XV или XVI века, на Европу обрушился вал лихорадочной сверхдеятельности -- в

науке, музыке, литературе, театре, в политике и торговле, и с тех пор эта

активность так никогда и не затухала. Изобретатели в силу своей природы более

готовы к риску, более враждебны статус-кво, более склонны расстраивать чужие

планы. Поэтому у них больше шансов преуспеть в обществе, которое либо не знает

должного почтения к авторитетам, либо предлагает на выбор ряд соперничающих

центров власти. Индивидуализм выразился не просто в изобретательности Запада,

но в многообразии путей, открытых для инноваторов.

Историки зачастую склонны упиваться многообразием прошлого и непригодностью

простых или монокаузальных моделей для его описания. В связи с возникновением

промышленной исследовательской лаборатории со всеми ее технологиями здесь

стоит отметить следующее. В Соединенных Штатах источники и формы промышленных

исследований были различны. Самым существенным в американском опыте

представляется возникшая как раз благодаря этому институциональная гибкость.

Не было даже попыток к созданию единой модели. Было множество причин для

создания лабораторий, и их формы были также многообразны. Именно это и

требовалось -- гибкость, которая позволяла особым потребностям различных

секторов хозяйства формировать подходящие для себя исследовательские

структуры.

Технологический рост как причина экономического роста

Существует давнишнее противопоставление различных источников инноваций.

Некоторые полагают, что технологический прогресс есть, по большей части,

результат научных исследований, направляемых только жаждой новых знаний.

Другие считают, что технологический прогресс есть реакция системы на нужды

людей, опосредуемая через рынки, которые обещают большое вознаграждение за

успешные инновации [Nathan Rosenberg, "How xogenous is Science?" chap. 7, in

Nathan Rosenberg, Inside the Black Box (Cambridge: Cambridge University Press,

1982)]. Некоторые историки видели в западной технологии естественную реакцию

на нужды и возможности, возникшие в результате заката феодализма, подъема

класса торговцев и капиталистов и экспансии торговли.

Мы уже подчеркивали как самую загадочную характеристику западного пути к

богатству длительное сохранение роста производства в геометрической

прогрессии. Приблизительно параллельно с ростом экономики шел столь же

продолжительный технологический подъем. В отличие от большинства других

случаев роста в геометрической прогрессии -- расширение знаний, по идее,

безгранично, так что рост технологий, как объяснение устойчивости

экономического роста на Западе, особенно привлекателен. В XX веке трудно

связывать эту устойчивость с усилением таких капиталистических институтов, как

автономность экономической деятельности, свобода торговли или права

собственности, поскольку тенденции были противоположными. События второй

половины XX века усиливают аргументы в пользу наличия причинно-следственных

связей между технологией и экономическим ростом, но совсем не обязательно,

чтобы в начальные периоды роста все обстояло точно так же, а равно нельзя

отсюда заключить -- что же здесь является причиной, а что следствием.

Запад явно выгадал от целого класса технологических достижений, которые

буквально создали собственные возможности развития, собственные отрасли

промышленности и даже представление потребителей о собственных потребностях. В

начале этих достижений мы обычно обнаруживаем относительно грубые устройства,

весьма ограниченно полезные вначале, но вместе с тем демонстрировавшие

плодотворность идеи и служившие как исходной точкой, так и стимулом для

длительного процесса дальнейшего технического развития. Обычно в начале был

явный разрыв в технологическом развитии, тогда как позднейшие события

протекали более плавно, так что их гораздо удобнее истолковывать как ответ на

экономические и социальные нужды.

История океанских кораблей, сделавших возможным открытие Америки, восходит к

парусникам с полным вооружением и с обшивкой вгладь, которые начали строить в

XV веке. Особая примечательность этого революционного достижения в том, что

корабелы использовали те же материалы и детали, что были доступны на

протяжении более пятнадцать столетий до этого, но никогда прежде не

использовались столь же эффективно. Эти первые корабли были только началом

длительного процесса. Они были не лучше, может быть, даже хуже, чем китайские

джонки того времени. Но если китайские джонки почти не изменились с XII по XIX

век, западные корабли прошли путь от каравелл Колумба до испанских галеонов

XVI и английских бригов XVIII века. Весь ход развития стимулировал рост

океанской торговли и подстегивался ее потребностями. В XIX веке на океанские

корабли поставили изобретенные Уаттом в XVIII веке паровые двигатели и обшили

их подешевевшей в XIX веке сталью.

Примерно так же -- начиная с довольно грубого воплощения идеи, через

длительный период развития, нередко с привлечением компонентов и материалов

других технологий -- шло развитие и на таких жизненно важных для

экономического роста Запада направлениях, как начатое в XVIII веке развитие

парового двигателя и станков с силовым приводом в текстильной промышленности;

начатое в XIX веке совершенствование наземного транспорта (железных дорог) и

сталеплавления (начиная с бессемеровского конвертера); начатое в XX веке

развитие антибиотиков, синтетических материалов, воздушного и автомобильного

транспорта, систем коммуникаций и компьютеров. Короче говоря, в начале каждой

главной ветви технического развития лежит возникновение круговой зависимости

между первоначальным коммерческим успехом и дальнейшим развитием, которое, в

свою очередь, оборачивается дальнейшими коммерческими успехами, и так далее.

Иными словами, истинно крупные изобретения создают поле для последующих

изобретений.

Для появления значительной части западных технологий достаточно было только

терпеливой технической работы, рутинно осуществляемой при возникновении

соответствующих хозяйственных потребностей. Однако такого рода работы рутинны

только потому, что они представляют развертывание уже существующего знания, а

происхождение самого знания редко бывает рутинным. В сельском хозяйстве

господствует эволюционное развитие, поскольку в такой старой отрасли нет

возможностей для большого числа революционных прорывов. Но значительная часть

агротехнологий своим рутинным возникновением обязана факторам, лежащим за

пределами сельского хозяйства. Например, использование в сельском хозяйстве

механической энергии было довольно-таки очевидным применением далеко не

очевидного парового двигателя. Позднее все более многочисленные и

многообразные сельскохозяйственные машины довольно естественно были оснащены

двигателями внутреннего сгорания, но в основе всего этого развития лежали не

столь уж простые достижения в производстве и обработке стали.

Технологические прорывы открывали новые экономические возможности, которые

сами по себе способствовали накоплению капитала и расширению торговли.

Экономические последствия делались заметными очень быстро, в результате

нормального хода хозяйственной деятельности, как и должно быть с рутинными

последствиями технологических достижений. Но в основных изобретениях не было

ничего рутинного. Глядя назад, всегда легко установить их место в более или

менее непрерывном потоке технологического развития, но при этом невозможно

предугадать точную природу, время и место очередного прорыва.

Есть основания считать, что западные технологии были тем самым рычагом,

который двигал вперед экономику, но есть равно убедительные основания

полагать, что роль рычага выполняли другие хорошо знакомые институты.

Экономический рост есть результат инноваций -- внедрения новых продуктов,

процессов и услуг, и хотя технологии жизненно важны для инноваций, не только в

них причина. Длительный прогресс научных и технических знаний не был бы

трансформирован в непрерывный экономический рост, если бы в обществах Запада

не царило общественное согласие, благоприятствовавшее повседневному

использованию нового. Кроме того. Запад предоставил изобретателям достаточную

свободу от политического и религиозного вмешательства, что не было обычным в

других обществах. Практические возможности для осуществления инноваций были

сильно децентрализованы, что сделал возможным другой экономический институт

Запада: свобода создавать новые предприятия и изменять старые, приспосабливая

их к решению новых задач.

Наконец, через рынки, в которых многие экономисты видят фундаментальнейший

экономический институт. Запад щедро вознаграждал успешные изобретения и

наказывал неудачников.

Как мешать инновациям

Западные технологии развивались в обстановке высокой автономности

политической, религиозной, научной и экономической сфер жизни. Можно ли

считать, что столь высокая степень автономности есть непременное условие

успешного применения технологий?

Мало кто из западных ученых оспорит утверждение, что значительная

независимость науки от политического или религиозного контроля существенно

важна для научного прогресса. Почти столь же ясно, что равная независимость

необходима и экономическому процессу переноса научных достижений в форму благ

и услуг.

Технологические возможности общества обречены на угасание, если контроль над

наукой и инновационной деятельностью переходит в руки политических или

религиозных властей, которые не только намерены контролировать последствия

технологического развития, но и могут ограничивать или направлять ход

экспериментальной работы. Во всех благоустроенных и упорядоченных обществах

государственная власть бывает предана идеалам стабильности, безопасности и

сохранения статус-кво. А это значит, что они совершенно не годятся на роль

направителей или покровителей активности, которая всегда порождает

нестабильность, ненадежность и изменения.

Мы часто недооцениваем драматичность, сопровождающую внедрение новой

технологии, поскольку изменения происходят неспешно и трудно понять, какие

именно изобретения были их непосредственной и явной причиной. Слишком легко

забыть, что чуть больше столетия назад средний европеец был неграмотным

деревенским жителем, который до самой смерти не покидал своей деревни и плохо

представлял себе мир за ее пределами. Вовсе не власть идей была причиной

урбанизации, распространения образования и установления контактов со всем

миром, а множество изобретений в области транспорта, связи и производства,

которые позволили, а точнее, даже принудили массы западного населения покинуть

мрак деревенской жизни ради огней больших городов.

Как и в области фундаментальных наук, первым условием появления этого

множества изобретений было то, что от политических или религиозных властей не

требовалось разрешения. Вполне возможно, что именно существование множества

национальных государств помешало властям остановить процесс инноваций.

Конечно, им сопротивлялись и неформальными методами, и с использованием

законодательства. Трудосберегающие машины ломали, а первые фабрики сжигали;

английский закон требовал, чтобы перед каждым автомобилем двигался кто-либо с

красным флажком в руках. Но хотя английские законы были против автомобилей,

французские, американские и германские были не против, и автомобильную

революцию не удалось сдержать даже в Англии.

В недавние годы и в Соединенных Штатах, и в Советском Союзе прошли дискуссии о

том, в какой степени государство способно контролировать инновации.

Возможности для контроля сейчас, пожалуй, больше, чем прежде, отчасти потому,

что свобода эмиграции сейчас не столь велика, как это было во времена

Стейнметца или Эйнштейна, а частично из-за того, что при определенного рода

научных экспериментах и в высокотехнологичных отраслях стали возможны такие

разрушительные аварии, что идея государственного контроля стала более

популярной. Но разумные политики должны признать, что пока мир политически

разделен, попытки управлять процессом инноваций могут замедлить его, но, в

конечном счете, не могут его прекратить. Джиннов по-прежнему будут выпускать

из бутылок, и те государства, которые будут способствовать этому, получат

преимущества над теми, кто попытается закупорить бутылку.

Заключение и предположения

Рост есть форма изменения. Изменение предполагает инновацию; западная

инновационная система преуспела потому, что возможности осуществлять и

использовать инновации были децентрализованы, успех щедро вознаграждался, а

неудачи сурово наказывались. Инновации и изменения означают ненадежность и

риск, поскольку мало найдется изменений, которые хотя бы нескольких людей не

ставили в тяжелое положение. И действительно, западная система инноваций

использовала несчастья, сопровождавшие изменения, для наказанья тех, кто не

смог держаться в ногу со временем.

Успех экономических инноваций определялся во многом теми же условиями, что и в

фундаментальной науке. По мере роста рыночного вознаграждения за успешные

инновации они стали прямой или косвенной целью множества предприятий.

Стимулами были скорее деньги, чем почести или личная удовлетворенность, но

сила мотивации была вполне достаточной. Исследовательские лаборатории

организовывались в строгом соответствии с разнообразнейшими обстоятельствами и

потребностями дела.

Поскольку коммерческие инновации предполагают сотрудничество специалистов в

области технологии, производства и сбыта, значительная часть соответствующих

организаций получила иерархическую структуру управления. Но, в отличие от

Советского Союза, в Соединенных Штатах управленческая пирамида в области

технологий никогда не выходила на самые верхние этажи экономической власти.

Разнообразие позволяло создать приличные условия для труда отчаянных

индивидуалистов, от профессионального мастерства которых зависел успех

организаций. Важно и другое. Промышленные лаборатории входят в состав центров

принятия решений, оценивающих предлагаемые инновационные проекты, и это

разнообразие усиливает гарантию того, что оценки отражают множество различных

точек зрения, а не являются размноженным под копирку вариантом единственного

подхода.

В этой главе мы рассмотрели западную систему децентрализованного

хозяйствования в контексте технологий и изобретений. Очевидно, что невозможно

сымитировать западную инновационную систему, не воспроизводя западную

децентрализацию хозяйства, где право принимать решения принадлежит множеству

предприятий, различных по своему размеру, принадлежности, внутренней

структуре, целям и размещению. Чтобы предприятия могли получать вознаграждения

и страдать от убытков, неотъемлемых от участия в инновационных программах, на

них должна лежать ответственность за выбор рынков, определение цен покупок и

продаж, за установление заработной платы, за найм и увольнение работников и за

инвестирование капитала. Им должны доставаться сладость успеха и тяготы

неудач.

Эти выводы неприятны для стран Восточной Европы и для большинства стран

третьего мира, где хозяйственная деятельность далеко не свободна, и где единая

пирамида управленческой бюрократии, которой подчинено хозяйство, восходит к

самым верхним этажам политической власти. Чтобы овладеть западными процессами

технологического и экономического роста, эти страны должны предоставить

высокую степень независимости существующим предприятиям и дать свободу

создания новых предприятий. Это требование остается бесспорным, даже если

допустить возможность того, что успешный перенос технологий может потребовать

в первую очередь совсем не тех условий, которые способствовали возникновению

этих технологий. Не приходится ожидать, что плотно окопавшаяся бюрократия сама

откажется от власти, по крайней мере, до тех пор, пока сами бюрократы не

смогут поверить, что у них есть и другой путь к богатству. Будут ли они

крепить свою власть или решат отказаться от нее, это не изменит той бесспорной

истины, что те государственные иерархии Запада, которые в XIX и XX веках

урезали свои возможности вмешиваться в хозяйственную жизнь, в громадной

степени увеличили собственное богатство и возможности своих государств.