проявляли по отношению друг к другу, как показывает анализ документов⁹⁰¹, в том числе и архивных⁹⁰², письменных свидетельств очевидцев событий⁹⁰³, а также и современный уровень накопления исторических знаний⁹⁰⁴, не просто неприязнь, а жестокость.

Здесь наглядная иллюстрация звериного характера русской Гражданской войны. Думается, что сегодня историки призваны осмыслить, почему столь небывалая жестокость, вырвавшись из потаенных глубин человеческой психики, приобрела в годы революции и Гражданской войны поистине характер проклятия Божьего, которое по-прежнему и сегодня висит над Державой Российской.

Однако пока что здесь вопросов возникает больше, нежели дается ответов. Не строю иллюзий и я, что дам на столь сложные вопросы исчерпывающие ответы. Это вообще не под силу одному исследователю. Между тем, есть необходимость исследователям обменяться мнениями в дискуссионном ключе по следующей проблеме: почему бывшие царские офицеры, попав в безумие братоубийства, стали не просто играть по правилам игры, предложенным конкретно-исторической обстановкой, но и проявлять здесь усердие?

Понимаю, что многие излагаемые положения могут вызвать не только дискуссию, но и полемику. По моему убеждению, в науке от полемики бывает значительно меньше пользы, чем от дискуссии. В современной России, полемика в исторической науке — путь к чрезмерной политизации и печально известной идеологической конфронтации. Увы, это все проходили наши предшественники в советский период. А родившиеся тогда негативные последствия в особых комментариях не нуждаются…

Позволю заметить лишь следующее: слишком прямолинейным станет выглядеть объяснение конфронтационности общественного сознания россиян в 1917 – 1920 гг. «спецификой классовой борьбы», одной из ключевых категорий марксизма-ленинизма, претендующей на объяснение анатомии всех социальных явлений. В нее не вписываются зверства всевозможных банд на Украине в 1918 – 1920 гг. Бандитские атаманы выдвинули лозунг, отрицающий универсальность объяснения бед Гражданской войны с позиций классового подхода: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют».

И аспект убеждения, и аспект принуждения в идее необходимости использования в целях укрепления морального духа армии достижения высокого уровня воинской дисциплины и правопорядка в войсках белых имели место. Они переплелись в тесном диалектическом единстве.

Но белые, в отличие от красных, в своих концептуальных построениях не канонизировали меры принуждения, а именно — смертную казнь в качестве универсального средства достижения поставленной цели и решения задач в сфере укрепления морального духа армии. Отсутствие подобной канонизации, не мешало широкому применению смертной казни.

Таким образом, военно-политические лидеры Белого движения в концепции морального духа армии и его укрепления учли специфические условия, диктовавшиеся братоубийственной Гражданской войной. Как следствие, они внесли в нее существенные коррективы. Между тем, связь времен не нарушалась. Ядром концептуальных построений белых вождей по проблеме, означенной выше, оставались наработки предшественников, творивших в конкретно-исторической обстановке, имевшей место в России императорской. Данные наработки адаптировались применительно к конкретно-исторической обстановке.

***

Концептуальное видение проблемы морального духа Красной армии и его укрепления в большевистском измерении довольно сложно и противоречиво. Здесь неизгладимый отпечаток наложила конкретно-историческая обстановка. Многие благие пожелания Ленина, Троцкого и их соратников на практике реализовывались с точностью до наоборот. Подобное стало возможным, в значительной степени, и потому, что большевистский политический режим в военном строительстве резко прервал связь времен — нарушил принцип преемственности идей в развитии.

Несмотря на то, что на нарушение связи времен в военном строительстве РКП (б), как правящую политическую партию, толкнули суровые реалии революции и Гражданской войны, низвергшие многие умозрительные теоретические постулаты кабинетных теоретиков революционных потрясений. Тем не менее, нельзя не констатировать, что прерывание преемственности идей в развитии детерминировано, в большой мере, личностным фактором.

Революционный нигилизм вождей большевиков, слепая вера в мессианскую идею мировой революции, культ исключительной классовой ненависти, — условия, способствовавшие тому, чтобы концептуальное видение проблемы морального духа Красной армии, его укрепления в большевистском измерении приняло именно такой вид, какой раскрыт в монографии.

Основными звеньями рассматриваемой концепции являются:

1.Осознание огромной значимости морального духа Красной армии для достижения полной победы над классовым врагом, а также необходимости новых подходов в армии нового типа к формированию концепции морального духа и выработке путей его укрепления.

2. Понимание комплексного характера проблемы.

3. Выделение в комплексе проблемы основных составляющих, в рамках которых будет, главным образом, она решаться в целом:

— общие проблемы военного строительства как составная часть формирования новой российской государственности, аналогов которой еще не имелось в истории мировых цивилизаций;

— дальнейшее развитие теории мировой революции;

— теоретическое обоснование значимости и выработка основ организации партийно-политической работы в Красной армии;

— обязательность настойчивого разъяснения социальной значимости цели, ради которой Красная армия создана, святости и благородства задач, решаемых ею;

— выделение в теоретическом основании концепции морального духа Красной армии и его укрепления такой важной составляющей, как патриотизм в диалектическом единстве с пролетарским интернационализмом; введение, в данной связи, в политический оборот новой дефиниции — «социалистическое Отечество» и наполнение ее качественно новым содержанием, жестко детерминированным классовым подходом к оценке событий и явлений;

— понимание силы убеждения, привитие сознательного отношения к воинскому долгу, которое, в конечном итоге, резко девальвируется культом насилия и репрессий как универсального средства укрепления морального духа бойцов и командиров Красной армии.

Вооруженные силы Белого дела формировались в сложной обстановке, сложившейся в России в коне 1917 г. вследствие революционных потрясений. Главное заключалось в том, что принципы военного строительства, неоднократно проверенные общественно-исторической практикой в условиях императорской России, не могли быть механически экстраполированы на Юг России, призванный стать эпицентром формирующегося Белого движения. Процесс генезиса Добровольческой армии породил явления, могущие расцениваться в качестве военно-исторических феноменов:

— принцип добровольчества как основополагающий принцип военного строительства на белом Юге России;

— исключительно офицерский состав белых волонтеров;

— неодноцветная палитра идейных убеждений тех, кого вскоре станут именовать белогвардейцами, у которых монархическая доминанта в менталитете (в ее чисто российском понимании) являлась не всегда ведущей;

— пестрота социального состава белых волонтеров, в которой отразились в сложной форме все реалии российского общенационального кризиса, обострившегося до предела в годы Первой мировой войны и закономерно разразившегося революцией 1917 г.;

— сложность морально-психологического состояния добровольцев, в котором самым причудливым образом сходились и уживались высокие нравственные качества и низменные инстинкты, присущие людям. Именно поэтому уже в процессе генезиса Добровольческой армии сформировались тенденции, потом легшие в основу причин как громких побед, так и сокрушительных поражений Белого движения в братоубийственной Гражданской войне.

Военно-политические лидеры Белого дела с первых дней формирования вооруженных сил стали уделять самое пристальное внимание разработке концепции морального духа армии и его укрепления.

Здесь они удивительным образом сходятся во взглядах со своими непримиримыми противниками — вождями правящей большевистской партии. Белые генералы, подобно своим визави, осознали огромную значимость морального духа армии для достижения полной победы над противником. Более того, они пришли к пониманию того, что здесь необходимы новые подходы к решению всего комплекса проблем в сфере, означенной выше, и того, что незыблемыми основами разработки концепции морального духа армии и его укрепления по-прежнему остаются идеи патриотизма и крепкой воинской дисциплины.

Однако на этом сходство во взглядах двух непримиримых противников на рассматриваемую проблему заканчиваются.

Специфика формирования вооруженных сил Белого движения в значительной степени обусловливала и особенности взглядов его военно-политических лидеров на проблему морального духа армии и его укрепления. Хотя и принцип преемственности идей в развитии в данной связи белыми вождями был сохранен, но серьезные коррективы в концептуальные построения по проблеме, означенной выше, были внесены.

Причем, данные коррективы коснулись, главным образом, внутреннего содержания составляющих концептуальных построений военно-политических лидеров по проблеме морального духа армии и его укрепления, а именно — идеи патриотизма и крепкой воинской дисциплины. В данные базисные идеи были внесли следующие коррективы:

1. Необходимость спасения России, гибнущей под «игом большевизма». Следовательно, идея патриотизма стала преломляться сквозь призму борьбы с внутренними врагами. Причем, не с врагами-бунтовщиками типа Стеньки Разина (который тоже, кстати, посягал на основы государства), а врагами, захватившими власть и заложившими основы новой государственности.

2. Задача обоснования целесообразности помощи в белой борьбе в виде иностранной военной интервенции и того, что сложившееся положение не грозит суверенитету Отечества.

3. Наполнение сущности и содержания категории «воинская дисциплина» новым содержанием с учетом того, что:

—ядро белой армии составляли офицеры, занимавшие довольно часто должности рядовых;

— реалии, порожденные революцией, вынудили внести коррективы в общевоинские уставы, действовавшие в армии России императорской (суть изменений — демократизация взаимоотношений между военнослужащими);

— принцип комплектования армии на основе добровольчества сменился, в конечном итоге, принципом воинской обязанности.

Раздел 7

КТО ЖЕ КРИКНЕТ «В АТАКУ, УРА!»? ОРГАНИЗАЦИОННАЯ СТРУКТУРА УКРЕПЛЕНИЯ МОРАЛЬНОГО ДУХА КРАСНОЙ И БЕЛОЙ АРМИИ

Специфические условия складывания организационной структуры укрепления морального духа у красных. Основные субъекты структуры. Специфические условия складывания организационной структуры укрепления морального духа у белых. Основные субъекты структуры.

И комиссары в пыльных шлемах

Склонятся молча надо мной…

Б. Окуджава

Генерал Дроздовский твердо

Вел свой полк вперед, вперед…

Из марша Дроздовского полка

Опыт военной истории учит: любое государство прикладывает большие усилия, чтобы создать в вооруженных силах структуры, отвечающие за организацию деятельности по укреплению морального духа войск. Не явились исключением красные и белые в безумии братоубийства Гражданской войны. И у тех, и других складывалась и утверждалась определенная организационная структура, отвечавшая за состояние морального духа личного состава соединений и частей.