1895 Году Вильгельм Конрад Рентген открыл х-лучи. В том же году Гуглельмо

Маркони использовал волны Герца для передачи по беспроволочному телеграфу.

Семнадцатью годами позже аппаратами Маркони были оборудованы уже столько судов

в Северной Атлантике, что было кому броситься на помощь к гибнущему Титанику.

Эдисона признают пионером в организации потока изобретений в области связи и

электричества, прежде всего имея в виду созданную им в 1876 году в

Менло-Парке, штат Нью-Джерси, "фабрику открытий", в которой работало

пятнадцать сотрудников. Эдисон был телеграфистом, когда он в возрасте 21 года

получил первый патент на звукозаписывающий телеграф. Изобретение не имело

коммерческого успеха. Но Эдисону принадлежат и более ценные изобретения в

телеграфии, в том числе созданная в 1874 году система, позволившая компании

"Вестерн Юнион" передавать одновременно по два сообщения в каждом направлении,

что повысило пропускную способность линий в четыре раза [Boorstin, The

Americans, p. 529].

Лаборатория в Менло-Парке погрузилась в создание системы электрического

освещения. Дэниел Бурстин подчеркивает, что Эдисон изобрел не просто

электрическую лампу, а систему домашнего освещения и создал компанию для ее

производства и сбыта. Система включала станцию-генератор (динамо), подводку

напряжения к дому или офису и провода, переключатели, розетки и патроны для

использования электричества [там же, с. 533--535].

Лаборатория Эдисона зримо использовала научное знание в промышленных целях и

тем самым вдохновляла и поддерживала множество независимых изобретателей. Ее

изобретения всегда тщательно учитывали возможности сбыта, и это понятно:

фабрика не выживет, если ее продукты не раскупаются. Но у лаборатории в

Менло-Парке последователи нашлись не очень быстро: только через 25 лет начали

возникать исследовательские лаборатории в промышленности. Германская

химическая промышленность, бывшая практически монополистом в производстве

красок, начала создавать собственные исследовательские лаборатории только в

1890-х годах. [Краткий обзор развития в Германии см.: J. J. Beer, The

mergence of the German Dye Industry (Urbana: University of Illinois Press,

1959).]

В 1892 году "Дженерал Электрик" поглотила компанию Эдисона, сохранив при этом

Чарльза Стейнметца в качестве инженера-консультанта. Стейнметц получил

образование в области математики, электричества и химии в университетах

Германии. Он эмигрировал в Соединенные Штаты в 1889 году из-за своей

приверженности к социализму, вызвавшей трения с властями. Стейнметца

интересовали, прежде всего, математика и теория электричества, где он и

добился наибольшего. В качестве независимого изобретателя он запатентовал

более двухсот изобретений. Немного позднее, в 1900 году "Дженерал Электрик"

наняла преподавателя химии из Массачусетского технологического института

Виллиса Р. Уайтни для организации постоянной исследовательской лаборатории

[Boorstin, The Americans, pp. 540--542]. Интерес к химии отчасти объяснялся

необходимостью улучшить материалы для нитей накаливания, чтобы сделать их

конкурентоспособными с производимыми в Германии.

После 1880 года расстояние между чистой наукой и промышленностью уменьшилось,

если судить по тому, что интервал между научным открытием и его коммерческим

применением начал сокращаться. Фарадей открыл электромагнитную индукцию в 1831

году, но только через полвека трансформаторы и электродвигатели стали важным

коммерческим продуктом. В бессемеровском конвертере использованы знания о

химии сталеплавления, полученные за полвека до этого. Но уже Маркони нашел

применение волнам Герца, через девять лет после открытия. Рентгеновские лучи

нашли применение в медицине еще быстрее.

К началу XX века прикладная наука явно развернулась в сторону создания новых

продуктов и процессов. Дистанция .между фундаментальными и прикладными науками

становится исчезающе малой. В последние годы электронная промышленность

настолько успешно реализовывала научные открытия, что вопрос теперь во времени

освоения производства. Одной из хороших иллюстраций того, как прикладная наука

временами опережает фундаментальные исследования, служит работа лаборатории

"Белл", предпринятая с чисто коммерческими целями и заслужившая Нобелевскую

премию за потрясающе интересное открытие остаточной радиации большого взрыва.

[Открытие было результатом попытки найти источник помех в системе спутниковой

связи. Созданный для этого приемник был использован "для вполне прозаичного

наблюдения за источниками радиоволн, расположенных за пределами плоскости

нашей галактики". James S. Trefil, The Moment of Creation (New York: Charles

Scribner's Sons, 1983), p. 16. "Пензиас и Вильсон обнаружили, ...что в

принимаемых ими сигналах было необъяснимо много "шумов", вроде хлопьев на

экране или атмосферных помех в радиоприемнике. Они ухлопали массу времени на

то, чтобы избавиться от этого сигнала, поскольку были уверены, что он не

приходит сверху, а создается в самом приемнике... Но какие бы внешние

воздействия они ни устраняли, посторонний сигнал сохранялся..." Там же.

"Наконец пришли к заключению, что этот шум представлял собой остаточную

радиацию большого взрыва." Другое популярное описание открытия см.: Joseph

Silk, The Big Bang (San Francisco: W. H. Freeman & Company, 1980), pp.

75--77.]

Естественные науки: видимое, невидимое и профессионализация

Технологии конца XIX века завершили начатое химиками изменение отношений между

фундаментальной наукой и промышленными технологиями. Стоит рассмотреть природу

этого изменения.

Пока основой промышленных технологий был видимый мир механики, где

причинно-следственные связи доступны непосредственному наблюдению,

совершенствование технологий осуществлялось почти исключительно усилиями

ремесленников, которые были, конечно же, более настойчивыми, одаренными и

изобретательными, чем большинство их современников, но ни в коем смысле они не

были людьми науки. Есть обрывочные (и только обрывочные) исторические сведения

о вкладе ученых в развитие керамического и текстильного дела, в сельское

хозяйство, в мелиорацию земель, в развитие водяных колес и ветряных мельниц, в

горное дело, металлургию, металлообработку, в изготовление плугов, в

архитектуру, строительство, в производство часов, оружия, доспехов, упряжи,

седел, стремян, повозок, карет, инструментов, в производство красок,

оптических стекол, в судостроение, в искусство навигации и печати -- короче

говоря, во все то, что антропологи назвали бы предметами материальной

культуры. Даже заимствование из других культур -- китайской, индийской или

исламской -- гораздо чаще осуществлялось торговцами или солдатами, а не

учеными: арабскую систему счисления, которая была одним из самых значительных

примеров культурного заимствования, принес на Запад купец Леонард из Пизы.

Примерно с 1875 года фронт промышленных технологий Запада начал смещаться от

видимого мира рычагов, шестерен, эксцентриков, шатунов, осей и коленчатых

валов к невидимому миру атомов, молекул, электронных потоков, электромагнитных

волн, индукции, магнетизма, амперов, вольтов, бактерий и вирусов. В результате

изменился главный источник совершенствования промышленной технологии. Новым

источником стала система взаимных связей между работой ученых в

фундаментальных науках, располагающих значительной автономией, стремящихся к

знанию ради самого знания и получающих средства в виде грантов и субсидий, не

связанных напрямую с экономической ценностью исследований, с одной стороны, и

работой ученых-прикладников, работающих внутри хозяйственного сектора и

получающих средства в соответствии с экономической ценностью их работ -- с

другой.

Считается, что научный метод был изобретен Галилеем и Бэконом в начале XVII

века. Основным в их подходе было подчеркивание фундаментальной важности

наблюдения, эксперимента и рассуждения как пути к истине, а Галилей, также,

использовал эксперимент для демонстрации ложности принятых тогда теорий. Но

ремесленник легко осваивал здравый смысл предлагавшегося подхода к

изобретениям -- наблюдение, эксперимент, рассуждение. Метод Галилея сам по

себе не привел к разделению науки на прикладную и фундаментальную наук, и не

профессионализировал промышленные технологии. Для этого потребовались две

вещи: во-первых, природные явления, понимание и использование которых целиком

или частично зависело бы от существующих научных объяснений; и, во-вторых,

научные объяснения такого рода, которые могут быть поняты (легко или даже в

принципе) только людьми со специальной подготовкой.

Природных явлений было в избытке: электричество, электромагнитные волны, гены

и поведение атомов и молекул в химических реакциях, например. Научные

объяснения основывались на постулировании неких сущностей и процессов, которые

поддавались только косвенному наблюдению, через их действие, и могли быть

поняты только подготовленными учеными. Важно понять, почему в конструировании

и производстве промышленной продукции эти постулированные наукой невидимые

сущности могли оказаться полезнее, чем здравый смысл квалифицированных

механиков и ремесленников. В конце концов, человечество тысячелетиями

объясняло природные явления с помощью невидимых сущностей -- эльфов, сил

тяготения, флогистона и дальтоновских атомов. Но невидимые сущности из научных

объяснений имели одно громадное преимущество перед эльфами и их коллегами из

басен и мифов: экспериментальная проверка могла показать, что последние не

только невидимы, но и вовсе не существуют, как это проделал Антуан Лавуазье с

флогистоном, и как случилось с атомами Дальтона после открытия элементарных

частиц. Стреноженные экспериментальной проверкой существования и свойств своих

невидимых сущностей, научные объяснения доказали свою надежность в качестве

проводников к коммерческому развитию новых процессов и продуктов.

Промышленные фирмы, не желавшие поражения в конкурентной борьбе, не могли

игнорировать ученых так, как они игнорировали изобретателей сказок и мифов. Но

чтобы понять и научиться применять научные объяснения нужны были годы изучения

теологии пантеона невидимых научных сущностей. Это требование привело к

профессионализации прикладной науки и уменьшило роль

изобретателей-ремесленников.

К концу XIX века оказалось возможным дать новое определение фундаментальной,

или чистой, науки, которое бы не затрагивало мотивов (интеллектуальных или

финансовых) тех, кто работает в ней. В фундаментальной науке начали видеть

инструмент для проверки и развития объяснительной структуры естественных наук.

Фундаментальная наука включает несколько специальностей, в том числе основные

-- физику, химию, математику и биологию. Использование этих объяснений в целях

улучшения благосостояния людей -- делается ли это из эгоистических или

благородных соображений -- есть дело прикладных, или промышленных, наук.

Объяснения западного технологического успеха: фундаментальная наука

Пропасть разделяет общества, в которых наука была уделом горстки мудрецов,

личные цели которых зачастую не выходили за пределы изобретения нового

календаря и излечения больных, и западные общества, в которых тысячи

специализированных ученых стремились сделать вклад в создание стройной картины

всех природных явлений. Контраст настолько поразителен, что трудно устоять

перед объяснением такого успеха западной науки просто тем, что она велась в

очень широких масштабах и была весьма эффективно организована. Не имеется в

виду обесценить роль одаренности и преданности своему делу, но и гениальность,

и преданность делу были в греческом и других обществах, которые не показали

ничего сопоставимого с научными достижениями Запада. Очевиднейшее различие --

это размах и организация.

Различия в размахе и организации тесно связаны с различием метода. В начале