Салме – невеста звезды

Девушка Салме (Салве) в народных песнях также вылупилась из чудесного яйца, которое однажды снесла курица. К ней стали свататься Солнце, Месяц и старший сын Полярной звезды («Северного гвоздя»). Но Салме отказывает Солнцу, которое портит посевы в засуху; у Месяца же слишком много обязанностей – он должен рано вставать, а по ночам следить за всем, что происходит. Салме выбирает сына Звезды за его скромный нрав и постоянство – ведь он не передвигается по небосклону. Тот обещает спрятать Салме в заоблачных высях, превратить в вечернюю зарю.

Как и у финнов, миф о небесной свадьбе возник у эстонцев под влиянием балтских соседей: у литовцев небесная невеста именуется дочерью солнца – Саулес дукта.

Миф о созвездии Большой Медведицы у эстонцев отличался от мифов других финно‑угорских народов, усматривавших на звездном небе гигантского лося и охотника‑преследователя. По версии древних эстонцев, Большая Медведица – это телега с хозяином, в которую вместе с быком впряжен волк. Волк тащит воз в наказание за то, что некогда съел одного из быков, запряженных в телегу.

Эстонцы, народ древней земледельческой культуры, определяли по созвездиям время начала полевых работ: когда Сито (Плеяды) и Цеп поднимались на определенную высоту, нужно было идти на молотьбу (о том, как сито стало созвездием, рассказывается в марийском мифе, о котором будет сказано ниже). Млечный путь эстонцы, как и другие финно‑угры, именовали «Дорогой птиц». По ширине Млечного пути предсказывали, будет ли зима снежной, а урожай – обильным.

Боги и духи

Скудные отрывочные сведения о пантеоне древних богов эстонцев можно почерпнуть в средневековых источниках. Древнее общефинское обозначение небесного божества – Юмал(а) – сохранилось у эстонцев как наименование небесных духов; так же именовались высшие существа у ливов, води, вепсов. Сохранились представления о юмал как о духах‑покровителях: Маа юмал покровительствовал пахоте («Бог земли»), Террид юмал был «Богом зерна». Перед сенокосом приносили куриную лапку в жертву Вии юмал – «Богу воды» (или Ветэ‑Эма – «матери воды»), чтобы он не намочил сена. Верили также в Коду юмал – «домовых богов», и даже Обесте юмал – «Бога лошадей». Возможно, язычники почитали богов в виде деревянных идолов – пуу юмал : изображение духа плодородия Пеко (о котором еще пойдет речь) именовалось Пеко юмал . Низшие духи именовались вайм : многочисленные верования связаны с лесными духами – метсаваймами и водяными – вееваймами . Тем же словом эстонцы обозначали и душу человека.

Главой пантеона считался небесный бог Уку, родственный карело‑финскому Укко. У него были те же эпитеты – он именовался Ванатаат («Старый дед»), Ванаиса («Старый отец»), Тэватаат («Небесный дед»). Культ Уку, «деда» и «отца», был, соответственно, связан и с почитанием предков. Подобно прочим громовержцам (в том числе и литовскому Перкунасу), он поражал громом злых духов, которые могли спрятаться от него только в воде. Известны были и персонификации грома – Пикне, Пиккер, Эйке («Старший»), Тыу.

Как и в карело‑финской мифологии, супругой небесного бога была Мать‑Земля, Маа‑Эма. Во время сева и грозового дождя («дождь Старшего»), по народным верованиям, она зачинала урожай. Эстонцы верили и в многочисленных духов – покровителей урожая. На юге Эстонии эти духи именовались «отцами» и «матерями» или «старшими» (вана), на севере – халдья , общим для эстонцев и финнов наименованием духов‑хозяев. У ливов также существовали представления об отце и матери поля – нурмеезя и нурмеимя , у води – об отце и матери Земли – ма изянтет и ма эмянтет . Антропоморфным воплощением плодородия полей у эстонцев был Пеко. Особая хозяйка была и у травы: ее именовали муруейт («травяная старуха»).

Верили эстонцы (как и прочие финно‑угры) и в других матерей стихий: таковы Мать воды Ветэ‑Эма (и подводные девы – русалки веенейтси ), Мать огня Туле‑Эма, Мать ветра Туули‑Эма, Мать бури Марум‑Эма. Ветры, особенно вихрь, считались демоническими существами: у эстонцев‑сету существовало поверье, что Бог превратил в вихрь чертова сына. Самая большая река Эстонии зовется Эмайыги – «Мать‑река».

Хозяевами водной стихии и рыб, наряду с водяными вееваймами, у эстонцев были Кала‑Тонт, Кала‑Вайм («Дух рыб») и Кала‑кунингас («Царь рыб»). Эстонский водяной царь наделялся чудесными способностями: он сам мог удить рыбу, сидя не в настоящей, а в каменной лодке (каменная лодка – атрибут бога‑демиурга в мифах о творении), мог также настолько пленить волшебной музыкой, что зачарованные слушатели падали в море. Водяной имел вид человека, но во рту у него были рыбьи зубы.

Многочисленные водные духи особо почитались прибрежными жителями‑ливами: отец и мать рыб, калаэзя и калаимя ; мать, отец и дети моря – мериимя, миериезя, миериласт . У водных духов есть свой скот – чудесные голубые коровы. Духи довольствовались малыми приношениями – достаточно было оставить им мелкие серебряные монеты или просто поскоблить серебряный предмет.

Духи леса – эстонские метсаваймы и метсатонт – были покровителями лесных обитателей. У вепсов почитались мецижанд – хозяин леса (он представал иногда в облике великана метсихине ) и веденижанд – хозяин поля, а также маижанд и маэмаг – хозяева земли; кроме того, водяной ведехине и Туржас (у карел – Турсас) – покровитель подводных стад. Лешему нужно было приносить в жертву первую долю собранных ягод, грибов, трав, дичи, пастухи же всегда считали первую задранную медведем корову или овцу жертвой хозяину леса.

Но более всего вепсы, почитали «хозяев» хлева – ведь скот был основой благополучия этого народа (таким же почитанием пользовались хлевные духи у карел, северных финнов, ижоры, води). Хозяина хлева представляли в виде старичка маленького роста – иногда у него была старушка‑жена, дети; но часто он появлялся в хлеве в облике хтонических животных – лягушки, змеи, крысы. Закрывая скот на зиму в хлеву, хозяйка раскладывала по углам кусочки хлеба, завернутые в красные тряпицы (чтобы скот был краше) и приговаривала: «Хлевный хозяюшко, хлевная хозяюшка! Ешьте, пейте! Караульте наших пегих телят, черных коров!»

Домовые духи эстонцев, как и прочих народов, могли приносить добро в дом или вредить нерадивым хозяевам и насмешникам. Таковы эстонские муру‑эйт , хозяин дома и двора, кратт (у финнов известен домовой кратти ) и овинный тонт (карельский тоннту ), а также духи очага или очагового огня – писухянд . Огонь наделялся очистительной силой: заболевший лихорадкой, которую представляли ведьмой, явившейся из Лапландии, должен был спрятаться в печь или перепрыгнуть через огонь. Почитанием пользовался и дух бани – саунатаат («банный дед»). Домовым духам следовало жертвовать первинки – первый глоток пива, первый кусок хлеба.

Духи умерших в поверьях эстонцев (как и в карело‑финских мифах) обитали в подземной стране Манала или Тоонела, Хииела (напоминающей об общефинском обозначении культового места и кладбища – хийси). Воплощение смерти – Мана или Калм (Калма у финнов), дух преисподней мардус , чей голос (а также таинственный шум в доме, звуки прядения или пение сверчка) предвещал смерть (такие же поверья о маррасе есть у финнов). Опасен был и луупайнайа – дух умершего, насылающий смертельную болезнь. Все эти духи могли именоваться в эстонском фольклоре «патанами» – язычниками, ибо представления о них восходили к дохристианским временам. Вместе с тем считалось, что души предков возвращаются в свои дома в ноябре – месяце умерших (вспомним о карело‑финском празднике кекри); для них готовили стол и топили баню.

Общим финно‑угорским оказывается и миф о северном сиянии, сохранившийся в фольклоре Южной Эстонии: Вирмалайсет – это огненные духи или души умерших, сражающиеся духи. По северному сиянию предсказывали изменение погоды (холод, осадки), а также бедствия – войну, голод, особенно если сияние имело красный оттенок.