XVII века Галилей и Бэкон установили, что эксперимент служит проверке и

верификации научных объяснений или теорий. Конечно, эксперимент неотделим от

труда изобретателя-ремесленника, который стремится получить новый продукт. Но

в науке, которая пришла в Европу эпохи Возрождения через греческие и

эллинистические источники, к объяснению природных явлений приходили методом

дедукции. Как в геометрии Эвклида, рассуждения шли от предположительно

бесспорных аксиом к столь же бесспорным выводам. Само по себе возникновение в

Греции дедуктивной науки было большим прогрессом по сравнению с использованием

религиозных мифов для понимания мира. К сожалению, одной из ее

предположительно бесспорных аксиом было утверждение, что скорость падения тела

пропорциональна его весу. Продемонстрировав ложность этого утверждения,

Галилей утвердил фундаментальную значимость экспериментов. От его утверждений

нельзя было отмахнуться, потому что они были нужны для определения правильного

угла наводки пушек -- для компенсации естественного падения летящего ядра.

Содружество западных ученых стало содружеством экспериментаторов, следующих

методам Галилея и Бэкона. Важность метода для отделения зерна научной истины

от плевел была несомненной:

астрологи и алхимики не смогли бы создать западную науку. Наука стала

организованной, поскольку ряд исследователей принял экспериментальный метод, и

общность метода сделала их содружеством работающих ученых. После Галилея

естественные науки получили возможность специализации и раздробления на

физику, астрономию, химию, геологию, биологию и множество еще более узких

специальностей, поскольку все они разделяли общий метод установления научной

истины. Геолог или биолог получали возможность использовать утверждения физики

или химии в своих геологических или биологических исследованиях, не чувствуя

необходимости (или даже возможности) проверять истинность этих утверждений.

Общее принятие экспериментального метода открыло для сотен и даже тысяч

специалистов возможность собирать получаемые знания в единый информационный

фонд, которым могли пользоваться все науки. Типографии ускорили накопление

знаний, так же как они до этого ускорили распространение идей Галилея и

Бэкона. Таким образом. Запад, в отличие от всех других известных нам обществ,

сумел создать основы для сотрудничества ученых из различных областей знания в

накоплении громадных объемов проверенного и организованного знания, на

надежность которого можно было положиться.

Важность этого достижения делается ясной при сравнении с опытом Галена, врача

и философа II века н. э., который предвосхитил требования Галилея о

наблюдении, эксперименте и рассуждении. Но Гален был одинок среди множества

греческих и эллинистических ученых, каждый из которых пользовался собственным

методом исследований. Греческий мыслитель Демокрит даже предложил свою форму

атомарной теории, но никто не подверг экспериментальной проверке ни эту

теорию, ни другие, более распространенные воззрения, согласно которым все

образуется сочетанием элементов земли, воздуха, огня и воды. Среди

современников Галена не было ни одного, который бы работал в химии или физике

методами наблюдения, эксперимента и рассуждения. В результате достижения

Галена в области медицины не могли опереться на фундамент физической и

химической теории, сходный с созданным в XIX веке и используемым в современных

медицинских исследованиях.

В организации западной науки почти не было элементов иерархического

управления, если не считать отношений между отдельным ученым и его учениками,

помощниками и студентами. Научное сообщество успешно функционировало без

иерархии просто потому, что организационные полномочия, которые обычно

делегируются в пользу иерархии, в науке лучше оставлять неделегированными.

Разделяя общее стремление к истинным, подтверждаемым наблюдением,

экспериментом и рассуждением объяснениям природных явлений, ученые сами

выбирают отрасль науки, наиболее подходящую для них лично -- и они серьезно

воспротивились бы попытке передать право этого выбора какой-либо иерархии. Вне

какой-либо управленческой структуры индивидуальный выбор каждого ученого

участвовал в развитии системы профессиональной специализации и эффективного

разделения труда.

Подобным же образом отдельные ученые планировали свою собственную работу, и

результаты не были хуже оттого, что никакая иерархия не контролировала

направление работ, расход времени и материальных ресурсов. В науке действовали

скорее не денежные, а интеллектуальные стимулы -- одобрение или порицание

коллег, а также чувство удовлетворения от участия в высокоинтеллектуальной и

глубоко почитаемой деятельности, нацеленной на раскрытие тайн и загадок

природы. Иерархия не могла манипулировать этими стимулами. Разрешение

профессиональных конфликтов было одновременно процессом установления согласия;

ни один ученый по доброй воле не согласился бы передать бюрократам право

разрешать научные споры. В целом ясно, что эффективность западного сообщества

ученых определялась как раз отсутствием управленческой иерархии. Где

возобладала иерархия, там результаты оказались постыдными для науки, и это

бесчестье заклеймено именем "лысенковщина".

Может быть, иерархической организации фундаментальных наук не удалось бы

избежать" если бы исследования финансировались из одного источника.

Фундаментальная наука коммерчески бесперспективна и не может поддерживать себя

самостоятельно. Первоначально ученые, не имевшие личного состояния, либо

получали правительственные должности, не предполагавшие каких-либо

обязанностей, или им приходилось рассчитывать на щедрость богатых покровителей

-- и эта практика сохранялась еще и в XIX веке. Некоторые ученые были вполне

обеспеченными людьми. Позднее финансирование пошло через бюджеты

университетов, правительственные гранты и субсидии, а также через

пожертвования в неприбыльные исследовательские институты. Благодаря такому

разнообразию источников финансирования западные общества смогли тратить на не

имеющие коммерческого смысла фундаментальные исследования больше, чем любое

другое общество, и при этом удалось избежать возникновения централизованных

иерархических систем управления научным сообществом.

Мы настолько привыкли представлять себе организации исключительно в виде

иерархических бюрократий, как в армии, в правительстве или корпорациях, что

нам трудно понять, как можно назвать высокоорганизованной сферу современной

науки, столь индивидуалистическую и неиерархическую. Даже если принимать во

внимание только историю науки, такое узкое понимание организованности

следовало бы отбросить как неверное. В отсутствии управленческой иерархии

западные ученые сформировали сообщество ученых, в рамках которого они

совместно стремились к пониманию явлений природы, проявляя при этом

преданность делу и готовность к сотрудничеству, в условиях конкуренции,

коллективного разрешения конфликтов, разделения труда и специализации,

осуществляя при этом сбор и обмен информацией с эффективностью, равную которой

нелегко встретить в деятельности любых больших групп, организованных как

иерархически так и неиерархически.

Западные ученые, в отличие от многих современников в других обществах и от

предшественников, располагали и рядом других преимуществ. Подъем науки

пришелся на время, когда государственным и религиозным властям недоставало

силы для подавления новых идей, несовместимых с распространенными объяснениями

природных явлений, хотя они нередко стремились к этому. Изобретение в XVII

веке телескопа и микроскопа создало Западу преимущество в инструментарии,

которое с тех пор постоянно усиливалось. Начиная с изобретения метода

дифференциального исчисления, математика обеспечила Западу первенство и в

области интеллектуальных средств. Кроме того, математика явилась для ученых

чрезвычайно важным общим языком для междисциплинарного общения.

Но все эти достижения были скорее следствиями, чем причинами уникального и

неповторимого институционального изобретения, представлявшего собой большое,

высокоорганизованное сообщество ученых, стремящихся к объяснению всех

природных явлений с помощью общих методов, основанных на наблюдении,

эксперименте и рассуждении.

Объяснения технологических успехов Запада: прикладные пауки

Фундаментальная наука, несомненно, причастна к успеху прикладных наук, но этим

всего не объяснить. Как мы уже видели, прикладные науки начали интенсивно

использовать достижения фундаментальных наук только после 1875 года. Но уже к

этому времени промышленные технологии Запада серьезно опережали

соответствующие достижения любых других стран. Даже после 1875 года в

ближайших к фундаментальным наукам областях ученым-прикладникам приходилось

разрешать проблемы не менее трудные, чем в теоретических науках.

Относительный успех прикладной науки нельзя вполне объяснить и размахом

соответствующих усилий. Разрыв между масштабом прикладных (да и

фундаментальных) исследований на Западе и в других обществах стал очень велик

только с началом XX века. Но промышленные технологии Запада заняли ведущее

положение уже к 1800 году, и еще вопрос, было ли до 1800 года число

ремесленников-изобретателей на Западе больше, чем в Китае, в исламском мире

или в эллинистической Европе. Чтобы обнаружить различия, способные объяснить

успех прикладных наук на Западе, следует подробнее изучить организацию

промышленных разработок. Особенно важными представляются три момента:

децентрализация отбора инновационных проектов, стимулы для осуществляющих

инновации и разнообразие исследовательских центров.